Шлюшонок

Когда отсидишь хотя бы и пятерик — выйдя на волю, не сразу понимаешь, кто ты и куда теперь идти. Ворота тюрьмы с лязгом закрываются за спиной. Зак окидывает взглядом пустое асфальтовое пространство — слишком большое, слишком пустое. Внутренний тюремный двор для прогулок тоже, конечно, был большим — но не производил такого впечатления, даже когда там не было никого из зэков и охранничков. В тюрьме всё равно давили стены. Всегда. Где бы ты ни находился, на какую бы работёнку ни отправляли. И небо всегда казалось слишком маленьким квадратом. В тюрьме всегда так. Ему, Заку Коннору, не привыкать — как-никак, четвёртая ходка, считая первую по малолетке. Четвёртая… последняя ли?.. Со слишком огромного, слишком открытого неба — хмурого, затянутого низкими серыми тучами — моросит мелкий противный дождь. Зак ёжится, поднимает воротник куртки, засовывает руки в карманы. С собой у него даже пожитков никаких нет. Недокуренную пачку сигарет оставил корешам в тюряге — и им приятно, и ему не надо морочиться, пронося через охрану. Куда теперь? Семья о нём, поди, давно забыла… Кроме разве что младшей сеструхи, которая обещала приглядеть за грузовиком. Но и у неё — грузовик-то заберёт, но в гостях задерживаться точно не станет. У неё семья, дети… фраерок-муж при каждом взгляде на шурина-уголовника чуть в несознанку не хлопается… Йен и Микки?.. Да, он обещал, что найдёт их, когда выйдет. Обещал Йену, вышедшему год назад, и Микки, который освободился на два месяца позже. На эти два месяца Зак попросил тюремное начальство перевести Милковича в свою камеру; вдвоём им, конечно, было не так кайфово, как втроём с Йеном, но тоже ништяк. И всяко лучше, чем порознь. А потом — десять месяцев без них обоих. Без его сладких сучек. Хули ж так привязался… За эти десять месяцев он так и не завёл никого на постоянку. Так, поёбывал иногда тех сучек, которых ебали все… как поначалу — Йена. Хули он не предъявил на него права сразу… хули рыжий шлюшонок сразу не попросился… Говорил — не решался. Мать его за ногу. Хотя мать его, если память не изменяет, померла уже… на мёртвых лучше не ругаться. Может, они оба его уже забыли. Йен и Микки. Может, видеть не захотят. Может, и татухи давно перебили — или, по крайней мере, попытались. Начисто их не перебить и не свести — уж это-то Зак знает. Что ж — если так, то они в своём праве. Он защищал их на зоне — и за это трахал. Ни во что серьёзное из-за них не вляпался — как и они из-за него. Подбрасывал курево и наркоту — обычная забота о постоянных сучках. Никто из них никому ничего не должен. Ни он им, ни они ему. Но как же тошно будет, если… Блядь. Ты втюхался, Зак Коннор. Втюхался, как последний фраер. В обоих — в рыжика больше, но и в чернышку тоже. Зак глубоко вздыхает, смотрит на плачущее дождём небо. Что ж. Он их найдёт, как и обещал. Если забыли, если не хотят видеть — плюнет, развернётся и уйдёт. На этом его жизнь точно не закончится. А если нет… если для них всё так же, как для него… Шаги по асфальту. Медленные, неуверенные. Зак поворачивает голову. Щурится сквозь пелену мороси на приближающуюся женскую фигуру. Блядь, тюремный докторишка был прав. На зоне, конечно, прищур помогал круче выглядеть — но не от крутизны тот прищур. Книжки из тюремной библиотечки Заку в последнее время читал Йен — пока не откинулся. Садился на пол, приваливался головой к колену и неспеша читал вслух. Можно было, слушая, почёсывать рыжий загривок. Со стороны — обычное обращение с личной сучкой. О том, что читать самому ему стало тяжело, Зак не говорил ни Йену, ни Микки — а те если и догадывались, то молчали. Микки читал не слишком хорошо, но за те два месяца, что они чалились без Йена, Зак нередко просил и его. А когда остался один, наведываться в библиотечку почти перестал — слишком быстро возникала при чтении неприятная резь в глазах. Что ж, рецепт в нагрудном кармане рубашки, под курткой. Теперь можно и озаботиться; на воле — не зашквар. — Зак?.. Шаги убыстряются. Подходит, вглядывается в лицо — с надеждой и опаской. На влажных рыжих кудрях — чуть короче, чем до плеч, — поблёскивают водяные капельки, чёлка прилипла ко лбу. Полные губы дрожат, лицо мокрое — от дождя или… Кейт. Белая, как молоко, кожа, зелёные — цвета бутылочного стекла — глаза. Длинные и густые, сейчас слипшиеся от влаги рыжие ресницы; высокая полная грудь натягивает тонкую футболку с коротким рукавом, красную с поперечной белой полосой. Хули она в тонкой футболке в дождь?.. Чем-то похожа на Йена — белая кожа, рыжие волосы, зелёные глаза… Даже рост почти один — Кейт ниже всего на пару сантиметров. Только у неё волосы чуток в золото, а глаза ярче. У Йена в них сквозь зелень проглядывает серость — серость дождливого неба, мокрого