***
Лотар столкнулся с Блаем у входа в покои принцессы Деборы. – Я думал, что встречу тебя внутри, – произнёс король с лёгким укором. – Ты же только-только пришёл. Блай не сумел выдумать ни одной причины, почему бы ему потребовалось покинуть принцессу так рано, поэтому ответил честно: – Я не знаю, о чём говорить со столь юной девушкой, ваше величество. Ей интересны наряды и цветы, а я могу рассказать лишь о выучке рекрутов и построении войск. – Не прикидывайся тупым солдафоном, ты читал книг побольше, чем я. – Книги про военные кампании вашей сестре тоже не очень-то интересны. Лотар раздражённо покачал головой. Обычно его злило, что в Блае не было подлинного интереса к Деборе, он лишь вежливо притворялся, да и то не очень талантливо, но сегодня было не до того. – Вообще-то я шёл к сестре, чтобы найти тебя. Пойдём! Сегодня прилетело сразу три птицы. Блай посмотрел на стоявших за спиной короля гвардейцев: они, как и многие другие во дворце, знали, что король Лотар хоть и лишил Блая Нимандера звания военачальника, всё равно советовался с ним по каждому поводу, касавшемуся военных действий. – И что там? – Идём ко мне. Нужно это обсудить… Всё произошло так, как ты и сказал. Наши войска встали у Ворганы, часть в самом городе, часть разбила лагерь западнее, они перекрыли все броды через Идрис… – А орда? – Её нет! – сводчатый потолок коридора отразил резкий выкрик короля. – Сколько ни высылали лазутчиков, не нашли и следа. – Она двинулась на юг? – Похоже на то, – выдохнул Лотар. – Горные племена запираются в долинах. Даже торговые города забеспокоились. Наши люди говорят, что они переводят войска к границе, судя по всему, боятся, что орда перекатится через горы и нападёт на них. – На их месте я бы не полез через хребет, а повернул бы на восток и напал на Астолат или Везер. Блай, пока его ещё допускали до Советов, говорил раз за разом одно и то же: не нужно посылать все легионы под Воргану, потому что этим летом кочевники там уже не появятся. А если вдруг и придут – орда движется столь медленно, что они успеют перебросить дополнительные силы. Почитателей Трёхликой вперёд гнало не только слово богини, но и голод. Их стада едва могли прокормить всю орду, им нужно было захватывать новые деревни, города, племена, чтобы подпитываться их запасами. За зиму их запасы истощились, и столь долгий переход от мест зимовки был им не под силу. Когда Блай сражался против них, они неслись от одного городка к другому, поглощая их, питаясь ими, докатились, как волна, до самого Идриса и едва не перехлестнули через него. Сейчас орде предстояло проделать тот же путь, но уже по безлюдной местности, которую они сами выжгли в прошлом году. Блай хорошо изучил орду: если сами последователи и были безумны, то тот, кто направлял их, – нет. Блай знал, как они кочевали, приливы и отливы их движения, пути голода и поживы, скудности и изобилия, и угадывал, как они поступят. Ему не верили. Мигта и его военный совет видели в орде лишь тупую силу, несущееся вперёд стадо, к тому же они были обязаны оправдать ожидания, сделать то, что не сделал Блай Нимандер – защитить срединные земли на западе. И вот они защищали их, готовились оборонять Воргану, но врага не было. Враг ударил не по Вечному королевству, он двинулся по степи на юг и напал на мелкие кочевые племена в предгорьях. Эти племена и их стада были как топливо для костра. Блай знал, что потом орда, как лавина, понесётся на горные кланы, пожрёт их и дойдёт кружным путём до земель королевства, до Астолата. Блай говорил об этом на Совете, но никто ему не внял. Сейчас стало ясно, что он верно предсказал поведение орды. – У нас достаточно времени, – сказал Блай королю. – Посади войска на корабли, первый легион будет в Астолате совсем скоро. Намного быстрее, чем туда доберётся орда. – Корабли? – Они везут руду с севера к морю. Сейчас они отремонтированные стоят и ждут, когда их загрузят рудой. Они должны спуститься к морю как раз к окончанию штормов. Корабли не годятся для перевозки людей, но это несколько дней, солдаты стерпят и не такое, лишь бы не месячный переход на своих двоих. Пока Блай говорил, они дошли до королевских покоев, и стражники распахнули перед ними двери. – Если я заберу корабли, ты не представляешь, что здесь начнётся… – вздохнул Лотар. – Владельцы рудников, купцы, главы ремесленных гильдий – все они здесь, в столице. – Ты же король! Какое тебе дело до их возмущения? – Война кажется им далёкой. Им нет дела до неё, пока орда разоряет предгорья. Деньги, которых они не получат сейчас, гораздо важнее. – И плевать! Ты – король! – Не всё так просто. Я вынужден договариваться. Этими людьми