Шлюшонок

Микки внутренне напрягается, когда тень от чьей-то громадной фигуры заслоняет неяркое небо тюремного двора. Медленно — нельзя выглядеть испуганным фраерком — поднимает голову. — Потолкуем? Высоченный рост, широкие плечи. Тёмные волосы — наверное, курчавились бы, если бы отросли чуть длиннее. Светлая кожа, серые глаза. Зак Коннор. Оказавшись в Бекмане, Микки первые дни старался ходить с Йеном везде, где только возможно. Волком смотрел на всех, кто задерживал на них взгляд дольше чем на полсекунды. Готов был без лишних слов врезать любому, кто посмел бы протянуть к Йену свои поганые лапы. Но всё было тихо; их не трогали. Даже нечастые взгляды были скорее не похотливыми, а любопытными. Микки догадывался, в чём дело. Йена собирался забрать на постоянку Зак Коннор — и теперь всем было интересно, как тот будет разбираться с ним, Микки Милковичем. Как они будут Йена делить. Блядь. С Микки в эти дни мало кто разговаривал — так же, как и с Йеном. На немногочисленные вопросы, кем они друг другу приходятся, он отвечал то, о чём уговорились: да, я был на воле его сутенёром. Да, он подо мной ходил. Теперь снова прикрывать буду, а хули. Спрашивающие усмехались — но недостаточно оскорбительно, чтобы полезть в драку. Все выжидали. Всем было интересно. Потом Микки впервые увидел Зака — в столовке — и невольно сглотнул при мысли о том, чтобы сцепиться за Йена с подобным верзилой. Похуй даже на авторитет; такой одной левой по стенке размажет. Но Коннор при первой встрече только кивнул Йену — тот дёрнулся так, словно порывался броситься ему навстречу, но всё же остался стоять рядом с Микки, — окинул Милковича цепким взглядом с головы до ног и представился. Микки назвался в ответ; Зак ещё раз пристально посмотрел на него и прошёл к другому столу. С тех пор прошло два дня — на протяжении которых Микки ловил на себе внимательный взгляд Зака всякий раз, когда они оказывались поблизости. Пока что Коннор не искал встреч ни с ним, ни с Йеном, но Микки понимал: рано или поздно поговорить придётся. Что ж. Он уже достаточно умён, чтобы не лезть на рожон. Коннору надо — пусть первым и заговаривает. …Заговорил. Сейчас. Микки старается придать лицу выражение равнодушия. Времена, когда он вскочил бы, заорал: «Сука, да как ты посмел?!» и попытался врезать тому, кто первым опустил его Йена и набил на нём траханую сучку, давно прошли. Зона всех учит уму; Микки Милковича в том числе. — А есть о чём? — голос тоже звучит деланно-равнодушно. — Есть, — Зак коротко усмехается. — Пошли куда в угол. Где зырят меньше. Покурим да побакланим. — Было бы что курить, — вырывается у Микки. С куревом в тюряге действительно напряжёнка — и это пиздец как тяжело выносить. — У меня найдётся. Поделюсь. — Лады. Бесплатного здесь не бывает ничего, но вряд ли Коннор потребует чего-то серьёзного за сигарету-другую. Да и всё-таки, несмотря на молодость, Микки всегда был на зоне не на самом плохом счету. Хотя кто он, блядь, против Зака Коннора… В углу двора, у стены, чуть прохладнее. Микки снова садится на землю, вытягивает ноги; Зак усаживается рядом, передаёт сигарету. — «М.М.», — говорит он. На губах усмешки уже нет, но в светло-серых, как асфальт, глазах она по-прежнему осталась. — Чё?.. — табачный дым проникает в лёгкие, наполняет всё тело блаженным теплом, а голову — приятной лёгкостью. Блядь, кайф. Как мало, оказывается, порой надо для счастья — всего-то выкурить сигарету да взглянуть на небо не сквозь решётку. — Микки Милкович, — говорит Зак. Тоже затягивается сигаретой, чуть щурится. — «М.М.». Это ведь я рыжику татухи бил. Теперь ясно, чьи инициалы он попросил… и заработал. Заработал. Заработал, блядь. Микки скрипит зубами и едва не сминает сигарету в кулаке, но вовремя берёт себя в руки. Разбрасываться зазря драгоценным куревом — слишком дорогое удовольствие. — Я его ещё спросил — что, любимый сутенёр? — Зак говорит не спеша — да спешить ему и некуда, прогулка только началась. Йен, правда, захотел сегодня остаться в камере, и Микки возражать не стал. А Зак, выходит, выбрал момент, чтобы поговорить не в присутствии Йена. Впрочем, не подкараулил без свидетелей; это уже обнадёживает. — А он напрягся сразу, прянул, как лошадка, которая знакомый голос услышала, — низкий хрипловатый голос Коннора продолжает проникать в сознание. — Стало ясно, что я угадал. Иначе бы хоть что-то возразил. — Ну да, — да, да, пусть так и будет — да и в каком-то смысле это правда. — Он на воле подо мной и ходил. Там его защищал и здесь буду, — Микки затягивается ещё, с наслаждением задерживает дым в лёгких. — И думаешь, что защитишь? — спокойно, без насмешки спрашивает Зак. — Ото всех, кто его прежде ебал? Да не про себя я, не дёргайся. Но ведь я у него здесь не один был. Блядь. Блядь. Микки чуть сжимает зубами кончик сигареты. Зак наступил ему на больную мозоль. Блядь, пошёл бы он ростом в отца и братьев, а не в мать с сеструхой… а так сколько авторитет ни зарабатывай, но против таких, как тот же Зак Коннор, да ещё если их наберётся с десяток… И он тоже слишком молод. И пусть менее привлекателен, чем Йен, но… Микки вспоминает свою первую ходку после совершеннолетия и поспешно затягивается снова. Блядь. В колонии для подростков он был в авторитете. Был в свои семнадцать пиздец взрослым. Думал… …думал, блядь, что на взрослой зоне будет так же. И очень быстро понял, что всё не так. Зак смотрит с прищуром и пониманием. Почти без насмешки. Сраный психолог, блядь, хули на воле практику не открыл? — И что, блядь? — огрызается Микки. — Мне его продолжать по кругу передавать? Да нихуя. Пусть только кто… Тяжёлая рука опускается на плечо, и Микки её почему-то не сбрасывает — под пристальным взглядом Зака слишком не по себе. — Не ерепенься, — спокойно говорит Коннор. — Хоть ты в каком авторитете будь, а для меня всё равно мальчишка. «Для меня ты всё равно мальчишка». Блядь. Отец, сука, вечно говорил так же. — Чего дёрнулся? Блядь, точно психолог. Ничего не скроешь. — Папаша мой любил так приговаривать, — цедит сквозь зубы Микки — сам удивляясь тому, что отвечает честно. — Что я для него всегда мальчишка. — Ну, в папаши я к тебе точно не набиваюсь, — Зак усмехается. — Ладно. Я не к тому разговор завёл. — А к чему? — Микки жадно вытягивает последнюю порцию никотина, не обращая внимания на то, что окурок уже обжигает пальцы. — Могу предложить вам защиту. Обоим, — Зак смотрит, как Микки с сожалением выбрасывает окурок. — Будешь ещё? — Буду, — похуй, почему не покурить, пока предлагают. Когда ещё шанс выпадет. — Я могу его защитить, — новая затяжка; никотин, от которого Микки почти успел отвыкнуть, сладко кружит голову. — И себя, блядь, тоже. — Ото всех? — снова спрашивает Зак. — А если на тебя впятером нападут? Или больше? Самого вытрахают — а потом, пока в лазарете будешь… Сука. — А под твоей защитой никто не тронет? — спрашивает Микки. Выматериться бы и уйти — но да, зона его уже многому научила. Как и Йена, хоть и чуток по-другому. — Не должны, — Зак равнодушно пожимает плечом. — Не говорю, что вообще никто не посмеет позариться, но всё ж получше будет. А где меня рядом не окажется, там и сам справишься. Пару секунд Микки молчит. Блядь, Зак прав. Слишком, мать его, прав. Он не справится. Он не справится в одиночку, хоть и обещает Йену. — Думаешь, почему эти дни никто не лез? — всё так же невозмутимо продолжает Зак. — Потому что я сказал, что на постоянку его забираю. Ждут теперь, чего мы промеж собой порешаем. Пока, считай, и тебя благодаря мне не трогают — но если отступлюсь… — Ты к тому, — по спине проходит холодок, — что он тебе обещался? На постоянку? Что слово дал? — Не к тому. Слово я ему, положим, и вернуть могу, — короткая усмешка, — я тоже добрый бываю. Но вдвоём вы здесь без меня ничто. — И что хочешь за защиту? — спрашивает Микки, уверенный, что уже знает ответ. — Йена? Блядь. Он же обещал Йену, что больше его никто не тронет… хоть тот и говорил, что с Заком ему было хорошо… — Его, — спокойно подтверждает Коннор. — Или обоих. Сам решай. Блядь… — Обоих… — Милкович осекается, проглатывает готовые вырваться слова, которые Зак вполне мог бы вколотить ему обратно в глотку. Зак Коннор — не один из тех педрил, которых он, Микки лупил почём зря, когда шантажировал их Йеном. — Я в сучках ходить не привык, — выплёвывает он. Отважиться сказать что-то большее — себе дороже. — И не будешь, — Зака ничем не прошибить. — Я хвастаться не собираюсь, кого ебал. Подставишься по-тихому и всё. Кто поймёт — его проблемы; длинные языки всегда можно оборвать. А так — да пусть думают, что ты мой подельник, подо мной ходишь. А Йен — наша сучка. Общая. Блядь, дать бы Коннору в морду, но… но. От силы ведь замахнуться успеет. А если удастся разок ударить, потом пожалеет вдесятеро. — Ты набил на нём, что он траханая сучка, — не заводиться всё равно не получается. — Какого… — Такого. Потому что хотел и мог. Другие бы чё похуже набили. А так после меня никто уже перемечать не стал. Радуйтесь, — Зак самодовольно усмехается, — оба. Блядь. И не возразишь ведь, сука. И Йен сказал, что на Зака не сердится… больше — не сердится… — А если откажусь? — цедит сквозь зубы Микки. — От твоей защиты? Свистнешь всем, чтобы подкараулили где? — Нахуя, — Зак хмыкает, делает затяжку. — Не захочешь — дело твоё. За отказ пусть тебе бабы на воле мстят, это в их духе. А здесь и без моего свистка на десятерых распишут, если сам по себе. И что, думаешь, с Йеном тогда будет? Без тебя — и без меня? Блядь. Блядь. Блядь. — Йена, положим, могут и не тронуть, — продолжает Зак. — Потому что помнят, что он мне обещанный. Но если с тобой что — думаешь, ему бы того хотелось? Потому сдаётся мне, что лучше нам с тобой столковаться путём, да я вас двоих под свою защиту возьму. — Значит, его или обоих? — севшим голосом повторяет Микки. — Ага. — Я-то тебе нахуя? — голос снова звучит зло — и, блядь, вздрагивает. — Вроде не так хорош… — Сойдёшь, — снова самодовольная ухмылка, сраный Зак окидывает сверху донизу оценивающим взглядом. — Рыжик, конечно, тебя посмазливее будет. Но я, в общем, разнообразие люблю. А хочешь — отдавай только его, я не против. В любом случае, каждый день с вас требовать не буду… но если свою жопу решишь