асфальта и тюремных стен. Зак вспоминает их последнюю встречу. Вспоминает, как Кейт начала кричать, что ей ни на что не хватает денег, что раз они вместе, то он должен её содержать… Вспоминает отпечаток собственной ладони на белой коже — во всю щёку. Каплю крови, выкатившуюся из ноздри, задрожавшие — совсем как сейчас — губы. Тогда он просто развернулся и ушёл. Не смог извиниться — и не мог смотреть на женщину, которую ударил. Будь она простой шлюхой, ему было бы всё равно. Но… она была права — то, что между ними было, действительно можно было назвать чем-то серьёзным. Они были вместе. А он ей врезал — всего лишь за то, что попросила подкинуть бабла. И пусть не кулаком, но… — Ты меня не узнал?.. — Кейт стоит на расстоянии вытянутой руки; ощущение, что хочет, но не решается подойти ближе. — Изменилась… постарела? Мне ж того… тридцать два уже… — А мне сорок. Ни хрена ты не постарела, — отвечает Зак и сам делает шаг к ней. — Глаза меня подвели. Когда не знаешь, что сказать, говори правду. — Дождь, ага, — на подрагивающих губах Кейт появляется неуверенная улыбка. Дождь. И то, что сказал докторишка. Очки ему, блядь, нужны. Сраная близорукость. — Зачем ты здесь? — в горле странный комок. Приходится сглотнуть. — Тебя встречаю, — Кейт переминается с ноги на ногу, снова отступает на полшага. — Что, неясно? Или… — ещё полшага назад, — ты не хотел?.. Меня видеть? Коннор делает широкий шаг, оказываясь к ней вплотную. Кладёт ладонь на влажную голую руку чуть выше локтя. — Я… просто не ожидал. — Почему? — снова та же неуверенная улыбка, которую хочется сцеловать с её губ. — Ну, — Зак опять сглатывает. — Помнится, я тебе врезал. На том и расстались. Кейт неуклюже дёргает плечом. — Я тебя разозлила тогда. Денег взялась требовать. Хотя и сама без работы не сидела. Начала… начала говорить, что у нас всё всерьёз… — Всерьёз и было, — тихо говорит Зак, и зелёные глаза под мокрыми рыжими ресницами радостно вспыхивают. — Правда?.. — Сказал же. Пара секунд молчания. Слышно, как капли дождя ударяются об асфальт. — Я тебя вспоминал, — слова идут тяжело — словно год просидел в одиночке и почти разучился говорить. — Часто. На самом деле… в основном — только тебя и вспоминал. Из всех, с кем был. — Правда? — снова говорит Кейт и тут же мотает головой; с завитков волос срываются дождевые капли. — Верю, верю. Я тоже. — Почему тогда не приходила? — внезапно выплёвывает Зак — с неожиданной для самого себя горечью. — Ни разу? За пять лет? — Боялась, — тихо отвечает Кейт. — Что ты ко мне не выйдешь… не захочешь… ну, у нас вроде всё было кончено… А я буду стоять там, как дура, и ждать. И все копы будут смотреть на меня и ухмыляться. А потом пойму, что ты не выйдешь, заплачу и уйду… — Дура и есть, — не выдерживает Зак и чувствует, что начинает улыбаться. — Я бы вышел. — Я первые два года… — Кейт секунду молчит, — пыталась тебя забыть. Ну, думаю, всё равно расстались, да и взяли тебя вскоре… прости. Встречалась с парочкой… придурков. А потом… решила — дождусь. Если не захочешь видеть — ладно. Здесь оно не так обидно будет, как если на свиданку приду. Ну… три года, в общем, ждала. Молчание. Стук капель по асфальту. — У меня такого, как ты, больше не было, — совсем тихо говорит Кейт. — Никогда. «Если не захочешь видеть — ладно». Как он сам думает про Йена и Микки. Что-то неудержимо теплеет в груди. Зак улыбается шире. — Если я скажу, что у меня второй такой бабы тоже не было, поверишь? Он говорит правду. В таких вопросах никогда не врал. — Поверю, — Кейт вскидывает руки ему на плечи и, кажется, собирается поцеловать, но их прерывает резкий окрик. — Эй, вы и трахаться прямо тут собрались или всё-таки уйдёте? — Уходим, уходим, начальник, — кричит Зак, обернувшись к охраннику у ворот и едва сдерживаясь, чтобы не показать ему средний палец и не сказать, чтоб не завидовал. Снова поворачивается к Кейт, смотрит на капли, стекающие по её рукам, и начинает стаскивать с себя куртку. — Надевай живо. Хули в одной футболке припёрлась? Кейт послушно кутается. В куртке Зака и рядом с ним она кажется маленькой и хрупкой — несмотря на свои метр восемьдесят и крепкое сложение. — Не подумала. — Ну ещё бы, — Зак обнимает её одной рукой за плечи и ведёт прочь от тюремных ворот — достаточно охранничек на чужую бабу слюни попускал. — Я зато твой грузовик привела. Еле припарковала, инерция, мать его, как у поезда… Зак коротко смеётся. Когда он в последний раз искренне смеялся — когда ещё не откинулся Микки?.. — Не боись. Сейчас сам поведу. Авось вести грузовик он и без очков сможет. — У сестры твоей забрала, — рассказывает Кейт, прижимаясь к нему боком. — Когда забирала, она ещё спросила, кто я тебе. А я — добро бы я сама знала… А она засмеялась — знаешь, совсем как ты, — и говорит: а вот я, кажись, знаю. — Умная, — Зак одобрительно хмыкает — несмотря на то, что сестра написала ему за пять лет всего два раза. — Ладно, садись давай. И… прости, слышишь? — За что? — спрашивает Кейт, забираясь на пассажирское сиденье грузовика. — За что, за что… За пощёчину ту. — Да когда то было, — Кейт ёрзает, устраиваясь на сиденье. — Я забыла уже. — Я зато не забыл. — Тогда прощаю. Но если хочешь, — Кейт внезапно хихикает, — можешь того… загладить вину. Бабы. Вот бабы — они бабы и есть. — И чем же? — Зак осторожно поворачивает руль. Блядь, уже и водить отвык… — Как будут деньги — можешь купить мне мишку. Здорового такого, плюшевого. Чтоб на тебя был похож. — Сука, — Зак хохочет в голос — так он точно в последний раз смеялся с Йеном и Микки. — Я тебе, блядь, плюшевый мишка? — Ну, не совсем, — Кейт тоже смеётся. — Но всё равно. Я о таком всегда мечтала. Могла бы, конечно, и сама себе купить, но… хочу, чтоб подарок. — Куплю, хули, — грузовик выезжает на дорогу. — Куда едем-то? — Ну, я комнатушку сейчас снимаю. Ко мне, да? — К тебе. — Сестра тебе сэндвичей передала. Будешь? А вот это уже точно неожиданно. С чего бы сеструхе о нём заботиться. — Не сейчас. Приедем — вместе поедим. — Ага. Я их тогда в микроволновке разогрею. Ты пока из термоса глотни, а? Тут чай горячий, с сахаром. И я глотну, согреемся. Она и меня накормить пыталась, сестра твоя — ну, пока сэндвичи готовила… Но я не голодная была, так она мне тогда газировки просто налила. Она у тебя хорошая, правда. Зак неопределённо хмыкает — с сестрой он не общался слишком давно, но сейчас склонен согласиться с Кейт. Послушно отхлёбывает из небольшого термоса и прибавляет газу. Поскорей бы оставить тюрягу позади. Они лежат на кровати Кейт — малость узковатой для них двоих и чертовски скрипучей. Натрахавшиеся, довольные, мокрые от пота. Насколько тебе не хватало бабы, понимаешь, только когда выебешь такую сладкую тёлку, как Кейт, впервые за пять лет. Даже если не так давно ебал двух самых сладких парней, каких только можно представить. — Ляг на спину, — говорит Зак, и Кейт, хихикнув, послушно откатывается от него. — Хочу тебя рассмотреть. — Что, — Кейт хихикает громче, — давно голую бабу не видел? — А то. Он проводит широкой ладонью по её телу — от ямочки между ключицами до густых рыжих завитков в паху. Наклоняется, прижимается губами между грудей, слизывает солоноватые капельки пота. — Ты тоже не изменился, — говорит Кейт. Кладёт руку ему на затылок, погружает пальцы в короткие волосы, почёсывает. — Совсем. Щуришься только сильнее. Я заметила. Заметила она. Внимательная, блин. Но почему-то от этого тепло — оттого, что Кейт помнит, каким он был, и подмечает малейшие изменения. — Очки мне нужны, — неохотно бормочет Зак, продолжая лениво и сыто целовать её грудь. Смешок. — Врёшь… Нет, чё, правда, что ли? — Правда, — Зак приподнимает голову, усмехается. — Что, в очках перестану нравиться? На долбаного интеллигентишку стану похож? — Да нифига не перестанешь, — Кейт смеётся. — И не станешь. Ты всё равно — Зак Коннор. — Тогда ладно, — Зак тоже смеётся. — У тебя… — Кейт медлит, на лице появляется тревога, — серьёзное что-то?.. — Да нифига, — Зак хмыкает. — Врач в тюрьме сказал — лёгкая близорукость. Скорее всего, для чтения только придётся надевать и когда телек смотрю. Ну, и за рулём, может. Сейчас сильно щурюсь просто потому, что до этого без них обходился. — Тогда вообще ерунда, — Кейт улыбается, ловит губами его губы. — Кейт… — Зак нехотя прерывает поцелуй. — Я тебе должен кое-что сказать. В зелёных глазах мелькает тень испуга. — Да?.. — Я… ну, у меня вроде как кое-кто есть. Кроме тебя. Кейт приподнимается на локте. — И кто она? — голос звучит отрывисто и зло. — Да не она. Они… — в глазах Кейт вспыхивает неподдельная ярость, и Зак, не выдержав, хохочет. — Да стой ты! Не бабы. Два парня. Я их в тюряге вроде как защищал… Злость гаснет, сменяясь смешинками — словно золотистые искорки танцуют в зелёных омутах. — …и трахал, — добавляет Кейт и озорно ухмыляется. — Не без этого, — Зак, не удержавшись, ухмыляется в ответ. — Что, уже не злишься? Раз парни, а не бабы? — Не-а, — Кейт снова откидывается на спину, лениво тянется. Под мышками у неё тоже рыжий пух — совсем как у Йена, — и Заку это нравится. Бабы, что везде бреются, — это для мудаков, которых на малолеток тянет. — Раз парни, то не злюсь. — А если бы бабы были? — Зак целует её в губы, легонько втягивает в рот нижнюю. — Врезала бы тебе, — Кейт на секунду хмурится. — Даже если бы в ответ до крови избил. А потом — послала бы и ушла. — А так что? — спрашивает Зак и чувствует, как что-то сжимается в груди — совсем как при мыслях о Йене и Микки. — Не