***
— Я замуж выхожу, — сообщает Кейт, прижимая телефон к уху. — За уголовника, — низкий голос тётки звучит не вопросительно — утверждающе. — Тётя Мэг, Зак не… — Сидел — значит, уголовник. И не раз сидел, если я правильно помню. — Четыре раза, — Кейт вздыхает — с тётей Мэг лучше не спорить. Да и хрен тут чего возразишь. — Ну так вот. Или скажешь — злые полицейские несправедливо обвинили? — Да нет, — Кейт снова вздыхает. — Но… у него непредумышленное убийство было. В драке. В последний раз. Он же не серийник какой. И не насильник. — Ещё б он насильником был. Так за него, значит? — За него. — Я знала, что к тому идёт, — непохоже, чтобы выбор племянницы Мэг удивил — или расстроил. — Даже не когда ты с ним после отсидки смылась, а когда ещё в первый раз путалась. Не бьёт? Не… — Не бьёт, — про ту единственную пощёчину Мэг не знает — и пусть не узнает никогда. — Тётя Мэг, Зак хороший, правда. — Ну, добро, раз с тобой хороший. Смотри только, чтобы через годик-другой снова не загремел. А то будешь всю жизнь деньги ему на тюремные счета переводить. «Типун тебе на язык, тётя Мэг», — думает Кейт про себя, а вслух говорит: — Тётя Мэг, Зак больше не сядет. У нас всё хорошо. Мы закусочную открывать собираемся. Про салон лучше тоже не говорить. — Закусочную? — Мэг хмыкает. — И что, справитесь вдвоём? — Ну… мы не вдвоём, — хоть что-то про Йена и Микки сказать придётся. — С нами двое парней. Мы вчетвером один дом снимаем. Вчетвером и справимся. Они… друзья Зака. — Ясно. Подельники. Вместе сидели, небось? — Тётя Мэг, — Кейт наконец не выдерживает, — почему бы тебе в полицию не пойти работать? Мэг в трубке басовито смеётся. — Будь я помоложе… Да ладно, мне и как бригадиру нормально платят. Охота была всякую шваль по подворотням ловить. Так что, вместе сидели? Я права? — Ну, сидели, — неохотно подтверждает Кейт. — Но они тоже… ну, у них маленькие сроки были. Меньше даже, чем у Зака. Ничего серьёзного. — Смотри, чтобы эта троица и тебя в какой криминал не впутала, — предостерегает Мэг. «Вот правда, типун тебе на язык, тётя». — Я буду поваром, — сообщает Кейт. — В закусочной. Ну… шеф-поваром, может. Если развернёмся. — Шеф-поваром, иди ты… Ладно. На свадьбу не приеду, не обессудь. Даже если пригласишь. — Могла бы и приехать, — замечает Кейт. — Вы с Заком не на ножах. Хоть ты его уголовником и зовёшь, но ведь не в лицо же. — Да хоть бы и в лицо назвала. А то он сам не знает, что уголовник. Не в том суть. Работы у меня навалом. — Ладно. Но если сможешь… — Точно не смогу, извиняй, племяшка. Я вот что думаю: я тебе лучше материно свадебное платье пришлю. Адрес давай. — Бабушкино?.. — Кейт крепче сжимает телефон и чувствует, как больно и сладко ноет в груди. Бабушку она любила. И до сих пор помнит, как плакала по ней в десять лет. — Чьё ж ещё. Ты не думай, оно не пожелтело там, ничего. Увидишь. Будешь в нём как принцесса. — Не подойдёт, может, — тихо говорит Кейт, улыбаясь всё шире. — Чего ж не подойдёт? Ты фигурой в неё. И в меня. Вот мать твоя более тощая была — так её никто и замуж бы не взял, шлюху. Кейт не пытается возразить. Мать она не знала — и не видит нужды её защищать. — Пришлю, в общем, — подытоживает голос в телефоне. — Спасибо, тётя Мэг, — искренне благодарит Кейт. — Да было бы за что. Я не в нём замуж выходила, вот и не сложилось. А мать всегда говорила, что оно счастливое, что они с отцом всю жизнь душа