***
– Господин Нимандер! Ирмин окликнул его из открытого окна, словно намеренно поджидал. Блай, ещё не спешившийся, поднял на него глаза. – Не сочтите за труд подняться в мой кабинет, – произнёс Ирмин и пояснил: – Письма из Тарсии. Вот это-то Блай и боялся услышать. Нет, не боялся, просто не хотел… Слуги обмахнули пыль с его одежды мягкими щёточками, смели её с сапог для верховой езды, и Блай вошёл наконец в светлый, всегда сияющий чистотой кабинет Ирмина. В отличие от Мабона или самого Блая, у того все бумаги содержались в идеальном порядке. Так как многие из писем были тайными, он до них никого не допускал и лично чуть не по часу в день тратил на то, чтобы разложить всё по местам, в нужные ящички и нужные стопочки. – Это вам, – Ирмин сразу же протянул Блаю запечатанное письмо. Тот взял его и сунул за пазуху, даже не взглянув на печать. Он и без того знал, что там увидит: корону меж оленьих рогов, знак верховного короля. И точно так же, не открывая, он догадывался, что будет сказано в письме. – Король Лотар спрашивал про вас, – сказал Ирмин. – Он, как мне показалось, обеспокоен. – Чем же? – Он ждал ответа от вас с последней почтой, но тот не пришёл. Он велит мне напомнить вам – полагаю, вы и сами знаете, о чём именно, – и отправить ответ с птицей. Видимо, он очень важен… Блай усмехнулся: по лицу Ирмина видно было, что тому до смерти интересно узнать, что же там, и проверить, верно ли он предположил. – Король спрашивает, скоро ли я вернусь в Тарсию. – Спрашивает? – с сомнением в голосе уточнил Ирмин. – Скорее требует, – признал Блай. Вряд ли в этом письме было что-то новое. – И что вам мешает? Блай лишь раздражённо дёрнул плечом и пошёл к двери. Но мгновение спустя Ирмин задал вопрос иначе: – Что вас здесь держит? Блай остановился. Могло ли такое быть, что Ирмин, проклятый хорёк, и про это узнал? А если узнал, то как этим знанием распорядится? Мабон бы тут же доложил королю, а вот Ирмин… – Пока не хочу возвращаться в столицу, – солгал Блай. – А по-моему, вы лукавите, – не унимался Ирмин. – У вас нет желания возвращаться ко двору после произошедшего, это можно понять. Но почему Полоса? У вашей семьи поместья в Астолате, Гетике и демон знает где ещё. – На что вы намекаете? – спросил Блай, разворачиваясь наконец лицом к Ирмину. – Скорее предостерегаю. Вы осторожны и сдержанны, и даже я лишь недавно смог сказать с уверенностью, но всё же… Есть и другие наблюдательные люди, и не все они будут так благосклонны к вам и королю Анселю. – Что вы несёте, Ирмин?! От чего вы меня предостерегаете? Блай знал, знал, но всё ещё не мог поверить, что Ирмин так легко его разгадал. – Говорят, солдаты не понимают намёков, – притворно вздохнул Ирмин. – Скажу тогда прямо: если слухи возникнут, то быстро долетят до Тарсии и Лотара. И это не то, что он хочет услышать о женихе своей сестры. Вы можете перебрать все бордели в Нижней гавани, и это сочтут лишь обычным развлечением для мужчины перед свадьбой, но ваши воздыхания по королю другого государства, да ещё недавно овдовевшему… – Ни его, ни меня не в чем упрекнуть. – Лучше бы было! Клянусь всеми богами, лучше бы было, – выражение лица Ирмина стало почти страдальческим. – Лучше бы вы добились своего и успокоились наконец! Потому что так вы ставите под угрозу себя, его, меня, всех! Блай тяжело дышал. Ирмин был прав, и от его слов он чувствовал себя словно ребёнок, которого поймали на воровстве и отходили розгой. Было и стыдно, и страшно, и горько… Лотар придёт в ярость, а от его воли зависит всё… Какими бы многочисленными ни были отряды Нимандеров, сколько бы земель ни скупила его семья, все они зависели от короля, и одного его слова было достаточно, чтобы лишиться всего. – Вы слишком зачастили во дворец, Нимандер, – продолжал