нельзя командовать так легко, как ты командуешь солдатами. – Я уже не командую, – Блай уселся в кресло возле стола и поставил перед собой серебряную чашу, полную тёмно-красных ягод. Лотар тяжело опустился в другое кресло. Он ничего не ответил, потому что чувствовал вину за то, что не смог отстоять Блая в Совете, уступил, поддался давлению, пожертвовал другом ради того, чтобы заключить нужные союзы. – На Совете мы решили, что направим войска в помощь горным племенам, если, конечно, те примут её. Послы уже отправились… – Правильное решение, – сказал Блай, закидывая ягоду в рот. – Ущелья и перевалы удерживать легче, чем вести бой на равнине. – Не всё так просто... Мигта восемь лет назад вытеснил племена из двух пограничных долин. Потом было ещё несколько случаев… Он приказывал казнить горцев, когда они оказывались на его землях. Теперь они ездят на ярмарки другим путём, чтобы не попасться его людям. Как думаешь, рады они будут, если я пришлю им войска под командованием Мигты? А сместить его ради того, чтобы угодить кучке мелких племён, значит проявить слабость! – Оставь его главнокомандующим, пусть сидит где-нибудь в Астолате, а в каждое племя отправь своего командующего, со своим небольшим войском. – Мы думали про это, но боюсь, что начнётся хаос. К тому же после Ворганы боевой дух в войсках упал. Солдаты из Полосы и так считают, что сражаются не за свою землю, а за нашу, мою… А что будет, если я пошлю их на помощь за пределы королевства? И что скажет Эмонд? А если я оставлю их и отправлю на подмогу только западные легионы, взвоют люди здесь… Скажут, почему только наши мужья и сыновья погибают? Блай задумался, а потом сказал: – Войска из Полосы тоже должны отправиться туда, хотя бы часть. Робар Зердас – опытный командир, он сумеет управиться с солдатами, и они будут сражаться за перевалы так же, как сражались бы за свои дома. – Возможно, ты прав… – медленно произнёс Лотар, а потом вдруг стукнул кулаком по подлокотнику кресла: – Почему это происходит именно сейчас?! В моё правление? – У каждого из королей были свои беды. – У моего отца, и деда, и прадеда таких не было! Мелкие размолвки с соседями и неурожай в Тэле – худшее, с чем они сталкивались. А когда орда нападала на нас во времена Амелина, ему достаточно было послать десятерых магов к Высоким бродам, чтобы эти дикари отступили в ужасе. Блай только пожал плечами. Маги в Вечном королевстве исчезли не сами по себе. Внук Амелина Третьего, Лудберт, начал тихую, незаметную войну против них, сначала сильно ограничив магические школы, а потом и закрыв часть из них. Им двигал страх. Ещё до его рождения в Гессеме придворный колдун сверг короля, занял трон и основал династию, а на памяти самого Лудберта такое происходило дважды, в соседнем с Гессемом королевстве и, по слухам, в одной стране за Гневным морем. В землях торговых городов колдун-советник провозгласил себя верховным правителем, хотя не процарствовал и пяти лет, как его убили заговорщики. Лудберт боялся, что и в Вечном королевстве рано или поздно объявится маг, который решит отнять трон у законного правителя. Тем более, всегда считалось, что маги тут были сильнее из-за близости Изнанки. Говорили, что преграда между ней и миром людей была в Вечном королевстве тоньше, чем где бы то ни было ещё. И до Лудберта короли опасались возвышения магов, поэтому всегда существовали отдельные школы, где из детей с даром воспитывали стражей, единственной задачей которых было не допустить входа магов в столицу и тем более во дворец. Короли никогда не говорили с магами лично и передавали приказы через доверенных людей. Лудберту даже это не казалось достаточно надёжным, он запретил школам изучать техники, которые могли нанести вред вещам или людям, и велел сосредоточиться на целительстве, защите от колдовства, предсказаниях и прочем, что не угрожало бы королю. Его потомки оставляли магическим школам всё меньше свободы, всё больше книг изымалось и уничтожалось. Немногочисленных мальчиков и девочек, допускавшихся в школы, обучали наставники, сами не обладавшие полным и глубоким знанием. Это привело к катастрофе во время правления Амелина Шестого. Вечное королевство тогда страдало от набегов некоего народа, жившего за Гневным морем; они приплыли на тысячах кораблей и захватили несколько прибрежных городов в Везере, а оттуда двинулись вглубь страны. Амелин Шестой велел последним оставшимся магам изучить чудом сохранившееся заклинание небесного огня и отправиться против пришлецов. Но к тому времени даже наиболее учёные колдуны не разбирались в магии достаточно хорошо и не владели своими силами в нужной степени. Двадцать два мага