в душу прожили… Авось и тебе повезёт. Хоть и с уголовником. — Обязательно повезёт, тётя Мэг, — твёрдо говорит Кейт. — Ну, будем надеяться. Давай адрес диктуй. — Она мне платье пришлёт, — положив телефон, сообщает Кейт. Смотрит на находящегося в комнате Йена, широко улыбается. — Бабушкино. Свадебное. — Это хорошо, — искренне говорит Йен. Бабкины платья, конечно, далеко не всегда выглядят так, что их хоть сейчас надевай, но судя по голосу и виду Кейт, это платье стоит, чтобы в нём покрасоваться. Йену некстати вспоминается, как Фиона перешивала платье Моники для свадьбы с Шоном — и чем закончился день, который должен был стать самым счастливым днём в её жизни. К чёрту. У Кейт всё будет не так. У них всех — у них четверых, их странной коммуны-семьи — всё будет не так. — А ты точно не хочешь никого из своей семьи пригласить? — Кейт смотрит на него ярко-зелёными глазами. — На свадьбу? Ты же рассказывал, что у тебя семья большая… и вы вроде дружны очень были… — Были, — соглашается Йен. И — на некоторое время замолкает. Дружная семья Галлагеров. Один за всех и все за одного. Они никогда не бросали друг друга в беде; никого — даже никчёмного Фрэнка. В Саутсайде так было у всех, кого знал Йен. Даже Милковичи, семья Микки, всегда старались друг друга выручить. При всём том, что творилось в их семье. Что и когда пошло наперекосяк в семействе Галлагеров? Фиона, заложившая дом, не спросив остальных… чуть не выгнавшая на улицу Дебби, когда та, только родив Фрэнни, не могла найти работу… …но зато потом — если верить тому, о чём случайно обмолвилась во время свидания в Бекмане Фиона, она одна хотела внести залог за Йена во время суда, а остальных волновало только то, сможет ли он, если выйдет, вносить свою долю в семейный бюджет… …Дебби, пытавшаяся контролировать расходы электричества в доме и дошедшая в этом до маразма; это рассказывал на свиданке уже Лип… Йен вздыхает под внимательным взглядом Кейт. Больше всего ему трудно простить Фионе и Липу то, как они твердили, что ему будет лучше без Микки, и этим невольно сподвигли бросить Милковича на мексиканской границе. Когда Йена впервые арестовали, он даже испытывал что-то вроде лёгкого злорадства. Хотелось бросить родным — этого вы, значит, для меня хотели? Что, скажете, так для меня лучше? Без Микки? Видите, до чего я дошёл без него вместо того, чтобы давать вам всё новые поводы собой гордиться? Нет, разумеется, они не рассорились. Они всё-таки были семьёй. Семьёй Галлагеров. И когда Фиона и Лип узнали, что они с Микки сидят в одной камере (до этого — в те четыре месяца, что был всеобщей сучкой, — Йен просто отказывался выходить к кому бы то ни было на свидание), то не сказали про Милковича ни одного дурного слова. Более того — улыбнулись. Про Зака они не знали почти ничего. Йен сказал только, что у них с Микки есть старший друг, который помогает лучше освоиться в тюрьме и без которого они бы просто пропали. Лип и Фиона, кажется, не придали этим словам особого значения — хоть и сказали, что это здорово. Но сейчас Йен вспоминает, как семья настраивала его против Микки — после того, как тот сел, как все думали, на пятнадцать лет, а потом сбежал в Мексику, — и думает, что, возможно, сменить фамилию на Милковича было бы не такой уж плохой идеей. Может, у него снова обостряется биполярка. Может, поэтому — и нежелание видеться с семьёй, и вспомнившиеся накануне свадьбы