***
Вечером того же дня к Анселю пришёл Эмонд. Ансель не видел его больше недели, с того самого дня, как король показал его придворным. – Видишь, я держу своё слово, – сказал он, когда Ансель встал и поклонился. – Ты хорошо исполнил свою роль, а я позволил тебе увидеть мать. Скоро свадьба… Эмонд не закончил предложение, выжидая. – Хотите напомнить, чтобы я хорошо играл роль и там? – спросил Ансель. – Хочу напомнить, что я выполняю обещания. Ты будешь улыбаться и делать, что велят, иначе мне придётся выполнить одно из тех, что я дал раньше. – Эмонд схватил Анселя за рукав, даже сейчас сумев не коснуться кожи, тела, и подтащил к окну. – Видишь, там? Он указал в ту сторону, куда Ансель смотрел редко. Он любил смотреть вниз, на город и море, а Эмонд указывал вверх, на самую макушку Клюва, где высилось самое старое из зданий королевского дворца и напротив него – старая мрачная цитадель, в которой хранилась казна. – Видишь клетки? – Эмонд ткнул пальцем в сторону цитадели. У неё не было окон, лишь узкие бойницы, но стена, обращённая к дворцу, была искусно украшена арками, фигурками, колоннами – не хуже, чем фасад храма. Там, среди лабиринтов каменной вязи, Ансель давно уже заметил три клетки, похожие на птичьи, только гораздо больше, по высоте впору ребёнку лет восьми-десяти. Висели они на высоте третьего этажа. – Они висят уже четыреста лет, – сказал Эмонд. – Их выковали для казни. Трое предателей хотели свергнуть Эмонда Сурового и посадить на трон его племянника. Их заперли в клетках – одному, особенно высокому, пришлось для этого сломать пару костей, – и подвесили на стену цитадели. Тогда в Клюв мог зайти любой, и у этих клеток собиралась толпа. Предатели прожили несколько дней и умерли в страшных мучениях. Мой дед тоже воспользовался одной из клеток: его мать, вдовствующая королева, посмела оскорбить память своего супруга-короля и завести любовника из стражников. Дед велел запихнуть негодяя в клетку, а окна королевы-матери как раз выходили на цитадель. Её заперли в комнате, а ставни выломали, чтобы она не могла их закрыть. Он тоже умирал долго, кричал и выл от боли, от голода и жажды. Несколько дней. Моему отцу было тогда пять лет, и слугам приказали потом увезти его из замка, потому что нигде нельзя было укрыться от воя. Отец запомнил его на всю жизнь. А когда стражник умер, королева-мать наблюдала за тем, как тело гниёт в клетке, и комнаты её были наполнены вонью разложения. – Эмонд снова дёрнул Анселя за рукав, словно желая привести в чувство. – Если ты во время брачной церемонии скажешь хоть слово невпопад, если будешь смотреть на меня не так, как подобает счастливому жениху, я обещаю – в этой клетке будет сидеть твой брат. Их много, мне есть из кого выбрать. И ты будешь смотреть, как он мучается там и умирает, проклиная тебя, а может, умоляя спасти… Но ты не сможешь ничего для него сделать, Ансель. Будет уже поздно. Потому что я держу обещания. – Я и без того… без того делаю всё так, как вы приказываете, – проговорил Ансель, которого душил приступ тошноты. – Ты любишь своих братьев и сестёр, но ты из тех, кто может пожертвовать и теми, кого любит. – Вы всё равно их убьёте, – хрипло и резко сказал Ансель. – Да, я убью всех твоей крови. Кроме маленьких Теодемиров, конечно. Но от тебя зависит, как именно они умрут и как скоро. Ансель не мог уснуть всю ночь. Он думал то о людях, медленно умиравших в клетках, то о сестре, заточённой в обители Жён, то о том, как страшно и невыносимо ненавидит Эмонда. Он странным образом понимал своего мучителя. Понимал, чем продиктован каждый его шаг – не ненавистью к своему пленнику, не жестокостью, а простой необходимостью, но ненавидел всё так же зверски. И если бы они на минуту остались одни, если бы Эмонд не был вооружён… Ансель вздрогнул, когда