Мой любимый крысёныш

До этого Тому казалось, что он умеет сохранять холодность, гордость и независимость всегда — ведь с профессором Дамблдором это выходило прекрасно! Но тихий и ласковый голос Геллерта умел проникать в самую суть и задевать особые струны его души. Там, где профессор Дамблдор был равнодушным — Гриндевальд был чутким, где Дамблдор забывал о нем — Геллерт был заботлив, где Дамблдор посмеивался над ним — Геллерт оставался серьезен. Что еще могло польстить уязвленному самолюбию подростка? Сыграло на руку Геллерту Гриндевальду еще и то, что в те неспокойные времена порядки в Хогвартсе были еще более свободными, чем сейчас, и пропажу студента-сироты заметили только на вторую неделю после каникул. Геллерт отпираться не стал, сделал вид, что забыл по невнимательности доложить. — Друг мой, ты знаешь, как я рассеян, — невинно улыбнулся он, обнимая Альбуса Дамблдора. Тот замер, ощущая сильную, но мягкую ладонь, обнимающую его талию, гадал, сколько в этом жесте его искренних чувств, и убеждал себя в том, что Геллерт — бездушный манипулятор, который ничего к нему не чувствовал никогда; но по мере того, как ладонь смещалась все ниже у более мягким и чувствительным частям его тела, он высвободился и с легкой укоризной добавил: — Мы все сбились с ног, разыскивая его! Мальчик и так представляет из себя большую проблему... — Так предоставь мне решить её за тебя, — прошептал Геллерт. Тон был мягкий и соблазняющий принять это лёгкое и простое решение. Альбус не был дураком и чуял подвох, вернее, то, что здесь заключена с точки зрения Геллерта некая выгода — но очень уж он устал за это время от выходок юного Тома Реддла, да и потом, сопротивляться решению Геллерта открыто? О нет. На это он не мог пойти никак. Геллерт принял его тревожный взгляд и продолжил успокоительную речь: — Я возьму его в свои помощники. Ученики. — Боюсь, ты подпадёшь под его влияние. Мальчик обаятелен, и многие идут у него на поводу, но... Геллерт бросил ответный взгляд, невинный, и улыбнулся. Улыбка эта говорила: "Ты меня знаешь, Альбус", — и Альбус знал, знал прекрасно. — Строгость, Альбус, строгость. Дисциплина и уединение. Вот ключ к исправлению. Директор школы не был уверен, что Геллерту свойственна именно строгость — скорее это была жестокость, хоть и не откровенная, и он снова вздохнул, в этот раз уже с жалостью к юному Тому Реддлу. — Не сломай его. Новая обезоруживающая улыбка и похлопывание по спине. — Я бережно взращу все его таланты. "Все не надо", — хотел было возразить Альбус, но не решился. Все же видеться с Геллертом ему было тяжко: отчасти оттого, что от него хотелось бежать сломя голову, отчасти оттого, что встречу хотелось продолжить, но в более интимных условиях. Так что он решил не давать себе послаблений и, сославшись на занятость, покинул зал.