старые обиды… …и — желание вернуться к проституции… Йен машинально проводит языком по губам. Блядь. Ловить похотливые взгляды потенциальных клиентов ему в своё время пиздец как нравилось. А, нахуй всё. — Не хочу, — говорит он Кейт. — На свадьбе их видеть — не хочу. Моя старшая сестра когда замуж собиралась, нас всех собрала… и — хуйня одна в итоге вышла. По большому счёту оно так и есть. — Ну и ладно тогда, — легко соглашается Кейт. — Я ж просто так. У нас ведь у всех тоже никого из родни не будет. Йен кивает, и они улыбаются. К чёрту родню. Не хватало ещё, чтобы кто-то округлил глаза, поняв, что они живут коммуной. Или узнал про салон. Не их это собачье дело.***
Первая взрослая ходка. Впервые — на взрослой зоне. Он медленно идёт по общему залу, который здешние начальнички обозвали «комнатой отдыха». Зак Коннор, двадцати лет от роду, на голову-другую выше почти всех местных зэков. Блядь. Он всё равно чувствует себя мальчишкой. Несмотря на то, что пока ещё не нашлось никого, кто осмелился бы в открытую проявить враждебность к такому верзиле. Хорошо всё-таки, когда у тебя рост под два метра. Вот только лучше разбираться в негласных правилах взрослой зоны всё равно бы не помешало. Как и обзавестись парой друзей. На зоне легче тому, у кого есть связи — или деньги. Связей у молодого Зака нет, а денег и подавно. Он идёт, чувствуя на себе чужие взгляды. Кому-то просто интересно, что он за птица; кто-то впечатлён его ростом; кто-то явно жалеет, что новичок попался не из тех, с кем можно ввязаться в драку без последствий. Зак садится у пустого столика — из тех, за которыми зэки играют друг с другом в карты, шашки или шахматы. Смотрит на носки собственных казённых тапок; обувь ему по размеру подобрали с трудом. Хочется курить. Хочется перекинуться с кем-то хоть словом. Хочется каких-то развлечений, кроме книжек из тюремной библиотечки; старичок-библиотекарь чуть не перекрестился, когда Зак вошёл в его владения впервые, но за пару недель, кажись, пообвыкся и теперь даже советует, что поинтереснее. Хочется не чувствовать себя грёбаным Кинг-Конгом среди мелких макак — не знающим, как к ним подступиться, чтобы не бросились врассыпную… и чтобы не накинулись всем скопом. — Добрый день. Зак вздрагивает от неожиданности и медленно поднимает голову. Надо же — за своими мыслями даже не заметил, как к нему за столик кто-то подсел. — Добрый, — хрипловато от долгого молчания говорит он, рассматривая нежданного собеседника. Мужик не сильно молод — в аккуратно подстриженных и зачёсанных, почти прилизанных волосах седых прядей больше, чем чёрных. Впрочем, морщин немного и фигура крепкая. Роста он невысокого — а Заку, если оба встанут из-за стола, поди, в пупок дышать будет. Непроницаемые тёмные глаза, ухоженные руки, спокойное лицо. Едва затрагивающая углы губ улыбка. Смуглая кожа итальянца. Глава местных итальяшек, с трудом вспоминает Зак. В воскресенье к нему на свиданку целый клан приходил — жена, выводок детей и ещё какие-то родственнички. Ну и что нужно макароннику от него, никому не известного новичка? — Нелегко освоиться на новом месте? — спрашивает тем временем макаронник. Говорит он с едва заметным акцентом, голос тихий, вежливый и спокойный — как и весь его облик. Но Зак смотрит в тёмные, как маслины, глаза и думает, что этот человек опаснее любого буяна с габаритами, как у самого Коннора. Интуиция. Грёбаная