Шлюшонок

— Коннор… Зак неспеша оборачивается, смотрит на сокамерника. Схуяли его посадили с ниггером — потому что знают, что на черномазых у него не стоит?.. Хотя с другой стороны — как мужик этот Сэм вполне ничего. Относится с достаточным уважением, на авторитет посягать не пытается. Впрочем, посмотрел бы Зак на того, кто бы попытался… — Чего? — хмуро спрашивает он, глядя на Сэма и думая о том, что всё-таки все чёрные на одно лицо. — Того, — Сэм беззлобно хмыкает. — Тебе же вроде на рыжую сучку из триста пятнадцатой не совсем похуй? На Галлагера? — Не похуй, — выдыхает Зак сквозь зубы, чувствуя, как по спине пробежал ледяной холодок, и на всякий случай добавляет: — Не совсем. — Ага. Так я о чём. Сосед его шепнул, что рыжий после прогулки так в камеру и не вернулся. Ясен перец, конечно, что не сбежал, — но… В общем, если хочешь, я на его месте сегодня переночую, а ты, если делать нефиг, сходи шлюхана поищи. А то, — Сэм снова хмыкает, — заскучаешь ещё по его заднице, если насмерть затрахали. — Пожалуй что и заскучаю, — Зак заставляет себя говорить равнодушно, хотя в груди противно давит. — Да, иди сегодня на его место, Сэм. Поищу шлюшонка… редко всё-таки такие славные сучки попадаются. — Редко, — Сэм усмехается. Разумеется, он тоже опробовал Йена — как и все здешние обитатели, которые не совсем в шестёрках ходят. — Спасибо, — неожиданно для себя самого говорит Зак, когда Сэм уже шагает к двери. Тот, явно не ожидав благодарности, на секунду замирает на месте, оборачивается. — Да было бы за что, мужик. …Всё-таки ниггеры бывают ничего, думает Зак, быстрым шагом идя по тюремному коридору. Как люди. Блядь, скоро отбой… Чёртов рыжий сучонок, на что ты нарвался?.. На кого? С того дня, как он пообещал Йену, что, как только сможет, заберёт его на постоянку, прошла неделя. Всё это время Зак присматривал за шлюшонком одним глазом — и видел, что больше ничего плохого с ним не случается. Не избивают, не рвут, не затрахивают до несознанки. Ещё через недельку-другую должны перевести пожизненных — тех, с кем Зак предпочёл бы не загрызаться. Он уже думал, что всё пройдёт путём — Йен потерпит до того момента, когда тихо-мирно перейдёт к нему, с остальными паханами удастся договориться по понятиям… Блядь. Блядь. Зак успевает передумать многое — и выругать себя последними словами за то, что надумал осторожничать, — пока не добирается до пустого сейчас тюремного двора. К счастью, надзиратель по пути встретился только один — и поверил, что он вот-вот вернётся в камеру, да, конечно, мне же не нужны неприятности, сэр. …Йен обнаруживается в углу двора. Сгущаются сумерки, и удлинившаяся тень от тюремной стены полностью укрывает шлюшонка, лежащего во весь рост на спине, раскинув руки и ноги. Прямо на холодном асфальте. Йен полностью голый, одежды поблизости не видно — блядь, куда она делась? На белой коже тут и там отчётливо проступают синяки и видны засохшие потёки спермы; волосы в паху слиплись в рыжий комок. Блядь, его что, здесь и трахали? Чуть ли не среди бела дня? Куда вообще сраные охраннички смотрят?! Или вытащили откуда-нибудь из прачечной и бросили… или доковылял сам, а уже потом упал… Матерясь сквозь зубы, Зак склоняется к Йену. Поначалу кажется, что шлюшонок без сознания — если вообще ещё жив, — и от этого в груди начинает давить сильнее. Блядский Йен Галлагер, хули я к тебе привязался… Но глаза Йена открыты, и при виде Зака рыжие ресницы вздрагивают. Живой, сучонок. Слава Тебе… Зак не успевает додумать мысль. Слишком давно он не обращался к Богу. Слишком давно в него не верит. — Микки, — едва слышно произносит Йен. — Где Микки? Что ещё, нахуй, за Микки? «М.