***
Когда совет закончился и Ирмин с Келлеспом удалились, Анселю сообщили, что в Тихом дворце его ждут хранитель сокровищницы и королевский ювелир. Ансель устало вздохнул. Столько дел, а он должен заниматься такими глупыми вещами!.. – Передайте ювелиру, что я уверен, он прекрасно выполнил свою работу. Пусть оставят всё Зердасу. Вечером, когда Ансель вернулся наконец в свои комнаты, то заметил на столе ларцы: один чёрный с золотыми гвоздиками, второй – обтянутый красной кожей, – но к тому часу уже настолько устал, что не было сил не то что открывать их, а даже приказать, чтобы слуги открыли, и посмотреть. Утром мать, как это было теперь заведено, принесла ему Отилию. Ансель не надеялся, что полюбит её, но хотел, чтобы она всё же видела в нём отца, привыкла к нему и начала считать близким человеком. Тем не менее со временем она начала ему нравиться; Синдиль, Бриен и Лея были сильно младше его, ему приходилось с ними нянчиться, и он узнавал это чувство. Сначала ребёнок кажется крикливым кульком, который только и умеет, что спать, требовать еду и пачкать пелёнки, но со временем начинаешь различать его гримаски, понимать, что ему нужно, жалеть его, когда ему плохо… Так же происходило с Отилией, он свыкся с ней, как свыкся бы с любым другим ребёнком, и начал считать её трогательной и забавной. Ему нравился её характер, спокойный и жизнерадостный. Но если что-то шло не так, как ей хотелось, Отилия даже не думала жалобно хныкать или обиженно плакать, она гневно вопила, и её маленькие ручки тряслись от негодования. Это Отилия, когда сидела у Анселя на руках, потянулась к ларцу – солнце ярко блестело на отполированных гвоздиках. Он не стал открывать его при дочери, но зато вспомнил потом, когда у него осталось несколько минут до прихода матери: она сказала, что отнесёт Отилию кормилице и вернётся для важного разговора. И в том и в другом ларце лежало по короне. В красном – та, которую он думал носить на все церемонии и торжественные выходы, в чёрном – для особых случаев. Сначала Ансель открыл второй. Рядом с короной, на отдельной подушечке, блестели серьги, простые по сравнению с остальным, что хранилось в королевской сокровищнице: золотые и рубиновые бусины чередовались и заканчивались длинными кроваво-алыми каплями, по преданию, выточенными из одного огромного рубина. Сначала он взял серьги и посмотрел на свет сквозь камни и только потом осторожно, словно всё ещё не веря в то, что имел на неё право, вынул из ларца корону и надел. Немного давило сзади, но это из-за того, что ему заплели высокую косу. Эта корона называлась Грозной из-за острых, хищно загнутых зубцов, напоминавших когти. По низу она была усыпана мелкими рубинами, словно брызгами крови. Ансель заметил её, когда приходил в сокровищницу выбирать себе украшения для коронации Отилии. В сокровищнице было более двух десятков комнат, и среди них – две особые: в одной хранились венцы королей и королев и их церемониальные мечи, в другой – венцы супругов. В первой корон было всего пять: мало кто помышлял об иной, чем древний венец Тегвина Великого. Во второй – тридцать восемь. Предполагалось, что королевы тоже будут надевать для церемоний корону, сделанную для их предшественниц, но многие из них желали получить свою собственную. Не всем выпадала такая честь, но некоторые всё же удостоились венцов, созданных по их вкусу. Анселю было позволено выбрать корону только из второй комнаты, но большинство из них были излишне роскошны. Он помнил, какой тяжестью они давили на голову во время выходов с Эмондом, хотя, несомненно, были красивы. Ансель сразу же указал на Грозную: она, простая по сравнению с остальными, была не похожа ни на одну другую, – и только потом отыскал среди многоцветного великолепия скромный обруч из светлого золота с тремя овальными листиками надо лбом. Обруч, по словам хранителя, был изготовлен ещё во времена, когда