интуиция его никогда не подводит. Несмотря на молодость. — Да не шибко, — подтверждает Зак. Голос звучит малость настороженно, но и хрен с ним. В конце концов, с чего бы ему доверять незнакомому итальяшке? — Зак Коннор, верно? — Зак кивает. — Я — Винченцо Фальконе, — итальяшка протягивает руку. Зак осторожно пожимает прохладную сухую ладонь, внутренне дивясь всё больше. Чтобы один из паханов протягивал руку парню, который здесь никто и ничто? — Приятно познакомиться, мистер Фальконе, — говорит он вслух. Ответная вежливость здесь будет уместнее всего. Улыбка в углах губ становится чуть заметнее. — Ты можешь называть меня дон Винченцо. Дон Винченцо, иди ты… Ещё и говорит так, будто это невесть какая привилегия. — Хорошо, дон Винченцо, — интересно всё-таки, куда заведёт этот разговор. Дон Винченцо тем временем сплетает красивые пальцы на столе. — Я присматривался к тебе, Зак. Заметил, что за две с лишним недели ты не примкнул ни к одной из местных группировок. Зак пожимает широкими плечами. — Я никого здесь не знаю, дон Винченцо. — Понимаю. И хочу предложить тебе примкнуть ко мне. Зак опешивает настолько, что едва не остаётся сидеть с разинутым ртом. — Но… но я не итальянец, дон Винченцо. Снова улыбка, смотревшаяся бы более уместно в каком-нибудь шикарно обставленном кабинете, а не на зоне. — Я не страдаю предрассудками. Надеюсь, ты тоже. — Конечно, дон Винченцо. Против макаронников он действительно ничего не имеет. Главное, отныне не называть их макаронниками. — Мне пригодится большой сильный парень вроде тебя, — продолжает тем временем Фальконе. — Думаю, ты будешь хорошим телохранителем. — Я… — Зак медлит. — Дон Винченцо, вы должны знать, что я здесь не слишком надолго. Что-то он слышал о том, что у Фальконе срок немаленький. — Знаю. На восемь месяцев. Но я тоже не собираюсь тут задерживаться. Я подал на аппеляцию и плачу своему адвокату более чем хорошие деньги, чтобы он из кожи вон вылез, но доказал мою невиновность. — Надеюсь, у вас всё получится, дон Винченцо, — на всякий случай говорит Зак. — Уверен, что получится. Так что ты скажешь насчёт моего маленького предложения? Думай сейчас, Зак. Я не предлагаю дважды. А что тут думать, в самом деле. К кому-то всё равно нужно примкнуть. Об итальянцах он, конечно, вообще не помышлял, но так вежливо, как Фальконе, с ним ещё в жизни никто не разговаривал. — А ваши друзья не будут против? — на всякий случай спрашивает Зак. — Вдруг… кто-то, в отличие от нас с вами, не чужд предрассудков? Фальконе улыбается в открытую, но в тёмных глазах мелькает что-то, отчего, бля, мороз дерёт по коже. — У тебя есть чувство юмора. Это хорошо. Что же до моей семьи, не думаю, чтобы у кого-то хватило глупости критиковать, кого я выбираю себе в помощники. Ох ты ж бля. Семья у него. — Тогда, надеюсь, я смогу вам пригодиться, — говорит Зак, и они снова пожимают друг другу руки. — Полагаю, мы оба пригодимся друг другу. Тебе здесь нужен наставник. — Да, дон Винченцо. Хочется сказать, что он только что думал именно об этом и что, кажись, кто-то наверху услышал его молитвы, но Зак решает пока что не трепаться сверх меры. — Пойдём за наш стол. Я представлю тебя остальным. Да, не то чтобы это было принципиально важно, но — ты католик? «Хуй его знает». — Наверно, — отвечает Зак. — Мать была католичка. В детстве молились. Фальконе улыбается и кивает. — Хорошо. — Дон Винченцо… — Зак