Ирмин с жестоким и едва ли не сладострастным выражением на лице, словно ему доставляло удовольствие видеть Блая Нимандера припёртым к стенке. – Вы слишком долго смотрите на короля. В его постель попасть нетрудно, вы наверняка уже знаете. Или станьте его любовником, или уезжайте отсюда! Никто не назвал бы Нимандера порывистым человеком, скорее наоборот – рассудочным. Но от последних слов – оскорбительных, пренебрежительных – ярость лизнула сердце, как злое пламя. – Но до того я завяжу ваш грязный язык узлом! – Блай шагнул к Ирмину. Тот глядел на него без страха, всё с той же жестокой усмешкой во взгляде. Дверь позади Блая отворилась, и в комнату осторожно просунул голову слуга. Испуганным голосом он произнёс: – Паланкин подан… Нижайше прошу меня извинить! Ирмин потянулся за плащом, разложенным на кресле. – Меня ждут во дворце. А вы подумайте над моим советом, господин Нимандер. Я правда хочу вам помочь. Блай ни на секунду не поверил словам о помощи. Единственным, кому Ирмин захотел бы помочь, был он сам. И сейчас, когда ярость и стыд не застилали больше глаза, он понял, что Ирмин сказал ему нечто странное. «Или станьте его любовником, или уезжайте отсюда!» Как будто то, что они стали бы любовниками, решило бы все проблемы. Или же Ирмин знал об условии короля Анселя? Об одной ночи. Да что там ночи, об одном часе! Не потому ли, что сам воспользовался таким же приглашением? Блай едва не застонал от злости и отчаяния. Он чувствовал себя загнанным в угол. Он никого так не желал, как Анселя Ортигерна, мог его получить, но эта самая минута стала бы минутой его поражения и жесточайшего унижения. Но ни на что другое Ансель никогда не согласится.***
Книги, привезённые учениками Католара, хранились теперь в маленькой личной библиотеке Анселя в Тихом дворце. Двери туда запирались, и внутрь могли входить только сам король и трое учеников. Те взялись за сочинения, что когда-то хранились в обители Всевидящих Жён в Хенгисте, а потом по приказу Эмонда, а затем Анселя были доставлены в Бессу. Свои книги они и без того уже изучили вдоль и поперёк, теперь же просматривали новые в надежде отыскать утраченные знания и, как Ансель понял, находили. Они уже третий день непрерывно что-то переписывали. Наверное, ученики занимались бы этим и по ночам, если бы Ансель не выпроваживал их после вечерней трапезы. Он заглядывал в их тетради. Один ученик делал копию с «Повествования о первом городе, его основании и возвышении», второй – с «Сокровенных ритуалов высвобождения духа». У обеих книг под той же обложкой были переводы на общий язык, но ученики переписывали оригинал, видимо, владея древним наречием Звёздного берега свободно. Две книги с излишне подробными описаниями Ночной Схизмы, привезённые Унилой из обители, Ансель предусмотрительно спрятал. Может быть, Католару и без них всё это было известно, но если нет – Ансель не хотел, чтобы тот узнал, как обмануть и пересилить природу ллир. На то, чтобы перевести надпись из святилища Теодемиров, у Анселя ушло два вечера. Среди книг Католара не нашлось удобно составленных словарей; были лишь глоссарии к нескольким древним сочинениям, и приходилось выискивать слова в них или вообще в других книгах, а потом сверяться с переводами. Но в конце концов он сумел прочитать, что было высечено в камне. Последние слова он вписывал до боли сжатыми пальцами, потому что угадывал каждое следующее ещё до того, как находил перевод. Он был так ошеломлён прочитанным, что не мог пока даже осмыслить, что это значило для него самого... «Второе пророчество сильнее первого. Тайная ветвь оставлена здесь Ноальдом Сорди. Когда древо сгинуло, настал её час и родилось дитя двух отцов». Было ещё одно предложение, Ансель не успел переписать его до конца, пока был в Теодее, но