One chapter thirteen pages

Он не знает, когда именно наступил этот момент. Как возникла точка невозврата. Когда его отношения к кровной сестре стали такими болезненными? Диего ненавидит себя, но ещё больше ее: за красоту усталых глаз, за тонкие кисти рук, которые привыкли держать в руках очередную бутылку пива, за чертовки идеально уложенные волосы, так что не подкопаешься. Он ненавидит ее за улыбку, которая продолжает сиять на покусанных до крови, губах, несмотря на то, что жизнь уже успела ее помотать. Она в его глазах не напоминает ему младшую сестру, он смотрит на силуэт Восьмой, на ее плотно сомкнутую челюсть, сутулые плечи и не понимает, где же так проебался, раз любит ее. Любит за хриплый, прокуренный голос, который все равно продолжает звучать мягко, как и в «невинные» восемнадцать. Любит за ее умение держать язык за зубами, и не выносить сор из избы, что про семью у Ксаны и слова не вытянешь. Он смотрит на сестру и понимает, что она — та, с кем он мог бы играть в любовь. И долгие семь лет он живет с представлениями ее лица в самые конфузные моменты, которые случались между ними, и это греет душу, Второй ловит себя на мысли — он готов ждать ее вечно. Диего следит за сестрой, хоть никому об этом и не говорит, но спроси у него: сколько парней у неё было, какого числа открылся ее индийский ресторанчик, какое виски она добавляет в кофе, и Второй ответит на все без единой запинки. Он правда думает, что это лишь его больная фантазия, просто ревность, как к младшей сестрёнке, которую не хочется давать в обиду, пусть даже самому несчастному Четвёртому, но все-таки это не так. Никто не удовлетворяет себя, представляя младших сестёр. Никто не меняет девушек чисто из жажды забыть лицо сестры в постели. Такой херней никто не страдает, и когда Диего исполняется двадцать семь, он сдаётся и признаётся себе, что любит ее. Любит до дрожи. До стиснутых зубов, так что готов ломать пальцы о кирпичную стену, и терпеть любые пытки, хоть бы забыть. Диего не считает себя святым: он никогда таким не был, и он признаётся в этом. Он грешник, каких только поискать надо, но точно знает, что никто не имеет право осуждать его за эти поступки. Потому что любить кровную сестру — все равно, что горячим лезвием ножа пытаться стянуть кожу с тела. Он не помнит точно сколько раз они успели переспать, знает, что это нравится обоим, но по-прежнему продолжает вести себя, как прилежный старший брат. Она заявляется к нему после первого выкидыша ночью, слегка пьяная, падает на своих каблуках у лестницы в бойцовский клуб, и все равно продолжает улыбаться. Она бросается к нему за поцелуем, умоляет пригреть этой ночью, а он не зверь, чтобы спать с ней после болезненной операции матки. Диего наливает ей виски, включает телевизор, укрывает пледом, и сидит рядом, разрешая прижиматься к нему всем телом. — Слава богу, что это не твой сын, да? — стакан в ее руках дрожит, бьется о серебряные кольца и она топит свой тихий всхлип за глотком. А сказать, что Диего раздражён — ничего не сказать. И он почему-то начинает любить ее ещё больше с этого дня, ведь видит, какие участи выпадают на долю такой маленькой девочки, заточенной в теле взрослой девушки. А Ксантия Харгривз через два дня после выкидыша встречает гостей у входа в свой ресторан-бар, и Диего восхищается ей: строгая, впервые одетая с иголочки, в обтягивающей, длинной юбке, с идеально выглаженной белой блузкой, которую оставляет расстёгнутой на два пуговицы, с волосами туго затянутыми в конский хвост, она улыбается накрашенными губами, перерезая ленточку красного цвета, которая на два тона светлее, чем ее помада. Диего ее не хватает, потому что сестры в его жизни нет больше долгих и мучительных месяцев, и он даже в какой-то момент жалеет, что она не замешана в преступных делах: так бы они виделись относительно чаще, чем сейчас. А Ксантия будто чувствует тоску брата, поэтому через пол года, когда шумиха с налогами утихает, она стучит в его ветхую дверцу кладовки, которую он занял в бойцовском клубе, и он открывает, явно не ожидав такого гостя. Время за полночь, он в костюме и с этой дурацкой маской стоит в собственных дверях, такой высокий и крепкий, что внизу живота все резко скручивает. Она так любит его тело, любит тяжёлое и приглушенное рычание во время секса, любит сцеловывать все шрамы, которые только попадутся на глаза. Язык у неё заплетается, говорить нормально не получается, она криво улыбается, когда он пытается ее вывести из своего убежища, явно не желая больше иметь с ней интимных отношений. Его крепкая рука сжимает до синяков ее и без