уйдёшь? — А ты? — Кейт поворачивает голову, смотрит внимательно и серьёзно. — Ты… с ними хочешь быть? Или со мной? Или как? — А если… — Зак медлит, — если со всеми? Со всеми троими? Если… — снова пауза, — если сладится. Может, они и не хотят уже. Со мной. — Не верю, — у Кейт вырывается смешок. — Второго такого мужика хрен найдёшь. У меня точно другого такого не было, я же сказала. У них, поди, тоже. — Да пожалуй что и не было, — Зак снова хохочет. — Но они друг у друга есть… А, похуй. Я решил — найду их, а там разберёмся. Принуждать точно ни к чему не собираюсь, да и не смогу. — Это правильно, — тихо говорит Кейт. Вздыхает, придвигается ближе, кладёт голову ему на грудь. Трётся щекой о густую поросль волос. — И… что предлагаешь? Вчетвером жить? Если… если сладится? — А ты согласишься? — Зак обнимает её, накрывает ладонью большую мягкую грудь. Нет, всё-таки парни парнями, а без бабы — никак. Ему, Заку Коннору, точно. — Ага, — Кейт закидывает ногу на его бедро; чувствуется, как тепло и влажно у неё в паху. — Если сладится. И если… ну, парни — похуй, а… если с другой бабой не спутаешься. — Не спутаюсь, — твёрдо говорит Зак — то, чего сам не ожидал от себя ещё сегодня утром. — Слово. — Раз слово, то верю, — Кейт приподнимает голову, заглядывает ему в глаза. — Ну, и… меня тут, в общем, ничто не держит. Работа дерьмо. Комната тоже, сам видишь. — Тогда завтра купим тебе твоего ебучего мишку — деньги есть, не боись, — заглянем в аптеку за долбаными очками — и вперёд, — внутри что-то взрывается непривычной радостью — и всё ещё сосёт опасением, что нихера вчетвером не сладится. — Искать моих тюремных сучек. — Ты им тоже татухи бил? — с любопытством спрашивает Кейт, рисуя пальцем на его груди узоры. — Ага. Как всем, с кем хоть сколько-то всерьёз. И ещё набью. Всем вам. Если сладится. — Если сладится, — подтверждает Кейт и снова опускает голову ему на грудь. — Тебе точно ещё набью, — обещает Зак. — Одну по меньшей мере. Он уже даже знает, какую. — Угу, — соглашается Кейт и неожиданно хихикает. — Тебя на троих-то хватит? Если что? — Это меня-то не хватит? Ах ты ж… Зак рывком переворачивает Кейт на спину. Она взвизгивает, но тут же утягивает его в поцелуй. Пожалуй, не помешает ещё один заход. А хули.

***

Микки стоит на крыльце дома, который снимают они с Йеном, и курит, довольно щурясь на яркое голубое небо. Блядь, до чего же хорошо на воле. Йен сам предложил, чтобы они после отсидки переехали сюда — в другой штат, в город, где не живёт никто из их родни и знакомых. Микки ещё спросил — точно не будешь скучать по семье? А что семья, ответил Йен. Скучать — буду. Но всё равно уже все поразъезжались. Не вечность же нам всем в одном доме жить. А в гости друг к другу ездить никто не мешает. Микки был этому только рад. Он не хотел становиться частью огромной семьи Галлагеров — хоть, разумеется, и не был против общения с ними. Но жить всё же хотелось с Йеном — отдельно. Не в семье Галлагеров и не в семье Милковичей. И раз Йен хотел того же, то всё складывалось как нельзя лучше. Семья. Получается, теперь они двое — семья? У них обоих остались татухи, набитые на зоне Заком Коннором. В том числе и та из них, которая была общей у всех троих. Зак, Микки, Йен. Семья. После того, как вышел Микки, Заку оставалось сидеть ещё десять месяцев… Выйду — найду вас, сказал Коннор на прощание. Пообсудим, как и что. Станет ли искать? Микки делает последнюю затяжку, выбрасывает окурок в жестянку, стоящую на крыльце вместо пепельницы, и понимает — да, он счастлив с Йеном, но, кажись, скучает по Заку Коннору. Они оба скучают. Блядь же. Ладно, хорош думать. Как будет, так и будет. Микки уже разворачивается, собираясь вернуться в дом, как видит подъезжающий грузовик. Паркуется. Прямо у их дома. Схуяли?.. Дверь со стороны водительского сидения открывается, и Микки сглатывает. Блядь. Блядь. Лёгок на помине… Разве он не чуть позже должен был выйти?.. Через месяц, вроде… Зак Коннор, которого он вспоминал буквально только что, легко выпрыгивает из грузовика, закрывает дверь. Обходит грузовик, открывает вторую дверь и вынимает с пассажирского сиденья грудастую рыжую бабу. Признаться, красивую — даже издали видно. Микки стоит, не в силах ни пошевелиться, ни сказать хоть слово. В горле пересохло, ноги будто приросли к крыльцу. Зак широкими шагами идёт к нему. Ухмыляется знакомой ухмылкой, при виде которой что-то больно и сладко сжимается в груди. Рыжая идёт на полшага позади него и выглядит смущённой. — Говорил же, что найду, — Зак всё тот же, и голос тот же, только жёлтый казённый комбез сменился джинсами и клетчатой рубашкой. — Что, Милкович, не рад? В серых глазах Коннора что-то мелькает — неужто боится, что Микки и впрямь может быть не