услышал, как открылась дверь в его комнату. Послышался тихий взволнованный шёпот: Гаата с кем-то переговаривалась. Она, сидевшая всё время так, чтобы видеть Анселя, охранять его даже во сне, встала со стула, сдёрнула с его спинки накидку и скрылась за дверью. Её место заняла Унила. Ансель, который постоянно сидел у окна и видел не только двор, но и многие закоулки, которые другие считали невидимыми, давно уже знал, что у Гааты был любовник, один из королевских стражей, служивших под началом Вамбы. Но не осмелела же она настолько, чтобы просить Унилу покараулить вместо неё, а сама убежала к мужчине? Гаата вернулась, когда стало светать. Она не выглядела усталой, скорее взбудораженной, а одежда на ней была вся новая – Ансель уловил запах чистой, только что от прачки ткани. Утром, до того как принесли завтрак, Ансель спросил Гаату, где она была ночью. – У дочери советника были тяжёлые роды. Думали, я помогу. – Ты помогла? – Ребёнок был уже мёртв, но я спасла мать. – Ты разбираешься в этом? – спросил Ансель. – На всей Полосе меня превосходит только Преподобная Тхела, моя учительница. – Гаата с еле заметной усмешкой посмотрела на Анселя: – Думаешь, зачем я приехала сюда из обители? – Но я не женщина, – Анселю вдруг стало неловко. – Лучше найти кого-то, кто разбирается в женском устройстве, чем того, кто не разбирается ни в каком. – Это странно, потому что сами вы бесплодны. – Пусть так, но ничто не мешает нам изучать других женщин. Я приняла сотни детей в Хенгисте, если тебе интересно, и буду с тобой, когда… Если до этого дойдёт. Ансель передёрнул плечами, потому что по спине пробежал холодок. Он не мог этого представить. Даже когда готовился стать мужем Йестина – не мог. А с Эмондом было и того хуже. – Мой учитель, брат Бедвин, говорил, что Жёны настолько искусны, что им достаточно одного укола иглой, чтобы навсегда лишить женщину способности к зачатию. Гаата снова усмехнулась и сказала: – Мне нужно два. Но если я хочу, чтобы здоровье не пострадало, то потребуется шесть. У нас у всех, – она положила руку на низ живота, – вот здесь шесть серебряных шпилек. Три вводят в день принятия обета и ещё три через месяц. Ансель изумлённо посмотрел на неё: – Я думал, это сказки! – Мы делаем всё, чтобы люди так думали. Были случаи, что Жён убивали ради этого серебра. Поэтому мы говорим, что пьём волшебный отвар, от которого усыхают женские части. – А если шпильки достать? Их можно вытащить? – Ансель спрашивал, потому что думал сейчас об Эллив, в которую, если она даст согласие, тоже могут вонзить шесть шпилек. – Всё вернётся назад? – Если достать через год, может, два, то вернётся. Если шпильки пробудут там дольше, то женщина никогда уже не сможет иметь детей. – Но их достают? – Анселю казалось, что в этом есть какая-то надежда, что даже если Эллив запрут в обители, он сможет помочь ей потом. – Это тяжело и опасно. Достают только по большой необходимости. Я за десять лет делала такое лишь однажды, когда серебро стало отравлять одну Преподобную. – Как это? – Серебро постепенно попадает в кровь. Оттого мы мало болеем, и нас боится нечистая сила. Но иногда его становится слишком много и начинается особая болезнь. По крайней мере, моя наставница объясняла это так. Ансель слышал, как по лестнице поднимается служанка с подносом: дребезжали тарелки и чашки. Скоро им нельзя будет говорить. – Ты попала в обитель в детстве? – спросил он у Гааты. Та секунду колебалась, словно не зная, можно ли отвечать. – Нет, я была уже… взрослой. Я выросла в Гетике, влюбилась в одного… Мы сбежали вместе на юг. Дела у нас шли плохо, и в конце концов он продал меня в весёлый дом. Я была шлюхой, пока не познакомилась с Жёнами. Они выкупили меня и отправили учиться в Хенгисту. – Моя сестра… Её хотят сделать одной из вас. – Это лучшее, что может случиться с женщиной в этом мире.***