***

Издалека застучал шум шагов; успевший задремать Том приподнял голову и вслушался. На пороге возникла полоса света, затем широкая щель, и наконец на фоне этого сияния вырисовалась темная Тень. Геллерт Гриндевальд, его новый наставник. — Идём со мной. Том почувствовал его руку на своей. — Я не согласен быть вашей собственностью. — Ровно настолько, насколько ты сам этого захочешь. Но я надеюсь на твою верность, помни. Том поднялся, быстро оделся — и они вышли. — Держи меня крепче. Геллерт приобнял его за плечи, сперва на отдалении, а потом вдруг прижал очень крепко и Том было хотел вырваться, но не успел. — Что это? Куда мы? — сдавленно пискнул он, а потом почувствовал, как его будто несёт ввысь с непреодолимой стремительной силой, настолько мощной, будто его вытягивало. Секунда, две, и полет был кончен. Он увидел высокие пики гор, зеленые долины, в груди похолодело от высоты, и если бы не рука Геллерта, все ещё крепко прижимавшая его, он бы непременно упал и разбился. Сердце торопливо билось. — Не бойся. Том хотел было гневно вскинуться и хотя бы из вредности возразить, но не смог: перехватило дыхание. Он осматривался кругом, видел величественный пейзаж и вырисовывающуюся на его фоне величественную махину замка, врезавшегося шпилем в небо, и не понимал, где они. — Это замок Нурменгард. "Тут ты проведёшь немало приятного времени... — подумал про себя Геллерт. — Или не очень. Зависит от тебя, мой мальчик". Замок казался одиноким и мрачным в сравнении с Хогвартсом — но Том и не нуждался в парке аттракционов. И потом, как мальчик понял, Нурменгард весь принадлежал одному Гриндевальду; темный маг жил там один вместе со слугами. Ни толпы назойливых тупоумных сверстников, ни шума... Они прошли внутрь. Под сводами было тихо и пустынно, и только к ужину Том смог увидеть всех верных спутников господина: мисс Куинни, мисс Винду, Чупакабру, деву-змею Нагайну и ещё нескольких остальных, которых он называл "мои верные аколиты". После ужина Том поднялся неуверенно, не зная, выделят ли ему здесь спальню. Гриндевальд обернулся, маня за собой, и вскоре они оказались в высоком сводчатом двухсветном помещении, очевидно, личных покоях, совмещённых с библиотекой. Он оглядывал стрельчатые своды и антресоли, задрав голову. Башня стояла на самом обрыве, и высокие окна выходили на бесконечный простор, сейчас, правда, скрытый покровом ночи. — Представляю, какой вид отсюда на пропасть и горы. — У тебя ещё будет возможность им насладиться. — А станете позволять мне входить сюда и любоваться им в любое время? Это было, конечно, немного нагло с его стороны, и Том облизал тонкие алые губы. — Кто знает, мальчик мой, может, я тебя и не выпущу отсюда. Ни тени шутки в этом обещании не было. Том улыбнулся. Этот маг ведь шутит? По спине прошёл холод. — А сейчас я бы хотел тебе кое-что подарить. И Гриндевальд подошёл ему сзади, обнял руками, демонстрируя в них серебристую полоску, не то ожерелье, не то браслет, и протянул ему. Вещица была красивая — змейка, что вилась непрерывно в его ладонях, пытаясь ухватить свой хвост. — Что это? — Твой ошейник. Это стоило предвидеть, хоть Том и напрягся. Но разве этот человек не просил от него безоговорочной верности? Но змейка, плоская и широкая, не была похожа на ошейник, и это было приятно. — А замок? Как он закрывается? — Обещание... Всего лишь одно. В знак твоей верности мне. — Обещаю служить тебе верно, папочка. — Не кривляйся. Скажи серьёзно. — Клянусь, — сказал Том строго и уверенно. — Так лучше. Но Том принёс эту клятву, заранее надеясь, что сможет уговорить её на парселтанге отпереть замок. Змеи всегда слушались его. Но, похоже, этот маг обладал даром читать мысли, поскольку вдруг перехватил его руку и поднял лицо к себе, взяв за подбородок. — Это — не шутка, мальчик. Будь мне верен или не будь со мной вовсе. Отпустить тебя? Можешь возвращаться в школу к одногруппникам и карамелькам? Гриндевальд оттолкнул его, Том отскочил в бешенстве; в глазах его загорелся алый огонёк, свидетельство великого дара, по мнению Тёмного мага. — Я вам не мальчик! — возразил он запальчиво. — Мальчик, — точно дразня, продолжил Гриндевальд. — Красивый, умный и очень талантливый. Но ты вырастешь, и я научу тебя всему, что сам знаю. Читать мысли. Владеть сердцами. И даже победить смерть. Том смотрел на него с горящими ярко глазами. — Я буду вам благодарен, господин Гриндевальд. — Зови меня Геллерт. И Гриндевальд надавил на его плечи, и Том сам встал на колени, точно раскаялся, точно был заворожён этими обещаниями. Он припал губами к его руке, целуя ее в жесте искреннего преклонения. А наставник Геллерт любовался им сверху, отводил темный локон волос ему за ухо, а потом двумя пальцами осторожно надавил ему на нижнюю губу, просовывая их во влажное тепло рта, и юный Том Реддл бережно облизал их. — С-сэр? — спросил он прерывающимся голосом, когда тот отнял руку. — Хотел проверить, не укусишь ли, — отшутился Геллерт. — Идём спать.