Теодемиры не воцарились в Бессе и правили Полосой из Теодеи. Вспомнив эти слова, Ансель коснулся уголка узкого куска пергамента, который привёз с собой из крепости, и, не решаясь оставить без присмотра, всегда носил при себе. До возращения отряда Нимандера из вылазки он успел перерисовать часть надписи в подземном храме. Работа продвигалась медленно, потому что знаки были видны лишь под определённым углом, да и так часто ускользали. За час Ансель успел перенести на пергамент лишь немногим больше половины написанного. Он пробовал привлечь стражников, но они не видели букв. Ансель думал порой, что, может быть, их и не было – всё привиделось от усталости, волнения и недостатка сна, – но совпадение было слишком странным. Надпись он пока не перевёл. Даже если бы он не был так занят в первые дни после возвращения, он всё равно ничего не мог сделать без словаря. Он от матери знал, что Католар собирался приехать в Бессу, и через неё же передал, что ждёт его вместе с книгами. Сам он разве что распорядился принести из библиотеки хроники, где рассказывалось о строительстве Теодеи и особенно подземного святилища, и пробовал читать их перед тем, как лечь спать. Он ни разу не смог углубиться в исторические труды надолго, потому что через две страницы начинали слипаться глаза. Ансель успел только отобрать из дюжины книг четыре, которые могли быть ему полезны, и выяснил, что строительство верхнего святилища и мраморных лестниц вниз, в пещеру, было начато при Эмонде Первом и продолжалось более столетия; в те времена Теодемиры были не особенно влиятельны и богаты и не могли позволить себе труд сразу сотен каменотёсов и строителей. Им было важнее заниматься укреплением наружных стен разраставшейся крепости. Из книг следовало, что именно тогда были сделаны боковые ответвления для погребения членов рода, но про древо и надписи ничего не говорилось. Возможно, их ещё не было. Когда они появились, Ансель пока не понял, только нашёл упоминание, что Эдгел Разрушитель Крепостей, вторгшийся с предгорий в богатые земли теперешней Срединной Полосы, велел украсить ветви каменного древа золотыми украшениями из захваченных городов, дабы возблагодарить богов. Значит, древо было высечено где-то между началом строительства и правлением Эдгела. Получался промежуток более чем в двести лет. Дальше изыскания Анселя не продвинулись – слишком много дел ждали его немедленного внимания и на книги времени не оставалось. Рубиновая корона оказалась не такой тяжёлой, как Анселю запомнилось. Даже не возникало желания немедленно снять её. Он немного походил в ней по комнате, привыкая. Когда стража открыла двери, чтобы впустить Ифанну, Ансель снял Грозную и вернул обратно в ларец. Ифанна сразу заметила корону. Лицо её сделалось озадаченным: – Выбрал эту? Ты говорил про обруч… – Обруч в другом ларце. А про эту… я пока не решил. – Ты ведь знаешь, чья она? – Хранитель меня предупредил, но я и сам догадался, видел рисунки в книгах. Я надену её только на суд и, может быть, на казнь. – Для казни – хороший выбор, – кивнула мать. – Дать им понять, что ты не тело́к, на которого можно безнаказанно поднимать руку. – Ты же знаешь, что, если бы не Зердас и Нимандер, я бы… – Сила короля – в его приближённых! – перебила его мать. – В одарённых людях, которых он привлекает на свою сторону. А сила таких, как ты, – в их Круге, не в них самих. Она замолчала, будто давала Анселю время обдумать эту мысль, вспомнить, кем он был. Ансель отвернулся и захлопнул крышку ларца. – О чём ты хотела поговорить? Ифанна вытянула из рукава свёрнутый в узкую трубочку лист пергамента. – Старейшина Католар занемог в пути и был вынужден остановиться в каком-то городке. В паре дней пути до Бессы. – Его болезнь опасна? – Мне показалось, что нет. Ученики, которых он прислал сюда, не сильно обеспокоены. И они привезли вот это, – Ифанна протянула пергамент. Ансель взял листок