***
Купец не обманул: когда Блай прибыл в свой дом в столице, в его кабинете стояла позолоченная клетка, а в ней сидела большая яркая птица. Если не считать нескольких красных перьев в хвосте, птица была сине-лиловой, переливчатой, а на голове возвышался золотисто-огневой хохолок, похожий на корону. В стране из-за моря, откуда птицу привезли, только королям разрешалось иметь таких птиц, и убивать и ловить их было запрещено под страхом смерти. Купец говорил, что она умеет петь, хотя и не особенно затейливо, но при Блае она молчала. Птица предназначалась в подарок Деборе, и Блай искренне надеялся, что невеста порадуется. Дебору сложно было чем-то удивить, но такую птицу Блай никогда раньше не видел, даже в прибрежных городах Полосы, где чудес из-за моря было больше, чем где бы то ни было… Блай, немного покружив вокруг клетки и так не дождавшись от птицы ни звука, сел за стол. Все письма, что приходили в столичный дом, слуги отсылали в Астолат, но самые свежие, пришедшие за последние две недели, дожидались здесь. Блай смотрел на печати, надеясь быстро отделить по ним важные письма от незначительных, вроде, приглашений на празднества и просьб взять сына в оруженосцы. Когда он увидел на сургуче оттиск братства Пустой горы, то вскрыл письмо немедленно. Это мог быть только брат Гезимунд или кто-то по его поручению. Когда в начале зимы Блай навестил его в Пустой горе, Гезимунд показался ему бодрым и полным сил, но всё же он был очень, очень стар, и теперь каждое письмо вызывало смутную тревогу. Это было написано незнакомым почерком, и сердце у Блая сжалось от недоброго предчувствия. Он выдохнул, когда прочитал первые строки: письмо было написано под диктовку Гезимунда, тот был здоров, но жаловался, что рука утратила прежнюю твёрдость. Гезимунд спрашивал, что такое происходит при дворе и что задумал Лотар, раз попросил прислать из Пустой горы братьев, лучше всего осведомлённых о магии, причём, старой магии, могущественной и опасной. В другое время в столицу отправился бы сам Гезимунд, но сейчас решил подождать. «Путешествия по летней жаре для меня слишком изнурительны. Если нужда во мне ещё будет, то прибуду во второй месяц осени и останусь надолго, чтобы повеселиться на твоей свадьбе». Блай не был уверен, что сам сможет на ней от души повеселиться. Два года назад, когда помолвку с Деборой только обсуждали, он думал, что ему невероятно повезло. Он не испытывал к Деборе особенно ярких чувств, но человеку его положения всё равно надо было жениться, и он понимал, что о лучшем и мечтать нельзя. Лучшего просто не существовало: Дебора была юна, добра и красива, крепкого здоровья, полна всяческих достоинств и, кроме того, родная сестра короля. Блай искренне радовался помолвке, но больше как очередной победе во славу Вечного королевства; совершавшееся казалось ему правильным… Но после встречи с Анселем Ортигерном таковым оно быть перестало; потому что это неправильно, если он будет любить и желать жену несравнимо меньше, чем кого-то другого. Конечно, это никого бы не удивило: члены правящих домов редко заключали браки по любви; никого бы даже не удивило, если бы он через пару лет после свадьбы завёл любовницу, но Блай понимал, что не заведёт… У них с Анселем не могло быть отношений, по многим причинам: потому что Ансель был королём и был далеко, потому что такое не утаить, потому что он сам не согласился бы делить Анселя с остальными и ещё по каким-то неведомым ему причинам, о которых знал только Ансель… Чем ближе был день свадьбы, тем тяжелее становилось на душе. Блай почти совсем не думал о невесте, только о новых обязанностях, которые всё это повлечёт; свадьба казалась не праздником, а подписанием кабального договора, от которого выгоды не будет ни жениху, ни невесте. А если Ансель так и не уедет из столицы до начала зимы, если тоже решит «повеселиться на свадьбе», ему придётся принести все эти мучительно длинные клятвы при нём. Было бы не так унизительно и не так горько, если бы никто не знал, что он лжёт, но там будет свидетель его ужасной, низкой лжи… Он никогда не любил и не будет любить Дебору так, как стоящего среди гостей короля Полосы. Почему это дело нельзя разрешить, как на войне? Прямым столкновением, ударом меча или хотя бы хитростью? Блай на пару секунд закрыл глаза, выдохнул