М.». Татухи, набитые Заком, виднеются на белой коже Йена отчётливыми исчёрна-синими линиями, яркими и жирными; после Коннора переметить рыжую сучку так никто и не осмелился. Зак бросает взгляд на буквы на правом предплечье, первую наколку, которую попросил Галлагер. Значит, Микки?.. — Йен, — быстро оглянувшись по сторонам — никого нет, — Зак присаживается на корточки, подсовывает широкую ладонь под стриженый рыжий затылок. — Йен, Микки здесь нет. Ты меня, блядь, узнаёшь вообще? — Да, — ресницы Йена снова вздрагивают. — Зак… Микки нет… Я помню, да. Микки здесь нет. Ну хоть не совсем в несознанке. — Йен, что, блядь, случилось? — Зак старается говорить негромко и чётко. — Где твоя чёртова одежда? Кто тебя… — Все, — Йен говорит тихо, монотонно — не считая сорвавшегося с губ короткого нервного смешка. — Все… кажется… Я на птиц смотрю, они там, в небе… на воле… хочу к ним… Может, это не птицы, а?.. Может, это наши души… тех, кто здесь подох… — Йен с явным трудом поднимает руки, сцепляет их в замок у Зака на шее, пытается приподняться. — Зак… твоя очередь, да?.. Снова твоя… Я скоро уже, кажется… несколько часов трахали, не меньше… ещё ты, и… Давай, вытрахай её из тела, — на лице Йена появляется отчаянное, умоляющее выражение, опухшие разбитые губы вздрагивают. — Мою шлюханскую душонку. Хочу, чтобы ты… ты у меня первым был… здесь, в тюряге… хочу, чтобы и последним… и я улечу к птицам… Блядь. Блядь, блядь, блядь. Тяжесть в груди сменяется клокочущей яростью. Какой-то частью сознания Зак радуется, что здесь нет тех, кто довёл Йена до такого состояния. Что он не знает и вряд ли узнает их имена. Тебе надо выйти отсюда, Зак Коннор. Выйти через положенные три года. А если ты сделаешь с этими тварями то, чего они заслуживают, то не выйдешь никогда. И ты должен позаботиться, чтобы рыжий шлюхан выжил. Чтобы дотерпел до того момента, когда ты сможешь забрать его себе на постоянку, не сцепившись с теми, кто сидит пожизняк, — блядь, от силы пару недель подождать осталось… — Никуда ты, мать твою, не улетишь, — шипит сквозь зубы Зак, и Йен мучительно всхлипывает без слёз, содрогнувшись всем телом. — А ну-ка, иди сюда… Снова оглянуться по сторонам — никто не видит? Обхватить голову шлюшонка обеими руками, наклониться и крепко поцеловать в губы. От поцелуев ему всегда легчает, сучонку. Зак уже в курсе. — Так лучше? — Йен тянется за новым поцелуем, и Зак целует опять. — Ну всё, всё. Ещё успеется. Давай-ка я отнесу тебя к себе, шлюшонок… Блядь. Замотать бы хоть во что-то. Не нести же голого по коридорам… Снова взгляд по сторонам. Нихуя здесь нет, кроме стен и асфальта. От робы Йена нет даже обрывков. Зак поспешно расстёгивает свой комбез, сдирает майку. Снова натягивает верх робы, наспех застёгивает кнопки едва до половины. Обвязывает майкой узкие бёдра Йена — хоть хер прикрыть, бля. — Давай, берись снова за шею… — Йен послушно вскидывает руки — и чуть слышно стонет, когда Зак осторожно поднимает его с асфальта. — Сейчас пойдём… Гудок. Долгий; далёкий и в то же время громкий. Сука. Сука, блядь. Провозился до отбоя. — Держись крепче, — Зак