уничтожили небесным огнём больше половины чужой армии и несколько тысяч своих солдат – когда высвободившаяся сила вышла из-под их контроля. Люди, находившиеся в то время рядом с ними, сгорели в истекающих от их тел волнах света. Хотя это и принесло победу над врагом, Вечное королевство лишилось последних боевых магов. Все они погибли: их жилы были черны и пусты, словно кровь выкипела в них. Магия стала казаться ещё более опасной, чем раньше. В попытках объяснить случившееся двое братьев Пустой Горы отправились в Алую Иглу к Димрию Супостату, который восемьдесят лет назад был уличён в укрывании колдовских книг и использовании запрещённой магии. Он сумел бежать из Пустой Горы и добраться до Звёздного берега. Столетний старец, он уже не испытывал ненависти к королевству, где его приговорили к смерти, и согласился выслушать братьев. В ранней юности он застал учителей, которые умели по-настоящему пользоваться магией и кое-чему от них научился. Например, тому, что магия опустошала, а любой нанесённый с её помощью удар обращался против колдуна. Этому учили и сейчас, но без понимания сути, и важнейшее правило стали считать нравоучением, которое напоминало об ответственности за свои поступки. Но обратный ток сил существовал, просто магам Вечного королевства было разрешено лишь столь ничтожное колдовство, что они его не ощущали и не научились распознавать. Не умели они и многого другого, что нужно было для настоящего раскрытия силы, и поэтому были выжжены своей же магией. Книг о волшебстве сохранилось ничтожно мало, но было ясно, что управлять своими силами раньше учились не по ним, а от наставников. То, что нельзя описать, передавалось от одного поколения к следующему, пока цепочка не оборвалась. Теперь наставников не осталось. Димрий не желал делиться знаниями. Торговые города уже давно запретили колдовство, ведовство, гадания и даже безобидное целительство. Колдуны Звёздного берега, даже если бы захотели обучить того, кто завтра мог на них напасть, не могли помочь. Их сила была иной природы: она была неисчерпаема и не обращалась против того, кто её призвал. Все обладали ей в разной степени: один с трудом мог пошатнуть чашку на столе, а другой мог сдвинуть гору, – но ни тот ни другой, даже действуя на пределе, не погибли бы. – А ты что, вернул бы боевых магов, если бы была возможность? – спросил Блай. Сам он не знал, что об этом и думать: с одной стороны, невероятные возможности, с другой – полная непредсказуемость. – Нет, – покачал головой Лотар. – Ни один правитель не может спать спокойно, если в его королевстве есть люди, обладающие подобной силой. Мне достаточно того, что умеют братья Пустой Горы. – Почти ничего, – рассмеялся Блай. – Дождь они призывают хорошо. И ещё, раз уж заговорили про магию… – Лотар замолчал и лицо его стало хмурым и настороженным. Блай понял, что кроме неудачи в Воргане есть ещё дурные вести. – Сегодня пришло послание от Ирмина, – заговорил Лотар. – У него шпионы во дворце Эмонда. Говорят, у того на самом деле родился ребёнок. Несколько месяцев назад этот Ансель перестал показываться на людях, сказали, что он понёс и не покидает теперь постели. А сейчас он якобы разродился, и Эмонд потребовал, чтобы на родах присутствовали свидетели. Там был канцлер, сестра короля Йисоль, настоятельница обители Всевидящих Жён, Эзгар Гнилые Руки, ещё кто-то… В городе пока не объявляли, роды прошли раньше срока, и ребёнок, по слухам, совсем крошечный, даже плакать не может. Эмонд опасается, что он не выживет, поэтому молчит… Но если те книги, которые ты мне прислал, не врут, он выживет. Они всегда выживали. Последние слова Лотар едва ли не выплюнул, после чего его губы сомкнулись, сжались так плотно, что побелели. Выражение досады с его лица исчезло быстро, но недостаточно быстро, чтобы Блай его не заметил. – Сын или дочь? – спросил Блай. – Неизвестно, всё хранится в тайне. – Ты же не думал, что Эмонд смирится? – заметил Блай. – Хотя кто мог предположить, что он отыщет такого супруга? Значит, Теодемиры извели старую кровь вовсе не под корень. А столько похвальбы было… Быть может, на севере Полосы много чего другого осталось. – Подозреваю, что ничего хорошего, – проворчал Лотар. – Я всегда хотел там побывать, – сказал вдруг Блай. – Последнее магическое королевство, руины Алой Иглы… – Так езжай туда! – едва ли не выкрикнул Лотар. – Но сначала – в Бессу, нанеси визит королю, разузнай про всё. Эмонд хорошо тебя примет. Он так защищал тебя на Совете… Он не очень-то любезен ни с моим послом, ни даже с моими родными, но если приедешь ты, военный гений, незаслуженно обиженный неблагодарным королём, Эмонд ковром перед тобой расстелется!***
