Мой любимый крысёныш

Том сам удивлялся себе и осознанному вдруг нежеланию возвращаться в школу. Нурменгард вмиг перестал казаться ему постылой тюрьмой и предстал в выгодном свете в сравнении с Хогвартсом; да, порядки в школе были либеральнее, позволяя ему под приятной безнадзорностью увлекать однокурсников своими способностями, но здесь он словно вступил в мир взрослых, серьезных игр, и руку ему протягивали не сверстники, а могущественные маги и ведьмы. Естественно, он не захотел вернуться туда, к Альбусу Дамблдору, которого не любил никогда и равнодушно презирал, не считая моментов, когда директор не позволял очередной выходке юного Реддла окончиться катастрофой — тогда он презирал его. Геллерт Гриндевальд тоже мог быть насмешливым, мог быть властным — но равнодушным не оставлял Тома никогда. Он умел открыть перед своим мальчиком захватывающие перспективы. Он умел показать свою любовь, до странного тёплую и непритворную. — Значит, решил не возвращаться? — промурлыкал Геллерт, заставая Тома в своей библиотеке. Вопрос казался риторическим, и Том только дёрнул плечом и не оторвал глаз от гримуаров, которые читал, — знал, что увидит, когда поднимет глаза: господина Гриндевальда с неизменной мягкой улыбкой. — И правильно. Ты давно перерос ее по своим способностям. Нужно лишь, чтобы кто-то старший направил их в верное русло и дал им развиваться дальше. Бережно и внимательно... Само собой, Геллерт подразумевал себя. — Кажется, вы обещали быть достаточно строгим? — хмыкнул Том. — Да, мой хороший. Геллерт вдруг нагнулся, потом присел на корточки напротив. Заглянул в глаза: — Не думай, что твои выходки вроде отлучки на Косую Аллею или в Хогсмид пройдут незамеченными. Я знаю о них. Ты приносил мне клятву верности. Напоминание не понравилось Тому, и он нахмурился снова. — Вы следите за мной? — Я хочу знать обо всем. Обо всех желаниях... Прозвучало это негромким просящим тоном, вкрадчивым. Геллерт, до этого державший руку на плече, плавно скользнул ею вниз, точно тёмный маг хотел ободрить его и напомнить о большей интимности их отношений. Том смотрел в ответ, точно не понимая, о чем идет речь, хотя и догадывался. А потом вдруг поднялся и прижался в ответ, побеждая собственный страх и постоянную мрачную отстраненность, — прижался крепко, чуть не вешаясь на шею. — Помню, вы обещали стать мне добрым господином. Почти отцом. — Обещание в силе. — Правда? Тогда я постараюсь стать послушным. Ладони Гриндевальда легли на его узкую талию, обхватили теплым полукольцом, спустились чуть ниже. Том положил голову ему на плечо. Он явно не привык к такому, но сейчас стал послушен, как прирученное животное, и это захватывало дух. Он пока что всего лишь гладил его по спине — но это было куда ближе, куда сильнее проникнуто нежностью, чем первые их объятия. Том совершенно млел, расслабившись, висел, перенося весь вес на него, и Геллерт отступил назад, придерживая его, пока не понял, что мальчишка делает это нарочно, желая опрокинуть. Тогда он сделал еще шаг назад и опустился в кресло. Том устроился на его коленях и сейчас глубоко вздыхал, пряча голову у него на плече. темные локоны закрывали его лицо, но всё же можно было заметить проступающий слабый румянец. Он касался его кожи, давно запустив руки под рубашку; кажется, Том не видел особой потребности снимать её, но Геллерту хотелось не только касаться украдкой кожи, но видеть ее и видеть, как он дышит, как взволнованно бьётся сердце, и видеть красивый стройный торс с широкими плечами и узкой талией, и дотрагиваться до сосков, проводя по ним подушечками пальцев и нажимая, чтобы они поднялись и теперь явно проглядывали под тонкой тканью белья, которое, впрочем, всё равно вскоре было сброшено. Он мог изучать его вечность, но Том явно хотел продолжения и сам перехватил его ладонь, не давая бесцельно гладить живот и бедра, а прямо направив ее к собственному паху. — Ах, мой славный, — прошептал он, полузадыхаясь от восторга. Геллерт не думал, что что-то может тронуть его, и, наверное, врал себе: он был впечатлителен и обладал достаточно увлекающимся и страстным характером, чтобы проникнуться восторгом перед чувствами своего драгоценного мальчика. — Не играй со зверем. — Но я хочу этого, — упрямо возразил он. — Это может быть опасно. Том недоуменно поднял бровь. Он казался более чем успокоенным, расслабленным и счастливым. — Может быть больно, — пояснил Геллерт. — От вас это будет мне в удовольствие. Но Геллерт пообещал себе быть бережным, насколько возможно, раз уж его мальчик решился ему довериться. Его руки уже освободили Тома и от ремня, спуская брюки, и от остального. Он скользнул пальцем в ложбинку, и Том предсказуемо сдался. Но ему нравились движения Геллерта, с которыми тот обхватывал его член, уверенными и неторопливыми движениями заставляя его встать и возбудиться ещё сильнее, и поэтому он не стал возражать против этой "проверки". Геллерт потянулся за палочкой, негромко сказал "Акцио", — и Том, уже удобно устроившись под ним, полуобернулся: — Что это? — Не волнуйся, — он вернул его на место. — Считай это частью приятного массажа. Том, может быть, и напрягся, но по крайней мере не возражал и даже сам хотел этого, откровенно направляя руки и прося двигаться все быстрее; его поминутно приходилось успокаивать и убеждать, что растянутое во времени удовольствие ничем не хуже скомканного и быстрого, такого, какой он хочет получить. — Тшш, не торопись. Том упрямо сжался, чувствуя, как кончики пальцев Геллерта кружат вокруг его ануса, и не хотел расслабляться. Смазанные какой-то сладковато пахнущей тёплой стекавшей парой густых капель вниз субстанцией, они долго разминали сжавшийся сфинктер, и проникли внутрь, чуть глубже, чем Том рассчитывал. Он вздрогнул, слыша новую порцию убеждающих слов, тихого шепота и просьб расслабиться. Но это все же было больно и достаточно неприятно, и он силился вытолкнуть их, — а потом вдруг почувствовал, как Геллерт нажимает ими вниз изнутри, и боль смешалась со странным тянущим возбуждением, которое уже никак нельзя было отнести к разряду неудовольствий. Он негромко простонал. Одновременно с этим Геллерт продолжал умело перехватывать его член у основания, не давая кончить раньше времени, и помогая не потерять желание; дразнил головку, чувствительную и потемневшую от прилившей крови, подушечкой пальца, гладил мошонку и нажимал на чувствительное местечко за ней, снова соскальзывая пальцами к анусу. Том уже позволял впустить в себя три, подготавливая к большему. Тянущее ощущение болезненного напряжения перемежалось с удовольствием каждый раз, когда его господин нажимал изнутри на простату, стимулируя её, доводя до максимума наслаждения, и в один из таких мигов Том сдался. Он почувствовал, что выплескивается себе на живот и Геллерту на ладонь, ахнул и прошептал, будто извиняясь: — Я кончаю, — по телу его прошла тёплая волна, в глазах потемнело, и он расслабленно откинулся на кресло, не помня ничего и ничего не чувствуя, кроме этого унёсшего его далеко отсюда удовольствия. Он будто сквозь пелену ощутил, как Геллерт удерживает его, нажимает на плечи, придвигаясь; он был достаточно проницательным, чтобы догадаться, к чему его готовит господин, но расслабленность не давала сопротивляться; а потом он ощутил, как тот медленно, растягивая до боли, входит в него. На глазах выступили слезы, но он терпел, давая получить ему удовольствие. Геллерт не давал инстинктивно отдернуться, погрузился в него полностью. Он продвигался вперёд не одним движением, а чередой постепенных толчков. Том вздохнул, пытаясь расслабиться, и чуть не взвизгнул, когда член тоже проехался по его чувствительному бугорку. Старший маг улыбнулся неуемности мальчишки и тому, как тот норовил выгнуться под ним, выбирая нужный угол, и не отказывал ему в этом удовольствии.Каждый раз он входил, как ему казалось, до самого предела, с усилием, но всё-таки приятное возбуждение от узости мальчика перекрывало и опасения, что ему будет больно, и собственный дискомфорт. Сам он не хотел брать его долго и мучительно, опасаясь, что первый раз будет слишком болезнен, и поэтому позволил себе кончить сразу, за несколько протяжных и глубоких толчков.