не выдерживает, — простите, что спрашиваю, но — у вас сигарет не найдётся? Всё та же улыбка. — Конечно, найдутся. Зак идёт на полшага позади невысокой фигуры и думает, что, кажись, для первой взрослой ходки всё сложилось не так уж плохо. Зак открывает глаза. Смотрит в тёмный потолок, не сразу осознав, где находится. Тяжёлая тёплая голова лежит на груди. Йен?.. На зоне… на одних нарах? Чёрт, нет. Кейт. Зак поворачивает голову, видит в льющемся в незашторенное окно слабом лунном свете лицо Йена, и на какую-то секунду в голове всё окончательно смешивается. Кейт… Йен… Микки… свет луны — всё равно как свет ламп из коридора, на ночь их приглушают, но никогда не выключают… вот-вот раздадутся тяжёлые шаги охраны и, может, в окошко на двери посветят фонариком… Или не посветят. Ему ведь уже давно не двадцать… теперь у него всё на мази… Кто-то негромко вздыхает во сне. Кейт? Йен? Микки? Какого хуя вообще они все вчетвером вповалку на одной кровати? И про Фальконе — приснилось же. Так ясно, будто не двадцать лет назад было. Немудрено, что со сна все мысли перепутались. Зак вглядывается в едва различимые лица, просыпается окончательно и усмехается в темноте. Бля, да не оттого он такой закумаренный, что дон Винченцо приснился… дай ему тот, что наверху, долгих лет жизни, небось и по сей день своей «семьёй» заправляет. Просто у них сегодня — вчера — свадьба была. У них с Кейт и у Йена с Микки. Зак картинно покружил Кейт, когда их объявили мужем и женой, — ну, вроде ж так полагается. Кейт счастливо хохотала — похоже, того и хотела. Микки выглядел малость не в своей тарелке, но Зак уже был в курсах насчёт того, как в первый раз отец заставил его на шлюхе жениться, поэтому не удивлялся. «С рыжиком-то наш чёрный кошак точно рад в брак вступить». Потом… потом они, само собой, выпили. В честь двойной свадьбы. Раскурили пару косячков. И — что? Перетрахались все вместе на одной кровати? Бля, почти нихуя не помнится. Трахались точно. Зак трахал Кейт — ну, первая ж брачная ночь… бля, неужто в то самое время, как на этой же кровати трахались Микки и Йен? А потом — не трахнул ли он и рыжика с чернышкой, когда уснула Кейт? Или кого-то одного из них? Микки и Йен Кейт точно не трахали. Такие, как они, на бабу залезут разве что на необитаемом острове. Где баба есть, а мужиков — ни одного. Хотя если бы и трахнули… «Похуй. У нас свадьба. У нас всех». Зак поудобнее устраивает голову на подушке и снова проваливается в сон.***
— Шлюшонок?.. Ты там как? Зак открывает дверь в комнату и видит Йена. Тот полулежит, опираясь на локти, на широком матрасе, брошенном прямо на пол; ноги бесстыдно раскинуты, голубая рубашка с металлическим отливом распахнута и едва болтается на плечах, открывая тронутое рыжим пухом тело. — Хорошо, — Йен улыбается, щурится в ярких лучах утреннего солнца, льющихся в окно, смотрит на Зака из-под полуопущенных рыжих ресниц. — Когда вы с Микки за мной присматриваете, у меня всегда всё хорошо. Салон они всё-таки открыли — как и закусочную. Микки по-прежнему недоволен, что Йен, помогающий Кейт в закусочной, иногда «берёт смену» и в салоне, но, к счастью, это случается нечасто. Должно быть, тогда, когда обостряется биполярка — и, возможно, и правда лучше так, чем глушить себя двойной дозой таблеток или натворить делов вроде тех, о которых рассказывал Микки. Ну, примет нескольких мужиков за ночь. А может, и только