Блай стоял у самого подножья белоснежной лестницы, на местах, отведённых для самых важных гостей. По левую руку от него стоял Мабон, двоюродный брат Лотара, по правую – Ирмин, посланник верховного короля на Полосе, человек с подвижным лицом опытного лжеца и мягкими руками отравителя или сластолюбца. Блай думал, что Лотар отправил этого несомненно талантливого человека из столицы сюда потому, что сам побаивался. Дальше стояла, опираясь на руки слуг, иссохшая седовласая женщина, младшая сестра короля Эмонда, выглядевшая так, словно годилась ему в матери. Остальных в толпе знати и придворных Блай за четыре дня не успел выучить. Запомнился лишь тучный, неповоротливый канцлер Келлесп, но того нигде не было видно. Наверное, он должен был появиться на верху высеченной в горе лестницы вместе с королём Эмондом. Там уже стояли какие-то жрецы, многочисленные служки и стражники, но те, кого все ждали, пока не появились. Блай буквально затылком чувствовал присутствие позади себя тысяч и тысяч людей, собравшихся на церемонию. Когда Блай Нимандер только приехал в Бессу, то с удивлением узнал, что про ребёнка до сих пор ничего не слышно. Шпионы Ирмина доносили, что его и кормилиц скрывают вблизи личных покоев короля Эмонда, куда ходу никому не было, лишь самым доверенным слугам из доверенных. Блай, которого Эмонд принял почти немедленно, пытался расспросить короля о его супруге, но тот уходил от разговора, отделывался пустыми фразами, и взгляд его при этом делался тяжёлым и беспокойным. Было ясно, что расспрашивать дальше не стоит. Однако уже через день Блай получил письмо-приглашение на церемонию под Ступенчатой горой. В нём не говорилось, что это за церемония, но Ирмин пояснил: на склоне Ступенчатой горы находилось древнейшее святилище Бессы, и все торжественные церемонии вроде коронации или прощания с умершим королём происходили там. Так как ни хоронить, ни короновать никого не собирались, Ирмин сделал логичное предположение, что Эмонд покажет народу своего ребёнка и объявит его наследником. За последние три десятка лет Ступенчатая гора видела много таких церемоний, но все наследники вскоре умирали. Вечером того же дня по городу проехали глашатаи, объявившие о рождении у короля дочери Отилии и о завтрашней церемонии. Места под склоном горы начали занимать вечером же: кто-то для того, чтобы увидеть маленькую принцессу, кто-то для того, чтобы выгодно продать место утром. Наконец на площадке на верху лестницы показался Эмонд. Казалось, он едва движется под тяжестью расшитых золотом церемониальных одежд. Блай плохо понимал смысл происходящего: жрецы ходили туда-сюда с чашами, кропили лестницу голубиной кровью, пели гимны, задавали Эмонду ритуальные вопросы на столь древнем наречии, что Блай мог разобрать одно слово из пяти. Нетерпение переходило в раздражение. В армии тоже было множество церемоний, но все они проходили быстро и, хотя столичный житель упрекнул бы их в нехватке утончённости и наивной простоте, были абсолютно понятны. Эти же однообразные песнопения, не выражающие ничего, прославляющие древних, давным-давно утративших слух богов, казались воплощением бессмысленности. От толпы исходил нудный, усталый гул. Блай от скуки разминал и крутил мизинец на левой руке. Он плохо шевелился из-за раны, полученной три года назад. И вдруг по толпе пронёсся… вздох, Блай не смог бы подобрать лучшего слова: словно все сдерживали дыхание и наконец-то выдохнули. Этот странный звук тут же перерос в восторженные крики. Из-за белых занавесей, скрывавших часть площадки, вышел мужчина, тоже в длинном церемониальном одеянии, но не золотом, а тёмно-красном. Высокая золотая корона и подвески, спускавшиеся ниже плеч, обрамляли его лицо, как оправа драгоценный камень. Он нёс ребёнка, не глядя по сторонам, не глядя под ноги, а глядя только на дитя внутри белых пелёнок и покрывалец, словно видел его впервые в жизни. Супруг Эмонда рассматривал девочку так, как мог бы глядеть на новое украшение, с отстранённым любопытством. Он передал дитя Эмонду, чтобы тот показал Отилию Теодемиру народу Полосы, а сам отошёл в сторону, оказавшись почти что напротив Блая. Он поднял наконец лицо и посмотрел перед собой, на волнующееся море людских лиц. Ансель Ортигерн был хорош собой, и его яркая, необычная красота сияла лишь сильнее на фоне грубоватого и невзрачного лица его царственного супруга. И это была не приличная королеве благопристойная, чистая красота, а острая, опасная привлекательность самой дорогой в столице куртизанки, которая и в сорок лет остаётся желаннее семнадцатилетних девиц. Блай никогда не видел столь неподходящих