рэп между твоих губ

Чжунэ пишет ему всего раз. Только Ханбин заходит домой, опущенный практически на дно этой ночью, он пишет ему. И очень бы хотелось верить, что Чжунэ снова слишком похож на себя, но это треклятущее «как дошёл?» сквозит отчаянием намного больше, чем флиртом. Ханбин не знает, чем руководствуется, но вот он здесь. Эта дверь будто отделяет не аудиторию и коридор, а их — только их одних. Чтобы Чжунэ не так паршиво было смотреть ему в глаза. Верить в это получается намного больше, чем во что-то другое. Он прекрасно знает, что может простоять так целый перерыв и даже больше, и поэтому останавливает подлетающую к аудитории Сухён. — Ты можешь позвать сюда Чжунэ? — она непонимающе склоняет голову на бок, но слабо кивает, забыв или не посчитав нужным спросить зачем. — Только не говори, кто это. «А то он точно не придёт», почти слетает с губ. Чжунэ выглядит как всегда, и это его даже радует. Ровно до того момента, пока он не открывает дверь с сияющей улыбкой, (адресованной совсем не ему), сползающей, когда он замечает у окна его. Возможно, ради приличия он не опускает уголки губ. Ханбину совсем нечего сказать. Он чувствует, как осознание собственной вины колет под рёбрами, будто стремится распороть. Он понимает, что пришёл к нему не загладить эту самую вину, и это добивает его. Но он привык держаться за воздух, когда за остальное уже невозможно. — Хорошо выглядишь, — он даже не в состоянии выдавить из себя привет. — А ты нет, — Чжунэ облокачивается о стену и сменяет взгляд. Он не любит быть жертвой. — Что, всю ночь не спал? «Маялся мыслями», не отвечает Ханбин. «Но не о тебе». — Просто… не выспался. Чжунэ поджимает губы. Он не хочет знать причины. Ханбину кажется, что сейчас он провалится под землю. И это было бы намного лучше этой пытки, но он прописал её себе сам. — Слушай, я, — он вспарывает себе глотку сам. — Я знаю, что вчера получилось не очень. Я знаю, что я виноват. — Хорошо, что знаешь, — останавливает его Чжунэ. — Мне что от этого? Чжунэ есть за что держаться — за себя самого. У Ханбина даже этого нет. — Прости меня. Давай попробуем снова? Какая лживая от начала и до конца фраза. Возможно, именно это Чжунэ читает в его потускневших зрачках, прежде чем устало усмехнуться. Устало не от двух прошедших пар и трёх последующих, устало — потому что желания, как и сил, бороться за собственную маску больше нет. Ханбин ничего не видит в нём. Потому что не хочет. Потому что Чжунэ не позволяет. (А так бы с лёгкостью прочитал). Чжунэ поворачивается к нему спиной, за это мгновение сердце Ханбин совершает один сильный кульбит. И даже не видя этого, Чжунэ ощущает, что больше не может изводить ни себя, ни его. — Ладно, — оглядываясь через плечо. — Я дам тебе ещё один шанс. Или вернее, я дам себе ещё один шанс, но Чжунэ не привык так сразу говорить правду. Так странно: скомкано, сжато, выброшено под парту как ненужный мусор; взято ими же так быстро и глупо. Будто они действительно друг в друга влюблены. Когда Ханбин думает о влюблённости, он вспоминает весну. Ласкающую прохладой по губам, тёплым майским дождём, обхватывающим дрожащие плечи, ветер, проезжающий по коже словно самый тонкий шёлк. Что такое влюблённость? Это весна. От сорок пятой аудитории до его — полкампуса. За это время он успевает разглядеть за окном промозглую, иногда коварную и пугающую своим сквозящим отчаянием осень. Ханбин всегда был склонен к преувеличениям. И, возможно, это его и погубит. Хотя это может и сильно повлиять на его жизнь. На такого рода особенность можно спихнуть практически всё что угодно. Например, идти на второе свидание с одним и тем же человеком снова в клуб. Это ли не преувеличение? Своих возможностей, своей судьбы, своих чувств — без разницы. Ханбин уверен, что дело здесь совсем не в преувеличении, потому что ни чувств, ни возможностей, ни веры в судьбу у него нет. Только надежда. По юности скупая, по мировоззрению тёплая. Но есть. Чжунэ смотрит на него с подозрением. Наверняка это самая безобидная реакция из всех, что у него есть. Ханбин знает, что он не заслуживает этого: он заслуживает много больше. Вот они стоят, замерзшие осенью, над ними — немного жуткая вывеска с названием клуба. Кажется, Чжунэ здесь нравится. Может, он даже забудет о нём и подцепит себе кого-нибудь другого. У Ханбина будет время сдохнуть от отвращения к самому себе. Осень напрягает, окутывает его со всех сторон. Рядом Чжунэ, что никак не облегчает