Beyond limits

Никем не замеченный, сумрак стремительно опустился под тяжестью ночи. На небо только-только высыпали первые хороводы звёзд, и Астрид шла под глубокой синевой купола по деревенской тропинке в полном одиночестве, пиная попадающиеся на пути камешки. Её ладони покрылись влагой, сделавшись холодными. Она плотно сжала пальцы в кулаки до побелевших костяшек. Ей казалось, что её лицо горит прихлынувшей к нему кровью. Астрид видела, как один за одним, в темень леса ныряли горящие пламенем пожаров факелы, зажатые в руках мужчин и женщин, питавших, режущие тьму пламенные всплески, тёплым огнём своих сердец. Астрид остановилась на пригорке, провожая исчезающий в толще лесной тьмы последний огонёк. Ветер колыхал росшую по обочинам тропинки траву и края одежды девушки. И тишина окутывала деревенские домики, поглощая их своими шёлковыми объятиями. Впервые в жизни, Астрид осталась в деревне совершенно одна. Она опустилась на корточки, стоя на поросшем жёлто-зелёной травой пригорке, и слёзы сами покатились из её ясных голубых глаз. Астрид закрыла лицо руками, будто скрываясь от кого-то невидимого, от кого-то, кто обязательно её осудит. Астрид думала о Иккинге. За всю жизнь, проведённую с ним в одной деревне, девушка не раз желала ему смерти, исчезновения в неизвестности и других неприятностей, приведших бы к избавлению всего народа Лохматых Хулиганов от общества рыжеватого парня. В те моменты она думала, что будет бесконечно счастлива, случись что-нибудь из её фантазий в реальности. Но, сидя тем вечером на корточках среди раскачивающейся травы пригорка, Астрид чувствовала пустоту, будто что-то внутри неё сломалось, разлетаясь на мелкие составляющие, будто острые осколки разбитой глиняной чашки вцепились прямо в душу. Она боялась и стыдилась этого чувства одновременно, с ног до головы её пробивала крупная дрожь, а рядом с её обёрнутыми в кожаные сапоги ступнями, одна за другой, разбивались о песок крупные солёные капли. Девушка всегда откровенно недолюбливала Иккинга, чудаковатого слабака, вечно путавшегося под ногами, и совсем не полюбила его, когда поняла, что скорее всего, мучениям всего племени пришёл конец, но какое-то холодное чувство печали заползло в её душу, будто бы разрозненные обрывки мыслей сложились для неё во что-то целостное, именем которому была цена смерти и жизни. Астрид рассудила, как ей казалось, правильно. У Иккинга не было шансов против огромного чёрного дракона, пусть и, стоя там, на берегу озера, на секунду девушка почувствовала, что дракон не настроен враждебно. Хотя от таких мыслей она всегда отмахивалась, как от оголодавших комаров в летние вечера, ведь они противоречили самому важному, фундаментальному правилу: «дракон всегда хочет убить». *** Они ныряли вниз по склонам холмов, огибали широкие стволы елей, громадные валуны и останки поваленных деревьев, они шли в тишине ночного леса и чувствовали, как по их коже, втыкаясь еле заметными иголочками, карабкается плохое предчувствие. И каждый из них знал, что плохое предчувствие никогда не приведёт к добру. Один за одним, викинги шли быстро и незаметно, будто стали тенями самих себя в свете яростного пламени факелов. Сыроватые травы оплетали ноги викингов, ложась поверх импровизированной обуви из выделанных шкур яка, а над их косматыми головами был только плотно свитый хвойными ветвями купол, блестевший в свете огня тёмной зеленью. В эту ночь, все чувствовали себя малыми детьми, несомкнувшими в темноте глаз, напуганными чем-то неосязаемым, но никто из племени в этом бы никогда не признался. Они шли всё быстрее, торопились, чувствуя, что изначально опоздали. Пробирающиеся сквозь густой папоротник люди, наконец достигли огромной поваленной сосны, и свет их факелов обогнул дерево дугой. Все по-прежнему молчали, будто боялись что-то спугнуть, будто боялись сказать что-то лишнее, совсем неподобающее. Вскоре из зарослей дикой лесной травы показались чернеющие скалы, и возглавлявший колонну вождь остановился. Он прислушался к лесу и тут же двинулся дальше, словно услышав в шёпоте хвойных вершин ответ на вопрос крутившийся в его голове весь путь от деревни: «Неужели всё это действительно происходит?» Оказавшись в окружении чёрных скал, Стоик Обширный снова остановился, оглядываясь и прислушиваясь. По его следам, проходя через узкую расщелину в скалах, на травянистый берег озера, сокрытого в плотном каменном кольце, попали остальные жители острова Олух. Они будто ожили, оказавшись у воды, и по неровным рядам потянулись шуршащие на еле слышных волнах