***

Спальня Тома, как ученика, располагалась тут же, смежно со спальней нового его господина, и рядом с лабораторией, что было весьма удобно для проведения всяческих опытов и приготовления зелий, которые надо варить по трое суток подряд. Надо ли говорить, как скоро это послушание и затворничество ему наскучило? В Хогвартсе Том вымещал свой дурной характер на сверстниках, но тут и поцапаться было не с кем: мисс Куинни казалась ему не от мира сего, и потом, тоже могла залезть в голову — этого он боялся, мисс Винда знала столько боевых заклятий, что перечить ей тоже было весьма рискованно. Но по-настоящему он разозлил Геллерта, когда сбежал на пару недель, а потом явился с невинным видом, точно ничего не произошло. В этот вечер Геллерт заявился к нему с плёткой и отхлестал так, что Том ещё с неделю не мог спать на спине и сидеть (к счастью, он все равно не любил ни того, ни другого). Том не злился. Он был рад уже тому, что его не прогнали прочь. Мало-помалу непослушание сменилось скукой и тоской, и стены замка Нурменгард казались ему тюрьмой, хоть не было здесь ни решёток, ни надсмотрщиков, ни засовов. Он скучал по единственному свежему ветру здесь — Геллерту Гриндевальду, который покидал Нурменгард часто, задавая кучу работы и вновь пропадая надолго, и, поскольку подходила пора весны и любви, Том откровенно страдал. Его платонической любовью стал, как сказано было, Геллерт, более приземлённой, но тоже безответной, — Нагайна, и он грустил, тосковал и чах. Однажды, лёжа у себя, он смотрел на звёзды и обнимал себя, мечтая, чтобы Геллерт прекратил злиться — или и впрямь из строгого отца превратился в доброго; увы, количество допущенных им в последнее время промахов позволяло надеяться на очередную порку, не на ласку. — Подойди, — раздался негромкий голос. Том подошёл, устроившись на ковре у постели Геллерта. Положил голову на ее край. — Мне передали, ты вновь ничего не ел. Что с тобой? Том упрямом молчал. Глаза кололо от слез, в горле стало сухо от невысказанный упрёков, но он сдерживался. Что он мог сказать? "Ты обещал быть добрым, а сам холоден?" "Обещал стать мне отцом, а сам отталкиваешь?" Геллерт всмотрелся в тёмные глаза и, похоже, все понял. Догадка поразила его прежде всего своей простотой, тем, как он сам не понял, что терзает Тома. — Иди сюда. Том влез и лег рядом. — Ох, какой ты высокий. Совсем почти взрослый. Нежность грела, и Том быстро погрузился в полудрему, тем более, что эта постель была куда шире и мягче его собственной. Утро было приятным, не считая извечного утреннего эффекта в виде приподнятого холмика одеяла. Он хотел выскользнуть из кровати или хотя бы перевернуться на живот, но Геллерт цепко поймал его. — Куда ты? Том извивался, пытаясь скрыть смущение. — Что там у тебя? А потом рука Геллерта наткнулась на холмик в его промежности. Он не стал ругать его ни грязным, ни развратным, как делал бывало смотритель Филч. Наоборот, улыбнулся и пробурчал довольно: — Как мило. Становишься взрослым. У тебя появляются собственные желания. Рука уверенно ласкала его, большой палец дразнил чувствительную кожу на головке. — Прошу вас, сэр. Том зажмурился, после чего сам невольно двинул бёдрами, выгибаясь навстречу, — Геллерт не дал ему дёрнуться слишком сильно. Движения его руки, плавные и размеренные, до того кружили голову, что он лежал, откинувшись на подушки, и часто и тяжело дышал, даже не замечая, как один из пальцев соскальзывает периодически в ложбинку между ягодицами, дотрагиваясь до сжавшегося сфинктера. А когда он кончил, излившись себе на живот и Геллерта на ладонь, всхлипнув "Простите, господин", то понял, что его дразнят уже двумя пальцами. По телу проходила волна удовлетворения, расслабившая его и лишившая сил протестовать против этого возмутительно и слегка болезненного действия. Сил не нашлось и потом. Том всхлипнул. — Что случилось? Тебе больно? — Д-да, немного, — хрипло выдохнул Том. — Потерпи. Сейчас станет лучше... И пальцы нажали вверх, надавливая чувствительную точку, так что Том чуть не вскрикнул от тянущей боли и, как ни странно, удовольствия. Нажатия не прекращались. Больше того, Геллерт перевернул его бережно на живот и продолжил. Череда лёгких нажиманий, задетый вновь чувствительный бугорок, и Том готов был умолять его продолжить. Даже сам вгибался, раздвигая бёдра шире, и лишь иногда вздрагивал, сжимаясь. Пальцы то проникали глубже, то дразнили складочки вокруг сфинктера, и Том постанывал, выгибаясь, пока не кончил прямо под себя, чуть привстав. — Геллерт, — простонал он. — Нет, нет, мой мальчик. Ты не готов принять меня. Не время.