***
Мальчик лет восьми сидел на полу. Он буквально застыл перед телевизором с учебником в руках. На экране высокого разрешения мелькали квадратные штаны Губки Бобба. — Ты так стих якобы учишь? — строго поинтересовался Вадим, проходя мимо. — Не Якоба, а Блока! — возразил мальчик, сделав вид, что углубился в чтение книги. — Папа, а это треугольник? — указал сорванец на фигуру в другом пособии, валящемся на пушистом ковре перед ним. — Нет, Вова прямоугольник, — выдохнул Самойлов-старший. — А, понял, прямотреугольник! — обрадовался ребенок, осененный догадкой. — Нет, Вова, такой фигуры нет, — уже слегка усталый папаша был готов потерять терпение и держался из последних сил. — Папа, я ничего не понимаю. Ни в этой твоей математике, ни в физике. Я музыку люблю! — всхлипывал мальчик, с укоризной глядя на отца. — Вовочка, но ведь технические науки такие простые. Ну хочешь, я тебе музыкой объясню? И стихами. Не хуже Блока твоего. Хочешь? — полный решимости, Вадим взял в руки гитару и принялся наигрывать какую-то незатейливую мелодию. Вова радостно кивнул, и тот, удовлетворенно прикрыв глаза, запел: — Этот закон предельно простой, как мир он понятен и стар. Все изменяется: вода превращается, вода превращается в пар и отправляется, и отправляется снова в полет. Там в стратосфере в надежде и вере она обращается, вновь обращается в лед! И, повинуясь жизни законам, снова растает, стекая по склонам, и испаряется, множа поруку, вновь устремляется и изменяется по кругу. — О, а вот эту можно в новый альбом! Назовешь «Мир наркомана». И Онищенко позвони! Он же министр образования сейчас? Пусть включит в школьную программу… А что? Будешь гастролировать по школам с программой «Агата Кристи Три Тысячи Лет до нашей эры». Будут говорить, что ты у Эйнштейна материал пѝздишь. Я хоть отдохну. — Глеб, хорош уже, а! Мы три тысячи раз обсуждали тему прав на песни. Вот лучше почитай с Вовой литературу, а то он из героев знает только Реда и Чака. А я пока в прихожей уберусь. — И Губку Боба еще! — робко отозвался мальчик. — Вова, эти кеды надо выкинуть, они тебе уже маленькие! — кричал Вадим из коридора. — Пап, но ведь это мои кеды! Я ходил в них, когда был пятилетней невинностью! — Да и вот тут следы Дашиных клыков… Нет, однозначно на выброс… А это что? Вова! Опять вы устроили тут могильник?! Я же говорил, что запасы на зиму современные уважающие себя волки не делают! На крайний случай закопал бы в огороде! — он держал в руках мертвую облезлую крысу, которая уже начинала неприятно подванивать. — Мать, ты видел?! — Видел! Она там уже дня четыре валяется… — безразлично отозвался Глеб. — А что, нельзя было выкинуть? — нахмурил брови оборотень. — Мне она не мешает. И вообще, я думал, что это часть твоей системы обучения! — также без эмоций ответил скучающий «мать». — Какой нахрен системы обучения? Она же дохлая! И воняет! — Вадим зажал нос и скривился. — Ну, ты любишь выкапывать трупы. То группу мертвую возродишь, то меня вон и в гробу достал даже! — Глеб! — Что? Я тогда впервые за долгое время нормально выспался!***
В доме было подозрительно тихо. Вадим поставил пакеты с продуктами на пол и прошел в гостиную. Там, погрузившись в экран, сидел Глеб, сосредоточенно тыкая пальцем и извлекая из планшета какие-то звуки. — А где сын? — встревоженно спросил оборотень. — Играет где-то, — оторвался от гаджета младший. — Дааа, Глеб, ты же знаешь, что если ребенок играет слишком тихо, то вполне возможно, пора снова вызывать пожарных! — А это не я в прошлый раз дом спалил, не надо на меня наговаривать! — раздалось из кухни. — Чем занят? — Вадим прошел на голос и приобнял сына за плечи, поцеловав в макушку. — Да вот, решил-таки эксперимент провести. Все как ты меня учил! — с гордостью заявил ребенок. — Правда? Какой молодец! — погладил его по голове