Блай вошёл в покои Лотара через потайную дверь, о которой не знали даже королева и самые доверенные слуги. Лотар рассказал о ней много лет назад, когда они оба ещё были подростками и им не давали видеться. Отец Блая считал, что такая близость к наследнику слишком опасна: Нимандеры никогда не были придворными, не обладали высокими титулами, а слава их, хотя и громкая, была всё же недоброй. Кому-то из влиятельных семей такое могло не понравиться. Родители Лотара считали, что будущему королю следовало избрать в друзья юношу своего круга, а не сорви-голову из клана наёмников, пусть и дворянина хорошего старого рода. Нимандеры происходили из Астолата, края, прославленного вином. Правда, виноград рос лишь в одной долине и было его так мало, что даже в лучшие годы вина не закладывали более трёхсот бочек. Та долина принадлежала роду Бринморов, а остальные кланы пытались как-то выжить в горах или на скудных, каменистых землях предгорий. Сто сорок лет назад, после сильного неурожая, один из Нимандеров взял с собой две трети воинов и покинул родовой замок: он решил предложить свои услуги любому, кто заплатит достаточно, чтобы женщины, дети и старики, жившие на его землях, не перемёрли за зиму от голода. Предприятие оказалось неожиданно успешным. Нимандеры начали набирать и обучать людей по всему Астолату, а потом и в соседних краях, и их армия росла год от года, благо в пограничных землях схватки не затихали, а местные князья часто не имели столько выученных людей да и не знали толком, как командовать тысячами воинов и как вести сражение. При деде и отце Блая Нимандеры достигли невиданного возвышения: они охраняли и сопровождали короля в поездке по приграничным землям, а потом были приглашены нести службу в столице. Во время той самой поездки Блай и познакомился с Лотаром. Путешествие по западному приграничью, только что завоёванным у орды землям, было опасным, и с Лотаром не было его обычных приятелей; Блай оказался единственным, кто был одного с ним возраста. Он учил Лотара орудовать коротким ножом, обучал приёмам, которые учитель фехтования называл не иначе как грязными, объяснял, как справиться с разъярённым псом, как плести силки и как полоснуть по горлу ножом, чтобы человек даже хрипа не издал. Королева была в ужасе, а король лишь смеялся. Несколько раз по вине Блая мальчишки попадали в серьёзные переделки, за что старый Нимандер сёк Блая нещадно, но стоило тому отлежаться, как всё повторялось. Лотар потребовал, чтобы его новый друг отправился с ним в столицу. Им не давали видеться часто, и тогда Лотар рассказал Блаю о тайном проходе в комнату, чтобы они могли встречаться по ночам. Они засыпали иногда в кровати принца, но между ними никогда не было ничего, кроме дружбы. Лотар, воспитанный благородными учителями, мало знал о том, что происходило в спальнях. Его отца воспитывали так же: в день тринадцатилетия к нему пригласили куртизанку, которая за месяц обучила принца всему, что надлежало знать мужчине. Лотар узнал обо всём этом от Блая – пусть и без живых примеров. Блай, сопровождавший отца в кампаниях, с юных лет видел скрытую от Лотара сторону жизни. Он видел и обозных шлюх, и что с ними делали наёмники, и мальчиков для утех, привезённых из-за южного моря, видел, как пугавшие его своей жестокостью лейтенанты старого Нимандера оказывались под своими же оруженосцами, а на следующую ночь всё было наоборот. Обо всём этом он рассказывал Лотару, который в четырнадцать лет всё ещё думал, что мужской брак заключается из приятельских чувств или по расчёту. И вот теперь Блай Нимандер сидел в спальне Лотара, сейчас уже короля, а не наследного принца, и ждал, когда тот вернётся. Ужин уже должен был закончиться, значит, Лотар