рад? — Блядь, — выдыхает Микки вслух и чувствует, что тоже начинает неудержимо улыбаться. — Блядь. Да как я могу быть не рад? — Ну тогда иди сюда, — Зак сгребает его в медвежьи объятия, и Микки чувствует себя рядом с ним совсем маленьким — всё как всегда. — И знакомьтесь, кстати. Это Микки. Это Кейт. Рыжая улыбается. Улыбка у неё приятная, хоть и немного неуверенная. Кейт, значит. Ну и кто же она Заку? Ладно, сам скажет. — Йен где? — Зак обводит взглядом дом. — Придёт скоро. Да вы входите пока. Они втроём заходят в дом. Зак медленно идёт по комнатам, с любопытством осматривается; Микки машинально следует за ним по пятам, всё ещё не зная, что говорить. — Микки?.. Прости, там на кухне… Кейт. — Что на кухне? — спрашивает Микки, оборачиваясь. — Продукты на столе разложены. Это… — Йен блинчики собирался печь, — отвечает Микки. — Как вернётся. — Так может, я бы испекла? — Кейт дёргает плечом. — Ну… помогу вроде как… Микки пожимает плечами. — Если хочешь. — Пусть печёт, — усмехается Зак. — Она кайфово готовит, не ссы. Микки усмехается. Кейт улыбается уже свободнее и уходит на кухню. — Красивая, — невольно говорит Микки ей вслед. — Красивая, — охотно соглашается Зак. — Вишь, Милкович, даже ты оценил. Хоть и говорил, что давно не по бабам. Какую-то секунду оба молчат. — Ну, что скажешь? — Микки поворачивается к Заку. — Ты… навестить нас решил? Коннор перестаёт ухмыляться. Берёт Микки за плечо, легонько толкает в сторону спальни. — Иди-ка сюда. Они заходят, Зак притворяет дверь. Слышно, как на кухне Кейт гремит посудой и что-то напевает. — Возможно, навестить, — Зак говорит медленно и негромко, не отрывая взгляда от лица Микки. — А может, и не только. Как сами захотите. — И что… что мы можем захотеть? — во рту снова сухо, и Зак стоит слишком близко, и сквозь одежду доносится запах его тела — терпкий, пряный, так и не забытый. — Что… предлагаешь? — То, что раньше было, — Зак кладёт тяжёлую руку на плечо, смотрит в глаза. — Мы семьёй были, помнишь? На зоне. Можем снова стать. Семьёй. Подельниками. Как раньше. Если хотите. — А… — Микки дёргает подбородком в сторону двери, — а она что? Эта… Кейт? — А она меня с зоны ждала, — Зак улыбается неожиданно мягко. — И про вас знает, я рассказал. — Что рассказал? — неожиданно резко выплёвывает Микки. — Что мы твои сучки? — Не ерепенься, — ладонь Зака скользит на загривок — небрежная ласка, такая привычная, такая знакомая. — Ей-то что? Она ж баба, а не пахан какой, чтобы перед ней авторитет держать. С ней сплю. И с вами сплю… спал. Рассказал ей, что вроде как защитой вам был. И что… не прочь возобновить всё. Если захотите. — И чё? — от нелепости ситуации хочется заржать, но Микки только улыбается. — Она не против? Если ты троих ебать будешь? Зак обнажает в ухмылке почти все зубы. — Ну, Большого Зака на всех хватит. И да, — он снова смотрит серьёзнее, — она не против. Теперь от вас всё зависит. — Право решения нам передаёшь? — совсем тихо спрашивает Микки. Тёплая шероховатая ладонь Зака по-прежнему касается загривка, и это пиздец как приятно. — Ну, а как иначе? — Коннор говорит так же тихо. — Мы теперь все на воле. Вы мне больше не сучки обещанные. Никто никому ничего не должен. Но если сладится? — Вчетвером жить? — Микки хмыкает. Странно, но предложение Зака его не злит; напротив, внутри словно лопаются пузырьки кока-колы. Пузырьки идиотской радости. — Почему нет? — Зак усмехается. — Домишко вы, я погляжу, неплохой снимаете. На четверых с лихвой хватит. — Йена ещё надо спросить, — слова слетают с губ прежде, чем Микки успевает их обдумать. — Если вчетвером, так вчетвером и решать. — Само собой. — Значит, никто никому ничего не должен? — голос звучит хрипло, и Зак всё ещё стоит слишком близко, и… — И теперь… если что… не потому что мы твои сучки? Не потому что по понятиям? — Не потому, — мягко говорит Зак. Убирает руку с затылка Микки, кладёт на щёку, чуть вжимает большой палец в угол рта. — Вот сейчас — чего ты хочешь, Милкович? Прямо сейчас? Блядь. Сука. — А ты всё так же мысли читаешь, — палец Зака проскальзывает чуть глубже в рот, оттягивает щёку, и Микки чувствует, как всё сильнее скапливается томительная предвкушающая сладость в паху. — Что в тюряге, что на воле. — Что поделать, — Зак усмехается довольно и понимающе, страха быть отвергнутым в его глазах больше нет. — Всё те же мы, а, Микки Милкович? Те же, какими на зоне были. — Да, — глухо отвечает Микки и начинает опускаться на колени. Блядь. Блядь. Они ещё ничего не обсудили с Йеном… и на кухне хозяйничает закова Кейт… — А тебя по жизни от рыжих прёт, а? — Микки уже расстёгивает ремень Зака, ширинку джинс, высвобождает налитой член, чувствуя, как рот наполняется слюной. — Йен… Кейт эта… — Ну прёт, — в