и развернул его. Там было с десяток имён, написанных мелким и чётким, как в книгах, почерком. Одно уже вычеркнуто. Ансель узнал руку Католара и заметил также, что печать была сломана. – Я посмотрела список до того, как передать тебе, чтобы быть уверенной, что там нет негодных людей. – Негодных для чего? – Для того, чтобы стать отцом твоего ребёнка. У Анселя перехватило дыхание от негодования и ярости. Мать с Католаром обезумели? – Я не ослышался? – Нет, Ансель. Осенью будет год с рождения Отилии, так что пора подумать о следующем. – Видя, как сын изменился в лице, она добавила: – Это твой долг. – Я уже отдал все долги, какие только можно. Дитя древней крови будет править всей Полосой! Даже если я рожу ещё десять, это всё равно не сравнится с одним на троне. – Судьба переменчива, ты знаешь. А что, если твоя дочь умрёт через год? А что, если она откажется от нашей крови и будет числить себя лишь Теодемирой? К тому же это не сын… Ты должен передать свою силу и кровь сыну, чтобы он передал её твоему внуку, а тот… Ансель смял кусок пергамента в руке: – Этого не будет! Я едва не умер и… – Тебе известно, что теперь будет легче! – у матери уже был ответ. – Даже если в пять раз легче, я не желаю снова это выносить! Ты даже представить себе не можешь… – Я могу. – Нет, ты не можешь! – Ансель швырнул скомканный список на пол. – Твоё тело предназначено для этого. А моё… Ллир были созданы магией, как замена, и должны были исчезнуть… – Что ты такое говоришь?! – мать гневно свела брови, но голос был почти умоляющим. – Как ты смеешь? Это ложь! Кто тебе сказал такое? – Я прочитал в книгах. Эмонд привёз из обители в Хенгисте десятки книг, которые Теодемиры забрали после падения старого королевства. Они теперь все здесь… – Ты должен показать это Католару! – Думаешь, он не знает? Ему и его лживым друзьям это было известно с самого начала. Пока Звёздный берег был жив, все знали эти легенды… Но это никого не останавливало ни тогда, ни теперь. Ллир слишком нужны! – Ансель чуть ли не выплёвывал последние слова. – Ансель, ты был рождён для этого! – мать подошла ближе и протянула к нему руки. – Чтобы возродить наш народ, дать ему прежнюю силу и власть. – У меня уже есть сила и власть, какой я не обрёл бы никогда, если бы рожал детей по указке Католара в какой-то глухомани. – Ансель... – сказала Ифанна тихо, просительно. – Что? – с вызовом спросил он. – Что?! – Ты должен, понимаешь, должен дать ещё детей… – Я – отец королевы. Я правлю этой страной. У меня не может быть никаких других детей, даже если бы я и был согласен. – Всё можно устроить! На этот раз ты не так долго пролежишь в постели, может быть, месяц… Твоё тело почти не меняется… А Католар найдёт семью на севере, которая будет заботиться о ребёнке, как о своём! – Ты как будто не слышишь меня! Я не хочу больше проходить через это… – Ты думаешь, я хотела?! – Ифанна сверкала на него тёмными глазами. – Хотела оказаться запертой на двадцать с лишним лет в рассыпающемся замке с кучкой крестьян и горными козами?! Жить с человеком, которого я не любила и который не любил меня? Знать, что он то и дело ездит в Белые Врата к этой… этой женщине… и рожать, рожать, рожать ему детей? Но я это сделала, потому что в этом – мой долг. Ансель смотрел на неё в немом изумлении. Он никогда не видел мать такой. Она могла быть грозной, строгой, озлобленной, но всегда оставалась сдержанной, даже холодной, и вот теперь… – Я не знал, что ты… Что отец… Ты никогда не говорила. – Я не хотела, чтобы вы думали плохо о нём, к тому же он… – мать перевела дух, успокаиваясь. – Он, как и все мы, достоин не порицания, а сожаления. Он выбрал долг, но тот давил на него слишком сильно. Ифанна подошла к креслу медленными, будто усталыми шагами, и тяжело опустилась в него. – За Бриена Ортигерна должна была выйти моя старшая сестра. Её с детства готовили к этому браку. Я была младшей, родители