или задержался с кем-то из советников для разговора, или же отправился к королеве, в главную спальню. Дверь вдруг распахнулась, и Блай, чтобы не попасться на глаза прислуге, спрятался за край занавеси. Слуги внесли в комнату канделябры, наполнили кувшин свежей водой, убрали тяжёлое покрывало с кровати, стянули с короля низкие сапоги из позолоченной кожи и вышли, оставив Лотара одного. Он схватился за висевший на поясе кинжал, когда Блай выглянул из-за шторы, – а потом сразу же за сердце: – Ты напугал меня! Демон тебя разбери, Блай! А если бы я воткнул его в тебя? – он убрал кинжал обратно в ножны. – Не надейся! – рассмеялся Блай, по-хозяйски подходя к кувшину. Он налил воды в блестящий кубок и выжал туда немного сока из половинки лимона. – Я не хотел тебя напугать. – Я не знал, что ты в городе, – Лотар скинул богато вышитую куртку, глупое, узкое и неудобное придворное одеяние. – Думал, ты в Воргане. – Я прибыл тайно, – сказал Блай, осушая кубок одним глотком. – Боюсь, город не слишком мне обрадуется. Лотар скривился, и оба они замолчали. Блай опять отступил, приняв лишь небольшое сражение и оставив в итоге долины к западу от Ворганы орде. – Блай, – заговорил Лотар, опустив глаза. – Я ни разу не пожалел, что поставил тебя командовать армией, но то, что ты весь год отступаешь… – Они хотят, чтобы ты забрал у меня легионы? – перебил его Блай, задав настоящий вопрос. – Да, – пришлось признать Лотару. – Я сделаю всё, чтобы ты остался… Я считаю, что ты поступил правильно. Ты отдал им степи и сохранил армию для защиты городов, людей. Я постараюсь отстоять тебя, но… – Но ты не всесилен? – усмехнулся Блай. – Я знаю. Знаю, что на тебя давят, что это торг, игра влияний. Не оправдывайся. Если тебе придётся сместить меня – так тому и быть. – Князья с запада хотят, чтобы ты ушёл, потому что уступил их земли, другим ты мешаешь в Совете, третьи хотят выдвижения Мигты, четвёртые думают, что ты недостаточно хорошего рода – у всех свои причины. Но кроме меня и ещё, может быть, пары человек, все хотят, чтобы ты ушёл. – Я умею отступать, – Блай положил руку на плечо Лотара. – Отступлю ещё раз. Отдохну… – Боюсь, тогда придётся мне самому отправиться на запад. Они хотят побед, славы, чести… Они не думают о том, как сохранить армию, что будет через месяц после сражения. Твой отец хорошо это понимал, и ты понимаешь. А эти… Они не видели ничего, кроме турниров. Всё равно что дети! – Они не знают, что такое война на самом деле, а когда приедут в Воргану, испытают жестокое разочарование, – сказал Блай. Он-то с детства знал, что война – это не только сражения. Сражения и подвиги – это единственное, что остаётся о войнах в песнях, но сражения длятся лишь миг. А долгие дни, месяцы и годы война – это обозы с продовольствием, фураж, телеги для раненых, разъезды, нехватка мечей и стрел, размокшие от дождя дороги, пропавшие разведчики, болезни, поиски еды, поиски дров, поиски отставших отрядов… – Орда снова придёт в движение весной. – Воргану мы отстоим, – уверенно сказал Блай. – Но нам придётся отстаивать её год за годом. Это большая цена. – Я знаю, Блай. Эмонд Теодемир прислал семь тысяч воинов и обоз с зерном. Я отправляю их в Воргану. Он хороший правитель и понимает, в чём долг государя. – Только вот никак не хочет помереть, не оставив наследников, – подмигнул Блай. Лотар потянулся и развязал пояс. – Ты слышал, что он опять сыграл свадьбу? Блай нахмурил лоб: – Слышал, но в Воргане говорили разное. Не знаю, что из этого правда. – Я бы тоже не поверил, если бы мне не написал Ирмин. – Лотар подошёл к одному из высоких, выше человеческого роста канделябров и наклонился к его каменному постаменту. – Может, Эмонд сошёл с ума от отчаяния? Каменная облицовка сдвинулась в сторону, открыв маленькую нишу. Лотар