голосе Зака чувствуется усмешка, ладонь поощряюще ложится на затылок. — Да не боись, Милкович, от чернявеньких тоже. Я ж не только к Йену… и к тебе… Блядь же… Микки издаёт невнятный горловой стон и насаживается ртом на член Зака. Он любит только Йена. Или не только? И Зак сказал, что хочет быть со своей Кейт… и с ними двумя тоже… Знакомый вкус, знакомый запах. Знакомая ладонь на загривке. Губы растягиваются вокруг тяжёлого горячего ствола, горло сжимается, когда в него толкается головка. Блядь, он реально скучал по Заку Коннору. Они оба с Йеном скучали. Губы скользят по члену… пальцы Зака массируют затылок… собственный член, наливаясь, начинает распирать джинсы… Скрип открывающейся двери. — Микки?.. Зак?.. Голос Йена. Блядь. Микки замирает. Медленно выпускает член Зака изо рта, приподнимает голову. Нет, конечно, они были семьёй… На зоне. Но — что сейчас? Переговорить с Йеном они не успели. А теперь Йен застал его на коленях с хуем Зака во рту. Он что, блядь, только что изменил Йену? И возможно ли изменить Йену с Заком? — Ну здравствуй, шлюшонок. Голос Зака спокоен — не считая лёгкой хрипотцы. Чуть насмешлив. Член, всё такой же возбуждённый, покачивается у Микки перед глазами. — Иди сюда… Микки смотрит вверх и видит, как Зак протягивает к Йену руку. Как тот медленно, словно завороженный, подходит к нему, широкая ладонь ложится на рыжий затылок… И Зак с Йеном начинают целоваться у него над головой. В штанах становится ещё теснее. Блядь. — Микки?.. — Зак с явной неохотой разрывает поцелуй. — Уснул? Продолжай, продолжай… Он поощряюще надавливает ладонью Микки на загривок, снова накрывает губами губы Йена, и Милкович опять вбирает в рот влажный от собственной слюны член. Значит, всё как прежде. Зак, Микки, Йен. Семья. Блядь, как же хорошо… Когда Зак кончает, невнятно простонав наверху — судя по всему, в рот Йена, — Микки удаётся проглотить почти всё. Рука Зака тянет его наверх; Коннор сыто усмехается, нажимает на затылки им обоим — ему и Йену. — Ну давайте, поцелуйтесь. Йен, вылижи Микки рот… и вокруг рта, а то он у нас, как всегда, в конче извазюкался… Они подчиняются. Им хочется подчиниться. Йен глубоко целует Микки, слизывает сперму Зака с его лица. Оба постанывают, оба одинаково возбуждены. — Подрочите, что ли, друг дружке, — Зак гладит их затылки, шеи, спины; они целуются уже втроём, и не разобрать, кто кого. — Давайте. А то Кейт скоро с готовкой закончит, а она пиздец не любит, когда к столу запаздывают и остывает. Не будем злить, а? Ну идите сюда… сучки мои… Микки и Йен поспешно расстёгивают штаны, приспускают на бёдра. Обхватывают члены друг друга, снова целуются — друг с другом, с Заком. Похуй, что будет дальше. Сейчас слишком кайфово. — За ужином всё и пообсудим, — словно откликаясь на мысли Микки, говорит Зак. — Продолжайте, продолжайте… блядь, пиздец по вам скучал… И мы по тебе, хочет ответить Микки, но только снова ловит в поцелуе чьи-то губы — всё равно, чьи. И мы по тебе тоже. Йен выходит на крыльцо, держа в каждой руке по банке пива. Смотрит сперва на ярко-голубое, всё ещё не начавшее темнеть небо, потом на сидящую на ступеньке крыльца Кейт. Ужин вчетвером прошёл на удивление хорошо. Весело, уютно, спокойно — так, словно они и впрямь были семьёй. Все четверо. — Эй, — Йен садится на крыльцо рядом с Кейт, та переводит взгляд с горизонта на него. — Пиво будешь? — Можно, — Кейт протягивает руку, берёт банку, открывает. — Зак с Микки что?.. — Разговоры разговаривают, — Йен хмыкает, тоже открывает свою банку, отпивает. — Не… — он чувствует, как вспыхивают щёки, — правда, разговаривают. Не трахаются. Блядь, Кейт ведь поняла, да?.. Тогда, перед ужином? — Да я верю, — Кейт негромко смеётся, делает глоток пива. — Даже Зак трахается не сутки напролёт. Минуту-другую оба сидят в молчании. Едва ощутимый ветерок ерошит волосы; Йен думает, что молчание у них тоже неожиданно уютное. И что Заку, кажется, правда нравятся рыжие. И Микки нравится тоже. И им… им всем… — Слушай… — он на секунду умолкает, делает ещё глоток, просмаковывает прохладную горьковатую жидкость во рту, — тебе правда нормально? Всё… это? Что Зак тебя… ну, сорвал ведь откуда-то… сюда привёз… и хочет теперь… — …вчетвером жить, — Кейт отпивает из банки, снова смотрит на линию горизонта — дом стоит у дороги, за которой расстилается пустырь. — Да сорвать-то он меня особо ниоткуда и не сорвал, знаешь. Я снимала дерьмовую комнатушку — крохотную, развернуться негде, туалет и душ общие на весь этаж, на пять комнат. Работала официанткой в закусочной. Я почти всю жизнь ей работаю… а на самом деле хотелось поваром быть. Всегда. Ну, подавать тоже можно, но… больше готовить. — Готовишь ты классно, — честно говорит Йен. — Лучше меня. А