ноши, сквозящая пустотой вывеска «Dye» — тоже. И почему он думал, что дело тут в смерти? Ведь как бы он ни старался, сопоставить Бобби и смерть — практически невозможно. Вот оно. Он бросает взгляд на стоящего рядом Чжунэ. Он в кремовом пальто, руки в карманах, взгляд — в ночь. Будто не отсюда, срисованный из страницы манги, случайно попавший набросок в этюд об ужасах жизни. Вот и пробилось преувеличение. Хотя то, что Ханбин считает себя первым ужасом из всех — не гипербола. — Как ты нашёл это место? — спрашивает Чжунэ, наверное, чтобы не умереть со скуки, пока они стоят в очереди. Ханбин вдыхает ночной воздух, травится осенью. — По краскам. То ли шутка, то ли метафора — неудачная всё равно. Но Чжунэ тем не менее улыбается. В клубе, на удивление, не душно. На удивление, даже приятно быть малозначительной, но всё же частью этого. Надписи на стенах — светятся, музыка долбит в уши, вливается противоядием, и Ханбин чувствует, что здесь ему легче дышится, легче дышится. Легче думается о Бобби. Почему-то здесь он впервые задумывается о его имени. Могут человека звать Бобби с такими глазами? С таким рэпом — да, а с такими словами? С такими сигаретами, с такой улыбкой, с такой манерой речи, походкой? Кто он? Просто прохожий? Если так, то он точно прошёлся прямо по Ханбину. Он даже забывает о Чжунэ. Пока он сам не напоминает о себе. — Тут намного лучше, чем в том клубе, — усмехается, по-хозяйски снимает пальто и кидает на диван рядом. Бронирует. — Я даже не помню, как он назывался. Ты помнишь? — он щурит глаза. Ханбин мотает головой. Всё, что он помнит из той ночи, это звёзды. Настолько близкие, что он будто мог коснуться их рукой. Или там была одна звезда. Яркая, сияющая, пахнущая сигаретами и выжженной ночью. А он и забыл, что тогда тоже была осень. — Не важно это, — неловко улыбается, он даже прижал бы к ушам плечи. — Всё хреновое в жизни — не важно. Чжунэ зависает на доли секунды с тлеющей улыбкой на губах, будто раздумывает, важен Ханбин или нет. Но решает, что это слишком сложный вопрос для пропахшего алкоголем клуба. Возможно, сейчас вообще ничего не важно. Ханбин садится рядом, опуская голову, хотя изнутри всё говорит ему оглядеться, поднять взгляд — найти его. Сколько он убьёт на поиски прежде, чем Чжунэ поймёт, что во всей этой ситуации он просто чёртов предлог? Он бросает взгляд на балкон, когда им приносят напитки. Тихо. Пусто. И вокруг ничего. Наверное, это снова преувеличение. Ведь рядом Чжунэ, сканирует его нечитаемым взглядом, который Ханбин даже понять не может. Почему Чжунэ согласился? В Ханбине нет ничего такого, за что можно бороться. — Кого-то ищешь? — так странно, окутывающе мягким голосом. Как близко был Чжунэ в ту ночь, как далеко он сейчас. Как он проницателен. Ханбин мотает головой и оглядывает танцпол. Кажется, он физически чувствует желание уйти отсюда поскорее, но не может понять, чьё оно. Не может понять, что так остервенело бьётся ему в виски и отдаёт в затылок пульсирующим приятным прикосновением. Не может понять, что в этом месте так притягивает к себе. Будто он — эпицентр. И чем дольше он здесь, тем ярче ощущается атмосфера. Если это место наркотик, то он уже наркоман. И кажется, всё, что вертится вокруг него — Бобби — наполнено такими простыми на первый взгляд, но гениальными, притягательными, поистине важными вещами. Вот он смотрит на него, смешиваясь с толпой, зелёными огнями клуба, кажется, его глаза светятся чем-то потрясающим. Между ними проскальзывают десятки людей, танцующих, весёлых, пьяных, не замечающих, как вокруг творится история. Их история. Ханбин даже отсюда может видеть, как он улыбается, отпивает чего-то горячительного и немного кивает головой в сторону. Наклоняется к соседу, шепчет и выходит из-за стола. Ханбину кажется, что всё это происходит не с ним. Он ещё не выпил ни капли, но ощущает себя таким пьяным, что способен пойти за ним куда угодно. — Я скоро буду. Чжунэ цепляется за его спину взглядом, говорящим не покидать его, не оставлять одного, возможно, единственным за всё их общение искренним взглядом, в котором действительно слишком много отчаянного, чтобы он мог скрыть самого себя. Но Ханбин не замечает этого. Это снова улица и снова звёздная ночь. Черный выход, за которым узкая улица, ведущая к дворам. Он находит его на лавочке. Курящего, вдыхающего влажный воздух, возможно даже, одинокого. Какое-то время он боится подойти ближе, но он будто притягивает к себе. А