друг другу людей, как Эмонд и его супруг. Он был наслышан о красоте Анселя, был готов к ней, но она показалась ему до странного неважной. Будто была нужна лишь для того, чтобы своей ослепительной яркостью скрыть нечто гораздо более ценное. Как отвлекающий манёвр во время битвы, яростное и дерзкое нападение, призванное оттянуть на себя силы, чтобы скрыть настоящую, уже сокрушительную атаку. Блай испугался собственного оцепенения, того, что не слышал криков и рукоплесканий толпы, на несколько мгновений забыв про всё, кроме этого человека и спящей тайны внутри него. Эмонд ликовал, на белых пелёнках принцессы блестели капли голубиной крови; молоко, кровь и вино текли вниз по ступеням, солнце блестело на золотых одеяниях, толпа вопила, взгляды переполнял неуправляемый восторг, и один лишь Ансель наблюдал за этим с внимательным спокойствием, словно измеряя… Улыбка, появившаяся на его губах, словно бы относилась не к церемонии и прославлению его дочери, наследнице Полосы, а к чему-то внутри него, – однако же передние ряды, которые могли видеть её, взревели. Донесения не лгали: люди любили маленького короля, привезённого с севера с одной лишь целью – дать наследника. Блай посмотрел на стоявшего рядом Мабона: губы его расползлись в глупой благостной улыбке. Он не удержался и повернулся к Ирмину: тот следил за Анселем пристальным, цепким взглядом, словно примеряясь. Он был не так прост, как Мабон, у которого на лице всё было написано, и привык скрывать помыслы, однако Блай не сомневался – они были нечистыми. Эмонд тем временем вернул принцессу Отилию Анселю – тот принял её движением, в котором читалась неловкость, – и снова зазвучали песнопения. Ансель, неумело поддерживая голову малышки, отошёл назад и скрылся в толпе слуг. Больше он не показывался. Не было его и на пиру. Эмонд сказал, что он до сих пор не оправился и присутствие на церемонии настолько его утомило, что он не может прийти. Выйдя из пиршественного зала, где было тяжело дышать от чада свечей, запаха еды и жара десятков разгоряченных вином тел, Блай пошёл в сторону цитадели, сделал круг, свернул в какой-то двор, из него попал в сад, потом в другой двор, находившийся на самом краю обрыва. Клюв был не таким уж большим. Это королевский дворец в Тарсии разрастался, поглощая кварталы один за другим, замок же Теодемиров был ограничен размерами утёса. Побродив ещё час, Блай понял, что обошёл его весь. И нигде не было знаков того, что здесь жил Ансель Ортигерн. Ни малейшего следа. И Блай не понимал, к чему это ему. Что было бы, если бы он нашёл или увидел Анселя в окне? Он не знал. Ему будто бы хотелось всего лишь получить доказательства его существования, знак того, что увиденное утром не было наваждением, призраком, что ежевичный король на самом деле существовал. Эмонд позволил ему приходить в Клюв в любое время без ограничений: гулять в садах, брать лошадей в конюшне, изучать книги в библиотеке, но больше всего в те дни, что оставались у Блая до отъезда в Хенгисту, он просто бродил по дворам и переходам замка в бесцельном, мучительном поиске. Он понял бы, если бы испытывал к Анселю желание, хотел бы соблазнить его, но ничего такого не было, и он просто блуждал, как потерянный, меж башен и стен.***
Ансель после церемонии на склоне Ступенчатой горы слёг в постель на два дня. Здоровье его восстанавливалось очень медленно, гораздо медленнее, чем он рассчитывал. Первые десять дней после родов он едва мог пошевелиться; тело стремилось устранить перестройки, что совершило за полгода беременности, и иногда Анселю казалось, что кто-то выкручивает ему внутренности и выламывает кости из суставов. Мать приходила к нему, сидела у изголовья постели и гладила по волосам, обтирала лицо влажной тканью, вливала в рот лекарства и жидкую еду, а у него не было даже сил, чтобы сжать её пальцы, когда она обхватывала его руку. Он только смотрел на неё и шептал: «Не дай мне умереть, пожалуйста, не дай мне умереть!» Она кивала, смаргивая слёзы: – Я буду рядом! Буду заботиться о тебе. Не бойся, ладно? Всё будет хорошо… У тебя лучшие лекарства, лучший лекарь, и я всегда тут. Тебе надо поспать. Станет лучше, если отдохнёшь. – Не отходи от меня… Мне нельзя! Если я умру, они… они… – Я знаю, Ансель, знаю! – её голос дрожал. Они убьют всю семью. – Ты не умрёшь, ты обязательно поправишься. Эти дни, когда он находился между жизнью и смертью, он испытывал такой страх, какого не знал раньше. Он боялся закрыть глаза и уснуть, страшась не проснуться. Потому что если он не проснётся, то его мать, братьев и сестёр, всех их казнят. Единственным успокоением для него в эти дни было Эхо, которое стало