ветра голоса. Озеро встречало викингов тишиной. Вода еле заметно колыхалась, смазывая отражавшиеся в чернеющей глади искры далёких звёзд. Окружённое высотой тёмных скал, озеро блестело, как покрытая дождём драконья чешуя. Лохматые Хулиганы продолжали шептаться, будто погружённые во что-то далёкое от реальности, будто скованные страхом, будто каждый говорил о чём-то своём, отстранённом. От озера веяло прохладой и запахом цветущей воды, запахом подкрадывающейся издалека осени. Стоик Обширный огляделся, и всё вокруг него замедлилось. Шум грохочущей по сосудам крови нарастал, заглушая звуки реальности. Прямо под его ногами, в распаханной следами битвы земле лежал любимый карманный нож его сына. Неподалёку от большого, поросшего мхом валуна, в мягкую болотистую землю был воткнут двухлезвенный топор. Весь берег озера, сокрытого кольцом скал, был перетоптан драконьими следами. Стоика будто ударило молнией. Он хорошо был знаком со страхом, как и любой другой викинг, прошедший через многие поля сражений, но это чувство было совершенно иным, оно обволакивало с ног до головы и рвало душу на части, сглаживая всё постепенно наступающим смирением, как мастер гончарного дела сглаживает пошедшее трещинами изделие. Разглядывая лежащий на перерытой следами земле нож через темноту вступившей в полные права ночи, Стоик впервые позволил мысли сложиться в чёткое предложение и отчеканиться в его голове, как клеймо: «Иккинг покинул мир живых навсегда». - Да уж… - прокомментировал откуда-то из-за пределов шума в голове Стоика Плевака. – Славный он был парень. Пусть и нескладный, непростой характером. – его уцелевшая за долгий жизненный путь рука легла на покрытое бурым мехом плечо вождя и похлопала. Плевака разглядывал карманный нож, давно уже остывший от тепла руки хозяина. - Я помню, как мы сделали этот нож. Это была его первая работа. – рассказал Плевака. Вождь племени Лохматых Хулиганов его почти не слышал, но чувствовал в этой вещице манеру своего сына. Стоик, всегда относившийся к Иккингу излишне холодно, думал о том, что его сын был необыкновенным. Иккинг не был похож ни на одного нормального викинга, он на всё смотрел иначе, он был ошибкой богов, но ошибкой необыкновенной. Стоик молчал, вглядываясь в толщу чёрной озёрной воды. Викинги, пришедшие вместе со своим вождём, разбредались по берегу, осматриваясь и еле слышно перешёптываясь о своей неприязни к озеру, постепенно выходя из ступора. - Дурное это место… - сказал кто-то очень громко, даже громче, чем шум, заслонивший Стоика от внешнего мира. В ответ кто-то так же громко согласился и запустил камнем в спокойную гладь озера. По толпе собравшихся на берегу викингов пошли взволнованные разговоры. - Ты разгневаешь богов! – выкрикнул мужчина средних лет с поседевшими прядями волос. - О Один! – подхватила крупная женщина, явно стукнувшая при этом себя по голове, судя по характерному металлическому звуку. Стоик их не слушал. Боги давно прокляли его, если то, что он видел на берегу озера прямо под своими ногами не было сном. Самое страшное, что он только мог представить было с ним наяву. - Ты знаешь, все слова соболезнования пусты. – сказал Плевака. Стоик незаметно кивнул. - Мне никогда не понять того, что ты сейчас чувствуешь, сам знаешь. – говоривший прочистил горло и продолжил. – Недоглядели. Стоик наклонился и поднял зарывшийся в сырую почву нож, годившийся только для игр трёхлетнего ребёнка. Лезвие было кривоватым и, скорее всего затупившимся, а рукоятка, покрытая ровными переплетениями орнамента, - вымокшей насквозь, будто долгое время провела на дне водоёма. - Боги справедливы. – сказал кто-то, возникший за спиной вождя. – Из него бы никогда не вышло ничего путного. - Не до тебя сейчас. – ответил ему Плевака. Стоик решил не оборачиваться; нет особой разницы в том, кто и что смеет язвить, это никак не решит, а уж тем более не усугубит проблему, ведь усугублять дальше некуда. *** Он долго молчал, стоя рядом с Плевакой и проклятым озером. Стоик Обширный сжимал слишком маленький для его руки нож, будто в этом изделии сохранилось какое-то эфемерное воспоминание, бывшее для него важнее всего на свете. Он держался за деревянную рукоятку и его сердце кровью обливалось, и что-то щемилось внутри, как птица, навсегда забытая в закрытой клетке, обречённая на мучительно долгие страдания. - Сложим костёр и простимся с ним. – сказал наконец вождь. – Я должен был многое понимать заранее, но до последнего верил. Теперь верить не во что. Сложим костёр и простимся с ним, как прощаются с воинами, павшими