уберечь, ему, сам понимаешь, чаще отдуваться придётся. Хоть он и не против будет, я уверен. Блядь. — Значит, прежде ты постоянных сучек не заводил, — да, он от многих слышал такое про Зака Коннора. — А теперь, выходит, захотелось? Сразу двоих? На постоянку? — Почему нет, — Зак продолжает усмехаться. — К рыжику я вообще привязался… да и он ко мне, уж поверь. И вообще — может, мне чуток остепениться охота. Как на воле, когда всех баб переебёшь, а потом постоянную заводишь. У тебя самого-то баба когда была? — У меня была жена, — говорит Микки; приятно на секунду отвлечься от мысли о том, что сейчас придётся принять предложение Зака. — Шлюха, — Коннор понимающе смеётся. — И сын есть. Интересно, где сейчас Светлана и Евгений?.. Не то чтобы он, конечно, испытывал хоть какие-то чувства к бывшей жене — да и спиногрыза рожать не просил, — но… А впрочем — такая шмара, как Светка, точно не пропадёт. И Еву жизнь в тепле обеспечит. Узнать потом, что ли, где они да как… — Сын — это хорошо, — Зак кивает. — Так что? Галлагера? Или обоих? Сказать бы: «Да с чего ты вообще решил, что я хоть на что-то согласен?», но он не настолько дебил. И Зак, сволочь, прекрасно это понимает — как и то, что согласие будет. — Обоих, — выпаливает Микки, не задумываясь. — Уверен? Сука. Ещё и подъёбывает. — Обоих… — Микки сглатывает, в горле сухо, — или лучше меня. За двоих. Я, блядь, сосать тоже умею. И подставляться. От зашквара вспыхивают щёки. Вспоминается, как отец всё время твердил: «Милковичи не подставляются». И да, он с самого начала подставлялся Йену, но это было нестрашно, это было между ними… Вот только потом — потом была первая ходка на взрослую зону. И сокамерник почти таких же габаритов, как Зак Коннор, тоже предложивший защиту взамен на… Тогда Микки тоже попросил, чтобы никто не знал. Чтобы сохранить авторитет. Но сам-то он, блядь, знал. Знал тогда — и знает сейчас. — Обоих, — Зак смотрит самодовольно, уже откровенно плотоядно. — Или его. Уж прости, но рыжик и правда посмазливее. И привязался я к нему уже. Он за тебя отработает, ты за него — нет. — Обоих, — повторяет Микки, чувствуя, как сжимается горло. — И его — реже, чем меня. — Это уж как выйдет… — Зак ухмыляется шире, но тут же смотрит серьёзно. — Ладно. Поровну. — Поровну, — большего ему не выторговать. — И по тюряге не должны трепаться, что я подставляюсь. — Не будут. Может, — Зак с наслаждением делает последнюю затяжку, бросает взгляд на него, — может, и правда ещё на что потом сгодишься. Как подельник. — Сгожусь, — комок в горле становится чуть меньше. — Почему нет. Я не только в жопу давать умею. Снова усмешка. — Не сомневаюсь. — Может, и Йен на что сгодится, — блядь, он всегда пытался оберегать Йена от жизни уголовника, но иногда лучше пойти на дело, чем считаться простой сучкой, годной только для ебли. — Мы, бывало, кой-чего и вместе проворачивали. Пусть это был всего лишь шантаж заднеприводных — да ещё одно неудавшееся ограбление, — Зак-то об этом не знает. Да и Йен всё-таки не за проституцию в итоге сел. — Может, — соглашается Зак. — Ну что, замётано? — Замётано, — в горле снова встаёт комок. — И… и меня — первого. По крайней мере, он сумеет чуть-чуть оттянуть для Йена срок первой оплаты. Хоть тот и говорил, что Зак у него здесь был лучшим, но… — Невтерпёж? — блядь, кровь снова приливает к щекам. — Хорошо. Завтра. Проверим, держишь ли слово. — Всегда держу. Снова вспоминаются наколки Йена. Те, которые он никак не хотел показывать. — Ты на всех татухи бьёшь, кого трахаешь? — хорошо хоть голос не дрожит. — Не на всех, — Микки не смотрит на Зака, но чувствует, что тот снова усмехается. — Только… — Коннор делает паузу, наслаждается, заставляя ждать, — на тех, кого трахаю больше раза. Сука. — И мне собираешься сучку набить? — приходится сжать зубы, чтобы не стучали от бессильной злости. — Не-а, — Микки переводит взгляд на Зака, смотрит в чуть прищуренные серые глаза. — На твой выбор. Что захочешь. Но набью, без подарочка не останешься. Так, что-то шибко крутое тут не выбрать. Не тогда, когда согласился стать чьей-то сучкой — пусть и тайно. Йен всегда шутил, что он похож на помоечного кота… — Кота, — говорит Микки и внезапно тоже усмехается. — Вздыбленного. Взъерошенного. Между лопаток. — Кота? Ну, пиздец у вас двоих запросы, — Зак хохочет в голос, от души хлопает его по плечу. — Ладно, будет тебе кот. На вас, блядь, и навыки наработаю, сучки. Сучки. Ах ты ж… Ладно. Если всё останется между ними троими, то стерпеть можно. Тогда, в первую взрослую ходку, он тоже стерпел. Ничего, не переломился. — Тогда завтра, — Микки снова отворачивается, сглатывает горький комок. — Завтра. И кота тоже завтра. Люблю, знаешь ли, в первый же день пометить. — Ага, — Микки поднимается, отряхивает тюремный комбинезон. Похуй. Защита им и правда нужна, вдвоём не справиться. Блядь, наколку на груди Зак тоже увидит. Поймёт, что они оба захотели носить на себе имена друг друга… Ну и похуй. Микки знал, что делает, когда набивал. И набил же ещё неправильно, хули… потом воспаление никак не проходило, и сокамерник, который опустил, подсмеивался… Похуй. — Стой, — Зак тоже встаёт, нависает над ним — блядь, сука, мутант радиоактивный, сколько в нём вообще, метра под два? И хер небось… — На, держи. На двоих. В руку ложатся несколько сигарет. Микки не смотрит, сколько; быстро сжимает в кулак, привычно прячет под одежду. — Ага. — Ну, бывай. Повернуться, пойти по двору. Блядь, как сказать Йену, что не смог защитить в одиночку… что продал — пусть и обоих… …пусть до того, как Микки появился в Бекмане, Йен и сам хотел к Заку на постоянку… — Йен… — М-м? — Йен легко спрыгивает с верхней полки, садится рядом, тянется поцеловать. — Что, охраннички свет выключили, можем потрахаться? Блядь. Блядь. Йен улыбается, шутит — почти как раньше… не сравнить с тем, каким он был, когда Микки только встретил его здесь… А Микки собирается сказать ему, что… — Покурить хочешь? — он старается говорить беспечно. Попытка, блядь, начать издалека. — Спрашиваешь, — Йен хмыкает, отодвигается, давая Микки возможность сесть. — Откуда курево вдруг? — От Зака Коннора. Голос невольно вздрагивает. Микки садится рядом с Йеном, прижимаясь бедром к бедру, достаёт припрятанные сигареты. Так, сколько их… шесть. Значит, по три на каждого. — Одну на двоих пока, а? — по-любому подачки от Зака будут не каждый день. — Растянем на подольше. — Да, — голос Йена звучит заметно тише, чем минуту назад. — Да, конечно. Микки раскуривает сигарету, передаёт Йену. Молчит, не зная, с чего начать. — С чего вдруг Зак расщедрился? — кажется, Йен тоже пытается говорить равнодушно. И кажется, получается у них обоих одинаково хреново. — Йен, — ещё одна затяжка; бедром, сквозь тонкую ткань комбеза, чувствуется тепло ноги Йена. — Ты говорил, он у тебя здесь первым был… и татухи набил… и на постоянку ты к нему был готов… — Ну да, — Йен тоже затягивается. Микки ждёт вопроса: «А чего вдруг ты спрашиваешь?», но его нет. Блядь. — Как тебе с ним было… — уже в который раз за этот грёбаный день приходится сглотнуть комок в горле, — вообще? — Лучше, чем с другими, — Йен отвечает не сразу. — Намного. Он сильно не опускал… наркотой иногда делился… ему не похуй было, кончил ли я… блядь, — Микки чувствует, как Йен вздрагивает всем телом. — Мик… прости. На самом деле, мне кайфово было. С Заком. Нет, я и ненавидел себя, поначалу… и его тоже, немного… но… — Йен снова берёт у Микки сигарету, пальцы заметно дрожат. — В общем, я его полюбил. Правда. Нет, я тебя люблю, всегда любил, всегда буду… но… Прости. Мик, прости, я… — Нехуй извиняться, — твёрдо говорит Микки. — Оно понятно, меня не было, а если он с тобой правда по-хорошему… В общем, я к чему. Хорошо… — он затягивается снова, передаёт Йену, чтобы докурил, — хорошо, что тебе нравилось. С ним. Потому что… ну, в общем. Он нам защиту предложил. Обоим. Сегодня. Молчание. Йен затушивает ставший совсем крохотным окурок. — Йен, блядь, прости, — Микки поворачивается к Йену, берёт его за плечо. — Я один не справлюсь. Да, я говорил, что защищу, что никого к тебе не подпущу, но… — Микки, — Йен смотрит внимательно и спокойно в ночном полумраке камеры. — Как ты только что сказал, нехуй извиняться. Ты один, а их… — он на секунду умолкает и внезапно улыбается. — И с Заком мне правда хорошо было. И я ему всё равно уже обещался… Так что он за защиту получит? Меня? Неожиданно для себя самого Микки тоже усмехается. Горькой, кривой усмешкой. — Обоих, — слово слетает с губ, как плевок. — Что… — Йен замирает, хватает ртом воздух. — Блядь. Микки, нет… — Я предлагал себя, — Микки начинает говорить быстрее. — Одного себя. За двоих. Я сказал… блядь, я сказал, что тоже сосать и подставляться умею… — теперь сжимается и в горле, и в груди. — Прости. Я один ему не нужен. Он сказал — или только ты, или оба. Я договорился… договорился только, чтобы поровну. Чтобы тебе чаще меня не ходить. И чтобы никто не знал, что я… — он сглатывает и заканчивает совсем тихо: — …что я тоже сучка. Пусть хоть у одного из нас авторитет останется. Хоть какой-то. Так будет лучше. — Блядь! — Йен хватает его за плечи, встряхивает, дышит рвано и тяжело. — Да при чём тут… при чём тут то, что… Микки, я же не к тому, что ты меня продал! Я — я не хочу, чтобы ты тоже, понимаешь? Чтобы ты тоже… как я… — А чего ты хочешь? — шипит Микки. Тоже вцепляется в плечи Йена; теперь они оба держат друг друга одинаковой хваткой. — Хочешь, чтобы я продал только тебя? Тебя одного? Отдал ему тебя за защиту нас двоих? Чтобы прикрыть свою задницу, чтобы она не такой раздолбанной была? Нет уж. Может, я и твой сутенёр, — Микки снова горько усмехается, — но отдуваться за меня ты не будешь. Никогда. — Переиграй всё, — тихо и упрямо говорит Йен. — Переиграй. Мне не впервой, с ним — не впервой… и с другими тоже, но тем более — раз только с ним… Я пойду за двоих. За себя и за тебя. Ты сам сказал, он был согласен на меня одного… — Всё уже решено, — твёрдо и так же упрямо произносит Микки. — Блядь, да кем я буду, если слово своё назад возьму? Будет как уговорено. Он сказал, что любит разнообразие. Что будет через раз… и не каждый день. Я пойду первый… — он снова сглатывает, — завтра. Скреплю