ускоряет шаги; Йен стонет чуть громче, мотает рыжей головой, роняет её ему на плечо. — Быстрее придётся. Нам же не нужны неприятности, да, шлюшонок?.. По коридору. Коридоры, коридоры, коридоры… Блядь. С Йеном на руках не побежишь — хоть сколько в тебе силы. Пересчитывают обычно не сразу после гудка, да и понятно, что сбежать они отсюда никуда бы не смогли, — но… Шаги за спиной. Тяжёлые, гулкие; в арестантских тапках так не походишь. Сука. — Коннор! Коннор, оглох?! К тебе, мать твою, обращаюсь! Какого дьявола тебя после отбоя по коридорам носит, в карцере давно не был? Или хочешь, чтобы попытку побега тебе приписали? Зак останавливается. Сжимает зубы, подавляя готовое вырваться: «Суки позорные, да что ж вас поблизости нет, когда вы пиздец нужны?!». Шаги приближаются. Йен по-прежнему висит у него на руках тряпичной куклой — голый, вытраханный, равнодушный ко всему. Джонсон, понимает Зак, когда охранник обходит его и становится лицом к лицу. Офицер Джонсон. Что ж, не самый паскудный из охранничков. Могло быть хуже. — Коннор, ты… — Джонсон наконец замечает безучастного Йена, и его глаза сужаются. — Это ещё что за… — Это Йен Галлагер, сэр, — сообщает Зак. Привычный тон общения с охранничками — достаточно вежливый, но не подобострастный. — Из триста пятнадцатой. — Я знаю, кто это, — отрывисто бросает Джонсон, не отрывая взгляда от Йена. — Что с ним? Кто… — взгляд скользит по почти обнажённому телу, покрытой синяками, кровоподтёками и следами засохшей спермы белой коже, — кто его?.. Ты? — Не я, сэр, — Зак осторожно пробует поставить Йена на ноги — невозможно стоять и всё время держать его на весу. Тот касается босыми ступнями пола, обхватывает Зака руками за шею, безвольно повисает — но, удерживаемый большими руками Коннора поперёк туловища, всё-таки не падает. Вот, так и постоим, шлюшонок. Будем надеяться, что с охранничком нашим удастся поговорить как с человеком. — Я не знаю, кто, сэр, — продолжает Зак. — Я нашёл его во дворе. Одежды не было. И никого поблизости — тоже. Сэр, — внутри опять поднимается волна ярости, и требуется неимоверное усилие воли, чтобы её задушить, — вы правда думаете, что это я?.. — Я думаю, — медленно говорит Джонсон, — что ты не такой идиот, чтобы ебать кого-то до потери чувств, а потом тащить после отбоя по коридору в… — цепкий взгляд останавливается на криво повязанной, едва держащейся майке на бёдрах Йена и голой волосатой груди Зака в распахнутом вырезе жёлтого казённого комбеза, — в своей майке. — Ты точно не знаешь, кто его?.. Или пытаешься прикрыть? По вашим грёбаным уголовным законам? — Я не знаю, сэр, — терпеливо повторяет Зак. В голове мелькает — а стал ли бы он прикрывать? Стал ли бы — на этот раз, после того, в каком состоянии нашёл рыжего шлюшонка? — Галлагер, — Джонсон приближает лицо к лицу Йена, и рыжие ресницы полуприкрытых век вздрагивают. — Галлагер, кто тебя… — Я хотел улететь к птицам, — сообщает Йен. Ясным, спокойным, отрешённым голосом. — Что… — линия челюсти Джонсона напрягается. — Галлагер, ты надо мной смеё… Коннор, — оборвав сам себя, он переводит взгляд на Зака. — Он обдолбался? — Не думаю, сэр, — отвечает Зак. — У него биполярка, биполярное расстройство… Накрыло, по ходу. После пережитого. — Ясно. Попытка самоубийства? — Вроде нет, сэр. Он просто валялся там голый. Я в майку свою завернул, больше ничего под рукой не было. И