я, если что, лучше Микки. Намного. Кейт хмыкает. Видно, что похвала ей приятна. — Зак пару раз яичницу приготовил. Больше, наверно, и не умеет ничего. — Да он и в тюряге на кухне не работал, — Йен, не выдержав, улыбается. — А ты… ну, если правда поваром хочешь быть… всерьёз… значит, надо мечту осуществлять. Стремиться. Не надо… забивать. Кейт тоже улыбается — мягко и задумчиво. — Наверное. Моя бабушка всегда говорила: у одних людей есть призвание кормить других, а у остальных — нет. У неё оно было. И у меня есть. Я у неё и начала учиться готовить, в детстве… Потом уже сама. — Она сейчас… — начинает Йен, и Кейт быстро мотает головой. — Умерла она. Мне десять было. Мать меня неизвестно от кого родила, а когда мне года полтора было, под машину попала. Утром, из ночного клуба выходила; говорят, пьяная. Меня бабушка воспитывала, а после неё тётка, матери сестра, на пять лет её старше… Тётка и сейчас в порядке. У неё своих детей не было, мужа тоже; с одним развелась, с другими сходиться не стала, всё говорила, что мужики ей хуже горькой редьки надоели, одной лучше. Детей не хотела, но раз уж у меня других родственников не осталось… Обращалась со мной хорошо, ладили вполне. Грузчицей всю жизнь работала, веришь? Меня ростом ещё чуток повыше будет, может, и тебя… и в плечах тоже… Теперь прораб уже. Но вообще, мы с ней мало общаемся — и в основном по телефону только. Так что, веришь, что грузчица? — Верю, чего ж не верить, — Йен делает ещё глоток. — У меня младшая сестра на сварщицу выучилась… Но ты на мой вопрос не ответила. Зак тебя… к нам привёз и… Кейт пару секунд молчит. Смотрит на него мягко и спокойно. — Я не против, — негромко говорит она. — Правда. Вы… вы, вроде, ребята неплохие. Я не знаю, конечно, как оно всё сложится… но… Так вы мне вроде нравитесь. И Зака я к вам не ревную. К женщинам бы ревновала, к вам — нет. И если… — на её лице появляется неуверенное выражение, — если вы сами не против… — Мы тоже не против вроде, — Йен улыбается свободнее, делает ещё глоток. — Тоже, конечно, не знаем, как и что будет. Но… попробуем? Ты нам тоже нравишься. А если тебе даже Микки по душе пришёлся… — На первый взгляд вроде да, — отвечает Кейт, и оба смеются. — Попробуем… Зак хочет с вами быть. И со мной. И я хочу, чтобы ему хорошо было. И… я всегда думала — вот бы у меня большая семья была. А то сперва только бабушка, потом только тётка… Вдруг из нас четверых семья получится? — А я наоборот в большой семье вырос, — ещё глоток пива, лёгкий ветерок овевает лица. — И с Микки мне кайф, но… чуток скучал, чтобы много людей в доме… И у Микки семья была большая. И у Зака. Так может, у нас правда получится чего? — Хорошо бы, — Кейт смеётся. — Если, конечно, вы не решите вдруг, что я как единственная женщина должна вас всех по дому обслуживать. — Не решим, — Йен тоже смеётся, мотает головой. — Готовить вместе можем. Ты за повара, я за поварёнка. — Чего б нет, — Кейт усмехается, но тут же по её лицу пробегает тень смущения. — И если… если вдруг… ну, Зак с вами… и со мной… если вы тоже со мной захотите… — Я точно не захочу, — щёки Кейт вспыхивают, и Йен поспешно хватает её за руку. — Чёрт… прости. Я не к тому. Ты красивая. Просто… ну, я гей. Совсем. Стопроцентный. У Микки раньше бабы иногда были, но… он тоже сейчас, наверно, не… Чёрт, — он переводит дыхание. — Обидел? — Да нифига, — на лицо Кейт возвращается улыбка. — Мне же спокойнее. Зака с головой хватает. И даже рада буду, если он со мной через день хотя бы — ну, чтобы с вами… Нет, я его люблю, правда. И трахаться с ним в кайф. Но… — Но если с ним трахаться каждый день — затрахает насмерть, — вырывается у Йена, и оба хохочут в голос. — Я что предложила — я так просто, — Кейт допивает банку, ставит её на крыльцо. — Ну, раз… типа все вместе… семья… И ты прости, если что. Я просто думала… ну, Зак говорил, что он на воле с парнями почти не… думала, вы все на зоне познакомились — и поэтому… Вот чёрт, — она мотает головой, рыжие кудри танцуют у щёк. — Теперь я боюсь, что тебя обидела. — Не обидела, — Йен усмехается, тоже допивает последние глотки пива. — Нет. Мы с Микки давно уже, вместе росли, в одном районе… Всю жизнь друг друга любили. Зона снова вместе свела. А с Заком… не ожидали, что так выйдет. Что… — Что любовь выйдет, — Кейт задумчиво кивает. — Не ожидали. И он не ожидал. И я — я ведь его вообще ждать не думала… а вон как вышло… Он набил? — она внезапно кивает на руку Йена, на инициалы Микки ниже локтя. — Да? Я его почерк сразу узнаю. — Он, — подтверждает Йен и чувствует, как по спине пробегает внезапный холодок. Зак набил на нём не только инициалы Микки… — Всем татухи бьёт, с кем больше раза, — голос Кейт пробивается сквозь непрошеную хмарь воспоминаний. — Я