уговор. Некоторое время оба молчат. Микки откидывается на нары; Йен тихонько ложится сверху, кладёт голову ему на грудь. — Блядь, — голос Йена звучит глухо. — Я ж ему говорил, сам говорил — забери меня себе на постоянку, хочу только с тобой… Микки, я же тогда не знал, что снова тебя увижу, хоть раз… А он, — у Йена вырывается нервный смешок, — он ещё сказал: смотри, дескать, если найдёшь себе другого защитничка — либо тебя у него отобью, либо… — голос Йена срывается, — либо оба под меня ляжете… блядь. Микки, я же не знал, что ты… что ты меня найдёшь, что тебе придётся… — Ладно уж, — Микки неопределённо хмыкает. — Ты правда не знал. И раз попросил, значит, с ним тебе правда лучше было, чем с другими. И раз он так сказал… сука. Значит, так тому и быть. Оба ляжем. Потому что спорить за тебя с Заком Коннором… прости. У нас здесь и так, мягко говоря, дружбанов не особо. Если с Коннором загрызёмся, тогда точно не жить. — Не жить, — соглашается Йен. — А с его защитой правда лучше будет. — Ты сам-то как? — тихо спрашивает Микки. Поглаживает Йена по плечу, касается пальцами кромки волос на затылке. — Точно нормально… что снова под него ляжешь? — Под Зака?.. — Йен пару секунд молчит, трётся щекой о грудь Микки в расстёгнутом вороте комбеза. — Нормально. Правда нормально. Под него — нормально. Я честно сказал — он был лучше других. Лучше всех. А когда под наркотой, вдвойне кайф был… — он подтягивается чуть выше, коротко целует Микки в губы, улыбается. — Мне нормально будет. Правда. Да и обещался я ему… — Ты всё равно мой, — настойчиво говорит Микки. — Всё равно мой, слышишь? — Да, — Йен тихо смеётся. — Я твой, ты мой. И мы оба — его. Грёбаная считалочка, а? — Что он вообще любит? — голос Микки звучит глухо, в груди давит всё сильнее. — Как любит? Трудно угодить? — Да не очень, — Йен снова опускает голову ему на грудь. — Делай что скажет, да и всё… Дерёт крепко. И хер здоровый. А так кайфово, правда. Под конец… под конец он со мной вообще нежным был. Честно. Он хороший, Зак. На самом деле. — Блядь, — Микки коротко смеётся, дышать почему-то становится легче — хотя, казалось бы, ничего не изменилось. — Две сучки обсуждают хозяина. — Микки, — Йен опять нависает над ним, заглядывает в лицо. — Микки, давай я правда завтра вместо тебя пойду? Меня же в натуре с ним штырило… я его полюбил даже — блядь, прости, я не к тому… Мне проще будет. Легче. Я уже его сучка. — Мы оба теперь сучки, — ничего смешного в этом нет, но смех рвётся из груди, и Микки начинает смеяться. — Даже если я ещё нет… завтра стану. Пусть и знать будем только втроём. А что штырит и хер здоровый… — он перестаёт смеяться, проводит языком по сухим губам, — вот завтра и узнаю, штырит ли. — Микки, — Йен говорит совсем тихо. — Ты знаешь, насколько ты охуенный? И что я тебя пиздец как люблю? — И я тебя, — в груди теплеет; может, и правда всё будет не так уж хреново? — Поцелуй меня, что ли… Йен прижимается всем телом, наклоняется к лицу, накрывает губами губы. Похуй. Они справятся. Вдвоём… или втроём. Неважно. — Ты пришёл, — Зак Коннор сидит на нижних нарах, широко расставив ноги, и усмехается. — Пришёл, — буркает Микки, отводя взгляд в сторону. Дверь закрывается за спиной, словно отрезая выход. — Уговорились ведь. — Я, признаться, думал, что зассышь, — Зак неспеша поднимается, подходит, кладёт на плечо тяжёлую руку — будто пудовая гиря, мля. — Что пришлёшь рыжика вместо себя. — Да неужели? — цедит Микки сквозь зубы. Снова переводит взгляд на Зака; блядь, ему на большинство мужиков приходится смотреть снизу вверх, но с Коннором мало кто сравнится. — Ага, — невозмутимо подтверждает Зак. — Была ещё мыслишка: если такой финт выкинешь, отобью его у тебя совсем. Нахуя ему защитничек, который его задницей свою прикрывает, верно? «Или тебя у него отобью, или оба под меня ляжете». Сука. — Я пришёл. И я, блядь, — в груди клокочет бессильная злость, — его задницей никогда не прикрываюсь. Сам его прикрываю всегда… если получается. — Да вижу уже, — Зак возвращается к нарам, снова садится, хлопает ладонью рядом с собой. — Присядь пока. Сейчас охраннички пройдут, в окошко заглянут, потом до отбоя никто не потревожит. Всё успеем. — Сокамерник где? — Микки тоже подходит к нарам, старается сесть так, чтобы не прикасаться к Заку бедром. Впрочем, хули — скоро Коннор к нему всем прикоснётся. Всем, чем захочет. — Потусить пошёл. К отбою вернётся. Может, ещё в дверях столкнётесь. Да не ссы ты, — добавляет Зак, видя, что Микки напрягся, и собственнически хлопает его по бедру. — Я ему сказал, что нам с тобой о деле потолковать надо. А если сам догадается, что я тебя трахать собрался, — его проблемы. Не боись, болтать не станет. Микки кивает. Напряжение отчасти уходит. — В тебе, блядь, вообще роста сколько? — сидеть молча и думать о том, что его ждёт, неохота. — Метра два? Зак хохочет. Похоже, вопрос ему польстил. — Почти. Метр девяносто семь. В семье самым здоровым был. Батя высокий, но я и его переплюнул. — Ты где вырос? — на этот вопрос, конечно, Зак может и не ответить, но почему бы не спросить. — Я в Чикаго. В Южном районе. И Йен там же. — Я на ферме. Далеко отсюда. — И кого на ферме выращивали? — сдержаться не получается. — Мутантов? Снова хохот. — Лошадей. А в семье нас пятеро было. Я, двое братьев и две сеструхи. — И чего не остался? — Микки хмыкает. — Семье помогать? Зак пожимает широченными плечами. — Заебало потому что. Нет, с лошадьми возиться мне нравилось, но с семьёй ладилось не шибко. Мамашка больше всех заебала — всё орала, что я ей при родах пизду порвал, а теперь со всеми окрестными девками то же делаю. А хули? Я что, в сознанке рождался? А девки за мной сами табунами бегали; ну да, целку многим сломал, так чего бы нет, если ноги раздвигают да просятся. А мамашка на меня вечно крысилась — пятеро детей, а я у неё вечно самый лысый, только что руку поднимать боялась… Отцу на нас, по-моему, вообще похуй было, лишь бы на ферме помогали. Ну, я и дал дёру в пятнадцать лет. — Жаль, я в пятнадцать от отца дёру не дал, — вырывается у Микки. — А впрочем, похуй уже. — Теперь-то точно похуй, — соглашается Зак. — Ладно, вон и шаги стихли… Давай раздевайся. Микки встаёт, начинает расстёгивать кнопки комбеза. Надо же — за разговором даже забыл, что пришёл становиться сучкой. — Наркоты хочешь? — Зак тянется к матрасу, собираясь просунуть под него руку. — Есть чуток. Специально приберёг, чтобы в первый раз тебе дать. Блядь. Он его что, заранее запланировал, этот первый раз? Был уверен, что Микки согласится? Было бы, конечно, неплохо — хоть чуток притупить ощущения. И Йен говорил, что под наркотой ему было лучше… — Йену тоже дашь? — отрывисто спрашивает Микки. Расстёгивает последние кнопки, спускает комбинезон с плеч. — Думаешь, у меня здесь целая партия? — Зак усмехается. — Нет. Как-нибудь дам, но не в этот раз. Ему не впервой, и так потерпит. — Отдай ему мою дозу, — голос звучит глухо, но твёрдо. — Если правда для меня приберёг. — Точно? — серые глаза смотрят внимательно и с прищуром. — Сам, значит, всё собираешься прочувствовать? И наколку, и как очко разъёбывать буду? Рыжику-то всяко легче было бы… Ах ты ж сука… — Отдай ему, — Микки снова сжимает зубы, чтобы не выматериться вслух; сбрасывает тюремные тапки и комбез, отпихивает ногой в сторону, начинает стягивать майку. — Если это для меня, отдай ему. Я так хочу. И прошу. Я… — горло мучительно сжимается. — Я прочувствую. Всё. Пусть Йену будет легче. Он обещал его защитить, обещал заслонить; не сумел полностью, но хоть так. Взгляд Зака прожигает насквозь. Сука, впору подумать, что мысли читает. Точно, мутант грёбаный. — Да ты, блядь, в него по уши, — Коннор усмехается как-то задумчиво и почти мягко. — Добро. Отдам ему. — Точно? — майка летит в ту же сторону, что и комбез; осталось снять трусы. — Сказал ведь. Только, — Зак окидывает раздевшегося Микки взглядом сверху донизу, — если не хочешь от наркоты тащиться, тогда сам с собой что-то сделай. У тебя едва стоит. А я не люблю, знаешь ли, ебать сучек, у которых между ног тряпкой висит. Сука. Сука, блядь. Но выбора нет. — Сейчас, — цедит сквозь зубы Микки. Накрывает ладонью едва возбуждённый член, несколько раз проводит по всей длине; дрочить насухую неприятно, и он от души сплёвывает в руку, прежде чем вернуться к своему занятию. Может, закрыть глаза и представить Йена?.. Так встанет быстрее… Но нет, Зак поймёт. И его это стопудово выбесит. Если бы Микки был только за себя, то и похуй бы; ну, врежет, откажет в защите — делов-то. Но за ним Йен — и надо сделать всё, чтобы Коннор сдержал слово. Не захотел Йена чаще — и не плюнул на них, отдавая на растерзание всей тюряге. Пол слегка холодит ступни сквозь белые казённые носки. Некстати вспоминается, как он начал надевать чистые носки — тоже, блядь, белые, — когда только сошёлся с Йеном. Когда тот начал трахать его, не просто приспустив штаны в подсобке магазина, а раздев ниже пояса полностью. Словно баба, надевшая перед трахом кружевное бельё, блядь. Недаром Фрэнк, сука, так ухмылялся, когда их застал… Зак тоже встаёт с нар, раздевается, не отводя взгляда от Микки. Милкович смотрит на него в ответ — на огромное волосатое тело, обнажающееся всё больше, — и блядь, у него наконец-то встаёт по-настоящему. Не от мыслей о Йене. От вида голого Зака Коннора. Блядь… Похуй. Не думать. Главное, что встало. — Вот, так-то лучше, — Зак с усмешкой подходит к нему, кладёт руку на грудь, поглаживает. — А у тебя тоже кожа белая, люблю беленьких… — Расист? — удержаться от подъёба снова не получается. — Типа того, — ухмылка становится шире. — Уж прости, но на негров не стоит. — Да у меня, блядь, тоже, — Микки невольно усмехается в ответ. — Сеструха как-то встречалась с одним. И у Йена какой-то был. Да как на них вообще стоять может? — Хуй знает, — Зак коротко смеётся. — Но вообще, — почему-то хочется рассказать, — я в прошлую ходку бежал, так ради этого охранницу трахнул. Тоже негру. Здоровую такую… — у Микки тоже вырывается невольный смешок, — почти как ты. — Ради побега чего только не сделаешь… А тебе и нравятся здоровые, да? Хоть и не негры… — Зак на секунду умолкает, присматривается к вытатуированному на груди Микки имени Йена, ведёт по