отец, излучающий довольство. — Да! Кстати, пап, а где мне взять ядерные часы? — поинтересовался Вова. — Что? — темная бровь в недоумении приподнялась. — Ну, ядерные часы или этот, как его? Счетчик Генделя? — не унимался мальчик. — Гейгера? — Ну да! — Вова, ты что такое собираешь?! — округлил глаза Вадим. — Как что? Адскую машину. Яд я уже нашел. — Яд?! — Ну да. Вот! — он протянул Вадиму распечатанную бутылку с виски. — Ты его пил??!!? — испугался тот. — Да нет! Я знаю, что яд не пьют. Я слышал, как ты маме говорил: не пей эту отраву, она тебя убьет! Вот и налил немного в баночку. Молоток я нашел в кладовке, цепь для привода тоже. Мне только атомных часов не хватает! — Так, судя по составляющим, ты кота Шредингера** тут воспроизводишь, да?! — Ага! Его!.. — Руся! Руся, кыс-кыс-кыс! Откуда-то раздалось жалобное «мяу». — Руся! — Вадим увидел под столом картонную коробку, заклеенную скотчем, в которой что-то явно шевелилось, активно подавая признаки жизни. Он быстро вскрыл ее и достал оттуда перепуганную кошку, вцепившуюся ему в руку так, будто это он был причиной всех ее мытарств. — А я тебе вкусняшек принес, несчастное создание… — он погладил ее по загривку, пробираясь к цепким лапам, намертво припечатавшим его ладонь. — Боже! Глеб! Хорошо, что он эксперимент Милгрэма*** не устроил, хотя… может, кому-то из кровососущих не помешает небольшой разряд электрического тока… Вольт эдак в двести двадцать… — Вкусняшек? — оживился вампир. — Ну наконец-то обо мне в этом доме кто-то вспомнил! — Забудешь о тебе, как же! А вкусняшки — для кошки! Я корма купил, впрочем, тебя жена примерно так и кормила, так что… я тебе оставлю… — старший пытался отодрать от себя перепуганное животное и пополнить ее миску свежими подушечками из кролика. — Ну вот, папа, ты достал ее из суперпозиции… Теперь у нее только одно квантовое состояние! — негодовал Вовочка. — А там она была как мама: и живая, и мертвая одновременно. — Да я тебя переживу, нечисть ты хвостатая! — фыркнул из гостиной Глеб. — Мать, не бузи! Сын вон науками заинтересовался. А Кот Шредингера — это мысленный эксперимент. Мысленный, Вова! Где ученый пытался показать неполноту квантовой механики при переходе от субатомных систем к макроскопическим. Некий кот заперт в стальной камере вместе с адской машиной. Внутри счётчика Гейгера находится крохотное количество радиоактивного вещества, столь небольшое, что в течение часа может распасться только один атом, но с такой же вероятностью может и не распасться. Если же это случится, считывающая трубка разряжается и срабатывает реле, спускающее молот, который разбивает колбочку с синильной кислотой. Если на час предоставить всю эту систему самой себе, то можно сказать, что кот будет жив по истечении этого времени, коль скоро распада атома не произойдёт. Первый же распад атома отравил бы кота. Пси-функция системы в целом будет выражать это, смешивая в себе живого и мёртвого кота в равных долях. — Вадик, мы наркоту давно бросили! Признавайся, где ты был и покажи мне свои зрачки! Чему ты учишь ребенка?! Пойдем, Вова, я тебе свою новую музыку дам послушать! — подошел Глеб и за руку увел расстроенного мальчика в зал.***
— А я твоим подарком воспользовался, — улыбался в трубку Дима, почесываясь где-то в районе копчика. Было жарко, и особенно нежную в том месте кожу будто кто-то отрывал вдоль полоски вязи на латыни, гласившей: «Negotiis et Gloria»**** — И что же ты там набил, тыковка? «Голосуй за Единую Россию» с медведем во всю грудь? — хохотал Слава. — Увидишь… Втянув Сиятельного в квартиру, Слава почти на руках оттащил его на кухню и усадил на обеденный стол: — А может, сделаем это, наконец, как должно, в спальне? — хлопал глазами Хакимов. — А как «должно»? И кому «должно»? Я от всех, кому должен, законодательно себя