будто бы сильнее. Он чувствовал присутствие Кейна, его спокойную жизнь и его решимость. Кейн нанялся подённым работником в одно из поместий недалеко от Бессы. Сначала он работал в поле, а потом, услышав про то, что на птичий двор забираются куницы и уже несколько недель никто не может ни поймать хитрых зверей, ни отвадить, вызвался помочь. Он справился с ними за две ночи, после чего узналось, что он хороший, опытный охотник. Вскоре владелец поместья взял его егерем. Кейну хорошо платили, поселили в домике там, где кончались поля и начинались охотничьи угодья; плохо было лишь то, что иногда, когда Кейну приходилось сопровождать хозяина на охоту, он уезжал слишком далеко, и Ансель переставал слышать его. Но к ночи Эхо всегда возвращалось. Анселю оно было нужно. Это была единственная ниточка к спасению, она давала ему силы и надежду. Он не вмешивался в жизнь и мысли Кейна, лишь нащупывал иногда, когда хотелось ощутить спокойствие и умиротворение; и однако же знал – достаточно легчайшего толчка, и Кейн сделает то, что нужно. Но сначала ему самому нужно было восстановить силы и обезопасить себя и семью, сколько возможно. Через пару недель после родов он сумел сесть, хотя его и обкладывали подушками со всех сторон, чтобы он не упал. Боль исчезла, осталась только слабость. Воспоминания о перенесённых мучениях стали стираться. Правда, и ребёнка он тоже не мог вспомнить. Он видел, как дочь – невероятно, невозможно крохотную – обтирали тканью, но воспоминания о том, каким было её лицо, исчезли. Гаата говорила, что для принцессы загодя нашли хорошую кормилицу, даже нескольких на непредвиденный случай, но девочка долго не брала грудь. Так было написано в книгах: несколько дней держать в тепле, в жаре, во влажном воздухе и не страшиться, если ребёнок будет худеть, в нужный момент он начнёт пить, и к тому сроку рядом должна быть женщина с грудью, полной молока; женщину кормить обильно, всегда хорошо согревая еду. Он почти не думал о дочери, наверное, потому, что не успел осознать её присутствия в мире. Он осознал только собственное освобождение от невыносимой тягости и боли. Ансель впервые увидел дочь на церемонии у Ступенчатой горы. Девочку, крепенькую на вид и удивительно лёгкую, ему дали в руки лишь тогда, когда потребовалось вынести её Эмонду. Он не знал, как её держать, да и сам пока стоял на ногах не слишком твёрдо, так что, когда он отнёс её назад, Унила едва не вырвала её из рук: – Того и гляди уронишь! – прошипела она сквозь зубы и передала Отилию кормилице. Ансель должен был бы чувствовать нежность к ребёнку или хотя бы обиду в ответ на упрёк Унилы, но он не чувствовал ничего. Только растерянность. Он не ощущал в себе любви к ней, но и ненависти к отродью Эмонда Теодемира тоже не было. В тот день гораздо сильнее поразило его колоссальное скопление народа, тысячи лиц, одинаковых, неразличимых и обращённых к нему. Он чувствовал исходящие от них силу и восторг, волну спутанных эмоций, текущую к нему. Старик Католар, тот, кто устроил брак его родителей и выбрал Анселю в мужья Йестина, тот, кто знал наперечёт каждую каплю древней крови и сколько в чьих жилах её течёт, говорил, что ллир становились сильнее после рождения ребёнка. Вместе с их телом менялось что-то ещё, что позволяло слышать Эхо дальше, улавливать его даже в тех, с кем не было связи. И Анселю казалось, что сейчас он уловил общее Эхо толпы. Удалось ли уцелеть Католару? Ансель почему-то думал, что да. Он сумел спрятаться, забрался под камни, как змея. Но почему никто из них не попытался его спасти? Сначала Ансель думал, что они просто решили не рисковать. Эти люди умели ждать, они ждали столетия, и неудача с Анселем вызвала у них не отчаяние, а уверенность. Раз они смогли правильно соединить потомков с древней кровью, чтобы получился ллир, значит, смогут это сделать и во второй раз, пусть на это и уйдут ещё несколько веков. Теперь он думал, что Католар мог увидеть в союзе Анселя и Эмонда Теодемира возможность. Ансель тоже видел возможность, но лишь одну – убить Эмонда. Он не торопился. Ещё до рождения Отилии он передал Кейну, что тот должен сделать татуировки, как у жителей Нантуи на юге Полосы: зубцы на руках выше локтей и одинокий, жутковатый глаз в основании шеи, смотрящий назад, будто для того, чтобы никто не подкрался со спины. Ансель приказал ему скрывать татуировки, никто не должен был видеть их раньше времени. Ещё он несколько раз посылал Кейна пройти дорогой Шествий в Бессе и окрестными переулками, изучить повороты, ходы и крыши, чтобы выбрать место. Вместе они нашли одно хорошее. Когда кавалькада направлялась к Рогатым воротам, ей приходилось