даже то, что успел, звучало пугающе. Пугающе правдиво. Ему бы сначала разобраться с тем, что он уже перевёл... Было ясно, что существовали некие пророчества. Одно, судя по всему, предсказывало гибель древа, а другое – его возрождение. Но какого именно древа? Теодемиров? Несмотря на то, что у королей Полосы было по много детей, их род всё равно захирел и иссяк. Их древо и правда сгинуло, Эмонд не оставил сына, но зато от двух отцов родилась Отилия. Всё складывалось, но… Но какое дело было Ноальду Сорди до рода Теодемиров, своих злейших врагов? Тем более что каменное древо и надпись были высечены в святилище за несколько столетий до того, как Теодемиры начали войну со Звёздным берегом, и даже до того, как они переселились в Бессу из своего маленького горного княжества. Выяснить бы, какой именно Ноальд это был… Сорди были одним из самых прославленных и сильных колдовских родов, но примерно треть мужчин в нём звалась Альнер (по имени основателя династии), ещё треть – Ноальд (по имени могущественного мага, сына первого Альнера), и ещё треть носила иные, уже более разнообразные имена. На третью ночь Ансель принёс из библиотеки замка хроники, чтобы сопоставить, какой из Сорди какому Теодемиру соответствовал. С годами после начала войны было просто: книги чётко говорили, кто из Теодемиров с каким именно королём Звёздного берега сражался, а так как Сорди то служили при королях советниками, то становились хранителями Алой Иглы, то просто играли значимую роль в тех событиях, разобраться в этом было не так уж сложно. К сожалению, Анселя интересовали годы задолго до войны, когда Теодемиры с Сорди никак не пересекались. В те времена Теодемиры не обладали ни богатством, ни влиянием и иногда пропадали из хроник на двадцать, а то и тридцать лет. Семейным хроникам Теодемиров веры не было; Ансель подозревал, что позднейшие летописцы напридумывали две трети славных деяний, о которых там рассказывалось. Всё усложнялось ещё и тем, что в Полосе годы исчислялись от постройки Великого храма в Везере, как во всём Вечном королевстве, а Звёздный берег начинал считать годы заново при воцарении нового короля. Ансель просидел за летописями почти до рассвета, прежде чем сумел понять, что ему подходили только три самых первых Ноальда. Он начал читать их жизнеописания, но не закончил даже первое, уснул за столом, уронив голову на книгу. Он проспал так почти час, но когда перелёг в постель, то сон куда-то пропал. В голове всё крутились слова про тайную ветвь, пророчество и прочее. Он может расспросить Католара о Сорди и пророчествах, когда тот прибудет. Уже завтра. Старик знает многое из того, что не записано в книгах. Может быть, и про древо и ветвь что-то слышал. Пророчеств его народом было сделано множество. Большинство затерялись после падения Звёздного берега и разрушения Алой Иглы, но вдруг что-то да уцелело? И древние тексты, и сам язык Звёздного берега были таковы, словно для пишущих не было настоящего, прошлого и будущего. Они видели всё как уже свершившееся и, получается, видели Отилию, Эмонда и его самого, Анселя Ортигерна; знали, какой будет его жизнь, что ему предстоит вынести и чем всё закончится. В этой мысли было что-то унизительное. Его боль, муки, кровь и слёзы, его победы, давшиеся такой дорогой ценой, даже смерти, произошедшие, как он думал, по его вине, принадлежали не ему. Они были не выстраданы и заслужены, а предопределены. Ансель заставил себя не думать об этом, потому что, если он продолжит, это проклятое пророчество – его, Анселя, судьба, тысячи лет назад выбитая в камне, – просто-напросто сведёт с ума.***