понёс. Я его искал, услышал, что в камеру с прогулки не вернулся. Поэтому к отбою опоздал. — В лазарет, — Джонсон уже готов развернуться на каблуках и уйти, но Зак, продолжая удерживать Йена одной рукой, второй осторожно трогает его за локоть. — Сэр… Ему бы до утра отлежаться. Я хотел его сегодня в свою камеру забрать. Если позволите. С соседями поменяемся, договорились уже. Лазарет Йену, скорее всего, всё равно понадобится, но до утра правда лучше бы полежать в чьих-то объятиях. Зак это чувствует — и знает, что объятия может предложить только свои. — Ну да, — ворчит Джонсон, хмуро глядя на них обоих. — У тебя отлежится, как же. Под тобой разве что. Снова волна ярости. Приходится скрипнуть зубами. — Я же не изверг, — глухо выговаривает Зак. — По сравнению с другими — нет, — Джонсон соглашается словно бы нехотя. — Вот только не ври мне, что не планируешь сегодня залезть на самую сладкую сучку этой вонючей дыры. Зак молчит. Нет, он правда не собирался сегодня ни к чему принуждать Йена, но… Может, от чуть более бережных ласк шлюшонку даже стало бы легче. Зак его хорошо знает. — Галлагер, — голова Йена лежит на плече Зака, глаза равнодушно смотрят мимо лица Джонсона. — Галлагер, ты меня слышишь? — Йен, — Зак осторожно встряхивает тело в своих руках. — Йен, офицер Джонсон хочет с тобой поговорить. Ресницы Йена снова вздрагивают. Другой реакции нет. — Галлагер, отвести тебя сейчас в лазарет? — Джонсону, определённо, тоже не слишком хочется ставить на ноги всю тюрягу после отбоя, доставляя в лазарет затраханную до полусмерти сучку. — Или хочешь переночевать в камере у Зака Коннора? Или хочешь к себе? — К Заку, — в голосе Йена появляется какой-то проблеск эмоций, руки сильнее цепляются за шею Коннора. — Я хочу к Заку… — довольно продолжительная пауза, — сэр. Благо, не сказал: «Я хотел, чтобы он вытрахал из меня мою шлюханскую душонку». В нынешнем состоянии с него бы сталось. — Ладно. Коннор, под твою ответственность. Если совсем до смерти затрахаешь, повешу всё на тебя, ясно? — Да, сэр. — И утром — в лазарет, — не терпящим возражений тоном добавляет Джонсон. — После завтрака. Отведёшь сам… или отнесёшь. Можешь опоздать на работу. Если не сможет идти в столовую, можешь принести ему завтрак в камеру. — Да, сэр. Спасибо, сэр. — Со сменной одеждой его потом будем разбираться… Всё. Неси к себе, пока я не передумал. Зак невольно думает, что, кажется, ещё ни разу не выполнял приказов охранничков с такой радостью. Заносит Йена в камеру, сажает на нижние нары, сдирает с него майку, смачивает под краном, начинает, чертыхаясь, обтирать. Надо будет завернуть в одеяло и растереть, но сперва — смыть чужую кончу. Снова лязгает дверь. — Коннор. — Да, сэр. Офицер Джонсон протягивает небольшой термос. — Горячий чай с виски. Напои, пусть отогреется, лицо вон как мел. Термос утром заберу — и чтоб был целый. — Спасибо, сэр, — Зак говорит искренне — и знает, что Джонсону это слышно в его тоне. — Офицер Джонсон — хороший человек, — сообщает Йен своим отрешённым голосом в спину ещё не закрывшего дверь Джонсона. Тот неопределённо хмыкает и наконец запирает камеру. — Офицер Джонсон — хороший человек, да? — Йен поднимает голову, смотрит на Зака так, словно ему правда важно, чтобы тот с ним согласился. — Лучше многих, — неохотно, но снова искренне ворчит Коннор. Откручивает крышку термоса, наливает в неё пахнущую