тоже возлагали на меня надежды, но иные. Я была одной из самых завидных невест в Хенгисте, но не потому, что мои родители были богаты или знатны… Я была красива, весела, умна, здорова, умела завоевать расположение людей. Моей руки просили десятки юношей, многие из них по положению намного выше моего. Надо было соглашаться… Но я и отец, мы рассчитывали на большее. За мной ухаживал сын градоправителя. Его мать была против, но мы были уверены, что она уступит. А я… Я никого больше не любила так, как его. А потом моя старшая сестра сбежала. По тому, что Ансель никогда даже не слышал ни от кого из родни, что у матери была старшая сестра, ясно было, что семья так её и не простила. – Она сбежала за два месяца до свадьбы. Выскочила замуж за какого-то жалкого оруженосца, лишь бы не идти за Ортигерна. Мы ездили в замок на помолвку. Она пришла в ужас от этого места, я тоже, и вот что она сделала… Предала нас всех. И главное – меня. За Бриена пришлось выйти мне. Я была следующей по старшинству. Мой отец дал клятву Католару, и я должна была её исполнить. Бриен хорошо меня принял, старался, чтобы моя жизнь в замке не была невыносимой, но… Но что он мог поделать? – Ты сказала, он не любил тебя? – Нет. Он был влюблён в дочь богатого торговца лесом из Белых Врат. Но их семья… Они были откуда-то из Срединной Полосы, не северяне. А Бриен тоже принёс клятву жениться и дать потомство по указанию старейшин. Вот он и женился на мне. Мы решили, что троих детей будет достаточно, но третьим родился ты… Мы сглупили, рассказали Католару почти сразу, как начали подозревать, что ты… не такой, как другие дети. Он начал напоминать нам о клятве, писать письма, приезжать, требовать, чтобы я рожала ещё. Он ликовал, вёл себя как безумец, в таком он был восторге, что сумел правильно соединить две линии и появился ллир. Он хотел ещё, ещё! Мы в конце концов уступили. Только выторговали, что старшие дети, Килан и Эллив, смогут вступить в брак без его указки, что мы с Бриеном сами выберем им супругов, таких, которые будут им по сердцу. Мы так хотели, чтобы хотя бы они были счастливы… – Ифанна прикрыла ладонями рот, словно не давая вырваться рыданию. – А ты, Ансель… – Я с детства был обречён, знаю, – Ансель сел в кресло рядом. – Но всё изменилось. – Нет, твой брак с Эмондом и Отилия, и даже то, что ты стал регентом, ничего не меняют. Я обещала тебя им, не делай меня клятвопреступницей! – Эти люди требуют слишком многого, – Ансель медленно поворачивал кольцо регента на своём пальце. – Скажи им, что я занят государственными делами, у меня нет времени на то, чтобы рожать детей.***
Два дня перед этим лил дождь, но в утро казни небо было чистым. Блай Нимандер одним из первых поднялся на помост, сооружённый под стенами Солёного замка для короля, министров и придворных. Помост изгибался, охватывая площадь полумесяцем, и Блай нашёл место в восточном роге, чтобы солнце не слепило глаза и не пекло слишком сильно. Он мог бы сесть гораздо ближе, может быть, не по правую руку от короля, но близко к нему, однако здесь, в отдалении, ему нравилось больше. Он не любил чужого внимания, а на людей, находящихся подле короля, всегда смотрели. Постепенно скамьи на помосте начали заполняться, и на месте казни тоже появились какие-то люди кроме стражи, видимо, подручные палача. Казнь Эзгара Вилброрда должна была стать долгой и кровавой. На улицах всё это было объявлено заранее, как расписание развлечений на пиру: сначала на глазах Эзгара будут обезглавлены его сыновья, потом ему будут отрублены руки, затем ноги, затем… Блай путался в подробностях. Он лишь знал, что так казнили цареубийц, и хотя Эзгар им не был, но по совокупности совершённых им злодеяний ему назначили именно такую кару. Люди предвкушали казнь, как ярмарку, и раз уж казнь убийцы короля Эмонда не состоялась, готовились посмотреть на пытки Эзгара. Гул толпы, заполнившей