нему пальцем. — Пиздец… да вы оба… Сам набивал? Больно криво. — Сам, — от широкой мозолистой ладони, скользящей по груди, по телу разливается тепло, член напрягается сильнее; хочется запрокинуть голову и взвыть от ненависти к самому себе. — Думаешь, в каждую ходку мастера вроде тебя попадаются? — Не думаю, — рука Зака спускается ниже, на секунду накрывает пах, грубо сжимает. — Ну, давай, Милкович. Вставай к стене. Микки подчиняется. Упирается ладонями в холодные плиты, расставляет ноги, прогибается; чуть помедлив, подкладывает правую руку, прижавшись лбом к предплечью. Авось поможет не стукнуться головой, когда Зак начнёт его драть. Коннор подходит сзади, прижимается всем телом, начинает лапать — грубо, жадно, так, как лапает только тот, у кого на тебя все права. Огромные ручищи скользят по груди, животу, бокам, бёдрам, ягодицам; пальцы вминаются, оставляя синяки, жёстко растирают соски, сжимают, выкручивают — теперь трение о робу неделю будет чувствоваться, не иначе… дольше, чем после ласк Йена… Микки сжимает зубы, но сквозь них всё равно вырывается приглушённый стон — стон сучки, которая жаждет, чтобы её, блядь, выебали. Стон того, кто понимает, что теряет последний авторитет — даже если об этом не узнает никто, кроме Зака Коннора. Он не просто подставляется. Не просто заслоняет собой Йена. Он, блядь, течёт, как последняя шлюха. Зак вжимается членом между ягодиц, трётся. Проходится губами и языком по плечам, по шее. Хули он?.. Присунул бы, да и всех делов… А впрочем, ничего удивительного. Заку Коннору неинтересно просто выебать — тем более, того, кого он заполучил на постоянку. Он хочет заставить течь, стонать, хочет, чтобы его сучка тёрлась об него сама… так, как сейчас трётся Микки — задницей о громадный хер… — А я ещё думал, что продешевил, — Зак смеётся, горячее дыхание обжигает ухо и щёку. — Что лучше было его одного потребовать. Йена. А ты, блядь, такой же сладкий — просто другой… ну, и к лучшему — не наскучите… Блядь. Ох ты ж блядь. Ладно. Он же хотел понравиться, верно? Чтобы Заку не вздумалось переиграть, чтобы он не жалел, что согласился ебать их с Йеном по очереди?.. — Выходит, свезло тебе, а? — Микки хмыкает и тут же хватает ртом воздух — потому что зубы Коннора впиваются в правое плечо. — Блядь… — Зак удерживает его кожу между губ и зубов некоторое время, потом несколько раз проводит языком, приглушая и одновременно обостряя сладкую боль. — Сука… ты же обещал без следов… — Без следов там, где увидят. На шее ведь засосы не ставлю, а? — Зак обхватывает Микки одной рукой поперёк груди, прижимает к себе теснее, губы касаются уха. — Слышь, Милкович, хорош в моём слове сомневаться, усёк? Раз сказал, что не буду перед всей тюрягой опускать, значит, не буду. А ещё раз вякнешь — выебу так, что по коридору пройти не сможешь, не хромая. Тогда уже точно все поймут, что опущенный. — Усёк, — Микки обмякает, позволяет себе на пару секунд прикрыть глаза, отпустить стену, за которую держался. Густой пряный аромат чужого тела обволакивает, голая кожа трётся о кожу, жёсткие волосы на груди, животе и в паху Зака щекочут спину и ягодицы. Даже раздражение, наверное, останется. У Йена волосы на теле мягче… и не такие густые… Блядь. Не думай о Йене. Не сейчас. Не сравнивай. От этого слишком больно; что, нет? Ты пришёл подставиться — вот и подставляйся. Постарайся быть хорошей сучкой. Не сильно и стараться приходится — сраный Коннор, как же от него штырит… — В душ теперь всё равно при всех не пойти, — у Микки вырывается невольный смешок, и Зак смеётся в ответ. — И не ходи. Пока не сойдёт. Втроём ходить будем, оно и безопаснее. — И можно будет выебать сразу обоих? — блядь, ну и хули он это сказал, самому бы себе язык отрезать… Зак смеётся громче. — Посмотрим. Давай, опирайся снова о стену. Жопу выставь. Вот, молодец. Ложбинки между ягодиц касается прохладная вязкая субстанция. Ну хоть с вазелином — или с чем он там… где только всё достаёт, сука, — и смазку, и наркоту… — А ты и не совсем закрыт, — Зак просовывает внутрь сразу два пальца, орудует ими, грубо растягивает, почти сразу добавляет третий. — Кому подставляешься, Милкович? — снова приближает губы к самому уху. — Кому? Говори… — Йену, — лучше не врать, да он и не собирается. — Йену, блядь… — приходится снова сжать зубы, и всё равно снова вырывается стон, — …кому же ещё? — Ладно, — Зак усмехается в шею, резко, согнув напоследок, вытаскивает пальцы, берёт за бёдра. — Ему можно. Между собой ебитесь сколько влезет… но больше чтобы ни с кем. Оба. Раз уж я вас на постоянку взял. — Да охота была с кем другим… блядь!.. — внутрь толкается член, распирает до упора, из горла рвётся что-то похожее на звериный вой — и Микки поспешно вцепляется зубами в собственную правую руку чуть выше запястья. Если кто увидит следы зубов, можно будет сказать, что его укусил Йен. Могла же сучка тяпнуть во время ебли? — Да уж после меня точно охоты не будет, — Зак ржёт, начинает двигаться — резкими, сильными, глубокими толчками, всё больше набирая темп. — Вот, правильно, закуси зубами… ты же не хочешь, чтобы все услышали… как Микки Милкович скулит, когда его трахают… Щёки горят — и от зашквара, и от одуряющего желания. Микки сильнее упирается руками в стену, шире расставляет ноги, начинает подаваться навстречу, насаживаясь, чувствуя, как смачно шлёпаются о задницу волосатые яйца. Блядь. Блядь. Как Йен сказал — дерёт крепко… все кишки, блядь, нахуй порвёт… Микки наконец перестаёт кусать свою руку, и Зак тут же зажимает ему рот широкой ладонью. Помогает не опозориться на всю кутузку — и на том спасибо. Сдавленный стон; рот приоткрывается, и невольно выходит, будто он целует пальцы Зака. Кажется, прикусил… Коннор смеётся. Хрипло говорит что-то о сладких кусачих сучках. О том, что Йен такой же. Что они друг друга стоят. Исковерканное, болезненное наслаждение, полное стыда и жажды большего, разливается по телу. На глазах выступают слёзы — ох ты ж сука… ладно, может, Зак подумает, что это просто от долбёжки… Но как же, блядь, охуенно штырит. Несмотря на весь зашквар. Несмотря на то, что он всегда был уверен — ему нужен только Йен. Он же не какой-то сраный пидор, чтобы каждого мужика хотеть. — Что, Милкович, теперь ты моя сучка? — Зак ведёт ладонью по груди, снова начинает тереть многострадальные соски — распухшие, сладко ноющие от прикосновений его грубых шершавых пальцев. — Моя сучка? Ну давай, скажи… — Твоя, — у Микки наконец получается не стонать в голос — только горло сжимается, выталкивая слова с какими-то болезненными всхлипами. — Твоя… твоя сучка… твоя ёбаная сучка… Он зажмуривается. Из правого глаза — будто мало зашквара — вытекает одинокая слеза, и почти в этот же момент Заку приходит в голову резко качнуть бёдрами по кругу. Ох ты ж… Микки выпускает стену, откидывается назад, спиной к груди Коннора. Ростом он ниже Йена, но веса, наверно, примерно столько же… Йен говорил, что его Зак на руках носил, как пушинку… Ладонь Зака ложится на горло. Чуть надавливает — не настолько сильно, чтобы остались синяки, но достаточно для того, чтобы стало не хватать воздуха, и освещение в камере начало казаться ярче. — Хочешь так кончить? — Зак широко лижет его в ухо, за ним, и Микки сдавленно скулит. — Хочешь? Когда за глотку держу? Скажи… вижу ведь, что нравится подставляться… и силу чувствовать… — Хочу, — теперь Зак обнимает его одной рукой поперёк груди, а второй держит за горло; Микки заводит одну руку назад, кладёт на бедро Коннора, притягивая ближе. Не чтобы понравиться — просто потому что пиздец как хочется. — Хочу, да… блядь, сожми чуть сильнее… Короткий смешок за спиной. Воздуха ещё меньше; Зак долбит так, что, кажется, вот-вот продолбит насквозь, вращает бёдрами, рвано гладит по груди. Микки пытается хватать ртом воздух; от нехватки кислорода пополам с долбёжкой в задницу мучительно и сладко, собственный член касается живота, готовый взорваться… — Блядь… можно, я… — Микки хочет сказать: «подрочу себе», но не успевает — Зак выпускает его горло, накрывает ладонью член и начинает рвано ласкать, даже не пытаясь попасть в такт своим толчкам. Воздух обжигает лёгкие, от оргазма перед глазами вспыхивают белые звёзды, Коннор хрипло шепчет в ухо что-то про двух сладких разъёбанных сучек… Внутрь течёт. Течёт ещё, ещё, ещё. Стекает струйкой по ноге. — А ну-ка давай снова к стенке… — Зак берёт его за плечо — то, которое прокусил, — буквально распластывает по стене, выскальзывает из раздолбанной дырки и тут же снова засовывает в неё три пальца. Трёт распухшие, сверхчувствительные после траха, пытающиеся сжаться стенки — заставляя скулить протестующе и одновременно умоляюще. Сука… будто мало опустил… Опять хватает за плечо, разворачивает к стене спиной — ударив затылком. Ноги едва держат; хочется сжаться в комок и взвыть. Милковичи не подставляются… Милковичи не подставляются… …А если и подставляются, то не так. Впервые мелькает мысль — хорошо, что отец этого не видит. Впервые не в контексте: «если бы увидел — убил бы». Зак подсовывает руку под затылок Микки. Приближает лицо к лицу. — Стой… я в губы не… — Микки пытается отвернуть голову, но Коннор, словно только этого и ждал, крепко сжимает пальцами его загривок. — …не целуешься?.. Да кто ж тебя, блядь, спрашивает… — выдыхает он и запечатывает рот поцелуем. Микки, больше не пытаясь противиться, обхватывает его руками, чтобы удержаться на ногах, и даже отвечает. Похуй. Всё равно уже опущенный. Похуй, похуй… Йену было хуже… а тебе, блядь, даже понравилось, ёбаная ты сучка… Зак наконец прерывает поцелуй, и Микки, только сейчас осознав, что едва не задохнулся, жадно хватает ртом воздух. — Сосёшь так же хорошо, как подставляешься? — Коннор сыто усмехается, окидывает одобрительным взглядом от макушки до ступней. Голого, в синяках от пальцев, заляпанного собственной спермой. — Хочешь проверить? — Микки машинально облизывает губы, во рту становится сухо. — Непременно. В следующий раз. Сегодня охраннички такую работёнку подкинули, что устал как собака. На два раза не хватит. — Это ты называешь «устал»? — не выдерживает Микки, и Зак хохочет. — Ага. Да и тебе на первый раз хватит. Давай обтирайся, можешь надеть подштанники и ложись. Ещё татуху