алкоголем тёмно-янтарную жидкость, подносит к распухшим губам Йена, заставляет сделать несколько глотков. Вспоминает, как Джонсон назвал Галлагера «самой сладкой сучкой этой вонючей дыры» и, озарённый догадкой, внезапно спрашивает: — Ты с ним был? А, шлюшонок? С охранничком… с Джонсоном? Возможно, не стоило спрашивать; как бы Йену от этого не стало ещё хуже. Да и какая, в сущности, разница… На лице Галлагера появляется задумчивое выражение, но прежней безучастности уже нет, и щёки слека розовеют. Похоже, приходит в себя; скорее всего, помог чай с виски, но может, и вопрос Зака оказался кстати. — Пару раз, — голос звучит почти нормально. — Он ничего, не обижал… я ему сосал только, а он за голову держал… Они — некоторые — тоже, — Йен криво усмехается, но, по крайней мере, больше не выглядит сломанной куклой. — Охранники. Тоже… меня хотят… но они редко — и не обижают… Как ты, — он придвигается к Заку ближе, и Коннор, повинуясь порыву, обнимает его за голые плечи. — Ты тоже не обижаешь. — Сучка ты рыжая, — Зак улыбается, говорит с нежностью. — Хули ж я к тебе так привязался… — Не знаю, — улыбка Йена становится чуть шире. — А я к тебе?.. Мне лучше уже… правда… поцелуй меня, а? Зак накрывает губы Йена своими. Саднят, наверное, а от поцелуя ещё больше… Но ему всё равно всегда нравилось целоваться, шлюшонку. Да и Заку с ним тоже. Просунуть язык в приоткрывшийся с готовностью рот. Вылизать, помассировать затылок. Вот так, моя рыжая шлюшка. Сейчас тебе совсем хорошо будет. — Йен, — Галлагер снова роняет голову Заку на грудь, и тот не пытается его отстранить — только обнимает крепче. — Йен, когда я тебя на постоянку заберу… скоро, шлюшонок, скоро… от охранничков ведь защитить не смогу. Сам понимаешь. — Да, — Йен говорит тихо и спокойно, прижимается к Заку — обнажённый, измученный, доверившийся. — Я понимаю. Ничего. Они… нечасто, правда. И не обижают. Ну ещё бы. Берегут лицо, суки. Хотя совсем отказаться — от такого, как Йен — всё равно не могут. — Давай-ка я тебя в одеяло закутаю, — Зак берёт одеяло с нар, заворачивает в него Йена. — Вот так. И подарочек от Джонсона допьём. Поделишься же со мной немного? Ему сейчас тоже хлебнуть не помешает — хоть и меньше, чем Йену. — Ага, — Йен улыбается измученно, но, главное, улететь к птицам больше не хочет… и не спрашивает, где Микки. — Ты же со мной всегда делишься. — Делюсь, — Зак снова наполняет крышку, отпивает сам, даёт Йену. — Как с тобой не поделиться, шлюшонком? — Знаешь, — Йен внезапно хихикает, хоть и выглядит всё таким же измученным, — а когда я в первый раз сел… ну, в следственном изоляторе ещё… я был геем-Иисусом, знаешь? Блядь. Это что, снова его ебучая биполярка? — Геем-Иисусом? — спрашивает Зак, только чтобы спросить. От разговоров шлюшонку, кажись, тоже легчает. — Ага, — Йен шумно отхлёбывает из поднесённой к губам крышки. — Ну, мне казалось… что через меня говорит Он… или Она… мы ведь не знаем, Он или Она, правда? Бог или Богиня? — Да хуй его… — начинает Зак и осекается — веру он, может, и утратил, но богохульствовать всё-таки не хочется. — Оно, наверное. Божество. Если оно там вообще есть. Но — кто-то ведь всё же сохранил Йена живым? Пока он, Зак, не нашёл его в ебучем дворе? — Да, — задумчиво соглашается Йен, прислоняясь к его плечу. — Да, наверное. Так вот… мне казалось… казалось, что Оно через меня говорит… и остальные зэки