знаю. Смотри. Она задирает рукав, показывает левое плечо. Руку обвивает вытатуированная на белой коже колючая розовая лоза с шипами, листьями и несколькими полураспустившимися бутонами. Сине-чёрные линии. Знакомый почерк. — Красиво, да? — Кейт улыбается. Весело, свободно. — Он мне не только это набил, — вырывается у Йена — хотя с Кейт он обсуждать то, что было на зоне, точно не собирался. — На мне написано, что я рыжий лобок. И траханая сучка. Что, показать? — из горла рвётся горький, полубезумный смех, но Кейт, вопреки ожиданию, не отшатывается. — Показать, где написано? Не сразу ведь у нас всё… по любви, так, как сейчас… меня поначалу в карты разыграли просто, я у половины зэков сучкой побывал… шлюха всей тюряги, потом уже Зак и Микки под защиту взяли… Кейт слушает внимательно. Осторожно накрывает его руку своей. — Злишься на него? — голос звучит негромко, спокойно. — На Зака? — Нет, — Йен качает головой; горечь уходит, и воспоминания тоже. — Он со мной всегда… не так, как другие. С самого начала. Я ему благодарен. Даже и за наколки — другие бы что похуже написали… а так — он пометил, остальные после него не посмели… — Пожалуй, — тихо говорит Кейт. — Ну, что было, то было… У меня тоже не только розовая лоза, — она хмыкает. — Это он мне уже недавно, после того, как с зоны его дождалась. А раньше… — усмешка становится шире, — он мне рот с языком набил. И язык, выходит, в задницу спускается. Так что тоже есть что показать. Только мы, наверное, сейчас недостаточно пьяные, чтобы на улице штаны снимать. Они снова хохочут оба. Йен смотрит в смеющиеся зелёные глаза Кейт и думает — может, у них правда получится? Жить вчетвером? Семьёй? — Недостаточно, — соглашается он. — Хотя уверен, Зак и рот с языком красиво нарисовал. — Красиво, — со смехом подтверждает Кейт. — Ты же свои надписи сводить не пытался? Вот и я тоже. Смех. Свежий воздух. Голубое небо, не обрамлённое серыми тюремными стенами. — Пошли в дом, — говорит Кейт и протягивает Йену руку. — Зак с Микки уже, поди, обо всём переговорили. — Пошли, — откликается Йен, и они вдвоём поднимаются на ноги. Идущий по телевизору фильм заканчивается. По экрану начинают бежать финальные титры. Зак снимает очки, аккуратно прячет их в футляр, и Микки, не сдержавшись, фыркает. — Бля. Никогда бы не подумал, что в очках тебя увижу. — Вот поэтому я их на зоне и не носил, — ухмыляется Коннор. — Хоть докторишка наш и выписал. Прикинь, все бы увидели? Даже если бы в библиотечке только надевал? — Ты в них на профессора какого становишься похож, — смеётся Йен. — Сразу такой серьёзный, солидный. Нифига не скажешь, что сиделец. — Я, кстати, оправу выбирала, — вставляет Кейт. — Эта самая лучшая была. Из недорогих. Они смотрели фильм, развалившись все вчетвером на диване. Пили пиво, грызли чипсы. У Йена невольно мелькала мысль — почти как когда-то в доме Галлагеров; только пьяного Фрэнка гонять не надо. — Я спать, — сообщает Кейт. — Спальню уже присмотрела. Не бойтесь, сплю как убитая, из пушки не разбудишь. Хоть на весь дом орите. Она смеётся, и Микки чувствует, что невольно краснеет. Чтоб вас всех. Чтоб нас всех. Всё реально как раньше. — Я сегодня с другим Заком сплю, — добавляет Кейт. — Ща покажу, с каким. Выходит из комнаты. Через несколько минут возвращается, неся в охапке огромного плюшевого медведя — серого, кудлатого. Чуть ли не с неё саму размером — до груди точно достаёт. На шее у медведя голубой шёлковый бант. Тоже огромный. — Бля-я-я… — Микки разражается хохотом. — Он чё, тоже Зак? — Ну, а чё, — Кейт тоже хохочет. — Похож ведь. Хохочут они все. Зак в том числе. — Я ей говорил — бант хоть сними, — вставляет Коннор. — Раз уж моим именем назвала. Так нет же. Кейт прислоняет медведя к дивану, подходит к Заку, целует его взасос. Шагает к Йену, быстро касается губами его щеки, проделывает то же с попытавшимся, но не успевшим отшатнуться Микки. — Всё, — она снова хватает медведя и идёт к лестнице. — Я спать. — Помочь? — кричит вслед Зак. — Донести? — Не! Не тяжёлый! Шаги удаляются по лестнице. Зак поворачивается к Йену и Микки. — Ну чё? Тоже в спальню пойдём? В спальне Зак достаёт белую таблетку, взвешивает её на ладони. — На троих. Раскусим. Чтоб чуток повеселее было. Раскусывают, дают рассосаться под языком. Наркотик смешивается в крови с выпитым пивом, растекается по телу вихрем ярких разноцветных звёздочек. Все трое медленно раздеваются, жадно поглядывая друг на друга. — Что, ни одну татуху не свели? — Зак широко улыбается. — А ну-ка, повернитесь… — Ни одну, — отвечает за двоих Йен. — И я сегодня снизу. Будете вдвоём… по стрелочкам моим ходить… по очереди… Он шагает к кровати, бесстыдно раскидывается на ней, и Микки, сглотнув, первым делает шаг ближе.