One chapter thirteen pages

Если бы у Пятого когда-нибудь спросили, что он думает насчёт Восьмой, он бы наверное привёл кучу фактов, за которые взгляд на такую идеальную и молчаливую Ксантию изменился бы вместе с мнением о ней. Но жизнь любит над ним тешиться, и никто не предупреждал Пятого, что пьяный и в бреду он вообще не соображает, хоть и пиздит заумными словечками. Он просыпается глубокой ночью, на часах стрелка бьется где-то между трёх и двух, Пятый находит взглядом Долорес на кресле, и не понимает, как пьяный очутился в своей постели. Во рту будто кошки насрали, и он морщится, вставая с постели и неровным шагом, слегка хромая бредёт по коридору, не представляя себе, как с таким головокружением будет справляться на лестнице. Он внезапно ударяется раненным плечом о открытую дверь в темноте, не сразу находя препятствие. За что он только получил такое наказание? Оказаться стариком в теле пятнадцатилетки — как сраный деревянный самолетик полученный на рождество вместо желанной биты. — Кто там? — голос раздавшийся по ту сторону кажется чертовски знакомым, и Пятый заглядывает внутрь, нервно усмехнувшись с едва приоткрытыми веками. Ксантия сидит на своей кровати в забавной, детской пижаме, которую могла бы на себя надеть быстрее всего Ваня, нежели их любящая блистать прелестями Номер Восемь. За это Седьмая всегда нравилась Пятому: не провоцирует, тихая, спокойная, может разговаривать взглядами. — Чего тебе? — бурчит недовольно Ксантия, стряхивая с себя клубничные крошки от пирожного и запивает это вишневым вином. Она сегодня и правда сама не своя. Пятый кивает на бутылку, сонно моргая и хрипло бормоча: — Можно глотнуть? Ксантия замирает, лицо её застывает в смешной физиономии, пока она языком выковыривает из зубов всю начинку. Хочется послать брата нахрен, но язык не поворачивается этого сказать, и Восьмая снова чувствует себя той самой глупой девчонкой, которую он всегда принижал. Но стоит отдать ему должное: без него она бы не пробудила в себе способности, а значит торчала бы в воде до следующих семнадцати лет, так и не сдав ни одного экзамена. — Скажешь что-то плохое в мой адрес и я не поделюсь с тобой закуской, — она трясёт в руках коробку с шоколадными конфетами и Пятый, кажется, трезвеет на секунду, когда улыбается ей своей фирменной, паршивой улыбкой. Он почти ровно вышагивает к её кровати, но под конец силы сдают, и несчастный Номер Пять падает в постель, слава богу, оставаясь в сидячем положении, не давая сестре повода посмеяться. Хреново быть заточенным в теле пацана, который страдает переходным возрастом. Ксантия улыбается ему скромно, как-то очень натянуто, он даже не узнает сестру под этой маской. Что с ней стало за последние семнадцать лет? — Секунду, — Восьмая просит его подождать, пока наклоняется, заглядывая под кровать и выискивая там что-то. Взгляд Пятого цепляется за кружевную ткань нижнего белья, что выделяется под белыми пижамными штанами, детскими, которые сестре едва до щиколоток достают. — Держи, — она поднимается внезапно, и случайно ударяет граненым стаканом его в лоб, так что охает и быстро-быстро тараторит прощения. — Я не хотела, извини, очень больно? Пятый мысленно сравнивает эту боль с той, при которой он гулял по городу, делая вид, что у него в рёбрах совсем не застряла пуля, и пьяно усмехается, качнув головой. — И похуже бывало. Ксантия взбирается на кровать с голыми ногами, наливает ему вишневое вино чуть ли не до краев и впихивает в руки, не желая чокаться. Номер Пять опустошает стакан в считанные секунды с легкостью, потому что привык пить гораздо более крепкие вещи, а это — господи, боже мой — вишневое пойло чисто для девчонок, чьи сердца оказались разбиты. В гробовой тишине, и со слабо светящимся ночником на её тумбочке, он решается спросить личное, осознавая, что обстановка какая-никакая, а очень интимная. — Давно ты… спишь со Вторым? — он мешает остатки на дне стакана, не решаясь их влить в себя, лишь бы делать вид, что он чём-то заинтересован кроме их разговора сейчас. Ксантия хмурится, делает глоток, надкусывая ванильное пирожное и бормочет с набитым ртом: — Года четыре, пять? — спрашивает будто у себя, вспоминая, когда забеременела от него. — А что? Пятый хмыкает, ставит стакан с недопитым вином на кровать и смотрит наконец на неё. Да, Восьмая с детства была привязана к трём братьям, всегда такая тёплая, семейная, улыбающаяся во все свои