Блай приехал в то утро в Клюв, чтобы попрощаться. Они с королём Анселем не настолько сблизились, чтобы он должен был ему прощание или объяснение, но уехать, не увидев его ещё раз напоследок, не мог. Блай понимал, что отъезд, особенно первые дни, превратится в пытку вдали от человека, который стал ему так дорог и так особенно на него смотрел, как будто бы равнодушно, но на самом деле с разрывающим душу ожиданием… Ничем другим Ансель себя не выдал. Хотя в это время дня Ансель обычно принимал просителей, сегодня было объявлено, что его величеству нездоровится. Выйдет ли он хотя бы к обеду, никто не знал, но придворные не разъезжались, так что Блай тоже решил остаться. Он ходил по дворикам и переходам замка, вспоминая тот самый день, когда впервые увидел Анселя – ало-золотую статую – во время церемонии и не мог потом успокоиться от острого, будоражащего и тягостного чувства, метался по замку, желая хотя бы на секунду увидеть этого недосягаемого человека. Тогда он ещё не знал, что неприметные узкие ворота в одной из глухих стен вели в личный сад короля Анселя. Сейчас они почти всегда были открыты, но по обе стороны от входа стояли стражники с алебардами, которые смыкались, стоило кому-то приблизиться ко входу. Пропускали в Запретный сад только мать короля и прислужниц Отилии. В приоткрытую створку было видно дорожку из белого мрамора и пышную арку из цветущей жимолости над ней, а дальше дорожка поворачивала, и ничего, кроме плотных зелёных кустарников, было не разглядеть. Блай, задумавшись, подошёл ближе – и алебарды перед ним не опустились. Он сделал ещё шаг и понял, что это не случайное промедление – его действительно пропускают. Блай не сомневался ни секунды. Садик был длинным и узким и состоял из небольших лужаек с клумбами; каждая была окружена стеной деревьев и кустарников, и они сменяли одна другую, как комнаты в дворцовой анфиладе. Блай прошёл через три таких «комнаты», прежде чем в четвёртой увидел Анселя: тот сидел на мраморной скамье в тени старого ясеня. Рядом с ним лежала книга в тёмной обложке с серебряными застёжками. Блай обратил внимание, что подушки на скамье были цветов Ортигернов: зелёные, красные и чёрные, – а вдоль противоположной стены были посажены кусты ежевики, совсем ещё молодые. Это было маленькое королевство Анселя. – Ваше величество, – Блай остановился в трёх шагах от Анселя и поклонился. – Простите, что помешал… Я не думал, что вы здесь. Мне сказали, вы нездоровы. – Всего лишь не выспался, – ответил Ансель. – Просидел всю ночь за книгами. – Со мной такое тоже случалось. – Садитесь, – Ансель убрал книгу с подушки, обозначая, насколько близко к нему мог сесть Блай. Пару мгновений Блай колебался. Слишком близко, едва ли не неприлично близко; и хотя в самом садике никого, кроме них двоих, не было, из окон одного из дворцов их могли увидеть… «И пусть видят!» – тут же промелькнуло в голове. Зато он будет рядом. Ансель словно бы угадал его мысли. – Это Тихий дворец, – сказал он, пробежавшись взглядом по ряду окон. – Кроме стражи на входах, там никого нет сейчас. Нас не увидят. Блай сел на скамью. Он пришёл сюда, чтобы сказать о скором отъезде, но так и не мог заговорить о нём. Не в эту минуту, когда Ансель был так близко, что он чувствовал аромат терпких, чуть смолистых благовоний от его кожи. В отличие от мест, где вырос Блай, в Полосе, как и в южных землях, ими пользовались не только женщины и храмовые служители, но и мужчины. В те дни, когда они вместе жили в Охотничьем замке, Ансель сказал, что и для него это сначала было непривычно, но королю приходилось мириться с благовониями, расшитыми золотом нарядами, обедами из двадцати двух блюд, тяжёлыми серьгами в ушах и многим другим. Он разве что попросил составлять для него ароматы не такие сладкие и удушливые, как у остальных. – Это та книга, что не дала вам спать? – спросил Блай. Ансель кивнул. Блай бесцеремонно выдернул книгу из-под его