бить. Микки послушно выполняет все указания: кое-как вытирается туалетной бумагой, натягивает непослушными руками трусы, идёт к нарам и ложится на нижнюю полку лицом вниз. Ноги дрожат, и вытянуться приятно; грубая хлопчатобумажная ткань пододеяльника трётся об измочаленные соски, вытраханное тело отдаёт сладкой болью… Блядь. Если забыть о том, что опущенный, впору кайфануть. Зак садится рядом, кладёт руку между лопаток — широкую, тёплую, шершавую, как доска. Начинает медленно водить ладонью по спине вверх-вниз, несильно надавливает на загривок, посылая по телу мурашки… — Ты что делаешь? — хрипло спрашивает Микки, и Коннор снова смеётся. — Что, не нравится? Не ври. — Нравится, — Микки сильнее вжимается пылающим лицом в казённую постель. Мозолистая ладонь возобновляет поглаживания по спине. — То-то же. Я к каждой сучке могу подход найти. А ну-ка, поверни голову. Микки подчиняется и снова получает поцелуй в губы — короткий и крепкий. — Точно наркоты не хочешь? — серые глаза Зака совсем близко, рука снова давит на загривок, пальцы ерошат коротко остриженные волосы. — Больно ведь будет. Кошак, которого ты заказал, — не надпись из нескольких букв. — Переживу, — от пальцев в волосах ещё слаще, и Микки едва удерживается от стона. Грёбаная течная сучка, вытраханная и прирученная… — Я же сказал, отдай Йену. Если бы на двоих было… — он умолкает. — Как будет на двоих — не бойся, не зажилю, — Зак усмехается, глаза подёргиваются чем-то похожим на мечтательную дымку. — Может, дам обоим закинуться и посмотрю, как лижетесь… или даже ебётесь… А то и присоединюсь, — ухмылка становится шире. Блядь. Только с ним расслабишься, и… — Если надумаешь драть кого с двух сторон… — Микки сглатывает, приподнимается на руках, — меня. Не Йена. Ему… блядь, ему и так с лихвой досталось, слышишь? — Без тебя знаю, что досталось, — лицо Зака становится серьёзным. — Но со мной ему всегда в кайф было, можешь поверить. Татухи я ему набил, но до полусмерти, как другие, не затрахивал. И ломать так, чтоб ничего не осталось, я вас обоих не собираюсь. Так только… — снова усмешка, — немного к ноге пригну. — Он хотел вскрыться, — тихо, упрямо говорит Микки, не отрывая взгляда от лица Коннора. — Йен. Ты в курсах? — Нет, — лицо темнеет, рука, всё ещё лежащая на шее Микки, напрягается. — Блядь… шлюшонок чёртов… это потому, что я… — Потому, что ты — что? — Микки сжимает зубы. Да, Йен говорил, что с Заком ему было лучше, чем с другими, но… — Ложись обратно. Не хочу ждать, пока свет выключат. Щас расскажу. Микки снова вытягивается на нарах. Пахнет антисептиком, спины касается что-то влажное. Обрабатывает. Заботливый, бля. — Я ему обещал, — первое прикосновение иглы; приходится опять сжать зубы. Голос у Зака напряжён, но рука не дрожит. — Что заберу на постоянку. Он просился, хотел ко мне… а я, блядь, медлил, не хотел с пожизненными за него спорить, знал, что их всё равно скоро переведут… Потом дошло до лазарета. У него крыша поехала, говорил — вытрахай из меня мою шлюханскую душонку, я хочу улететь к птицам… Тебя вспоминал, несколько раз спросил, где ты, потом наконец сказал — да, я помню, Микки здесь нет… Не после меня. Я его во дворе затраханного нашёл, не знаю, кто до такого довёл, узнал бы — сам бы уже пожизняк сидел… Потом пришёл к нему в лазарет. Пообещал: выйдешь — будешь только моим. А потом меня перевели на три недели из-за работы, я сам не знал, что так будет… Микки молчит. Сжимает зубы, чувствуя, как игла ранит кожу. Ощущать боль почти сладко — как будто очищает. — Он не знал, что снова увидит тебя, — в голосе Зака слышится странная мягкость. — И решил, что больше не увидит меня. — Пауза; ещё несколько прикосновений иглы. — Виноват. — Кто? — Микки чувствует неприятный холодок. Зак что — винит Йена за желание вскрыться и теперь собирается его наказать?.. — Я, блядь, — с явной неохотой цедит Коннор. — Кто ж ещё. Струсил раньше права предъявить… но кто ж знал, что меня переведут, и ни одна падла шлюшонку не скажет, что временно… Струсил. Зак Коннор говорит, что струсил. В другой ситуации Микки не удержался бы от усмешки — но сейчас понимает только, что Зака за слово «шлюшонок» в отношении Йена убить не хочется. Только его, одного. — Никто не знал, — блядь, он что, вздумал утешать того, кто его только что опустил? — И ты тоже. И что Йена переклинит совсем… и срок продлевать никому не охота… Ты просто помягче с ним, ладно?.. — выходит совсем просяще, но даже не получается себя за это ненавидеть. — Разберёмся. На меня не пожалуется, вот увидишь. И ты не пожалуешься… Надпись к коту своему хочешь? — Какую надпись? — снова мерзкий холодок. Всё-таки набьёт траханую сучку?.. Как Йену? — Гроза помоек, — короткий смешок за спиной. — Годится? — Годится, — Микки, не удержавшись, тоже смеётся — и тут же закусывает зубами постель, пытаясь заглушить вскрик. — Ох ты ж блядь… — Говорил, больно будет. — У тебя выпить не найдётся? — Микки по-прежнему не рискует приподнять голову — вдруг опять придётся давить стон. — Наркоты не надо… просто… виски какого глоток?.. — Не найдётся, — в тоне Зака проскальзывает что-то очень смутно похожее на извинение, и Микки решает, что ему послышалось. — В следующий раз, ага? Виски не обещаю, но, может, чуток спиртяги из лазарета добуду, можно будет водой развести. Пойдёт? В следующий раз. Когда придётся сосать. — Пойдёт, — говорит Микки и понимает, что мысль о том, чтобы взять в рот член Зака Коннора, не вызывает у него омерзения. Траханая сучка… — И чтоб глотал, — блядь, сучий потрох, в натуре мысли читает, ведь не о выпивке же он сейчас… — Не люблю, когда сплёвывают. — Да проглочу я, блядь, — хоть бы не подавиться, хули, стоит вспомнить, сколько в задницу вылилось… — Сказал же, умею. — Сказал, помню. И что слово держишь, уже понял. Непродолжительное молчание. Сладкая боль от набиваемой татухи. Вздыбленный кот… гроза помоек… — Чем вскрыться хотел? Да не дёргайся ты… Йен? Чем хотел? — Лезвия куском, — шипит в одеяло Микки. — Я его уже, блядь, в парашу смыл. — И правильно. У вас заточки есть? — Нет пока. — Будут. Достану. — Чтобы, — снова не выходит удержаться, — твоим сучкам легче было отбиваться от других? Когда тебя нет рядом? Уже знакомый короткий смешок. — Само собой. И в столовке завтра к вам пересяду, нехер, чтоб другие о вас под столом тёрлись… А Йена жду послезавтра. В такое же время. Завтра, — смешок, — на работёнке слишком замудохаюсь, так что можете между собой полизаться. С мыслями обо мне. Сука… — Если я у тебя ещё какую наколку попрошу, сделаешь? — внезапно спрашивает Микки. Боль очищает. Заставляет забыть о том, на что пошёл. О том, что тащишься под Заком Коннором. Интересно, Йен чувствовал себя так же, когда Зак набивал на нём то, что набил?.. — Сделаю, почему нет. Может, даже что покруче… кота. Если захочешь. Обещал же, никто не узнает, что ты в сучки пошёл. Микки мычит что-то неразборчиво-благодарное и сильнее зарывается лицом в тонкий матрас. Микки возвращается в их с Йеном камеру как раз к отбою. Кажется — все видят, что он хромает. Пялятся на протяжении всего коридора. Зэки, охраннички. Ухмыляются, перешёптываются… Нет. Глючит, блядь. Не хуже, чем Йена с его биполяркой. Разве что, может, роба на спине кровью чуть пропиталась и кто заметил — но это ведь ясно, что от татухи. Пересчитывают. Выключают свет. Микки раздевается до трусов и майки, молча идёт к своим нижним нарам, ложится лицом вниз. Так же, как лежал перед Заком, когда тот бил ему татуху. С котом не обманул — как и со всем остальным. Подвёл потом за плечо к зеркалу, заставил развернуться спиной, показал — вздыбленного взъерошенного кошака и обещанную надпись. Гроза помоек. Круто получилось. Микки так и сказал — за что получил самодовольную ухмылку и ещё один поцелуй в губы. Любит целоваться, сука. Слышно, как Йен мягко спрыгивает с верхней полки. Молча садится рядом с Микки, на край его нар, осторожно касается рукой плеча. — Посиди со мной, ладно? — глухо спрашивает Микки. — Просто посиди чуток… Ловит руку Йена, прижимается к ней щекой. Знакомый, родной запах; щекочущий кожу рыжий пух. От него самого пахнет Заком Коннором. Микки знает это — и знает, что Йен узнаёт этот запах. Кажется, Йену не противно. Впрочем, он же говорил, что с Заком ему кайфово было?.. Значит, не должно быть отвратно, что и Микки теперь… Блядь. Найти бы того, кому не было бы кайфово с долбаным Заком Коннором. Из кого он не сделал бы при желании послушную, умоляющую себя трахнуть сучку. Верно сказал, падла, к каждому подход найдёт… Интересно, если бы просто опустил — было бы легче? Или наоборот? Тогда, в первый раз на взрослой зоне, Микки тоже подставился тому, кто пообещал не опускать перед всеми. Тем… двум. Сперва одному сокамернику; потом тот шепнул словечко другому — которого перевели на его место. Было не сказать чтобы паскудно, и какое-то подобие кайфа он даже испытывал — но с тем, как тащился сегодня под Заком, это не шло ни в какое сравнение. — Микки?.. — Йен всё-таки нарушает молчание. — Ты… как? Как вообще? — Путём всё, — Микки чуть приподнимает голову, вскользь мажет губами по предплечью Йена. — Зак доволен… мной, — приходится сглотнуть, губы искривляет горькая усмешка. — Тебе послезавтра идти. Завтра в столовке к нам пересядет, и заточки обещал достать, и вообще… Зря только в ход не пускай, сова биполярная?.. — Йен издаёт неопределённый смешок. — Наркоту предлагал, я не взял, сказал — пусть тебе оставит, раз одна доза только… он пообещал, сказал — как будет две, даст обоим… — нет, о том, как Зак говорил, что не прочь посмотреть на их еблю под наркотой, а то и присоединиться, он сейчас точно не скажет. — Всё путём. Я бы правда один не справился… мы бы с тобой не справились. Вдвоём. Без него, — слова начинают падать с губ коротко и отрывисто. — А ты сам говорил — с ним тебе ничего было… и что на постоянку к нему просился — а раз просился, значит, недаром… И не сказать что сильно опускает, и… Блядь, — Микки снова роняет голову и утыкается лицом в руку Йена, которую обнимает обеими своими. — Я… думаешь, я просто стерпел, да? Ради тебя… ради нас? Да я… блядь, я еле стоны глушил, и не от боли, я как последняя шлюха тёк… когда он велел сказать, что я его