площадь, становился всё более нетерпеливым. Многие посматривали в сторону нависшего над городом Клюва – оттуда должен был прибыть король. Когда он явился наконец, его приветствовали столь радостно, словно собрались не на казнь, а на пир. Ансель Ортигерн был в не по-королевски простой одежде тёмно-лилового, почти чёрного цвета, без шитья, украшений или золотых шнуров, зато в ушах у него алели кроваво-красные рубины, такие яркие, что их блеск видно было даже с того места, где сидел Блай. Вместе с когтистыми зубцами на короне эти кровавые капли придавали Анселю вид немного устрашающий, даже зловещий. Люди вокруг зашептались, и Блай слышал, что все повторяли слово «корона». Он повернулся к сидевшей рядом женщине в зелёных шелках: – Что с этой короной не так? – Это Грозная, – пояснила женщина. – Никто из живущих не видел её, но все сразу узнали по описаниям из книг. – Она знаменита? – Она принадлежала Гардуру из Нантуи. Он завоевал много земель для Полосы, но трепетали перед ним не только враги. Все вздрагивали при звуке его имени. – Женщина покачала головой: – И как только смелости хватило надеть его корону? Это добра не принесёт. Блай снова посмотрел на Анселя, севшего теперь в высокое кресло. Будь он сам на месте Анселя, только эту корону бы и носил, чтобы все помнили, каким может быть супруг короля. К Гардуру у Блая был свой интерес: в королевской библиотеке Тарсии он прочёл все книги, посвящённые стратегии и тактике Гардура из Нантуи и его завоеваниям, и многое оттуда почерпнул. Гардур был четвёртым сыном владетельного князя Нантуи, которая хоть и была частью Полосы, но не особенно подчинялась её королю. Не умри братья Гардура так некстати, она, быть может, стала бы одиннадцатым королевством внутри Вечного. Гардур был намного младше своих братьев, и никто не думал, что он взойдёт на престол; но его старших братьев и их детей уносили то болезни, то битвы, и к семнадцати годам он остался единственным сыном старого князя. Отец вызвал Гардура из отдалённого гарнизона, где тот обучался военному делу, и начал наставлять в государственных делах, но, сломленный многочисленными потерями, сам прожил недолго. Что на похоронах старого князя, что на коронации нового были правители всех ближних и дальних королевств, и все – с дочерьми, внучками и сёстрами брачного возраста. Из-за того, что раньше Гардур слишком далеко отстоял от престола, да и отец нечасто о нём вспоминал, у него до сих пор не было не то что жены, даже невесты, а теперь все стремились породниться с юным князем. Тот вежливо отказывался ото всех предложений, говоря, что не будет думать о женитьбе, пока не закончится траур по отцу, а когда годичный траур завершился, то сразу же заключил брак с Тегвином Седьмым, королём Полосы. Тегвин был старше его на двенадцать лет и овдовел четыре года назад. У него были дети от покойной жены, и поэтому мужской брак никак не препятствовал появлению законных наследников. Наследники не могли теперь появиться у Гардура, но он завещал всё старшему сыну своего супруга, окончательно сделав Нантую частью Полосы с единой столицей и единым двором. Никто не знал, было ли это исключительно политическое решение или же настоящее супружество, но Полоса получила от этого союза не только Нантую. Гардур начал с очищения от разбойников дорог на севере и западе, а закончил присоединением к Полосе целых княжеств и отвоевал у Гессема огромный полуостров Вальдар. Он был жёстким и непримиримым человеком, и если войска его боготворили, то прочий люд побаивался. Когда нескольких его солдат опоили в одном из заведений Нижней гавани, ограбили и избили, Гардур приказал до последнего камня разнести притон и все подобные. Десятки людей были показательно казнены, и пять последующих лет по тёмным улицам Нижней гавани даже по ночам можно было ходить без опаски. Не было никаких сомнений, что хотел сказать Ансель, надевая корону, которая