одного — по-разному на него находит. И принимает обычно постоянных клиентов, проверенных. Зак с Микки хорошо за этим следят. Апельсиновая звёздочка. Звезда салона. Сука, реально ж так получилось… Зак успокаивает Микки — но и сам до сих пор чувствует себя виноватым. Если б он сразу забрал шлюшонка в тюряге на постоянку — может, теперь его не тянуло бы время от времени на проституцию?.. А может, и всё равно бы тянуло. И в любом случае — что ж поделаешь, если не сразу к рыжику сердцем прикипел. И когда он смотрит так, как сейчас, — вытраханный другими, но тянущийся к тебе… ох ты ж блядь. Проститут ёбаный… Вот всё равно в нём шлюханское сидит. Как ни крути. И штырит от него — любого. — Шлюха ты рыжая… иди сюда… — Зак дёргает Йена за плечо, ставит раком, так и не сняв болтающуюся на плечах рубашку, сам опускается на колени сзади, грубо лапает бёдра и ягодицы. — Уже растрахан, да? Можно даже не готовить? В последнее время он с Йеном гораздо нежнее, чем по первости в Бекмане, но в такие дни, как сегодня, рыжик любит чуть погрубее. Зак его уже хорошо изучил — всё равно как зачитанную до дыр книжку из тюремной библиотечки. Йен охает, послушно становится на четвереньки, чувствуя, как к паху приливает желание, прогибает спину. Солнечные лучи наискось падают на его тело. Нежное тепло и грубоватые, жадные ласки Зака. — Ага, можно… — он и правда ещё открыт, после последнего клиента прошло совсем немного времени, не больше часа. Хочется, чтобы Зак был позже, завершил «смену» на сегодня, чтобы кожа и нутро запомнили его последним. — Хорошо… пиздец тебя хочется… неохота долго возиться… — Зак расстёгивает ширинку, высвобождает член, так и не раздевшись, притирается к горячей ложбинке между ягодицами Йена, жадно оглаживает широкими ладонями призывно прогнувшуюся спину, стройные бёдра. Кожа рыжего шлюшонка влажная — может, после чьей-то кончи не до конца обтёрся, хоть трахают его и с резинкой, но на спину спустить могли… Похуй, Зак им никогда и ни после кого не брезговал. — Иди сюда… ты всегда любил, когда я тебя последним запечатывал… — он крепко берёт Йена за бёдра, прижимается головкой члена к чуть приоткрытому отверстию и резко толкается сразу на всю длину. — Сука ж ты… правда не закрылся ещё… а всё равно узкий, для меня всегда узкий… Йен поводит бёдрами, пытается сам притереться к паху Зака. У того, как всегда, крепко стоит, и от его возбуждения собственный член Галлагера вздрагивает. — Любил… — он протяжно стонет, когда Коннор натягивает его сразу до упора, но это то, что нужно, Зак знает не хуже самого Йена. — Узкий, потому что ты большущий… — Галлагер хрипловато смеётся, за ночь он успел выкурить пару косячков, и наркота ещё не совсем выветрилась из организма. — Люблю, когда ты так, весь во мне… — он сжимает Коннора в себе, и тот шипит сквозь зубы, когда мышцы Йена туже обхватывают член. — Любишь, ага… и я в тебе пиздец люблю… — Зак с нажимом проводит ладонью по вздрагивающей спине, задирая так и не снятую рубашку, сильнее проминает поясницу. — Ну, поехали… чтоб меня помнил, не других… сучка моя сладкая… — он снова кладёт руки Йену на бёдра и начинает двигаться, резко и размашисто, с каждым толчком вгоняя член на всю длину и снова выскальзывая почти полностью. — Знаешь ведь, что разъебу так, как другие не разъёбывают… и любишь, чтоб я твою смену заканчивал… я или Микки… — Зак наклоняется, широко лижет