освободил. Выпьешь? — Сурков налил в стаканы с толстым дном виски на два пальца и, вплотную приблизившись к любовнику, разводя своими бедрами его ноги в стороны и просовывая руки у него подмышками, поставил бокалы на стол. — Так, а где «подарок»-то? — он аккуратно расстегнул его черную рубашку, пуговичка за пуговичкой, и провел по груди ладонями, разводя полы в стороны, стаскивая рукава, целовал плечи, поднимаясь по шее к уху, оглаживал талию, медленно перемещаясь на спину. Впившись в мягкие губы, он запустил руки в джинсы Димы и сжал маленькие ягодицы, раздвинул их с намерением погладить вожделенную звездочку. — Ааай! — вскрикнул Сиятельный, подпрыгивая на столе и сводя колени. — Кажется, нашел! — промурлыкал Слава и лизнул каплю, скатившуюся по виску Снейка. — Она еще не зажила. Я как-то не подумал, что мы с тобой сегодня… Ты выпить предлагал? — обнимая его одной рукой за шею, а другую протягивая за бокалом, хрипел тот. — Я буду нежным. Дай посмотреть! Мы договаривались, что это будет нечто особенное, — уговаривал его Сурков. — То, что будет служить подтверждением, что ты принадлежишь только мне и никому больше! Снимай штанишки! — он рванул ремень и расстегнул ширинку. В бедро ему уперся возбужденный член Хакимова, которого уже била мелкая дрожь. Слава приподнял его как пушинку и позволил сдернуть штаны. На бедрах вампира остались черные аккуратные трусы в сеточку с красной оторочкой, оголяющие ягодицы полностью и обвивающие бедра лишь двумя тонкими полосками сзади. — Какая прелесть, Змейка! Повернись попкой! Я погляжу… — он медленно повернул его спиной к себе, ведя руками по обнаженному телу, приподнял широкую резинку и расплылся в улыбке: — «По делам и Слава»?! С большой? — сиял он лучистыми глазами. — А что? Символично же! — Снейк прижался к нему бедрами и почувствовал каменный стояк. Слава стянул с себя толстовку и скинул брюки вместе с бельем. Дальше Дима помнил плохо, потому что расселины между его ягодиц коснулся шершавый теплый язык. В забытьи распластавшись на дубовом столе, Хакимов стонал и яростно подмахивал в такт движущимся поджарым бедрам любовника. Член входил в хорошо смазанный анус на всю длину, а копчик больше не саднил, и даже поверхность стола казалась мягкой пуховой периной. Слава отпивал из бокала и наклонялся к метавшемуся в сладостной агонии Диме, искал его губы, впивался в них и вливал в его рот обжигающий напиток, затем ловил тонкую струйку, вытекающую из уголка рта, где-то около соска, обводил темную бусину, вбирая ее в рот, и снова вел к шептавшим бессвязные слова губам. Потом Дима помнил только взрыв и волну, окатившую его от макушки до самых пят. Дальше — сумасшедшие ласки в ванной и лишь ощущение сильных рук на бедрах в потоках теплой воды. И снова взрыв. В следующий раз он проснулся уже утром в объятиях мирно спящего на соседней подушке оборотня.***
— Уважаемые коллеги, заседание объявляется открытым! — монотонным голосом прошелестел Володин, окидывая взглядом еще спящую, местами опухшую от вчерашних возлияний аудиторию. — Владислав Юрьевич, Вам слово! А Слава тоже не выспался. Он так старательно зализывал саднящую от свежих чернил ложбинку между щуплых ягодиц Снейка, что совершенно забыл подготовить сегодняшний доклад. Но импровизировать не впервой. Да и поддержка сегодня была особенно хороша. Дима так давно просил познакомить его с миром политики, что сегодня Сурков не выдержал и потащил его с собой на работу. Он заверял, что будет вести себя тихо, но как только Слава приблизился к трибуне, обнял его за бедра и уперся носом в чуть затвердевший пах. Тот шумно выдохнул в микрофон: — З-здравствуйте, коллеги! — закрыл его рукой, чтобы подавить клокочущий в горле стон, ударил указательным пальцем. — Раз-ррраз! — и начал пространный доклад. Дима тоже времени не терял и потянулся к