верили, представляешь? Веришь? Я велел им трахаться только по любви… и они в итоге послушались, и я их венчал… хотел обвенчать, но меня выпустили, сестра заплатила залог… Веришь? — настойчиво спрашивает Йен, заглядывая Заку в лицо. — Веришь? Откровенно говоря, Коннору верится слабо. Нет, шлюшонку с его биполяркой могло, конечно, привидеться что угодно, но — чтобы другие зэки слушали его бредни, разинув рты? Он точно в следственном изоляторе сидел, не в психушке какой? Гей-Иисус, бля… Но Йен смотрит почти моляще, и Зак, крепче обняв его, снова целует в пахнущие виски губы. — Верю, верю, — твёрдо говорит он. — Всяко бывает, чё… А сейчас что? — он усмехается, пытаясь приободрить. — Больше геем-Иисусом себя не считаешь? Он к Йену, конечно, пиздец привязался, но не хочется всё-таки, чтобы твою сучку глючило всякой хуйнёй. — Нет, — Йен слабо улыбается. — Не считаю. Он… Она… Оно со мной больше не говорит. Может, и не говорило… я тогда таблетки просто не пил… Ну конечно. Таблетки не пил, потому и Божество с ним говорило. Интересно только — другие зэки в том СИЗО тоже таблетки от биполярки не пили, что ли? — Да похуй, — Зак поправляет сползшее с плеч Йена одеяло, кутает сильнее. — Не шибко-то Ему с нами говорить время есть, а? Другие дела имеются, да, шлюшонок? — Да, — Йен соглашается, улыбается чуть свободнее. — Да, наверное. Ты прав, Зак… — улыбка внезапно сползает с его лица, он начинает дрожать, смотрит с болью. — Зак… забери меня, поскорее… я не знаю, смогу ли терпеть ещё… не знаю, Зак… понимаешь?.. Я сломался… почти… Зак обхватывает ладонями лицо Йена, прижимается лбом ко лбу. Чувство вины давит всё сильнее. — Заберу, заберу, слышишь? — настойчиво шепчет он. — Помнишь, что говорил? Что слово дал? — Помню, — Йен пытается снова улыбнуться, но дрожащие губы не слушаются. — Прости… я терпел… терплю… но блядь, в следующий раз точно заёбанным до смерти найдёшь, или вскрытым… Зак, если забрать не сможешь, я пойму… но — тогда убей меня, а? Или самому дай убиться… — Хрен тебе, — горячо и зло выдыхает Коннор, запечатывает рот Йена поцелуем. — Хрен тебе… не смей… говорить даже не смей, слышь? Слушай, шлюшонок, слушай… — он слегка встряхивает Йена, и тот кивает головой, давая понять, что слышит, — помнишь, что охранничек сказал? Джонсон? Утречком в лазарет тебя доставлю. Там точняк никто не тронет — и продержат недельку, не меньше. А выйдешь — всё, будешь только мой. Слово. Никому, блядь, пальцем коснуться не дам. — И пожизненным? — слабая улыбка наконец снова появляется на губах Йена. — С которыми за меня загрызаться не хотел? Я… не хочу, чтобы тебе срок накинули, правда… — Блядь, сучонок, хули ж ты мне душу в клочья рвёшь? — Зак лихорадочно гладит лицо Йена пальцами, снова прижимается губами к губам. — И им тоже. Хотя — к моменту твоего выхода их уже точняк в другой штат переведут. Собирались ведь. Как раз всё и сложится. Слышь, бля, ну прости, что сегодня не уберёг, прости, слышишь? Блядь, знал бы, что так выйдет, не стал бы выжидать… ещё неделю назад права бы предъявил, и похуй, что было бы… — Не надо, — Йен обхватывает руками шею Зака, шепчет ему в ухо, касаясь разбитыми губами. — Не надо… я тоже за тебя волнуюсь… На краю сознания мелькает туманная мысль — Зак просит у него прощения. Зак Коннор просит прощения. Интересно, просил ли у кого-то ещё? За всю жизнь? — Шлюшонок, — с нежностью