мокрый от пота загривок Йена и смыкает на нём зубы — метит, кусая за холку. — Люблю, да… Когда вы… За-а-ак… бля… — Йен стонет в голос, сильнее упираясь руками в пол, прогнувшись под напором Коннора. Поворачивает голову вбок, пытаясь поймать поцелуй. — Никто так, как ты… — и правда, никто. Йену это нужно. Чтоб после всех трахнул Зак или Микки, оставили последнее слово, последнее ощущение, последний оргазм. Галлагер громко всхлипывает от удовольствия, отдаваясь Заку всем существом, забывая всех других, кто был сегодня. Как забывал в Бекмане — чёрт, он думал, что больше никогда не захочет снова испытать эти ощущения, а оказывается, они ему нужны… Хорошо, хорошо… И солнце греет голую спину не хуже ладоней Зака, сегодня так солнечно… — Ещё бы, никто… — Зак коротко смеётся, целует Йена, жадно сплетается языками. Похуй, кто его целовал сегодня; похуй, чью кончу глотал. Всё равно у него во рту — его вкус, его сладость. — А ну-ка давай сюда, скидывай всё полностью… — Йен послушно приподнимается, скулит, всё ещё заполненный до предела его членом, и Зак окончательно стаскивает с него рубашку, отбрасывает в сторону. Йен снова падает на руки, солнце золотит теперь уже полностью обнажённую спину и плечи, ярко высвечивает татуху на пояснице — третью из набитых Заком. Клиенты их тоже любят… Коннор кладёт большие ладони на упругие белые ягодицы, вжимает, наверняка оставляя отпечатки, разводит в стороны, помогая себе войти глубже. — Тесный… кто бы ни ебал, а всё равно тесный… — выдыхает он, вонзается в Йена снова и снова — глубоко, резко, каждый раз выходя почти полностью и снова погружаясь по основание, так, что яйца смачно шлёпаются о задницу. Наклоняется, начинает целовать вздрагивающую спину — быстрые сухие поцелуи, мимолётные влажные прикосновения языка. — Всё равно наш… сейчас выебу, снова собой запечатаю… потом, если захочешь, хоть и на руках оттащу… Йен хихикает — должно быть, всё ещё немного обдолбан. Зак широко ведёт бёдрами по кругу — вырывая громкий стон, — и широко лижет его в ухо. — Ещё одну татуху хочешь? — Зак коротко смеётся, и Йен тоже смеётся сквозь стон. — Морковку? Маленькую, на спине? Ты ж у нас морковка рыжая… — Я апельсиновая звёздочка, — бормочет Йен и снова захлёбывается стоном. — И морковка… ваша… Хочу. Морковку — хочу. — Значит, получишь, — обещает Зак и толкается снова. Сладкий рыжий шлюшонок… — Принимай посылочку, — Зак сгружает Йена на кровать рядом с Микки, и тот, в последний раз затянувшись, тушит недокуренную сигарету в пепельнице. — Да давайте спать. Я тоже пойду. Сегодня все ночь не спали. Микки притягивает Йена к себе, целует с готовностью подставленные губы, делясь горьковатым сигаретным вкусом. Он, как и Зак, не особо доволен, что иногда Йен бывает «апельсиновой звёздочкой», но тоже решил, что это, возможно, меньшее из зол. А если бы кто-то из клиентов решился Йена обидеть… что ж, они с Заком с удовольствием посмотрели бы на этого камикадзе. — Я, может, больше и не буду, — сонно бормочет Йен, словно прочитав мысли Микки, и взглядывая сквозь ресницы то на него, то на Зака. — Может… только чтоб вы… «Хорошо бы». Но вслух Микки не говорит ничего — только снова крепко целует Йена и натягивает на них обоих одеяло. Получает поцелуй от Зака, тот треплет уже задрёмывающего на плече Микки Йена по рыжим волосам и выходит из комнаты. А, похуй. Всё равно у них, блядь, идеальная коммуна.