не видела света солнца триста лет, и Блай думал – хватит ли у него сил нести её? Он не был уверен. На казнь Эзгара Ансель взирал с каменным лицом, но Блай видел в глубине его глаз рвущийся наружу ужас, замечал, как часто Ансель сглатывает, словно борясь с тошнотой. Люди, выросшие в городах, были привычны к подобным зрелищам с малых лет. Блай тоже с детства видел, как наказывают по приказу деда и отца воров, дезертиров и мародёров. Ансель, живя в замке Ортигерн, не мог приобщиться ко многим благам города, но и к его уродствам тоже. Когда стало понятно, что мучениям Эзгара скоро придёт конец, Блай начал пробираться к той части помоста, где сидел король, остальные регенты и безумно улыбавшаяся Йисоль. Он протолкался к королевскому креслу – не без труда – и постучал по плечу Ирмина: – Это становится однообразным. Нам обязательно досматривать до конца? Ансель, услышав тихий шёпот Блая, тут же обернулся. В его глазах были тоска и радость. – Нет установленных правил на этот счёт, – ответил тем временем Ирмин. – Но предполагается, что король засвидетельствует смерть изменника. – Ему не выжить после такого, – произнёс Ансель. – Можно считать, что он мёртв. Мы уходим! – сообщил он Зердасу, стоявшему чуть позади. – Два других регента останутся. Этого будет достаточно. Он поднялся с кресла, отчего все прочие тоже были вынуждены встать. Шелест одежд и грохот сдвигаемых скамей на пару мгновений даже заглушили хриплые вопли Эзгара. – Здравствуйте, ваше величество, – Блай склонил голову в поклоне, вспомнив, что не поприветствовал короля Полосы, как следовало. – Я давно не видел вас во дворце, – Ансель лишь кивнул в ответ на приветствие. – Приятно, что вы заметили. Ансель смерил его холодным, чуть удивлённым взглядом, но ничего не ответил на слова, которые ему явно не понравились, – только Блай не понял, не понравились сами слова или то, что они были сказаны в присутствии посторонних. Прошлый их разговор состоялся без свидетелей. Ансель быстро зашагал сквозь расступающуюся толпу к лестнице, и Блай держался рядом. – Зачем вы придумали казнить его так, раз не можете вынести? – спросил он. – Это не я придумал, – сказал Ансель, втягивая воздух. – А кто же? – Таково было желание человека, который для меня важен. Когда они спустились вниз, у подножия лестницы королевский стременной уже ждал с белоснежной лошадью в поводу. Ансель остановился, чтобы натянуть поданные пажом перчатки. – Я хотел расспросить вас кое о чём, генерал. – О чём же? – О войне, которую вы вели на западе. Блай удивлённо поднял брови. – Проводите меня во дворец? – не дав ему опомниться, спросил Ансель. – Поговорим по дороге. По тому, как Ансель говорил и смотрел, ясно было, что он нисколько не сомневается: Блай Нимандер будет повиноваться любому его слову, – и одновременно он просил; и в этой бесцеремонной просьбе сквозило что-то настолько искреннее и беззащитное, что у Блая что-то ёкнуло в животе, как у мальчишки-конюшего, которому улыбнулась королевская дочь. Он сам себя чувствовал сейчас беззащитным перед Анселем. Тот ждал, пока оруженосец Блая приведёт лошадь, не выказывая нетерпения, будто это было самым обычным делом для короля, – ждать нерасторопных слуг. – Расскажите мне про орду, – попросил Ансель, когда они выехали из-под навеса, устроенного для встречи короля. – Что именно вы хотите знать? Их нравы? Как они сражаются? Сколько их? – Почему их невозможно одолеть? – Это не самая приятная для меня часть, – признался Блай. – Я не спрашиваю, почему вы отступили за Идрис. Почему они вдруг стали такими? – Если бы вы сказали, для чего вам это знать, я бы смог лучше ответить. Ансель нахмурился, его лицо помрачнело, и он ответил не сразу: – Я вижу сны о них. – Он сделал глубокий вдох. – Между нами все земли Вечного королевства, а мне кажется, что орда осадила Бессу. Всё в огне и во тьме. – Значит, вы хотите узнать про тьму? – на