в бою, ведь так и закончилась его жизнь, в бою против крылатого чудовища. - Боги будут свидетелями твоим словам. Почтим его память, как полагается. – ответил Плевака. Постепенно все, кто хотел уйти, покидали берег озера. Становилось всё более пусто и тихо. Плевака смотрел на своего близкого друга и не видел в нём злости и жажды мести. Жизнь для него потеряла смысл в эту ночь на берегу проклятого озера под куполом глубокой синевы. *** Ночь и сумрак, и густая темень, тянущаяся за горизонт вдоль поверхности моря, вползали крошечным холодком ужаса в души бесстрашных викингов. На крыльях темноты в их дома проникал холод и эфемерные тени смерти, оседавшие в сказках старейшин и заставлявшие малых детей плакать ночами. Тонкий, незаметный, как скрывшаяся в толще морской воды змея, страх ночи и холода заставлял племя Лохматых Хулиганов окружать свой остров кострами и факелами. Огни горели всю ночь, привлекая к своему свету ночных насекомых. Огни никто не охранял, в деревне не было никого, разве что дети, но они предпочитали сидеть в своих комнатах и молчать, боясь привлечь к себе внимание своих страхов. Астрид долго сидела на корточках на пригорке, ветер трепал её волосы и засушивал влажные дорожки слёз на щеках. Она смотрела, как за край моря скатывается последний отсвет уходящего дня, и как кружатся в тёмной синеве искорки зажжённых костров. Наконец девушка поднялась и пошла дальше на вдруг ставших ватными ногах. Она чувствовала, что замёрзла, и хотела скорее попасть в свою небольшую комнатку, где, пусть и отсутствовало одеяло, всяко было теплее, чем на открытом морским ветрам пространстве. Дом, где всю сознательную жизнь провела Астрид, ничем не отличался от других деревенских домов. Он был деревянным и небольшим, имел в себе два этажа и пару комнатушек, расположенных недалеко от сердца дома – очага на первом этаже, и пару комнатушек на втором, крохотном, по сравнению с первым. Вход в дом был отмечен тяжёлой деревянной дверью. Сам дом располагался почти у самого скалистого обрыва, и принимал на себя все ветра, приходившие с моря, первым. Будучи ребёнком, Астрид называла свой дом «границей ветров», но эти времена уже давно ушли. Наконец добравшись до дома у самого обрыва, девушка поднялась на крыльцо и со скрипом открыла деревянную дверь. Она сразу же ощутила на себе потоки горячего воздуха, бросившиеся из дома прочь, только заметив открывшуюся дверь. Астрид чувствовала себя подавленно, ей больше не хотелось рыдать, но и не хотелось веселиться. Единственное, чего она желала – забиться в дальний угол комнаты на втором этаже, которую она называла «своей». Взобравшись по лестнице наверх, Астрид оказалась на небольшой деревянной площадке. Истёртый за многие годы пол был накрыт широкой шкурой, так же успевшей затоптаться. На стене между входов в две комнаты, которые соседствовали только одной стеной, мать Астрид вывешивала засушенные на зиму лесные травы. Девушка миновала этот участок и прошла в свой уголок. Она называла своё место в доме комнатой, но это помещение скорее напоминало маленькую каморку, уголок, чтобы переночевать и идти дальше. Чаще всего так Астрид и поступала. Под потолком в её каморке было вырезано небольшое окошко, смотревшее на лес. Из личных вещей в каморке был только средних размеров сундук и кровать, о большем Астрид и не могла мечтать, да и мечтать не собиралась. Она забралась в дальний угол узкой кровати и затихла, уставившись на просвечивающий через небольшое окошко клочок неба. Через него то и дело влетали и вылетали летние насекомые. Астрид было тяжело, будто на шею ей повесили камень и столкнули в бушующие чёрные воды моря. Она ждала прихода родителей, как верный пёс, и от этого ощущения ей становилось всё тяжелее и тяжелее, будто волны сомкнулись над ней окончательно, а камень потяжелел. Сама того не заметив, девушка провалилась в глубокий беспокойный сон, вымотанная всем, что произошло с ней за минувший день. *** Дверь хлопнула и по нижнему этажу кто-то зашагал. Астрид слышала это, находясь в полусне, и не могла пошевелиться, не отступавший сон сковал её движения. - И кто теперь будет наследником? – спросил грубый мужской голос, доносившийся снизу. Судя по молчанию, ответили ему, пожав плечами. - Ну ты даёшь, ещё ничего не ясно. Стоику сейчас не до этого, пойми. – ответил второй, женский голос. Девушка очнулась ото сна, села на кровати, облокотившись о деревянную стену дома, соседствовавшую с другой комнатой, и приготовилась слушать разговор родителей, но больше никто не произнёс и слова.