сворачивать с дороги Шествий в Болотный квартал. Чтобы отвести воду из низины, там было вырыто множество каналов, они кое-где перерезали главную улицу, кое-где заставляли её круто изгибаться, и над одним из таких поворотов Кейн и присмотрел здание. Оно принадлежало торговому дому откуда-то с юга, на нижних этажах хранили железные чушки и глиняную посуду из Адедеми, на верхних – яркие ткани из Нантуи и тюки с тонкой шерстью рилонских овец. Приказчики и грузчики из главной конторы наведывались на склад далеко не каждый день, а сторож обходил здание только ночью, днём он больше спал в каморке на первом этаже. Оставалось дождаться нужного момента. Эмонд не так часто выезжал из города, и ещё реже – через Рогатые ворота, и предугадать, когда он там окажется, было невозможно. Ансель знал наверняка про один лишь день – священный день Кнота, бога ветра, приносившего к Полосе суда из Гессема и стран лежавших дальше, за Травяным морем. До празднования оставалось ещё несколько месяцев, и Ансель надеялся, что их будет достаточно для того, чтобы подготовиться.***
На пятый месяц после родов в комнату Анселя опять принесли жаровни, а Унила поставила перед ним чашу с густым тёмным питьём. От запаха – слишком знакомого, ненавистного – к горлу подступила тошнота. Ансель, кривясь от отвращения, выпил всё до дна. Ему нужно это, именно сейчас, – нужно. Видимо, это было ещё одним следствием того, что он родил, но Ансель отчётливо ощущал, что сейчас, в этот день и на следующий, он не понесёт. Что бы там ни высчитывали Гаата, лекарь и придворный астролог, они не угадали, в эти дни он не мог зачать. Он знал теперь, когда это было возможно, – чувствовал прилив желания, что-то вроде уступчивости тела… И сейчас, как ни мерзостно было всё то, что с ним проделывали, он смеялся внутри – королевское семя проливалось в него напрасно, как в пустынный песок. Сына, о котором так мечтает Эмонд, не будет. Через две недели всё повторилось, ещё через две – опять, а ещё через две Ансель рано утром, пока сторожившая его Унила думала, что он ещё спит, намеренно свернулся в комок, как будто бы во сне. Унила и остальные прекрасно знали, как он спит: вытянувшись, на боку или на животе, никогда на спине, – и она должна была обратить внимание на необычную позу. Однако она ничего не сказала. Ансель выждал несколько дней и, когда поднимался к себе после прогулки в саду, несколько раз, будто бы тайком, прижал руку к низу живота, а потом, сказав, что устал, лёг в кровать. – Что-то болит? – спросила Унила. Он ответил, что ничего. Но всё равно на следующее утро к нему пришёл лекарь и назначил всё то же самое, что и в прошлый раз, когда Жёны заподозрили, что он понёс. Ансель знал, что долго обманывать он не сможет, через пять-шесть недель призовут брата Юдерика, и он скажет, есть ли новая жизнь внутри него или нет. Но он рассчитывал, что всё завершится гораздо раньше. До священного праздника Кнота оставалось всего восемь дней. Ансель не находил себе покоя от волнения, мало спал, и даже когда засыпал, видел сны про то, что покушение оказалось неудачным, что Кейн убит, что Бриена посадили в клетку под окном, что его самого засунули в эту клетку… Его болезненная бледность только больше убедила Жён, что он снова ждёт ребёнка. Но извещать короля они не торопились. Когда тот сказал, что супруг должен сопровождать его в храм Кнота, они, посовещавшись, послали ответить, что у Анселя до сих пор случаются приступы слабости и, если ему вдруг станет дурно в храме, это нарушит церемонию и будет истолковано как недоброе знамение. Ансель не знал, хотел ли он быть там. Может быть, хотел – увидеть, как нож перережет толстую шею Эмонда, как выпучатся от боли и удивления глаза, словно у забиваемой свиньи… Он хотел стать свидетелем смерти этого человека, насытить и утолить свою ненависть. А ещё, может быть, в последнюю секунду своей жизни Эмонд успел бы заметить его взгляд и победное торжество в нём. Этот человек, нет, это жестокое и подлое животное, не заслужил ничего другого, кроме грязной, унизительной смерти. Вечером того дня Ансель обратился к Кейну – тому пора было совершить последние приготовления. Кейн не знал, для чего делает это, просто чувствовал, что надо, но Ансель ощутил его боль и истечение крови, и потом ещё раз, и ещё. Кейн должен был нанести себе четыре раны. Они были небольшими и на левой руке и не должны были помешать нападению, но Ансель всё равно приказал сделать это заранее, чтобы кожа успела зажить.***