сучка, я только рад был… сам добавил, что ёбаная… — Йен молчит, не прерывает его рваный монолог, только дышит тяжелее обычного — что, начинает становиться гадко? Любимый южный гопник оказался течной сучкой? — В общем… я больше не буду возражать, когда ты себя тюремной давалкой назовёшь, — глухо продолжает Микки. — Хоть и не всем подряд больше… этому не бывать… Давалка Зака Коннора. Только его. И я такой же… Как ты сказал?.. Я твой, ты — мой. Мы оба — его. И оба — сучки. Тишина. Слышно только шумное дыхание Йена. Блядь, он что, сказал слишком много? Унизил? Напомнил о всяком дерьме? Прорвало же, блядь… как того Зака, когда внутрь спускает… — Неважно, на ком он что набил, — Микки говорит почти беззвучно, но знает, что Йен слышит. — Оба одинаковы. Ты теперь такой не один. В следующий раз пойду — снова кайф словлю, знаю… как сегодня… Микки умолкает — и чувствует, как по телу проходит дрожь. То ли от мысли, что оказался течной дыркой, то ли от предвкушения следующего раза. Йен наклоняется к нему. Мягко проводит ладонями по рукам от плеч до запястий, касается тёплым дыханием шеи. Значит, не брезгует?.. Или, блядь, жалеет? — Хорошо, что кайф словил, — голос Йена не назвать весёлым, но всё равно чувствуется, что он улыбается — одними уголками губ. — Без кайфа ведь хуже, правда? Микки поворачивает голову. Йен смотрит на него в полутьме; выражения лица не разобрать. — Без кайфа я бы просто подставился за защиту, — выплёвывает Микки. — А так… Блядь. Йен ведь тоже кайфовал с Заком Коннором… Какого хрена он теперь едва ли не напрямую говорит Йену, что хотел быть лучше него? Сохранить больше авторитета? — Микки… Губы Йена касаются губ. Осторожно, словно боясь поранить. — С Заком не кайфануть правда сложно, — тихо говорит Йен. — И… он же сказал, что трепаться не будет? Перед другими тебя опускать? — Микки согласно мотает головой, и Йен продолжает: — Вот видишь. Это главное. А что тебя с ним штырит… так хорошо же, что штырит, хуже было бы, если… если бы просто за защиту. Микки молчит. Смотрит на Йена благодарно — но в горле пересохло, и слова, кажется, закончились. — А для меня ты всё тот же, — твёрдо и пылко говорит Йен и слегка сжимает его безвольные руки чуть выше локтей. — Слышишь? Всё тот же. Любимая чернышка. Любимый южный гопник. Блядь… да ты же под Зака лёг, чтобы мне реже… хоть я и говорил, что мне хорошо с ним, что я не против… наркоту свою отдал… блядь, Микки, да я всё для тебя… — Ну тихо, тихо, — Микки наконец удаётся усмехнуться; в груди перестаёт давить. — Нюни не распускай как баба, а? — Как баба, — Йен хмыкает. — Ты прямо как Зак говоришь… прости. — Так что поделать, если ты такой и есть. Иногда, — Микки, не выдержав, смеётся, и Йен смеётся в ответ. — Люблю тебя, слышишь? — Йен снова целует его, касается ладонью спины между лопаток, и Микки тихо шипит — майка сильнее прижалась к свежей татухе. — Ты… Микки… он тебе набил, да?.. Зак? — Набил, — Микки усмехается; кошак ему правда понравился. — Сказал — всем бьёт, кого больше раза трахает… Йен как-то притихает. Секунду-другую молчит. — Можно мне… посмотреть? — Смотри, — Микки приподнимается; снова поморщившись, тянет майку через голову. — Видно, нет? Сунь руку под мой матрас. Там фонарик есть, маленький. Заточки, вишь, до сих пор нет, а фонарик есть. Йен лезет за фонариком. Светит ему на спину и вдруг начинает смеяться — громко и с явным облегчением. — Блядь… блядь, Микки, прости… — Что? — Микки тоже начинает помимо воли улыбаться шире — и, странное дело, уже почти не чувствует себя опущенным. — Кошак смешной? — Смешной, — Йен выключает и прячет фонарик, мажет щекой по его плечу, вытирая выступившие от смеха слёзы. — Блядь… блядь, прости, я боялся… — Что он мне такое же, как тебе, набьёт? — тихо спрашивает Микки. — Ты же сам сказал… что на него не злишься… — Не злюсь, — Йен обнимает его, стараясь не задеть наколку, кладёт голову на плечо. — Но… я не хотел, чтобы тебе тоже так, понимаешь? Не хотел. Не хотел. Как он, Микки, не хотел, чтобы Йену пришлось подставляться чаще него. — Зак на выбор наколку предложил, — говорит Микки. — Ну, я и выбрал… Ты же говоришь, что я на кошака похож? А он надпись добавил. И сказал, что ещё что-то может набить, если захочу. — Он добрый, — мягко говорит Йен, не поднимая головы с его плеча. — Правда. На самом деле. — Добрый, — Микки хмыкает. — И хорошо устроился — с двумя сучками. — Хорошо, — Йен не спорит. — Но и нам с ним лучше будет… да? — Лучше, — охотно соглашается Микки. — Я ведь сказал уже. Пару секунд они молчат. — Ты завтра сверху, — внезапно говорит Йен. — Раз мне к Заку послезавтра… а завтра мы вдвоём… так? — Так, — Микки тоже обнимает Йена, смыкает руки у него на талии. — Зак сказал… сказал — завтра между собой поласкаетесь. А ты что — пытаешься мне так авторитет вернуть? А, рыжий лобок? Йен чуть отстраняется от него. Обхватывает ладонями лицо. — А если да? — Да я не против, — Микки чуть трётся щекой о ладонь Йена и добавляет: — После Зака всё равно дня три точно снизу не захочется. — Это да, — Йен хихикает. — С ним всегда так. Поначалу особенно. Скажи спасибо, что не дважды за один вечер выдрал, как меня в первый день. И третий раз в рот. — Блядь, — вырывается у Микки. Впрочем, вмазать Заку Коннору за Йена больше не хочется. Как бы там ни было, а делать своим сучкам хорошо он, похоже, правда умеет… падла. — Ага. Спать будем? — Ты… — Микки медлит, — не хочешь?.. Я, правда, сейчас мало на что годен. Отсосать могу. А лучше рукой. Или просто об меня потрись. — Нет, — Йен мотает головой, встаёт, начинает раздеваться. Скинув всё, кроме трусов, забирается к Микки на полку, ложится, позволяя обнять себя сзади. — Всё хорошо, правда. Давай не сегодня. Завтра. — Угу, — Микки только рад согласиться. Сегодня правда не хочется больше ничего, кроме как обнять Йена и уснуть. Если тот способен обойтись один день без секса — отлично. — Спи, — тихо говорит Йен и ёрзает, притираясь задом к его паху. — Чернышка. Микки улыбается и затихает, покрепче обняв Йена и наслаждаясь родным теплом. И, засыпая, чувствует сытую удовлетворённость в теле и почти не думает о том, что пошёл в сучки к Заку Коннору. — Ну что, шлюшонок? Скучал по мне? Зак усмехается, подходит к Йену, гладит его по щеке. Окидывает жадным взглядом сверху донизу, останавливается на распахнутом почти до пояса комбезе, под которым нет майки и видна голая грудь — белая кожа, тронутая рыжим пухом. Сука, как же хочется поскорее его разложить. Пометить собой. Заявить права — теперь уже всерьёз. Так же, как уже заявил позавчера на его Милковича. Йен смотрит, не отрываясь, зеленовато-серыми глазами. Не отвечает — только сглатывает и едва заметно ласкается лицом о ладонь. — Я скучал, — мягче, чем обычно, говорит Зак. — Правда. Действительно скучал. И тогда, когда охраннички перевели из-за работёнки, и тогда, когда, вернувшись, увидел Микки — который всюду следовал за Йеном тенью и свирепым взъерошенным волчонком смотрел на каждого, кто пытался к нему приблизиться, — и стал думать, как бы получше уладить дело с ними обоими. Что ж — уладилось лучше некуда. — Я думал, уже и не буду с тобой, — Йен наконец подаёт голос — тише, чем обычно. — Думал… Зак снова усмехается. — Я тебе что обещал, шлюшонок? Говорил: потерпи чуток, заберу на постоянку. И говорил, — добавляет он на полтона ниже, — что если к тому времени нового защитничка себе найдёшь… что говорил, помнишь?.. — Помню, — Йен отрывисто кивает, медленно стягивает комбез с плеч, роняет, оставляя повиснуть складками ткани у пояса. — Говорил… — кадык снова дёргается под белой кожей, — что или меня у него отобьёшь, или… — …или оба под меня ляжете, — спокойно заканчивает Зак. Делает ещё шаг, подходя к Йену почти вплотную, кладёт руку ему на грудь, медленно и с наслаждением поглаживает. Чуток подождать до отбоя; скоро выключат свет. — Вот вы и легли. — Зак, зачем? — неожиданно громко выпаливает Йен, вскидывает голову, выдвигает вперёд подбородок — явно ожидая удара. Не дождётся — Зак его прежде не бил и сейчас не собирается. — Микки — зачем? Зачем — его? Я обещался, да… у нас уговор был… и ты прав — мы бы с ним вдвоём не справились, он один меня не защитит… Но зачем — его? Я бы ему сказал. Сказал, что тебе обещался, сказал, что не против. Он бы понял. Я бы сказал, и он бы с тобой спорить не стал. Если бы ты только не требовал, чтобы он со мной больше не трахался… но такого ты бы не потребовал, я знаю… — голос Йена начинает дрожать. — Зак, зачем — его… Зак обхватывает шлюшонка за плечи. Бля, да он весь дрожит… Биполярник чёртов. — А ну-ка иди сюда. Садись. Тихо, никуда не спешим. Пока свет не выключат, всё равно ебать не буду; успеется. Йен послушно идёт с Заком к нижним нарам. Садится, прижимается боком — явно не только потому, что старается быть послушной сучкой. Не только и не столько. — Он себя одного предлагал, — Зак старается говорить по возможности мягко, гладит Йена широкими ладонями по голым плечам. — Вместо тебя. За двоих. А ты, значит, себя так же предлагаешь? — Ему тяжелее, чем мне, — тихо, упрямо говорит Йен, заглядывая Заку в лицо. — Уважение… зашквар… Я что — я привык уже. И к тебе привык, и хорошо мне с тобой было… правда же, хорошо, ты ведь знаешь, что не вру… Я тоже скучал, честно. Я Микки люблю, но и по тебе скучал… и тебя люблю, тебя тоже… — Знаю, — Зак касается губами губ Йена и мельком думает, что, кажется, мир и впрямь перевернулся — прежде он никогда бы не подумал ни о том, что возьмёт себе постоянную сучку, ни о том, что станет целовать её в губы. Их. Их обоих. Милковича целовал тоже. — Думаешь, ему подо мной было плохо? — Зак усмехается. — Микки твоему? Думаешь, не тащился? — Тащился, — Йен улыбается — быстро, мимолётно. — Я знаю, он сказал. Но — Зак, пойми, ему оттого и тяжело… — Оттого, что не только с тобой кайф словил? — Зак коротко хохочет. — Ничего, это уж точно переживёт. Да не боись, шлюшонок, ломать через колено я твоего Милковича не буду. Тебя не ломал, а его тем более не стану — такие, как ты, гнутся и распрямляются, а такие, как он, если ломаются, то напрочь. — Да, — тихо подтверждает Йен. В глазах мелькает что-то похожее на благодарность. — Ломать не буду, — повторяет Зак. — Опускать