достал оттуда скрученный в трубочку листок: – Прочитай. Это донесение Ирмина, он был на свадьбе, – Лотар протянул письмо Блаю. – Эмонд – великий правитель, но сейчас он жалок. Блай развернул донесение. Почерк был мелким, и Блаю пришлось поднести листок близко к свету. – Так это правда?! – повернулся он к Лотару с нескрываемым изумлением на лице. – Я думал, просто россказни! Юноша? Из рода Ортигернов? Никогда не слышал об Ортигернах, но… – он замолчал, погрузившись в чтение. Глаза его быстро бегали по строчкам. – Бедный парень. И как он только согласился?! Эмонд же… А вот это он молодец, утёр старому борову нос! – Читай дальше. Я хочу знать, что ты думаешь про то, что написано об этом Анселе в самом конце. Когда Блай дочитал, лицо его стало задумчивым и серьёзным. – Ты показывал это письмо Гезимунду? – Нет, оно пришло лишь позавчера, а Гезимунд сейчас в Пустой Горе. Я послал за ним. Но ты ведь тоже много знаешь про Звёздный берег. Только про него и говорил тогда! Блай вспомнил тот год, когда его отца призвали ко двору. Блай всегда любил книги, но ни в замке Нимандеров, ни тем более на биваках, где он прожил две трети своей жизни, книг, кроме тех, где записывали, сколько выплачено жалованья и сколько закуплено солонины, не было. Совсем немного было у его матери, да бабка рассказывала истории, которые прочитала во время обучения у Всевидящих Жён. Новые книги попадались редко, и когда ему было разрешено посещать дворцовую библиотеку в Тарсии, радости не было предела. Больше всего Блай любил читать про подвиги героев и военные кампании. И так ему попалась книга брата Агилольфа, который, правда, через сто с лишним лет после событий, написал труд о том, как Звёздный берег был завоёван и присоединён к Полосе. Он собрал всё, что сохранилось в памяти людей, соединил с сухими военными летописями Теодемиров, и так получилось «Достоверное повествование об исходе Северной войны». Более половины книги было посвящено не исходу – двум последним годам войны, – а предшествующим столетиям, долгому и кровавому противостоянию Полосы и Берега. В первой главе было много рассказано о северном народе, его истории, правителях и укладе. Она была самой интересной и загадочной в «Достоверном повествовании», и после этого Блай перечитал всё, что смог найти, о Звёздном береге и вообще колдовстве. Он сильно рисковал тогда: только братству Пустой Горы и Всевидящим Жёнам дозволялось не просто пересказывать сказки о волшебниках, а по-настоящему изучать магию. – Агилольф писал об этом, – сказал наконец Блай. – Он говорил, что у древнего народа рождались особенные сыновья, иначе устроенные. Юноши, которые могли зачать. Эта способность быстро пропадала с возрастом, кажется… И их было очень мало. Если такой рождался в небогатой семье, они устраивали торги, кто даст больше. Знатные семьи выкупали мальчиков, воспитывали и готовили в мужья кому-то из своих. – Это что-то вроде рабства? – cпросил Лотар. – Я так понял, что нет. Наоборот. Их воспитывали так же, как собственных детей, но покинуть этот род они не могли. Если ребёнка выкупала королевская семья, то эти… существа правили наравне со своими супругами. Они точно не были рабами. Я сейчас уже не вспомню, но чуть не половина королей была рождена от таких вот. Не знаю, сколько во всём этом правды, но дети от них были сильнее прочих, их и хворь не брала, и яд не мог убить. Есть много историй о том, что короли Звёздного берега оправлялись от таких ран, от которых обычному человеку не выжить. Какому-то из королей вонзили секиру в спину. Он обездвижел, только глазами мог шевелить, а через год… – Любопытно, – Лотар, не дослушав, выдернул из рук Блая письмо. – Любопытно… И что же это значит? Что Эмонд нашёл такого юношу? – Он тревожно посмотрел на Блая: – Такое может