ладони и открыл. – «О происхождении и славных деяниях владетелей Теодеи», – прочитал он. – Неужели это настолько увлекательно? – Совсем не увлекательно. Меня интересует скорее родословная, чем деяния. – Родословная Теодемиров? Скучнее не придумаешь. Теодемиры – единственный королевский род в Вечном королевстве, который не пресёкся за более чем тысячу лет. Сейчас пресёкся, но ещё весной, когда ваш супруг был жив… Он был прямым потомком Тегвина Великого по мужской линии. – Блай помолчал, а потом спросил: – Вы хотите знать, не объявятся ли ещё претенденты? – Нет, – покачал головой Ансель. – Эта книга рассказывает о слишком древних временах… – Тогда зачем? – Вам правда хочется поговорить о покойных Теодемирах? – спросил вдруг Ансель. В его голосе слышалась лёгкая насмешка, даже вызов, но за ним скрывалась и какая-то тёплая, медленная мягкость, которая ласкала, как прикосновение кожи к коже. – Нет. Я не хочу говорить о Теодемирах, ни о покойных, ни о живых, если они даже и есть. Ансель рассмеялся, и его лёгкий, заразительный смех опять был как касание, на этот раз сильное, смелое, горячее. – Мне… – начал он. – Мне почему-то так просто с вами. Как ни с кем больше. Даже братья и сёстры, с которыми я рос, даже они стали… другими. Видят во мне короля. – А я как раз хотел обратиться к вам как к королю, – улыбнулся Блай в ответ. – Ну что ж, давайте, обращайтесь! Я вас милостиво выслушаю, – Ансель откровенно забавлялся этой ситуацией. Совершенно не королевское поведение. Блай смотрел на него с любовью и грустью. Ансель – просто юноша девятнадцати лет, который хотя и отлично играл свою величественную роль, но на самом деле ужасно ею тяготился. Он не хотел быть королём, однако судьба сама нашла его, схватила своими цепкими когтями, скрутила и сломала. Блай иногда пытался представить себе, какой была его жизнь с Эмондом – и не мог. Эмонду совершенно не шла роль старого сластолюбца, который обрёл юного, во всём послушного любовника и наслаждался его телом, да и Ансель вряд ли был послушен. Его отстранённость от супруга всегда чувствовалась, словно они виделись друг с другом только на очередном пышном выходе. Скорее всего, Эмонд навещал Анселя в его покоях ровно на то время, что было потребно для того, чтобы зачать наследника. Учитывая преклонный возраст Эмонда и то, что у него не было до того мужчин, наверняка это было не страстное соитие, а несколько неловких, мучительных для обоих телодвижений. Каким же Ансель был со своим мужем? И с теми другими? Он – просто юноша девятнадцати лет, но другого такого нет. Ансель терпеливо ждал, и Блай, выдохнув, заговорил. Но не об отъезде, о другом: – Я послал вам прошение три дня назад, не знаю, показали ли его вам. – Прошение? Нет, не видел, но мне приносят горы бумаг… И о чём вы просите? – Мне нужно королевское соизволение на покупку Дома Ящериц. – Вот как? – Ансель удивлённо приподнял брови. Когда он не носил корону и когда на него не смотрела толпа подданных, лицо его становилось на удивление подвижным и живым. – Дворец красив, удачно расположен, виды на море и на город бесподобны. Хозяева показали мне сам замок, он, конечно, запущен, но во всём остальном… – Зачем он вам? – перебил его Ансель. – Вы собираетесь жить здесь? – Вряд ли, разве что иногда приезжать. У моей семьи много земель в самых разных частях королевства, но не в Полосе. – Думаю, другие ваши земли прибыльны, а Дом Ящериц будет лишь тянуть из вас деньги. – У меня их достаточно. – Хорошо, – сказал Ансель. – Конечно, я даю вам разрешение. Корона купит этот дом и передаст вам. Я так и не отблагодарил вас за помощь. Вы не приняли ничего из того, что я вам предложил… Ансель осёкся, слишком поздно поняв: оба сейчас, когда эти слова прозвучали, подумали не о золоте, редком