кривые, молочные зубы, и Бэн сох по ней, как сумасшедший. Каждый день смотрел на девчонку, как на Восьмое чудо света, пуская свои наивный слюни. А теперь на его месте Диего, и н-и-ч-е-г-о не изменилось толком. Пятый видит людей насквозь, в этом его преимущество, но не может понять, за что сестру можно так любить? Она глупая, наивная, добрая. Мягкая, так что сожми её и лопнет, оставаясь на твоих руках липкой ванильной начинкой, как те гребаные пирожные, которые сейчас уплетает. — Вы с Клаусом встречаетесь? Девушка давится, забыв запить сладости вином и наклоняет голову, с прищуром глядя на брата. А он вздыхает так, будто устал всем объяснять элементарные вещи. — Все давно знают, что ты с ним спишь, — он не выдерживает на себе ее хмурый взгляд и снова хватается за стакан, невзначай почесав саднящую коленку. — Просто, ты и Диего кровные, вот никто и не ожидал, что… — он моргает, и выпивает наконец остатки. — Бедняжка Бэн, чтобы он подумал, увидев как ты прыгаешь из одной койки в другую? Бутылка на полу резко дергается, и Номер Пять на автомате переводит на неё взгляд, понимая, что снова трогает ее чувства. В прошлый раз это закончилось фейерверком из лимонада. — Не тебе, старику-девственнику меня судить, — он тянется за конфетой и сестра мгновенно хватает коробку, шипя: — Не заслужил. — Я не против, — весьма легко дергает плечами Пятый, ощущая какую-то тяжесть оседающую в висках. Ксантия недоуменно дергает бровями в вопросительном знаке, все ещё держа коробку за спиной. И к чему весь этот цирк? Он может телепортироваться и забрать это у неё без особого труда, хотя от выпитого за сегодняшний день его все ещё качает. — Я не имею ничего против того, что ты спала с тремя. — С двумя. — поправляет она слегка обиженно. — Бэн умер девственником? Черт, дерьмово, — Пятого не пойми от чего прорывает на смех, и Ксантия лишь сильнее хмурится. Она не позволит никому оскорблять Шестого. — На себя посмотри, — он удивлённо охает, не ожидав ответа от сестры и ложится на спину, глядя на нее из-под опущенных ресниц. — Я хотя бы живой. — Нарываешься, — тихо рычит Номер Восемь, и он опять изумлён тем, что у кошечки спустя семнадцать лет появились когти. — Ладно, если тебя это успокоит, то я сам был бы не против с тобой переспать, — он не говорить «лишиться девственности», потому что для путешествующего во времени старика это очень странно. — Никогда в жизни, — бормочет она, и кладёт чертову коробку конфет между ними, когда ложится напротив. — Ты не в моем вкусе. — Зато в твоём вкусе парень, пускающий щупальца из своего тела, наркоман с предпоследней стадией и родной брат помешанный на ножах, конечно, это гораздо лучше, чем просто старик в теле ребёнка с задатками киллера. — что-то они разоткровенничались, возможно, это вино, а может просто тишина в пустом особняке так действует на них. — Не обижайся, Пятый, ты просто… — она внезапно приподнимается на локтях и внимательно смотрит на него сверху вниз. — Я бы не переспала с тобой, потому что не хочу слышать оскорбления в свой адрес, пока буду делать минет, так что, — Восьмая хлопает его по руке, вызывая нахмуренность на юношеском лице, и падает обратно в постель. — Не в обиду. У Пятого кончики ушей горят адским пламенем от одного представления, и ему становится так неловко, что он думает немедленно уйти, но останавливает себя на странной мысли. Хочет ли он умирать девственником? Потому что до Апокалипсиса пять дней, а все уже идёт не по плану, и надеяться на их чокнутую семейку — все равно что отрубить себе ноги и пытаться ходить. — А если я пообещаю держать рот на замке? Ксантия с круглыми глазами уставляется на брата, прекратив тянуть свой хвост, и неожиданно звучно хохочет, девчонка чуть не задыхается, пока садится в постели, хлопая себя по груди. — Ты на минет меня решил развести? Не прокатит, Пятый, я такими делами не занимаюсь. У парня язык чешется, чтобы напомнить ей о том, что девчонки спящие с родными братьями идут сразу после тех, кто делает минет в пьяном виде на не соображающую голову. — Конец света через пять дней, а я просто предлагаю переспать, — и он деловито скрещивает руки на груди, кивая на её расстёгнутые пуговицы пижамной рубашки. — Я тощий, ты без надутых форм, никого ничего не должно обидеть. — Ты только что обозвал меня плоской, и я должна согласиться? — Конец света. — напоминает Пятый. — Не заставляй меня вспоминать твои сны, — Ксантия