быть? Блай пожал плечами: – Даже во времена Агилольфа считалось, что их не осталось. Теодемиры истребили. Их и было-то, кажется, всего трое: один взрослый и двое детей. Но убили всех, кто был связан с этими тремя кровью. Конечно, какой-то родственник мог ускользнуть и оставить потомство. А если правда про бедные и никому не известные семьи, то такие мальчики могли родиться в любой семье. – У Теодемира полно шпионов. Он мог узнать… Он не из тех воинов, что не читают ничего длиннее девизов на гербах, и всё понял. Только чудо может спасти его мёртвую кровь. И никакая хворь их не берёт… Блай задумчиво поскрёб щетину на подбородке: – Эмонд готов верить во что угодно. Он похоронил уже стольких детей, что будет верить в золотые яблоки, ванны из молока ослиц, да во что угодно, если ему скажут, что так у него появится наследник. Эмонда обманул какой-нибудь шарлатан, наговорил, что мальчишка из таких. Что это за род – Ортигерны? Наверняка мелкий и нищий – почему бы не породниться с королём? Хотя… – Вот именно, что хотя! Они же должны понимать, что ждёт этого… жениха и их всех, если обман вскроется. Палач Эмонда придумает такую казнь, которую и через триста лет не забудут. – Взгляд Лотара становился мрачнее с каждым словом. – И ты говоришь, что в книгах написано то же самое… – В двух или трёх, – сказал Блай. – В «Полной истории Теодемиров» ни слова про это. – Может, Теодемиры не хотели, чтобы все знали правду? Помнишь, ты мне рассказывал про какую-то книгу с легендами? Они же уничтожили все списки. – Да, «О чудесах за северным пределом». Блай узнал об этой книге из «Достоверного повествования», Агилольф несколько раз указывал, что позаимствовал рассказ о том или ином событии из этой книги. Блай пытался найти её сам, но безуспешно. Тогда он обратился к брату Гезимунду, большому знатоку книжной мудрости. Гезимунд сказал, что если «О чудесах» где-то и сохранилась, то только в личной библиотеке Теодемиров. Они приказали уничтожить все существующие списки и всех, кто их читал. В книге описывались чудеса, творимые колдунами Звёздного берега, восхвалялись их мудрость и сила и объяснялось, почему Полосе, несмотря на свою колоссальную мощь, потребовалось столько лет, чтобы завоевать маленький клочок земли на севере: волшебство Звёздного берега отличалось от того, что было известно братьям Пустой Горы. Каким-то образом к Агилольфу попал неполный список запрещённой книги, и он многое почерпнул оттуда. Это была одна из причин, почему о «Достоверном повествовании» Агилольфа почти никто не знал: одна книга хранилась в Пустой Горе, другая была доставлена в королевскую библиотеку. Агилольф опасался, что если про неё проведают Теодемиры, то ему от их гнева будет не укрыться нигде. – Они хотели, чтобы никто не помнил о древних королях, – сказал Блай. – Но Гезимунд говорил, что все эти книги, и «О чудесах», и прочие, хранятся в библиотеке в Клюве. И якобы ещё в обители Жён в Хенгисте, но к ним не допускают никого. – Пусть попробуют не допустить того, кто прибудет от моего имени! – вскинул голову Лотар. – Как только Гезимунд вернётся, я отправлю его к Жёнам. Пусть найдёт всё, что известно об этих юношах. Блай уселся в кресло и внимательно посмотрел на Лотара. – Зачем тебе это? Если Эмонд поверил в сказки, то от этого сын у него не родится – и тебе нечего беспокоиться. Если же всё это правда, то сын у него родится, – и тебе опять же не о чем беспокоиться. Ты бессилен этому помешать. Или? – Блай наклонил голову. – О нет, только не говори мне… – Нет, я ни при чём! – твёрдо, как Блаю показалось, честно ответил Лотар. – Я не причастен ни к одной из тех смертей. – Прости, что я подумал о тебе так, – Блай смотрел в пол. – Не проси прощения, – покачал головой Лотар. – Я бы мог. Я… я часто ужасался тому, что делал