того усыпанное ссадинами предплечье, а она болезненно морщится и скулит. Диего строит из себя правильного. А она не любит внушать людям иллюзии, спроси у любого, и все как один скажут, что Ксантия Харгривз — побитая жизнью девчонка, как привыкла описывать сестру Ваня в ее законно выделенных тринадцать страниц одной главы. Она в этот же миг врезает ему звонкую пощечину, которая разрушает всю неловкость между ними. — Мудак! На Диего будто обрушивается гора леденящего снега, так что он швыряет маску куда-то в глубь помещения, сжимает ее руку сильнее и толкает к стене, сквозь зубы бормоча: — Повтори. Ксантия на секунду впадает в ступор: она впервые видит брата таким рассерженным, уж тем более в свой адрес. Но отступать назад будет глупо, и Восьмая громко сглотнув, отвечает так же четко, но уже с меньшим раздражением в голосе: — Ты мудак, Диего, самый настоящий, я много кого встречала в своей жизни, но ты оказался хуже всех, самовлюблённый мудак! — и она слабо толкает его своей крохотной ладонью в грудь, обтянутую ремнями для ножей. Они смотрят друг на друга значительные несколько секунд, а потом Второй шипит тихим голосом: — Сучка. И они влетают в его убежище, как вихрь, из-за чего сносят пару стульев за обеденным столом, пока ищут опору для удобной позы. — Сучка, — рычит он ей куда-то в шею, пока женские пальцы лихорадочно пытаются ухватится за короткие волосы. — Мудак, — бормочет она, когда он рывком разворачивает ее к себе спиной, дёргая юбку за подол, не решаясь испытывать удачу и искать замок у молнии. Они целуются грязно и как-то слишком пошло, от возбуждения друг к другу крышу сносит. Диего сажает ее голой задницей на кухонную столешницу, сжимает горло, заставляя хрипло застонать, а сестра трясущимися пальцами ищет ремень у него на штанах, и каждый раз высовывает язык, толкаясь лицом вперёд, чтобы коснуться пухлых губ. Она ловит себя на мысли, что на вкус он удивительно манящий и желанный, как горящая самбука, которую никогда не надоест вносить в список экзотических напитков. Ксантия смеется хрипло, с придыханием, когда хватается тонкими пальцами за ремешки на его груди и резко дергает брата на себя, и он тут же удивляется, как в обычной девчонке вмещается столько силы. — Не отказывай мне, — она то ли требует, то ли предупреждает, словно предрешая, что это не последняя их встреча. — Ты мой, — девушка явно намекает о происходящем, и он не считывает ее слова за признание в любви. Небольшие метры удаленные под «кухню», обставлены шкафчиками, которые несмотря на свою прочность, все-таки содрогаются под грубыми толчками. Ксантия обнимает его крепко, и стоны у неё ничем не хуже, чем у девушек из порно-фильмов, так что у Диего сильнее перехватывает дыхание, когда она так влажделенно и жарко бормочет его имя, ополяя дыханием мочку уха. Тихое и маленькое помещение погружается в омут разврата и похоти, и кажется, выбраться из него уже будет невозможно. Ксантия проходится пальцами по его шее, наклоняется немного в сторону, на ощупь целует в горящие, влажные губы, и нервно выдыхает ему в рот от скользящего чувства возбуждения, которое держит ее в своих лапах, не давая ни о чем вообще думать. Она прикусывает ему губу, случайно пустив кровь, а Диего второй рукой снова хватается за тонкую шею, проскочив мимо блестящего в лунном свете крестика, сдавливает горло у самого основания, и Восьмая, кажется, теряет сознание. Она дерёт ему спину через ткань кофты, запрокидывает голову, когда брат оставляет один темнеющий засос над ключицей. Ксантия ощущает себя так, будто вокруг неё взрывается огромная коробка с фейерверками, а в глазах на пару секунд темнеет, и она рвано и очень громко кричит имя Второго, касается его руки, скользит по крепкому запястью, и под возбуждающим давлением, подается навстречу толчкам.

***

Диего чувствует себя паршиво, когда просыпается рядом с полуголой сестрой, он хочется вышибить себе все мозги, а она вертит носом сонно, перекидывает ногу через его бедро, утыкаясь лбом в ключицы и бормочет матершинные слова во сне, обращаясь к какой-то девушке (быстрее всего из ресторана). Он смотрит на неё, находя забавным, что впервые видит шоколадные волосы такими растрёпанными, а лицо мятым. И ему это доставляет чертовское удовольствие. Диего смотрит на неё, внезапно понимания, что сейчас, когда проснётся — Восьмая вновь исчезнет, и они не будут видеться долгие месяцы до очередной такой разрядки. Он опасливо касается ее лица, целует в надутые губы, и обещает себе, что больше никогда не будет с ней спать. А мнение Ксантии Харгривз никто даже и не собирается уточнить.