произносит Зак, вскользь мажет по скуле Йена сухими обветренными губами, сжимает его в обьятиях. — Волнуется он… Ну всё, всё. Тех, кому терять нечего, переведут — а остальных сумею кого пугнуть, с кем по понятиям договориться. Мой будешь. Помни. В больничке будешь лежать — тоже помни, слышишь? Слова Йена про желание улететь к птицам и про «дай убиться» слишком пугают. Впрочем — в лазарете за такими, как он, точно пригляд должен быть. — Слышу, — Йен кивает, улыбается сквозь слёзы, гладит его по спине. — Слышу. Я буду помнить. Буду, Зак. — Куда робу-то дел? — Коннор пытается шутить; они снова целуются, языки сплетаются, смешивается пахнущее виски дыхание. — Вместе с подштанниками? На клочки изодрали? Если помнишь, кто, завтра точно пару носов сломаю… И похуй, если загремит за это в карцер. К тому моменту, когда Йен выйдет из лазарета, должен будет выйти и он. — Да стянули… не знаю, кто, не помню, дели куда-то… полурваная была… — Йен тычется носом в шею Заку. — И я… я сейчас много не смогу с тобой… ну… прости… болит просто всё… Зак заглядывает Йену в глаза. Чёртов шлюшонок. Чёртова рыжая сучка. — Хочешь, вообще сегодня не будем? — спрашивает он; вопрос, который Зак Коннор не задавал ещё ни одной из тюремных сучек. — Хочешь, ложись сверху, как тогда… просто ляжем и будем спать, засаживать не буду… Для разнообразия, — Зак улыбается и коротко целует Йена в губы. Йен отрывисто кивает. Так же порывисто отвечает на поцелуй. — Да, да, хочу… Просто полежать с тобой хочу. Чтоб обнял. Сейчас. И целуй… целуй меня побольше, ладно? — почти смущённо просит он. — Буду, буду целовать… блядь, шлюшонок ты… мой шлюшонок, слышишь? — Зак крепко берёт Йена за подбородок, заставляя взглянуть себе в глаза. — Ща, разденусь и лягу… а ты на меня давай, как тогда… блядь, в синяках весь… ногами пинали, а?.. — он осторожно спускает с плеч Йена одеяло; поглаживает широкой ладонью грудь, бока, живот. — Слышу… — Йен благодарно улыбается, измученно и криво, но всё же искренне. Чувствует, как от ладони Зака по телу разливается приятное тепло. — Ага, ногами… Да у некоторых и ручищи что ноги. Как у тебя… но ты не такой, ты не бьёшь… Ага, лягу на тебя. А ты обнимешь… — Йен сдвигается, чтобы дать место Заку, и охает от боли. Зак раздевается догола, бросает одежду на пол, забирается к Йену на узкую полку, подхватывает его под мышки, помогая перекатиться и лечь на себя сверху. Галлагер сдавленно охает, руки и ноги безвольно свешиваются по обе стороны от крупного тела Коннора. Блядь, сколько же он пролежал там, на асфальте, которым залит тюремный двор, голый и выебанный?.. Охранничкам хоть изредка стоило бы свой хлеб отрабатывать… — Иди, иди сюда… — Зак обнимает Йена, прижимает к себе, снова целует в висок. Блядь. Развёл голубятню. А всё из-за рыжего шлюшонка… Как его не приласкать — такого? — Ага… — Йен чуть ёрзает и замирает, прижавшись к тёплому телу Зака, чувствуя объятия его рук, прикосновения губ. Это лучше, много лучше, чем продолжать чувствовать асфальт, и влажные хлюпы, когда очередной насильник вытаскивает из него член, а другой почти сразу засаживает, лучше, чем их жаркое дыхание. Йен крупно вздрагивает и ёжится, крепче вжимаясь в Зака, обхватывая руками его плечи; старается не стучать зубами, но это не очень получается. — Спасибо… что передохнуть даёшь… обнимаешь… — шепчет он. — Даю, как не дать… они все идиоты, что