маяки и скалы

Арсений целует его так, будто это последний раз, целует чуть ли не до ебучих слёз нежно и трепетно, и от одного только поцелуя у Антона сносит крышу сильнее, чем от любой хуйни, что он пихал в себя, когда ему не было и двадцатника. Он уже взрослый мальчик и совсем, наверное, не глупый. Не допускает у себя зависимостей ни от чего — курит и выпивает очень редко, бросил принимать и запретил себе привязываться. Запрещал. Не допускал. Антон осознаёт это резко, и его будто окатывают ледяной водой с головы до ног. Он не вздрагивает и не отшатывается, только замирает на миг, и снова внешне полностью расслабляется, запуская руку в мягкие волосы, перебирая их и проводя невесомо по шее кончиками пальцев. Всё в порядке. Всё… Хорошо. Он пытается убедить себя в этом только чтобы не заставлять волноваться Попова, который читает его, как открытую книгу. Шастун осознаёт, насколько он слаб сейчас, и от этой мысли хочется блевать. Он не маленькая школьница, которая может влюбиться в едва знакомого парня по уши, и даже не мелкий парень, готовый горы свернуть ради возлюбленной. Какой из Антона вообще рыцарь? Да и Арсений, честно говоря, вовсе не похож на даму сердца, ради которой нужно совершать подвиги и убивать драконов. …Но он завораживает. Антон касается губами бледной шеи, слабо прикусывая тонкую кожу, и мужчина издаёт тихий вздох, запрокидывая голову и приоткрывая тонкие губы. Брюнета хочется оберегать, защищать от всего, что может с ним случиться, пока он рядом с Антоном. Рядом с Антоном быть нельзя, это непостоянство, это вечный риск, это, блять, опасность в чистом виде — кто в здравом уме захочет быть с ним? Он думает, что, стоит Арсению узнать, он уйдёт. И так будет лучше для них обоих. Это будет безопаснее для Арсения. Это уберёт единственную слабость Антона из его жизни и он снова сможет трезво мыслить. Снова обретёт чистый разум, не замутнённый взглядом пронзительно-голубых глаз. …Но так вышло, что Антон эгоист, и он не хочет отпускать единственное, что ему дорого, ловя тихий стон губами и пытаясь полностью отречься от всего, о чём ему, вообще-то, нужно думать сейчас. Всё подождёт. Этот момент, отпечатывающийся клеймом в его памяти, сейчас для него важнее.

***

А эгоизм — не лучшее качество, когда ты отвечаешь за тысячи, блять, людей, и любая твоя ошибка может привести к полнейшему провалу. Провалу и погубленной не одной и даже не паре жизней. Он злится на себя, злится на обстоятельства, какая-то его часть (он глушит её изо всех сил) злится даже на Арсения, который, блять, вообще не причастен ко всему этому дерьму, что происходит исключительно по шастовской же вине. Мужчина сжимает пистолет в руке так крепко, что, кажется, отпечатки каждого угла останутся на ладонях синяками. По сути — похуй. Пляшем, блять, дальше. Он глухо рычит (неосознанно и крайне тупо, когда ты прячешься, но за последнее время, он, кажется, все мозги проебал). (так говорит Док, а Док — один из немногих людей, чьему мнению Шастун по-настоящему доверяет) (эти мысли не кстати, но и не мешают целиться) Один выстрел и тело падает на бетонный пол, забрызгивая кровью обшарпанные стены без обоев. Он облегчённо выдыхает, мысленно прикидывая, сколько ещё чужих могло остаться в этих стенах.

***

— У тебя, блять, все мозги в головку ушли из головы? — Док снова злится. Не меньше, чем сам Антон на себя. — Ты хоть понимаешь, какой это грандиозный, блять, проёб? Нас пытались уложить в нашем же, сука, месте! — его обычно спокойный голос срывается на рык. По нему совершенно отчётливо видно, что он едва держится, чтобы не дать собственному боссу прямо по лицу со всей силы. Или не только по лицу. — Я понимаю, — голос звучит приглушённо, но в нём нет ни капли вины, — А ещё я понимаю, что если они это сделали, то они знали, откуда и как брать информацию. И знали, что нужно действовать именно сейчас. — И благодаря тебе у них, блять, вышло! Док резко выдыхает едкий дым чуть ли не прямо в лицо Шастуну и, кажется, пытается успокоиться, слабо хмурясь и нервным жестом поправляя очки. — Я не собираюсь перед тобой сейчас оправдываться, — главарь затягивается как можно глубже, прикрывая глаза, — Но я понимаю, что действительно очень сильно проебался. И надеюсь на твою помощь в поиске их предполагаемого источника. Он снова открывает глаза, внимательно глядя на… Друга? Друзей здесь быть не должно. Это ещё одна слабость. Но он уже допустил такую, что его хоть лепи пластилином. Он внимательно смотрит на коллегу, отводящего взгляд и крутящего в пальцах желтоватый фильтр почти докуренной до конца сигареты. — Можно попробовать узнать у Паши, но не факт, что он выдаст. Или же запросит не меньше, чем стоят все наши почки вместе взятые, — он невесело усмехается, — Хотя он, вроде как, неплохо к тебе относится. Можешь попробовать. Но платы не жалей, сам знаешь. Антону хочется сказать «спасибо», но, пока они здесь, пока они — это они, любая благодарность — лишь пустой звук. Он тушит бычок о стену и легко хлопает коллегу по плечу, направляясь к машине. Он снова не вернётся домой и снова не будет выходить на связь. Столько, сколько нужно. Это привычно и всем так будет безопаснее. Только почему-то при мысли об этом внутри что-то скребётся. Что-то, что он пытается затушить и убить на корню. Жаль только, что опоздал.

***

— Привет, я… Ты уже третий день не берёшь трубку и дома тебя нет. Что-то случилось? На твоей работе сказали, что ты в отпуске, и… Наверное, ты и не обязан был меня предупреждать, но я, ну… Скучаю, кажется. Извини за всё это. Может, встретимся на выходных? В субботу, например. Если ты вообще это прослушаешь… И если тебе это нужно. В пять вечера. В твоём кафе. Идёт? Можешь не приходить, я… Я буду ждать. Я надеюсь, что ты придёшь.