ширинке, стараясь не сорвать с него в порыве страсти идеально отутюженные штаны. — …Мы должны силой войти… в оккупированные земли… — докладчик подался бедрами резко вперед и из-под трибуны послышалось шипение и кашель. Дима не ожидал такой прыти. Но, давясь и брызгая слезами, он брал полностью, упираясь руками в верхнюю крышку деревянной конструкции. — …Господин Столтенберг выказал намерение… — с энтузиазмом продолжил Владислав. — Мы пригрели змею на своей груди! — неожиданно выкрикнул в нетерпении Милонов, тыкая карандашом в направлении трибуны и, очевидно, имея ввиду генсека НАТО. — Тут, между прочим, очень даже прохладно, высунулся, отвлекаясь от своего занятия Снейк, по подбородку которого стекала слюна пополам со смазкой. — В спину дует. Так и радикулит заработать можно! — почесал он оголенную поясницу и четыре раза моргнул. — Скройся! Ты с ума сошел?! — рявкнул на него Сурков, наклоняясь, и со всей силы надавил на сверкающую чернявую макушку, заставляя вновь опуститься под трибуну. — Владислав Юрьевич, у меня складывается такое ощущение, что Вы от нас что-то скрываете. Что у Вас есть туз в рукаве… — подхватил выкрики из зала Владимир Вольфович. — В рукаве нет, а вот чуть ниже… — в голове зашумело, пришло осознание безумства воплощенной идеи. Он резко, но несильно наступил носом ботинка на выброшенную наружу ладошку Хакимова, чтобы тот, наконец, подобрался и не выдал своего присутствия. Дмитрий же активно двигал головой, привычно сложив губы буквой «о» и плотно обхватывая ими упругий член. Когда Слава уже стал в голос учащенно дышать, все еще выдавливая из себя какие-то слова, а потом замер, остановив на гербе невидящий взгляд, из зала вновь послышался приглушенный возглас: — У нас в правительстве крот, не иначе! — по залу пошел волнообразный гул. Лица поплыли. Наступила долгожданная разрядка. — Я не крот, я Снейк! Хакимов. Дмитрий Абдулович, директор групп… — Сиятельная башка-таки высунулась на всеобщее обозрение, а рука, только что отершая сперму с натруженных губ, приветственно махала, описывая в воздухе полукруг из стороны в сторону, пытаясь охватить жаром своего приветствия весь зал. — Охрана! — Я что-то увлекся… ну, вы продолжайте! Что там? Демографическая ситуация в стране, инфляция, девальвация, фрикция… ой, это я уже о своем… Пожалуй, мне пора… — и как Олешенский Раздватрис прогарцевал к выходу с таким изяществом, что у Суркова, кажется, вновь встал. Он огляделся — лица чиновников были пустыми и скучающими — кинулся следом за Змеем и, нагнав его уже в коридоре, прижал к стене: — Ты чокнутый, Дима! — шепнул он ему в губы и впился в них, царапая края резцами. — Возьми, да возьми меня на заседание… Я готов брать тебя на заседание, на заседании, после заседания и даже вместо заседания, пусть к чертям увольняют! — и еще сильнее вжался в его грудную клетку. — Слава, ты лучшее, что случилось со мной в жизни! — облизал его пересохшие губы Хакимов. — Я буду случаться с тобой как можно чаще… — выпалил политик и почувствовал, как на топорщившийся опять бугор легла сухощавая рука, слегка сжав. Ласки становились все напористей, Слава ерзал, будто по горизонтальной поверхности, стены перед ним пошатнулись и свернулись в мутную спираль, убегая куда-то в образовавшуюся бесконечность. Он зажмурился и вновь открыл глаза. На него свисали стены его спальни, в окно едва брезжил рассвет, а под одеялом происходила невнятная возня. Он откинул край. — Доброе утро, соня! — прохрипел Дима, отпрянув от его влажного и липкого живота. — Доброе! А ты?.. — Да, пытаюсь тебя разбудить. Будильник звенел. Он, — кивая на возбужденное естество, — проснулся, даже уже второй раз, а ты по-прежнему спишь. — Я? Сплю… тыковка, а какие планы у тебя на сегодняшнее утро? Интересна тебе политика, моя птичка? А то я доклад сегодня читаю…