Ансель видел, как Эмонд покинул замок. Длинная кавалькада прошла под поднятой решёткой внутренних ворот и скрылась. Им предстояло проехать сквозь дворы, а потом через главные ворота, спуститься по извилистой дороге со скалы. Дальше была малая стена и ещё ворота, от которых отходила широкая дорога Шествий. У Анселя пересохло во рту от страха и тревоги. Он понял, что дышит слишком часто, – нельзя было выдать себя. Жёны наблюдательны, как никто… Он сделал несколько глубоких вдохов, потом позвал Гаату: – Мы можем выйти в сад? – Не сейчас, а то окажемся там в самую жару. Может быть, вечером. Я спрошу у Унилы. Ансель кивнул, но через какое-то время она заговорила сама: – Хотел поехать с королём? – С кем угодно. Просто хочу оказаться снаружи. – Если мы правы, это нескоро случится. Она бросила на него долгий взгляд, как показалось Анселю, подозрительный, недоверчивый. Он выдержал его, и Гаата отвернулась первой. Сейчас Эмонд уже должен был выехать на дорогу Шествий. Обычно он держался в середине кавалькады, перед ним ехали две трети гвардейцев, позади оставшаяся треть, а уже за ними придворные. В их хвосте держалась обычная стража, человека четыре. В соседней комнате служанки начали накрывать на стол, Ансель слышал звон тарелок. К тому времени, как он сядет за обед, всё уже будет кончено. Он сел в кресло с книгой и, притворяясь, что читает, обратился к Кейну. Тот уже был на третьем этаже и слышал приближение короля: грохот подков по мостовой и крики герольдов, требующих освободить путь. Тело Кейна напряглось, но в мыслях было холодное, решительное спокойствие. Он уже убивал так, как убивали рыси и скальные барсы: падая сверху и нанося один точный удар. Ансель не мог видеть того, что видел Кейн, лишь умозаключал о происходящем по его ощущениям и мыслям, и он понял сейчас, что герольды в этот самый миг проходят под стеной склада. Оставались считаные секунды. Кейн замер на краю окна, скрытый не затворённым до конца ставнем. В напряжённых мышцах тёк медленный огонь, звуки умерли… Кейн был похож на стрелу, положенную на тетиву. Цель была близко. Вереница всадников, вынужденная огибать угол дома, поневоле «переламывалась»: Эмонд на секунды открывался для удара, потому что гвардейцы, едущие перед ним, уже успевали повернуть. Ансель больше не направлял Кейна, потому что тот не нуждался в нём сейчас, но всё же оставался с ним. Он ничего не успел понять: сначала было ощущение падения, рывок, а потом бег, бешеный стук крови в висках. Ансель понимал только, что Кейн жив и бежит. Хаос в мыслях был слишком сильным, яростным, рваным, чтобы что-то можно было разобрать. С трудом прорвавшись через это беснующееся облако, Ансель коснулся его: «Не беги! Спрячься!» Кейн, казалось, не среагировал, как будто не услышал, но стук его сердца начал замедляться. – Рынок. Иди туда. В Бессе было множество рынков: Морской, Речной, Нижний, Верхний, Зерновой, Свежий, Большой, Длинный, Крысиный, Пыльный, – и Ансель не знал, что за рынок был в Болотном квартале, но Кейн не раз проходил через него. Он был забит людьми с наступления рассвета до темноты, и стоило выйти туда, в толпе его никто бы не нашёл. Кейн так и сделал. Судя по его выправившемуся дыханию, погони или не было вовсе, или он успел оторваться. «Уходи как можно дальше и не возвращайся», – шептал ему Ансель. – Пора к столу, – объявила Гаата. Ансель лениво отложил книгу. Он успел съесть лишь пару ломтиков сыра, когда где-то вдалеке низко запел рог, второй ответил ему ближе. Ансель продолжал есть, будто ему совершенно не было интересно, хотя служанка и косилась всё время на окно. – Может, пожар? – Гаата нехотя поднялась с кресла. – Дыма не видно, – сказала она, выглянув в окно. Она открыла створку, чтобы высунуться подальше и посмотреть в другую сторону. Как раз в этот момент рог прозвучал где-то совсем близко, в замке или в цитадели, заставив что-то завибрировать у Анселя в груди. Он наконец поднял глаза от тарелки: – Что случилось? – Я не знаю сигналов рога, – ответила Гаата. – Что-то плохое. С открытым окном слышно было, как над городом поднимался встревоженный гул. Ансель тоже подошёл к окну. За ворота проехал отряд королевской стражи – по тому же пути, что и королевский выезд недавно, – но не так церемонно и степенно, лошадей пустили в галоп, наездники что-то кричали. Решётку за ними не опустили, и видно было, как по двору бегают люди, а всадники и солдаты с яркими плюмажами королевских гонцов то въезжают, то выезжают за ворота. За первым отрядом вскоре последовал второй, ещё через несколько минут третий. Из-за двери, ведущей на лестницу, послышались топот и звяканье оружия о доспехи. Кто-то бегом поднимался по лестнице. Ансель замер, прижавшись спиной к выступу оконной ниши. Сейчас он узнает, выиграл или проиграл, будет он жить или умрёт.