***

Он любовался на успокоенно лежавшего на его груди Тома и рассеянно гладил его, а потом поднялся и накрыл его, а затем ушёл. Геллерт был достаточно проницателен для того, чтобы понимать, что любовь и преданность Тома не будут вечны. Он даже наслаждался его испугом, предсказывая: — Однажды ты восстанешь против меня, дитя мое, и убьешь меня... Он напоказ грустно вздыхал. Том с юношеским бессердечием смеялся, говорил, что так оно и будет, но всё же хмурил тонкие темные брови, размышляя, как и отчего может сложиться, что ему понадобится убить господина? Ответ был очевиден — власть и могущество, но избранный Гриндевальдом способ тайно править миром и возродить былое могущество магов над людьми не казались ему идеальными. Том не хотел очаровывать многих и с сожалением думал, что ему не хватает тонкости для этого — он считал себя умеющим очаровать и завлечь при личном контакте, но вести за собой всех не хотел и не умел. Мысль о том, что господин может всего лишь использовать, обещая для вида разделить с ним власть, пока что, на счастье, в голову ему не приходила, хотя, надо думать, тогда он бы восстал против Геллерта, хотя и не преуспел бы в этом. Да он и не мог пока этого сделать — клятва! Но эти мысли, неопределенные и быстро ускользающие, были пока лишь призраки отдаленного будущего.