вздыхает, хватаясь за голову, понимая, что гребаная, мать его, Эллисон не умеет хранить нормально секреты. — И тогда Пятый, такой красивый, взял меня за руку— — Стоп! — она взлетает с постели, грозясь пальцем. — Шантаж — удар ниже пояса. Пятый гадко улыбается, напоминая ей точную копию из её юношеских снов, когда Ксантия ещё не знала, что точно испытывает к Бэну, а с Четвёртым и разговора о сексе не было. Это было всего пару раз! — Удар ниже пояса — обсуждать меня обнаженного с Номером Три. — Боже мой, никогда ей этого не прощу, — нервно мямлит она, и хватает бутылку с пола, делая два больших глотка. Пятый никогда бы не подумал, что попадёт в такую ситуацию, что будет в теле пацана сидеть перед взрослой сестрой и шантажом выманивать у неё секс, чтобы не умереть девственником. Чтоб его. Ксантия громко ставит бутылку обратно на пол, утирает красные разводы на губах тыльной стороной ладони и предостерегающе чеканит: — Без минета! Номер Пять поднимает руки в жесте «сдаюсь» и улыбка его становится ещё поганее. — Ложись, — то ли просит, то ли приказывает он, и Восьмая закатив глаза, послушно опускается на постель. В груди бешено колотится сердце, и такое чувство, что волнение касается каждой частички ее тела, хочется лихорадочно задрыгать ногами и руками, но она, как женщина со стажем в сексуальных делах, должна вести себя достойно. — Поверить не могу, — возмущённо бормочет, и Пятый на неё шикает. Их навряд ли кто-то услышит: Клаус в такое время шляется где-нибудь, Диего у себя в бойцовской клубе, Эллисон с Лютером спят в самой дальней комнате, а Ваню давно не видно. Что скрывать — Пятый сам нервничает, потому что из всех женщин, что у него были, она станет первой для тела юного сопляка. Он касается края задравшейся пижамной рубашки, хватается за пуговицы, тянет с треском и заклепки быстро разъединяются, открывая вид на бледную — он был уверен, что все девушки в ее возрасте любят позагорать на солнце — кожу с россыпью маленьких родинок возле пупка. Живот Восьмой нервно дергается от частых вдохов и выдохов, она не знает куда себя деть, потому что впервые парень в два раза младше неё приказывает, что делать. И в лице её брата. Это диковато и очень странно. Пятый касается её груди, затаив дыхание, ощущая какое-то тепло исходящее от женского тела. Кожа у неё на удивление нежная, будто ей и не тридцать скоро стукнет. Когда Номер Пять припадает влажными губами к ее пупку, Ксантия ощущает, как начинает задыхаться от неуверенности в этой ситуации. Хоть бы потом все удалось скинуть на пьяный бред. Дверь в комнату слегка приоткрыта, и не дай Бог, если кто-нибудь решится сходить попить водички на кухню. За такое ей дадут не только подзатыльник, но ещё и прочтут лекции о совращении несовершеннолетних. Пятый целует её медленно, дразняще скользит языком вокруг ореола сосков и Восьмая невольно хватает его за руку, глядя в глаза чересчур смущенно. Все это так неправильно. Раньше это были только ее сны, где отчитываться ни перед кем не нужно, а теперь сам Пятый нависает над ней, когда целует в губы, стягивая с себя школьный пиджак. Плечи у него худые, ухватиться толком не за что, в отличии от Диего, которого можно держать в цепкой хватке ногтей. Поцелуи неумелые, и она подмечает, что Бэн целовался куда лучше в свой первый раз. — Ноги, — шепчет Пятый, когда скользит рукой к ее коленкам, вызывая ещё большую дрожь в теле, и заставляет их раздвинуть. И прикосновения у Пятого хоть не самые профессиональные, но такие уверенные, что и не подумаешь, будто он девственник. Она нервно вздыхает от горячей руки скользнувшей вдоль бёдер, когда Пятый стягивает детские штаны с её ног, и опять припадает поцелуями к губам. Ксантия хватает его за совсем не изменившуюся шевелюру, наклоняя ближе к себе, потому что постепенно входит во вкус, и будь проклят тот день, когда ей приснился этот треклятый сон. — Тебе удобно? — неожиданно спрашивает Пятый, когда они отрываются друг от друга, и поправляет подушки под её головой, а эта секундная забота от него такого взрослого и в тоже время маленького, кажется ей настолько милой вещью, что Восьмая невольно улыбается, и он поймав её настрой, тешит своё самолюбие такой же ухмылкой. Он знает, что читать чужие письма — плохо, но благодаря этому сейчас находит место странным мыслях в своей голове. Потому что Шестой был прав. Улыбка Ксантии Харгривз и правда способна осветить собой всю вселенную.