не дают… долбоёбы, блядь… похуй, шлюшонок, не думай, забудь пока… — Зак гладит широкими ладонями вздрагивающие плечи Йена, просовывает колено между ног — не столько для того, чтобы притереться, сколько для того, чтобы соприкоснуться большей повехрностью тела. Окружить собой. Защитить — хоть пока что и не защищает так, как хотелось бы. — Я тебя заберу, правда заберу, слышишь? Как только из лазарета выйдешь… А они все — так им и надо. Не ценили, так больше к моей сучке и не притронутся. Йен беззащитно ласкается лицом о его шею, и Зак, вздохнув, позволяет себе коснуться губами короткого ёжика рыжих волос. — Забери… забери, Зак, забери, меня надолго не хватит… — шепчет Йен, прильнув к Заку всем телом. Как же хочется закричать, разрыдаться, обвинить, что не забрал сразу, но Галлагер понимает, что на зоне свои законы, и не над всеми ими властен Зак Коннор, нарушение не всех обойдётся без последствий. Зак не забрал его до сих пор не потому, что раздумывал, а стоит ли. И потому Йен продолжает приниматься к его большому тёплому телу, легко и безостановочно дрожа, перебирая ногами, будто стараясь устроиться удобнее. Губы саднят, саднит все тело, и в заднице, кажется, стёрта кожа. Он подтягивает коленки, пытаясь свернуться в комок. — Заберу, — тихо и твёрдо повторяет Зак, снова целует Йена в макушку, в висок, в щёку, куда-то возле губ. Пахнет виски офицера Джонсона, и пахнет Йеном Галлагером. — Завтра утром в лазарет… ну тихо, тихо, Джонсон велел, против него и я не попру… да и в натуре не помешает тебе… — он снова гладит Йена по спине, плечам, растирает, успокаивает, помогает прижаться к себе теснее. — Я тебя навещу там, слово даю, слышишь? Если охраннички пустят, конечно… А выйдешь — будешь моим. Всё. Я сказал. Хватит время выбирать. Нахуй никому больше прикоснуться не дам. На самом деле, перестать выбирать время следовало уже давно… наверное. А может, и нет. Может, он только зря подставился бы сам — и Йену бы в итоге было только хуже. Но похуй. Что было, то было — а после того, что было сегодня, он больше выжидать не собирается. — Слышал? — настойчиво шепчет Зак, щекоча губами ухо Йена. — Усёк? Ну всё, всё, можешь спать. И я покемарю. Даже трогать тебя сегодня не буду, хватит с тебя… Ему самому сейчас не до траха — даже ему, Заку Коннору. Слишком много мыслей о том, как сказать всем и каждому, что, выйдя из лазарета, Йен Галлагер будет принадлежать только ему. Только его, блядь. Его рыжая сучка. Он первым был, так? Он татухи набил. Пометил. Йен правду сегодня сказал — будет и последним. Вот только не в том грёбаном смысле, про который лепетал в тюремном дворе шлюшонок. Йен кивает, бормочет «спасибо», прижимается к Заку всем телом, ощущая себя маленьким и продрогшим, почти ребёнком. Большие ладони гладят, помогая унять озноб, потом Коннор обнимает его крепко-крепко и держит так, пока Йена не перестаёт трясти. Теперь он только Зака. Пусть так и будет, пусть, потому что больше нельзя выдержать. Больше будет нечего ждать и желать. Уснуть сейчас кажется нереальным, и всё же тело умеет врачевать само себя — вскоре Йен забывается вымученным, неровным сном на груди Зака Коннора, прильнув к его теплу. Сейчас никакая сила не смогла бы оторвать их друг от друга, даже все охранники разом. Галлагер что-то невнятно шепчет во сне, и засыпающий Зак гладит его по голове, коротко почесав, как кота.