А после смерти нас ждёт санаторий

Гигант оказался дружелюбным американцем по имени Карл Кости. Являлся инженером в одной яблочной канторе. Детей, жены не имел, впрочем как и других возможных родственников. С появление в компании Карла, тяжелая атмосфера быстро развеялась. Он тоже любил поговорить, но, в отличие от Ольги, на уши своей болтовней не давил. Говорить с ним было одно удовольствие. Он ненавязчиво узнавал все обо всех и так же ненавязчиво рассказывал о себе. Так выяснилось, что у Антона очень большая семья: три младших брата и сестра, старший брат и сестра, также дядя, три бабушки и родители. Ольга не любит ананасы, перец и хурму. Юра проболтался, что не переносит горох, но это все, что из него удалось вытянуть. Кости также пытался разболтать и Калму, но не попав под тотальный игнор, отступил от этой идеи. Так продолжалось минут сорок. Толпа шла уже по окраинам города в не самом благоприятном районе. Все чаще попадались свои дома, ограждённые ветхими заборами. К одному такому и подвела их девушка. Открыв скрипучую калитку, они вошли во двор, остановившись возле собачьей будки. Впрочем, следов собаки там не наблюдалось, как и любой другой живности. Едва все перевели дыхание от быстрого шага провожатой, как старая дверь с громким стуком растворилась, и из нее вылетело тело. Следом за ним, на порог вышел обросший мужчина в летах. Сплюнув на пол, он громко крикнул: «Посиди в будке и подумай над своим поведением, отродье! Я тебя растил все эти четыре года, хотя мог просто бросить в могилу к матери! И это твоя благодарность!?» Ребенок заполз в будку и оттуда злобно прошипел, не рассчитывая, что его услышат: «Вонючий старикашка, какая может быть благодарность, когда ты обращаешься со мной, как вшивой собакой. Тебя закопать надо было, а не мать» Однако старик услышал. Его лицо покраснело, глаза налились кровью, челюсть перекосило от ярости. Он тяжелой поступью направился к будке. За волосы вытащив из нее ребенка, он с силой вдавил его лицо в пол. Потом снова поднял, и снова вдавил. Так продолжалось некоторое время. Устав, он выпрямился и начал ногами пинать ребенка в живот. Наконец закончив, он удалился, ворча, что только руки об него запачкал. Ребенок не вставал и признаков жизни вообще не подавал. Мгновение спустя радом с бездыханным телом появилась и его душа. Ребенок смотрел на себя, и не мог понять. А после разревелся. Калма не выдержав этого звука, ушла в дом искать его документы, а другим бросила: «Успокойте его пока.» Все были в шоке. Если со взрослым человеком еще можно было поговорить, то ребенку что-либо объяснить будет сложно. Хотя бы потому, что они сами ничего не понимали. Юра не мог смотреть на смерть ребенка от руки собственного отца. Он прекрасно помнил, что сам избежал подобной участи только благодаря защите матери. Если бы не оно, он бы тоже тогда стоял над своим телом и громко плакал. Рыдал, размазывая сопли-слезы по лицу. Тогда его единственным лучом света была мама. Она всегда обнимала его со спины и нежно шептала, что когда-нибудь это прекратиться. «Когда-нибудь мы его победим». Это было его якорем. То, что его заставляло сопротивляться и цепляться за жизнь изо всех сил. Он выиграл эту борьбу. Но он был не один. Этот ребенок был один. Не слыша и не видя ничего вокруг, он сделал шаг к этому ребенку. Ничего не существовало, кроме него самого и ребенка. Юра не любил детей, потому что они слабые. Потому что сам был тогда слаб. Он опустился на колени и обнял ребенка, прижав его к своей груди. Поглаживая ребенка по спине, он шептал то, что когда-то шептала ему мать. «Все хорошо. Все закончилось. Больше никто не тронет тебя, обещаю. Больше никто не причинит тебе боль» Ребенок схватился за его толстовку и зарыдал громче. Дите проплакало так недолго. Устав, он упал на колени, все также держась за толстовку, да так и уснул, уткнувшись лицом в изгиб шеи юноши. Юрий поднял ребенка на руки и, наконец, встал с колен. Все взгляды снова устремились на него. Парень снова почувствовал себя неловко. Кончики его ушей пылали ярче чем сигнальная ракета. Благо, что ночь и этого не видно. Только Антон открыл рот, чтобы что-то сказать, как дверь вновь распахнулась, и оттуда вывалилось пьяное тело, а вслед за ним и Калма. Тело нетвердой походкой подобралось к мертвому ребенку, взгляд Юры метал молнии. Он презирал таких людей. Вся компания смотрела на него, как на отброса. Кто еще спрашивается «отродье» после этого? Калма, проигнорировав тело, направилась прямиком к группе. Они тихо шли все дальше из города, когда дите пришло в себя. Ребенок молча открыл глаза и смотрел на Ольгу, что шла позади. Женщина тревожно спросила в порядке ли ребенок, на что тот выдал: «Я голодная». Все растерялись. Еды ни у кого с собой не было. Все думали, что они вернуться домой и поедят там. Кто ж знал? Юрий, однако, не растерялся. «Посмотрите, у меня в портфеле должны быть батончики. …Что?» Все снова смотрели на него. Но в этот раз как-то жалостно. Что такого, что он носит с собой батончики?? - Юрочка, милый, тебя дома не кормят, что ли? - Воскликнула Ольга. – То-то худой такой! - Юра, ты настоящий мужик – положив на его плечо свою большую руки, сказал Карл. -Что…? – Юра растерянно смотрела то на Ольгу, то на Карла, и решительно не понимал, что у них вызвало такую реакцию. Только Городецких, решивший, что эта тема может быть больной для Юры, молча достал шоколадный батончик девочке. - Как тебя зовут? – Спросил Городецких Антон. - Женя. Спасибо, дядя, давший мне шоколадку. - Зови меня – геге[1]. – Сказал Юра, явно пере общавшийся с китайцами. - Хорошо, геге! На этом диалог был закончен, все ломали голову, что же это «геге» значит. И только Женя с Юрием думали о другом.