Блая накатило необъяснимое освобождающее чувство. Словно он нашёл наконец того человека, который мог по-настоящему выслушать его, понять то, что не понимал никто другой. Разве что старик Гезимунд, но говорить с ним становилось всё сложнее: разум его, хотя и сохранял прежнюю остроту, всё дальше и дальше и дальше уходил от земных забот. – Помните наш разговор в Теодее? – спросил Блай. Уголки губ Анселя дрогнули, словно он хотел улыбнуться, но сдержался. – Какой именно? – Про магию. Про то, что она ушла из нашего мира. Раньше она текла, как река. Потом, когда колдовство запретили, – как будто бы построили огромную дамбу и река оказалась заперта. Где-то вода скапливается, но мы не знаем где. Возможно, она потекла по другому пути… Но наши земли, как и степь, – это русло реки ниже дамбы. Как думаете, что с ним стало? – Оно пересохло, – ответил Ансель. – Не совсем. В русле всё равно скапливается вода: та, что по капле просачивается через преграду, та, что выпадает с дождём. Но она не будет течь, она будет застаиваться и гнить. Всё то, что смывал с камней бегущий поток, останется: слизь, водоросли, взвесь. Человек, который учил меня, сказал, что именно так возвысилась Трёхликая Богиня: когда исчез поток чистой силы, настало время грязной. – Я понимаю, – сказал Ансель, и дальше они ехали молча. Когда они вошли в Тихий дворец – Блай раньше там не был и удивился тому, насколько просто, не по-королевски он был украшен и обставлен, – Ансель снял корону и отдал слугам, которых тут же отослал. На столе возле окна был уже накрыт обед, но Ансель лишь поморщился при виде еды и налил себе светлого, почти бесцветного вина. Блаю после увиденного сегодня на площади тоже не особенно хотелось есть. – Это вино из Астолата, с вашей родины, – Ансель поднёс к губам кубок из яркого гессемского стекла. Блай налил и себе вина, сказав: – А я недавно был на вашей родине. – Вы говорили, в Хенгисте, – равнодушно ответил Ансель. – Я побывал в обители Всевидящих Жён, хотел отыскать в их библиотеке кое-какие книги, но меня не допустили к книгам о Звёздном береге. Ансель начал слушать внимательнее и даже опустился в кресло, указав на другое такое же Блаю. – Хранительница сказала, что большинство книг хранится в королевской библиотеке в Клюве, а те, что остались у них, никому не показывают без личного разрешения короля. Вы можете мне его дать? Или показать книги, которые хранятся здесь? – Нет. Слова эти были произнесены таким тоном, что было ясно – Ансель не поменяет решения, но Блай тоже не привык отступать. – Почему? Они написаны о том, что исчезло сотни лет назад. Даже если там описаны заклинания, я всё равно не смогу ничего украсть, потому что я не той крови. – Эти книги не случайно оказались под запретом, – ответил Ансель. – Да, при Теодемирах, которые ненавидели ваш народ, но вы… – Я не буду объяснять причины, не должен. Попросите что угодно другое, и вы это получите. – Ансель отставил кубок. – Простите меня, но я правда не могу вам их дать! Он как будто бы и сам был огорчён тем, что вынужден отказать. От недавней холодной надменности не осталось и следа; на Блая теперь глядел едва ли не подросток, чистый, ясноглазый, открытый… Блай знал, что Ансель – не вполне человек, и всё равно не мог противостоять тому, что он делал с ним, наизнанку выворачивал душу одним только взглядом. Никакое знание не помогало, когда Ансель смотрел вот так. Но смотрел он так на него одного или на многих? Эта мысль была как острый шип в сердце. Ансель опустил голову – отвёл свой проклятый необоримый взгляд, – надавил пальцами на лоб, словно у него болела голова. Потом он начал вынимать из ушей тяжёлые рубиновые серьги. Он делал это на ощупь, медленно, и Блай смотрел на него как заворожённый. В этих действиях – простых, обыденных – было что-то откровенное до неприличия. Блаю казалось, что начни Ансель сейчас снимать с себя одежду, он не был