мой отец, но теперь я понимаю, что мог бы сделать то же самое ради королевства. Но даже если дети Эмонда умерли не своей смертью, то точно не по моей вине. Я никогда не приказывал такого. Это слишком опасно. Если покушение не удастся, если убийц смогут проследить до столицы – конец всему. У нас может начаться новая война. Ещё и на востоке. – Я рад, что есть что-то, что тебя останавливает, – без тени обычной весёлости произнёс Блай. – Эмонд – тяжёлый человек, но благородный. И настоящий воин. – Я тоже не хочу ему вреда, но он стоит между мной и Полосой, и если бы… Что толку об этом говорить?! Будем ждать.***
Через неделю Лотару пришло полное, подробнейшее донесение о том, что произошло в Бессе. Его двоюродный брат, отправившийся на свадьбу от имени короля, прислал длинное письмо. Он писал не только о том, кто был на свадьбе и о чём удалось поговорить с гостями, но и что происходило в городе. Вопреки тому, на что надеялся Лотар – что народ возмутится браку с мужчиной, – в Бессе было спокойно. На Полосе союзы с мужчинами заключались часто, но брак с юным Ортигерном был совсем другого рода: Эмонд объявил, что надеется на наследника, и раз женщины не могли ему его дать, решился заключить союз с мужчиной. Ансель Ортигерн был не особенно знатен, но в его жилах текла кровь древних родов с севера, а сказки о том, что многие правители Звёздного берега были рождены от двух мужчин, до сих пор пересказывали вечером у очагов. Мабон, двоюродный брат Лотара, многословно описал Анселя, которого всем представили за несколько дней до свадьбы. Тот был, по словам Мабона, «возмутительно юн по сравнению с Эмондом». Юн и хорош собой: «настолько, что мужчине не зазорно желать его». Никто не думал, что он будет иметь влияние на политику Полосы или на Эмонда: юнец ни с кем не заговаривал, не стремился завести знакомств, даже на вопросы отвечал так, словно с трудом постигал их смысл. Было совершенно очевидно, что король Эмонд отводил ему одну лишь роль – в опочивальне. Тем не менее, полагал Мабон, король Ансель мог заслужить любовь народа: за внешней холодностью он был, судя по всему, добр и бесхитростен, и редкие его улыбки согревали сердца тех, кто видел их. Кроме того, Мабону показалось, что Ансель – некрепкого здоровья, выглядит бледным и истощённым, а к хворым простонародье всегда проникается сочувствием. Когда Ансель ехал к собору, где его должны были соединить браком с королём, женщины плакали от жалости к юноше, на обратном же пути толпа приветствовала его и Эмонда с ликованием, но больше Анселя, чем старого короля: весть об убранстве собора облетела Бессу вмиг. Ансель Ортигерн был слишком низкого рода, чтобы сочетаться браком с кем-то из правящего дома. На свадьбе даже не было его родных, и Эмонд всем дал понять, что допускает этот союз по одной причине – ради наследника, а жених ему вовсе не ровня. Поэтому Анселя не повезли в Теодею, древнюю крепость, откуда происходили Теодемиры, – посчитали, что присутствие человека с кровью Звёздного берега в жилах оскорбит покоящихся в святилище предков. И потому же город был украшен к празднику меньше обычного, а на флагах, гирляндах, розетках не было цветов рода Ортигернов, все они были белыми, цвета Теодемиров. Так украшали город в честь рождения наследника, во славу одного лишь рода. Эмонд, то ли не подумав, то ли в насмешку над юношей – с него бы сталось, – позволил Анселю лишь одно: выбрать цветы для украшения собора, сделать то, чем традиционно занимались девушки. Ансель сделал необычный выбор, но сумел убедить главного садовника, что это прекрасный символ, наилучшим образом подходящий к их с Эмондом союзу. Мабон писал, что прибыл с остальными гостями в собор буквально за полчаса до прибытия короля Эмонда и его жениха. Беломраморный собор, сплошь