Ханбин ещё не научился ему противостоять. — Угостишь? Он садится рядом, будто так и надо. Заложено в самых начальных их функциях. Бобби протягивает пачку, из которой Ханбин выуживает одну сигарету, а следом — зажигалку. — Я думал, ты не куришь, — усмехается. — Научишь? И снова усмехается, затягивается, даёт прикурить. — Ты втягивай, втягивай, она так просто не зажжётся. Ночь охлаждает успевшую нагреться в клубе голову. И звёзды так близко, будто сияют только для них. От Бобби пахнет потом, сигаретами и совсем слабо — парфюмом. От Ханбина, наверное, за версту разит слабостью и неуверенностью, а Бобби, наверное, старается не подавать вида. Он не вдыхает, а держит дым во рту, выпускает. Опускает голову от — возможно — стыда и собственной насмешки над собой. — Не думал, что мы встретимся так быстро, — голос его мягкий, немного шершавый, несмотря на тембр. Голос его как-то по-особенному влияет на него. — Нечем было заняться в эти выходные. — Правда? — Нет, — Бобби усмехается и снова затягивается. Взгляд в небо, потом — на него. Он так резко поворачивается, что Ханбин не успевает сделать вид, что совсем на него не смотрит. — Признавайся, сколько у тебя долгов? Ханбин прищуривает глаза. — Около пяти-шести? Я могу попросить Юнхёна сделать экономику и основы права, получается, остаётся две курсовых и ещё по мелочи. Так пронизывающе, утвердительно, до дрожи. Он никогда не думал, что взгляд бывает такой силы. — Ладно, но чтобы в следующую субботу я тебя не видел здесь, — серьёзно настолько, что Ханбин нахмуривается и ищет в его глазах какой-то намёк на смех. — Правда? — Нет, — улыбается, так чертовски улыбается. — Я похож на человека, сдавшего экзамены на отлично? Ханбин глухо смеётся и тушит сигарету о лавочку, копируя движения Бобби. Ночь так нежна и прекрасна. Музыка всё ещё доносится из клуба, но не так ярко врывается. Они сидят, обдуваемые ветром, настолько рядом, что слышен даже запах. Ханбин делает ещё одну затяжку, пытается, но на этот раз Бобби не обращает на него внимания. Он смотрит — на небо. Будто ищет в нём ответы. Так как же его зовут? Хочет ли он действительно это знать? Ведь ему так идёт быть просто Бобби. Больше слов и не надо. Он действительно прост, прям, возможно, неуклюж. У него разрывающая грудь улыбка и глаза, светящиеся в толпе ночного клуба. По ним он его и нашёл — по краскам. — Я думал, у названия клуба другое значение, — вспоминает Ханбин. Сигарета в его руках перестала иметь всякий смысл. — Все так думают. В этом и фишка. — Бобби ещё раз затягивается, а после поворачивается к нему. — Ты говоришь людям одно, а они воспринимают это совсем иначе. — Я подумал про смерть, а ты имел в виду… — Именно, чувак! — улыбается он. И ему так идёт всё это. Идёт улыбаться прокуренными губами, говорить это «чувак» с таким видом, будто он понимает всё в этой жизни. Они курят на заднем дворе ночного клуба, чёрт возьми, и это тоже ему идёт. Всё, что его окружает, так подходит ему. Будто создавалось исключительно для него. — О чём думаешь? — Ни о чём, — врёт. Возможно даже, Бобби это понял. — Уж не о своих ли учебных долгах? Ханбин усмехается и мотает головой, опуская её. Становится так отвратительно стыдно находиться здесь, быть частью всего этого пусть и на один вечер, мгновение. Он ведь так сильно не заслуживает этого. А хочется больше. Почему-то хочется ещё. — Разве ты хочешь здесь оставаться? — спрашивает он, потушив сигарету о лавочку. — Этот клуб, музыка, это всё? — Если бы не хотел, не пришёл, — пожимает плечами Ханбин. Но на эту ложь Бобби уже не может не ответить. — Эй, я всё вижу по твоим глазам, ты явно здесь не чтобы потусить, — он толкает его плечом, заглядывает прямо в глаза, — так зачем тогда? Зачем? Очень хороший вопрос. Из-за тебя, вообще-то. И, возможно, Бобби читает это — по глазам — точно так же, как сделал это пару секунд назад, возможно, он понял всё, и поэтому его взгляд тускнеет, опускается, поэтому он отводит голову и снова — в небо. Лишь бы не видеть это ещё раз, не читать снова и снова. Сможет ли он вообще смотреть ему в глаза? Но- — Идём отсюда, — встаёт и протягивает ладонь. — Это место слишком не подходит тебе. Ханбин пытается вспомнить, делал ли кто-то из его знакомых подобное? Уходить, убегать, искать что-то новое только из-за того, что кому-то не подходит ночная жизнь? Он уже говорил, что готов идти за ним куда угодно? Он протягивает ладонь в ответ. И позволяет увести себя отсюда.