перед всеми — тоже. А вот за холку чуток прижму; пусть знает, под кем ходит. Не боись, шлюшонок, — он снова целует губы Йена — и снова понимает, как же пиздецки скучал по нему этот месяц. Рыжик говорит, что тоже скучал; чёрт, приятно… — Оба довольны будете. Будем одной командой; семьёй. Мне не только сучки пригодятся, но и так — подельнички, для которых я старшой. — Да, — повторяет Йен, и в голосе слышится уверенность. — Мы пригодимся. — Знаю. — Но всё равно, — упрямый шлюшонок не успокаивается. — Пусть бы он под тобой ходил, пусть. Он силу признаёт, он бы тебя и так зауважал; зачем ты… — …вас обоих трахать решил? — Зак смеётся. — Затем, что оба нравитесь. Всё просто, рыжик. И уж поверь — тебя одного отдать он бы не смог, сам себя бы поедом съел. Или вообще загрызся бы со мной, и тогда… — Йен вздрагивает — должно быть, увидел в глазах Зака то, о чём ему не слишком хочется задумываться. — Я ведь что тебя, что его насквозь вижу… А так — буду обоих ебать наравне, будете ебаться между собой, и все довольны будем. Курево, бухло, наркоту лёгкую — как у самого окажется, буду подкидывать. Всё по-честному. — И татуху ему набил, — Йен внезапно улыбается шире. — Помоечного кота. — Что, рад, что не такую же, как тебе? — Зак хохочет громче, проводит ладонью по голове Йена, по короткому ёжику рыжих волос. — Я ж говорю: его бы проще сломать было. Ломать не хочу. Но пометить — пометил. И ещё помечу, обоих. У вас ещё много места на коже осталось. — Да, — рыжие ресницы вздрагивают, наполовину прикрывая глаза; Йен уже готов вести себя как послушная маленькая сучка. — Да, как скажешь. Мне… я на твои наколки сперва злился… а теперь даже нравятся. Что от тебя. Пусть от тебя лучше, чем от других. И да… я твоя сучка. Рыжий лобок. Для тебя. И для Микки. — Верно, шлюшонок, — Зак одобрительно улыбается. — Давай полностью раздевайся, вот-вот отбой. Хочу на тебя голого при свете глянуть. Йен поднимается с нар, начинает поспешно стаскивать комбез и бельё. Не отрывая взгляда от обнажающегося белого тела, тронутого рыжим волосом и помеченного собственными татухами, Зак лезет под матрас, достаёт припрятанную таблетку. — Твоя. Для Микки твоего берёг, но он тебе оставил. Я пообещал, что отдам, так что давай. — Вот хули он, — бормочет Йен, послушно наклоняясь — голый, беззащитный — и подбирая таблетку губами с ладони Зака. — Ему нужнее было… Зак, не удержавшись, откидывает голову и хохочет в голос. — Пиздец вы двое… Слышь, шлюшонок, ты «Дары волхвов» читал? — Чё?.. — Йен облизывает губы, соскальзывает на пол, обнимает его колени, трётся о них щекой. Ждёт, пока наркота подействует в полную силу. — Чё слышал. Рассказ такой. О’Генри. «Дары волхвов». Не читал, верно? — Йен мотает головой, и Зак снова начинает лениво почёсывать его загривок. — Отправить вас, что ли, обоих в библиотечку… Я тоже здесь прочитал. От нехуй делать. Там мужик с женой друг в дружку влюблены были до одури, в лепёшку готовы расшибиться, самое дорогое отдать… и вы двое так же… — свет гаснет, и Зак кладёт руку Йену на плечо. — Ну всё, поднимайся. На стол давай. Йен обдолбанно хихикает — как всегда, быстро развезло, сову биполярную, — встаёт с пола, идёт к ввинченному в стену маленькому железному столику и ложится на него грудью. Зак подходит сзади, начинает неспеша раздеваться. — Ничем вы у меня жертвовать не будете, — сплюнуть на ладонь, мазнуть между ягодиц, крепко взять за бёдра — всё как обычно. — Друг ради друга точно. Об обоих позабочусь… — первый толчок, Йен сладко и мучительно скулит, сжимается на члене, проезжается грудью по столу, — сучки. Мои. Оба. Толкнуться ещё. Ещё. Сильнее. Так, чтоб прочувствовал. — Галлагер?.. Слышал, чё сказал? — Твои, — стонет Йен, на секунду вскинув голову, и в его голосе — тот же кайф, что позавчера был у Микки. — Твои сучки. Оба. — Держи. Микки смотрит, как Зак отвинчивает крышку с небольшой стеклянной банки — такие встречаются в лазарете. Усмехается, протягивает ему. — Что уставился, Милкович? Просил же выпить. А я обещал. Спирт, разведённый. Извини, виски достать не удалось. В другой раз, если получится. — Да ништяк, — Микки берёт банку, подносит к лицу, едва не поморщившись от ударившего в нос резкого запаха. Пиздец, отвык от крепкой выпивки… Делает глоток, другой; не выдержав, всё-таки жмурится, мотает головой, возвращает банку Заку — хорошо, хоть на пол не уронил. — Бля… Точно разведённый? Непохоже. — Разведённый, не боись, — Коннор смеётся, тоже отпивает из банки — вот сука, даже не скривился. — Но я же не сказал, насколько, а? Ну, всё. Обхода сейчас долго не будет. Делай дело. Потом допьёшь, разрешаю. Делай дело. Стало быть, соси. Что ж, всё по уговору. Зак ему даже выпивку раздобыл — хотя был не обязан. Мог бы ограничиться только защитой, а не подкидыванием ништяков и разрешением выбирать наколки. — Ещё глоток, а? — голос звучит хрипло. Микки надеется, что взгляд у него сейчас не умоляющий. — Один, — Зак снова протягивает ему банку. — А то ещё сблюёшь с моим хреном в глотке. — Не сблюю, — Микки делает большой глоток — гораздо больше, чем первые два, — позволяет обжигающей жидкости задержаться во рту, прежде чем стечь в горло. Уже лучше — по крайней мере, удаётся не морщиться. — Что, Милкович, надраться охота? — Коннор забирает банку, ставит на ввинченный в стену столик, кладёт руку Микки на затылок, пробегается пальцами по колючим чёрным волоскам. — Чтобы не соображать, когда мне сосать будешь? Серые глаза — цвет асфальта, цвет тюремных стен — совсем близко. Зак смотрит пытливо, пока что не зло. Но чувствуется, что готов разозлиться. — Нет… нет, — Микки глубоко, прерывисто вздыхает; спирт растекается по жилам, согревает кровь, заставляет течь быстрее. — Прости. Я… я не к тому. Путём всё. Просто… расслабиться чуток. Он и правда не собирался нажираться до отключки. Кайфовал ведь, когда Коннор его в жопу долбил, — значит, и сейчас погано не будет. Не совсем погано, по крайней мере. Да и если нализаться вдрызг, вряд ли Зак будет доволен отсосом. — Ну, добро, — на лицо Зака возвращается усмешка, он наклоняется к Микки, целует в губы — смешивая отдающее спиртом дыхание, на секунду касаясь языком языка. — Верю. Давай уже. Стоит на тебя, кот помоечный. — Ага, — Микки чувствует, что и сам помимо воли начинает улыбаться — пьяно, широко. Давно не пил, да и после тюремного ужина много времени прошло; с пары глотков развозит… — Кот помоечный. Как ты на мне и набил… такой и есть… — он опускается на колени и тянется к ширинке комбеза Зака, под которой уже виднеется внушительная выпуклость. Большие шершавые пальцы поглаживают загривок, слегка надавливают. Приятно. Блядь, снова приятно. Вблизи, перед глазами, член Зака кажется ещё огромнее, чем издали. И чем… в заднице. Блядь. Он не Йен… у него меньше опыта… он только Йену и сосал… Йену — и тем двоим. В прошлую ходку. Когда тоже пришлось подставиться за защиту. Тогда, впрочем, кайфа не было. А сейчас, с Заком Коннором… Член у него больше, чем у тех двоих. Больше, чем у Йена. Хоть и у них — у всех троих — тоже немаленькие. Микки размыкает губы, обхватывает крупную красную головку, на пробу касается языком. Ну что ж, он постарается. Постарается как умеет; лучше, чем умеет, блядь. Чтобы Зак не требовал Йена чаще, чем его. И чтобы не отказался от них обоих — потому как если под кем и ходить, то лучше под Заком Коннором. Он, Микки Милкович, уже знает, что здесь к чему; из местных наиболее авторитетных уркаганов Коннор едва ли не лучший. По крайней мере, не ниггер. И пусть сделает своими сучками, но зато не подставит — как могли бы некоторые, — заставив для него убивать. Нахуй оно надо, чтобы ещё срока потом накинули. Микки вбирает глубже. Обводит языком выступившие венки, пробует расслабить горло, позволяя члену Зака проскользнуть туда. Получается не слишком хорошо; он судорожно сглатывает вокруг головки, но Коннору это, кажется, нравится — сверху слышится невнятный приглушённый стон и что-то о старательной маленькой сучке. Похуй. Пусть обзывает как хочет. Его право. Теперь — его. Хорошо хоть позволяет приноровиться… не сразу начал долбить… Ещё раз сглотнуть, раз ему нравится. Накрыть ладонью яйца, погладить, слегка помять. Блядь, всё равно горло сжимается… Попробовать подрочить у основания рукой, нализывая головку?.. Микки уже собирается последовать своему решению, но не успевает — Зак кладёт ему на голову обе руки. — Пообвыкся чуток? Глотку расслабь. Поехали. Ну вот. Как Йен и говорил. Теперь главное — не укусить… и не сблевать. Микки судорожно сглатывает. Послушно пытается расслабить горло, жмурится до слёз, хватается за бёдра Коннора. Горячий налитой ствол растягивает губы, елозит по языку, тычется в заднюю стенку глотки… Блядь. Ему снова нравится. Нравится запах Зака, его вкус. Собственный член тоже начинает приподниматься, натягивает ткань комбеза и подштанников. Похуй. Зак любит, чтобы сучки под ним текли. Значит, всё к лучшему. Не разозлить… понравиться… Микки невольно гладит бёдра Зака, пытаясь хоть за что-то держаться, царапает ногтями казённую ткань, скользит ладонями на ягодицы. Коннор матерится и постанывает сквозь зубы, крепко держит его за голову — и это, блядь, приятно. — Сука… — выдыхает Зак, и на язык Микки падают первые пряно-солёные капли. — Котяра… В глотку льётся. Целый, блядь, фонтан. Микки старательно глотает, но в итоге не выдерживает — кашляет, вырывается, отстраняет голову. Сперма Зака попадает на лицо — хорошо, глаза успел закрыть, — Милкович роняет голову, оставаясь на коленях, продолжая отчаянно кашлять. Блядь. Блядь. Зак говорил — ненавижу, когда отвернуться пытаются… Микки начинает трясти. Сперва едва заметно, потом всё ощутимее. Он отстранился. Блядь, он отстранился. Пусть не специально… блядь, да он бы просто захлебнулся насмерть, если бы не отдёрнул голову… Его трясёт. Начинают стучать зубы. Чувствуется, как сперма Зака подсыхает на лице. Не угодил. Не понравился. Плохо сосал. Сейчас Коннор скажет: с этой поры — только Йена. Ну, может, ещё врежет, но это похуй. Не впервой с разбитой рожей ходить. — Микки?.. Зак кладёт ладонь ему на затылок. Нажимает, побуждая поднять голову. — Ну? Что не так? — заглядывает в глаза — блядь, что, в натуре с