бы так потрясён и околдован увиденным. Никогда раньше чувства к другому человеку не захлёстывали его с такой сокрушительной силой. Они медленно росли в нём из зерна, оброненного во время церемонии у Ступенчатой горы, когда он впервые увидел ежевичного короля. Потом были другие встречи, бегство в Теодею, возвращение в Бессу, и каждая отхватывала новый кусок от его души… И теперь он смотрел на Анселя, окончательно опустошённый своим чувством, словно сердце его превратилось в дым и пыль. Ансель положил серьги на край стола и вопросительно посмотрел на Блая, то ли притворяясь, то ли действительно не замечая его остекленевшего взгляда. Ансель улыбнулся. Блаю его губы показались нестерпимо яркими. – Любопытно, чего вы ждёте? – произнёс Ансель. – Что я предложу ещё раз? Или буду умолять? Он читал Блая легко, и тот удивлялся, почему Ансель не вычитал ответ на свой вопрос, не понял, что Блаю этого было слишком мало, что его безмерное и алчное желание так просто не утолить. – Хотите правду? Хорошо, – кивнул Блай, смахнув пряди волос со лба. – Я боюсь. Боюсь, что потом моя жизнь уже не будет такой, как раньше, я сам не стану таким, как раньше. А для вас это не будет значить ничего… Поэтому мне легче мечтать о недосягаемом, чем получить и потом потерять. Пока он говорил, лицо Анселя менялось: сначала стало встревоженным, а потом сожалеющим и сосредоточенным. Ансель ничего не ответил и смотрел в пустоту, словно обдумывал что-то важное. Его молчание было Блаю невыносимо. Он уже ругал себя за то, что только что сказал. Он понадеялся, что Ансель воспримет признание так же просто, как это было в Теодее, но ошибся. – То, чего я хочу, легко достижимо, – добавил Блай, на этот раз более тщательно взвешивая слова: дело для него непривычное. – Но по-настоящему я желаю другого. И здесь есть печальное несовпадение: мне мало одного часа, а вам мало одного мужчины. Улыбка Анселя была мягкой, однако зрачки хищно сузились. – Вы хотели бы меня для себя одного? – усмехнулся он. – Очень самонадеянно для человека, который женится на сестре верховного короля. Блая передёрнуло от этих насмешливых слов – и от того ещё, что ему нечего было возразить. – Поэтому я и говорю о недосягаемом, – ответил он. – Да, это недосягаемо, – тихо согласился Ансель. – Мне жаль. Жаль, что вам нужно так много. Он встал – и Блай тоже, словно его что-то заставило, и вовсе не правила, согласно которым никто не мог сидеть, если король поднимался на ноги. Они стояли молча, оба не в силах ни заговорить, ни расстаться, ошеломлённые той ясностью, которая наступила. Она разверзлась под их ногами, как пропасть: ни с одним другим так не было и не будет. Вот оно, это чувство, почти осязаемое, протянулось между ними, как нить. Блай шагнул вперёд и коснулся пальцев Анселя – прохладных, как он и думал. Он повёл ладони выше по шероховатой ткани рукавов, дотронулся до плеч. Они едва ли не впервые остались в одиночестве, в комнате, где никто не мог их видеть, и Блай чувствовал – это была часть той самой ясности, – что может позволить себе что угодно, касаться короля и регента так, как только захочет, говорить всё что вздумается, признаться в самых безумных вещах… Беда была в том, что в Блае было слишком мало безумства. Всё, что он сделал, – нежно и бережно, будто драгоценность, обхватил лицо Анселя руками, провёл большими пальцами по гладкой коже под нижней губой, а потом разжал ладони. Ему невыносимо хотелось накрыть эти яркие, бесстыдно красивые губы своим ртом, вжаться телом в тело. В момент высочайшей, самой пронзительной ясности Блай почувствовал, что ни его гордость, ни что-то иное не имеют уже значения и готовы склониться перед силой, которая влекла его к этому человеку. Захотелось встать перед ним на колени, как перед божеством, раз настоящие боги были мертвы… Он до боли стиснул кулаки и, выдавив «до свидания, ваше величество», прошёл к двери.