оружии, драгоценностях или землях из тех, что отошли казне после казни Вилбрордов, а об обещании. – Я и этот подарок не могу принять. – Вы примете, – упрямо произнёс Ансель. Он глядел на Блая почти гневно, и тот вдруг резко, гораздо отчётливее, чем когда-либо ещё, почувствовал, что Ансель – нечто иное. Что, даже если он кажется юнцом, избавившимся от сурового мужа и теперь своевольно меняющим любовников, на деле он не таков. Ллир всегда занимали высочайшее положение рядом с королями и верховными магами. Они явно должны были отличаться от прочих мужчин чем-то ещё, кроме деторождения, и иногда Блаю казалось, что он прозревает что-то в Анселе, видит, осязает, готов ухватить – но всё равно упускает. Не может разгадать самую главную тайну. Ансель смотрел на него, и от его близости, от завораживающей тьмы его глаз у Блая ныло под сердцем. «Не твой и никогда не станет твоим», – звенел в голове далёкий голос. Лицо Анселя вдруг изменилось: от властного высокомерия не осталось и следа. – Вам не нужно было со мной встречаться, – еле слышно произнёс он. Блай не знал, что он имел в виду: не нужно было приходить сюда сегодня или же было бы лучше, если бы они никогда не узнали друг друга. Ансель был прав в любом случае. – Но я рад, что вы здесь, – добавил он дрогнувшим голосом. Ансель поднял руку и коснулся щеки Блая, провёл вдоль неё кончиками пальцев, источавших аромат горького мёда, тёплого камня и нагретых солнцем сосен. Он хотел убрать руку, но Блай перехватил его запястье, узкое, но крепкое, и коснулся губами внутренней стороны ладони. Поцелуй вышел трепетным, почти благоговейным. Так не целуют любовников. – Мне кажется... – подчиняясь безумному порыву, похожему на тот, что едва не заставил его опуститься перед Анселем на колени, заговорил наконец Блай: – Мне кажется, я люблю вас. Ансель почти испуганно закачал головой и попытался вырвать руку. Его лицо исказилось, словно от боли, но даже так черты сохраняли какую-то противоестественную, душераздирающую красоту, какой не должно быть в этом мире… Он прекратил вырываться и замер, точно сдаваясь и приглашая. Блай, не осмеливаясь сразу коснуться губ, целовал его запрокинутое лицо: лоб, глаза, горячие щёки, – пока Ансель сам не притянул его к себе. Его поцелуй был жадным и смелым, и по венам хлынул поток жара. Это было даже не желание – просто ощущение безграничного, чистого, выжигающего счастья, которое в считаные секунды довело Блая до слабости, до изнеможения, до того, что кровь стала тягучей и медленной, как мёд… Да, это не было вожделением, но всё равно: никого другого он не желал так безнадёжно. Он даже не знал, что желание может быть таким – чистым и прозрачным, как родниковая вода. Ансель отстранился первым, хотя как будто бы против своей воли – то ли заставляя себя, то ли, наоборот, не имея больше сил продолжать. – Вы зря… – его голос дрогнул, выдав смятение. – Зря это сказали. – Почему? – Потому что эти слова не могут ничего изменить. Станет только хуже. – А вдруг могут? На мгновение Блаю показалось, что он сейчас услышит честный ответ про то, что у них могло бы быть, но Ансель сумел совладать с собой. – Я не уступлю. Вы тоже, – проговорил он с намеренной жестокостью в голосе, словно вынес им обоим приговор. – Ваше величество очень разумны, – ответил Блай не менее холодно. Сжимать себя в кулак он умел не хуже Анселя. Он поднялся на ноги. Ансель сделал то же самое, а потом заговорил, уже без всякой холодности, наоборот, открыто и искренне: – Что бы там ни было, я рад, что встретился с вами, Блай Нимандер, и узнал вас. – А я не знаю вас, – произнёс Блай. – Совсем не знаю. Ансель водил пальцем по кожаному переплёту книги, как будто в смущении. Потом он всё же поднял глаза на Блая. – Простите, – тихо сказал он.