тревогой? — Что, — усмехается, — конча моя невкусная оказалась? Усмехается. Значит, не злится, так? — Путём всё, — ободранное членом горло саднит, Микки пытается сглотнуть, демонстративно облизывает перепачканные губы. — Я… — мерзкая постыдная дрожь возвращается, — я… не всё проглотил… а ты говорил, чтобы… Зак резко дёргает его за плечо. — А ну-ка давай сюда. Микки послушно поднимается на дрожащие ноги. Стоит перед Коннором — взъерошенный, заляпанный кончей. Зубы продолжают стучать. — У тебя что, тоже эта… биполярка? — Зак продолжает держать его за плечо. — Может, она, блядь, как СПИД передаётся, мне теперь тоже ждать? — Не… нет, — у Микки вырывается истеричный смешок. — Я… ты сказал проглотить… — Ах ты ж сука… Зак откидывает голову и хохочет. Перестав смеяться, заправляет обмякший, высосанный досуха член под одежду, кладёт большую руку Микки на голову, взъерошивает волосы ещё сильнее. — Кот помоечный… Что, испугался — разозлюсь, что не всё проглотил? Потому что говорил, что не люблю, когда отворачиваются? Слышь, Милкович, ты-то не отворачивался. А что не всё в глотку попало — ну, так это у меня кончи много, а у тебя глотка маленькая, — снова смех. — Не ты виноват. Хули мне надо, чтобы ты до несознанки захлебнулся. Микки тоже начинает смеяться. Опущенный, вымаранный в конче — но смеётся. — У Йена опыта больше, — вырывается у него. — Я… — Больше, — с усмешкой соглашается Зак. — Но похуй. Не ссы, Милкович. Ты мне тоже по кайфу. Ничё, приноровишься. — Можно… — Микки снова проводит языком по губам и решает рискнуть, — можешь мне в следующий раз на лицо спустить? Я не отстранюсь… зажмурюсь, рот открою, язык, блядь, высуну… — щёки вспыхивают, но похуй, куда уже о зашкваре думать, — слижу, сколько смогу… Блядь, я правда глотаю плохо. Прости. И у тебя в натуре слишком много… — Уговорились, — Зак почёсывает ему голову, улыбается. — Не боись, мордашку тебе разукрасить мне тоже в кайф будет… Ладно, умойся давай. И можешь ещё спиртяги глотнуть, как раз и глотку прополощешь. А то мне полизаться с тобой охота. Микки подчиняется. Умывает под краном лицо, отпивает ещё из протянутой Заком банки. Послушно полощет во рту. — Вот так, — Коннор тоже делает глоток, опять кладёт руку ему на затылок, притягивает к себе для поцелуя. — А у тебя тоже стоит, кошонок… — отставляет банку, хватает Микки между ног, продолжая второй рукой поглаживать загривок. — Что, подрочить? Или, — снова испытующий прищур, — ты хотел, чтобы Йен?.. Когда в вашу камеру вернёшься? — Тебе сосал, ты и дрочи, — хмыкает Микки прежде, чем успевает подумать. Блядь. Развезло. Язык стал без костей. — Врезать бы тебе, — усмехается Зак. — Да не боись. Давай сюда. И можешь допивать — стой, дай я ещё разок глотну… Подчиняясь рукам Зака, Микки садится боком на нары, к нему спиной. Коннор расстёгивает его комбез, спускает с плеч, заставляет снять майку, приспустить трусы. Снова тянет к себе, побуждая откинуться спиной на грудь. — Допил? Что, чуток осталось? Ладно, давай сюда, поставлю, хватит тебе уже… вон и так уже тёпленький… Тёпленький, точно. Спирт, кажется, заменил кровь, и приятно прижаться спиной к Заку, откинуть голову к плечу. Большая шершавая рука высвобождает возбуждённый член, обхватывает, начинает ласкать… — Что, нравится? — Зак проводит второй рукой ему по груди, мнёт пальцами один сосок, затем второй. — Сучка ты… давай ещё ухо полижу… Микки издаёт что-то и впрямь похожее на кошачье мяуканье — не понять, протестующее или согласное. Горячий влажный язык проникает в ушную раковину, начинает потрахивать её в такт движениям руки на члене. — Блядь, — выдыхает Микки, блаженно жмурясь. — Сука… штырит с тебя… хули ж тебе, чтоб и я кончал… — А потому что нравится, как скулишь. Давай, Милкович, давай… ещё немножко… Горячо, сладко. Зак надрачивает ему член, выкручивает соски, трахает языком ухо… — Блядь… По телу проходит сладкий разряд оргазма. Зак подносит ко рту испачканную белыми потёками ладонь. — Оближи давай. Микки подчиняется. Вылизывает дочиста; Коннор поглаживает по груди, поощряя. — Вот так. Молодец. Хорошая маленькая сучка. Микки рвано кивает, поправляет штаны с трусами и пробует подняться с нар. Всё, уговор выполнен — даже больше уговора. Он может уходить. Камера кренится. Ноги подкашиваются. Блядь. Давно не пил… бодяга была слишком крепкая… — Ебать… — большие сильные руки обхватывают поперёк груди, не давая упасть. — Ебать тебя развезло, Микки Милкович. Ты же, сука, по коридору пройти не сможешь… Микки сглатывает. Камера продолжает качаться перед глазами. — Так, — Коннор снова усаживает его на нары, приваливает спиной к стене. — Ночуешь сегодня у меня. Щас пойду договорюсь. — Нет, — Микки невероятным усилием воли заставляет себя выпрямиться, сесть прямо. — Нет… Йен… — Йен с Сэмом заночует, моим сокамерником. Да чего ты дёргаешься? Сэм — мужик нормальный, хоть и ниггер. — И ни разу Йена не ебал? — зло, несмотря на заплетающийся язык, выплёвывает Микки. — Ну, ебал, — неохотно подтверждает Зак. — Да все его ебали… Но я ж говорю, Сэм — мужик нормальный. Йен теперь мой. Наш. Мою сучку он трогать не станет. — Нет, — упрямо повторяет Микки, тщетно пытаясь подняться. — Нет. Даже если не тронет… Йену каково… с кем-то, кроме меня… или тебя… ночь провести… Нет. Я к нему. — К нему, блядь, — цедит сквозь зубы Зак. — Да какое тебе к нему… ты же по коридору не пройдёшь, даже если я тебя за плечо поведу, сразу в карцер загремишь… В карцер. И тогда Йен останется в камере на ночь один. А ночевать одному ему после всего пережитого тоже будет страшно. Разве что… — Пусть, — с трудом произносит Микки. — Пусть меня в карцер. А его забери к себе. Пусть он с тобой… с тобой ему нормально будет… — Великомученик, блядь, — бормочет Зак. — Ладно. Сиди. Щас попробую порешать. Микки пытается прикрыть глаза, но от этого становится только хуже. Нет уж; лучше сидеть прямо. Зак выходит за дверь, неплотно её притворив. Слышны шаги; вскоре — приглушённые голоса. — Втроём в одной камере?! — зло, негромко. — Коннор, ты совсем обалдел, может, вам ещё вазочку с цветами на столик поставить? И тюбик клубничной смазки выдать, блядь? — Пожалуйста, сэр, — голос Зака — тихий, напряжённый. — Йену — Йену Галлагеру — по ночам кошмары снятся… вы же знаете, биполярка у него… — Знаю. И почему он не может спокойно заночевать вдвоём с Милковичем? — Сэр… Дверь распахивается настежь. На пороге стоит офицер Джонсон; над ним — за плечом — возвышается Зак. Джонсон окидывает камеру быстрым взглядом, подходит к сидящему на нарах Микки. Наклоняется, крепко берёт за плечо, на секунду заглядывает в лицо. — Галлагеру, значит, снятся кошмары, — негромко и на удивление спокойно говорит он. — А Милкович вдребезги пьян — за версту слышно. — Сэр… — снова начинает Зак, но Джонсон прерывает его: — Везёт тебе на моей смене, Коннор. Сейчас. Выходит за дверь. Шаги удаляются по коридору. — Ща всё будет, — Зак ухмыляется, садится рядом с Микки, обнимает за плечи. Милкович только сейчас вспоминает, что так и не натянул майку и комбез выше пояса — но это ничего, главное, что штаны надеты. Снова приближаются шаги. Офицер Джонсон заходит, ведя за плечо явно недоумевающего Йена. — Коннор. — Да, сэр. — Впредь лучше следи за своими… подопечными. Я не собираюсь на каждой смене тебе отдых втроём обеспечивать. И если бы кто другой спирт унюхал — не я… — Да, сэр. Я понимаю, сэр. Спасибо. Джонсон пару секунд молчит. Переводит взгляд с Йена на Микки и обратно — задумчивый, оценивающий. Оценивающий. Блядь. — Позже отблагодарите, — голос звучит странно мягко. — Кто-то из твоих подопечных. Всё равно, кто. — Да, сэр, — повторяет Зак, и за Джонсоном закрывается дверь. — Отблагодарим? — Микки снова выпрямляется, несмотря на качающуюся камеру. — Что значит — отблагодарим? — Да то и значит, — Йен садится рядом с ним на нары, усмехается, обнимает, мажет губами по виску. — Я ему сосу… тоже. Иногда. Редко. Значит, снова придётся. Ничего. — Ебать, — у Микки вырывается смешок — хотя на самом деле ему не особо смешно. — Коп, а туда же… — Не был бы он туда же, не ночевали бы мы сегодня втроём, — Зак тоже усмехается, подвигает Йена, садится между ним и Микки, собственнически обнимает обоих. — Убийство там или что Джонсон бы, конечно, покрывать не стал. А так — ну да, сам не чужд. Поэтому понимает. — Он сказал — всё равно, кто, — бормочет Микки. — Я ему отсосу. Йен, слышь? Хватит… тебе. Я уже говорил. Не будешь ты всем за меня подставляться. — Микки, — Йен перегибается через Зака, заглядывает Микки в лицо. — Микки, не надо… — Надо. Кто надрался? Я. Из-за меня сегодня всё. Значит, я и отсосу. Подумаешь, коп. В прошлый раз, — Микки пьяно смеётся, — мне ради побега здоровенную негру-охранницу трахнуть пришлось. И ничего. Джонсон не ниггер хотя бы. — И не баба? — хохочет Зак. — С мужиками-то тебе слаще, а, Милкович? — Ну, слаще, — неохотно бормочет Микки. — Что с того? — Да ничего, — Зак хмыкает, лезет под нары, достаёт банку с недопитой спиртягой. — Рыжик, хочешь последние пару глотков? А то ты у нас один сегодня трезвый, как стёклышко. Непорядок. — Хочу, — Йен берёт банку, допивает остатки, морщится, мотает головой. — Блядь… Микки, теперь мне понятно, с чего тебя так развезло… Щелчок. Гаснет свет. Отбой. — Если б не такое крепкое, — бормочет, с трудом ворочая языком, Микки. — Если б не такое крепкое… я бы так не нажрался… — Ну, нажрался и ладно, — Зак прячет пустую банку обратно под нары, снова обнимает обоих. — Джонсону за это отсосёшь… А сегодня вдвоём на нижней полке спите. Я сверху. — Ага, — Йен хихикает — кажись, благодаря принимаемым лекарствам его развезло с двух глотков не хуже, чем Микки — от почти полной банки. — Ты всегда сверху. — А то. Шлюшонок, комбез спускай… и ты, Милкович, давай поближе… — Что, блядь, снова? — вырывается у Микки пополам с пьяным смехом, который Зак тут же сцеловывает с его губ. — А хули я вас двоих на всю ночь к себе в камеру заполучил? Давайте, идите сюда… полижемся… Микки послушно склоняется к Заку. Натыкается на его губы, на губы Йена. Большие пальцы Зака ерошат волосы на загривке, тёплая ладонь Йена ложится на грудь. В паху снова начинает собираться томительное сладкое тепло. А хули. В самом-то деле.