затянутый белым, вместо цветов был украшен побегами ежевики. На белоснежном шёлке просто-таки горели зелёные листья, спелые чёрные ягоды и ещё не созревшие ярко-малиновые. Три цвета Ортигернов. Когда Эмонд вошёл в двери и увидел ежевику, он изменился в лице. Резко повернулся к Анселю, шедшему рядом с ним, и что-то яростно прошептал. Тот лишь еле заметно улыбнулся, словно бы услышал похвалу. Как оказалось, мальчишка наплёл садовнику, что для украшения лучше использовать не цветы, которые намекают о мимолётности красоты и юности, а ягоды и плоды, ибо их с Эмондом союз именно их и должен принести. Пиршественный зал был щедро украшен гроздьями винограда, яблоками, грушами, а для собора Ансель выбрал ежевику, и садовники специально посылали за красно-чёрными ветвями на север, потому что в Бессе и окрестностях она уже созрела. Хотя Эмонд не подал вида, все догадались, что видеть цвета Ортигернов ему было не слишком приятно – потому что это противоречило его воле, но всех в Бессе почему-то невероятно радовало, что маленький король сумел щёлкнуть Эмонда по носу, да ещё так, что тому пришлось стерпеть. К концу дня весь город поднимал кубки, стаканы и чаши с вином за «ежевичного короля». Лотар ждал другого письма – от Ирмина. Тот хоть и не был королевским родичем, но был куда проницательнее Мабона и умел видеть вещи поглубже украшений в соборе. Пока Лотару не нравилось то, что он слышал. Эмонд как будто бы был уверен в том, что у него появится наследник – иначе зачем подвергать себя такому позору, браку с худородным дворянчиком, чьи родители, видно, настолько неотёсанны, что их даже не пригласили на свадьбу. Лотар надеялся, что хотя бы народ воспротивится такому браку, но Ансель черни почему-то понравился.***
Когда Анселя уложили на пышно украшенное ложе новобрачных, он замер, словно скованный льдом. Эмонд не смотрел на него, а когда придворные затворили за собой двери, даже отодвинулся. – Что мне делать теперь? – спросил Ансель, тоже не глядя на того, кто лежал в одной с ним постели. – Вон в том углу дверь. За ней тебя ждёт Унила. Она отведёт тебя в башню. Ансель почувствовал облегчение. Он ждал другого, правда, не знал, чего именно. – Если спросят, скажешь, что я взял тебя, – добавил Эмонд. – И будешь говорить, что я делаю это каждую ночь. Толпа приветствовала тебя сегодня, но не сильно радуйся: если они узнают, что ты обладаешь колдовскими силами, они тебя разорвут. И мне придётся отдать им тебя… Ансель не сомневался: за долгие столетия Теодемиры воспитали в людях настоящую ненависть к колдунам с севера. Он молча поднялся с кровати. Одежду его и Эмонда унесли, как велела традиция, и он оставался в одной длинной рубахе. Завернуться было не во что: покрывало с постели было размером с небольшую комнату. Ансель пошёл к дверям прямо так, полуобнажённым. – Я прощаю тебе ежевику, – крикнул ему вслед Эмонд. – Но лишь сегодня. Если такое повторится, кто-то из твоих братьев или сестёр пострадает. – Я ни разу не ослушался тебя. Ты не говорил, что эти цвета запрещены. – Да, ты не ослушался. Но ты выбрал ежевику наперекор мне. Второй раз я не потерплю. На лестнице за дверью гулял ветер, и Унила накинула на плечи Анселю припасённый плащ. Но ноги оставались босыми и закоченели к тому времени, как Ансель вернулся в свою башню. Постель была уже расправлена, а кувшин для умывания был наполнен тёплой водой. – Я думал, это произойдёт сегодня, – сказал Ансель. – Что? – насмешливо спросила Унила, прекрасно всё понимая. – Что бы вы ни готовили мне. – Король много пил. Ночь после пиршества не подходит для зачатия. И луна идёт на убыль – это плохие дни. Ансель знал, что ему не причинят вреда – он был ценен, – но сердце всё равно сжалось от страха до размера ореха. Новолуние наступит всего через четыре дня.