и вернулся к письму. Оно было длинным… Гезимунд писал, что братья, делавшие для Блая перевод несколько месяцев назад, допустили ошибку. Сейчас, изучив больше книг и лексиконов, они поняли, что упустили кое-какие грамматические тонкости, и приготовили новый перевод. Блай свёл брови. Во имя семи небес, оно того не стоило! Те два листа, что Блай стащил в Бессе, оказались просто отрывками из исторических хроник. Ничего важного там не было. Первый рассказывал о мятеже, произошедшем ещё до того, как в Полосе воцарились Теодемиры. Во втором было описано вовсе что-то маловразумительное: автор трактата яростно доказывал, что варварский обычай убийства мальчиков должен быть искоренён, как будто такие вещи вообще требовали доказательств. Блай пробовал перевести тексты сам, пользуясь несколькими книгами из королевской библиотеки, но понял, что так слёту со сложным языком Звёздного берега не разобраться. Поэтому он и отправился в Пустую гору. Но и там людей, знающих этот язык хорошо, можно сказать что не осталось. Несколько человек когда-то изучали его, больше из любопытства, чем для каких-то дел, но никто не знал настолько, чтобы сразу сделать перевод. В Пустой горе хранились и лексиконы, и книги по грамматике, но с тех времён, как Звёздный берег пал, братьям не было нужды ни писать, ни читать на этом языке. Книги были отправлены в дальние хранилища. Семьсот лет их не снимали с полок, и многие тома пришли в полную негодность, другие были целы, но до них страшно было дотронуться, такими иссохшими они казались… Тем не менее братья за несколько дней сумели перевести Блаю оба отрывка. А теперь оказалось, что перевод был неверным. «Изучив несколько летописей, лексиконов и бренные останки одного труда по грамматике, – писал Гезимунд, – мои братья увидели, что перевод был неточен. В их оправдание могу сказать, что в древнем языке Звёздного берега, во-первых, отсутствует будущее время как таковое, да и наличие настоящего тоже оспаривается, вместо этого в языке есть специальные частицы для обозначения того, насколько вероятно то, о чём говорится. Во-вторых, в нём весьма ограниченное число существительных, и для наименования многих явлений и понятий используются описания, порой достаточно многословные. Например, нет отдельного слова «дед», а есть «отец отца» или «отец матери». Не буду утомлять тебя деталями, скажу лишь, что брат Веспрем и брат Хартин установили, что во втором отрывке они неправильно истолковали выражение «тот, кому надлежит стать мужчиной», потому что не сумели распознать малую вероятность события. По этой прискорбной причине они решили, что речь идёт об убийстве младенцев мужского пола. Но позднее они обнаружили, что вероятность вырастания мальчика в мужчину никак не могла бы выражаться такой формой, потому что это событие почти неизбежное. Для таких событий использовались глаголы…» Блай обессиленно перевернул первый из мелко исписанных листов и решил пропустить пару десятков строк с многочисленными примерами из грамматики. «В одном из самых старых лексиконов брат Веспрем нашёл указание, что описательное выражение «тот, кому надлежит стать мужчиной» использовалось только в древних текстах, что позволяет предположить, что перед нами отрывок из труда, написанного не позднее пятисотого года после строительства Великого храма. Если обратиться к более поздним летописям, например, краткому списку с «Повествования о первом городе», сделанному в…» Блая заскрипел зубами и пропустил ещё десяток строк. «Кроме того, брат Веспрем и брат Хартин сопоставили старые и новые версии «Великого родословия», чтобы подтвердить, что на этот раз они не ошиблись: до появления самостоятельного слова «ллир» таких людей называли «тот, кому надлежит стать мужчиной» и это не было связано с их возрастом. Хотя не вполне ясно, почему было выбрано такое выражение, на сей раз, дорогой мой ученик, это совершенно точно: обычай, о котором идёт речь, велел убивать не детей, а ллир. Это противоречит всему, что нам известно об этих необыкновенных существах; все книги и записи о путешествиях однозначно утверждали, что ллир считались величайшей ценностью и жизнь каждого оберегалась невероятно. Возможно, в ранние века существовали какие-то секты, память о которых утрачена». Блай задумчиво теребил прядь волос. Необъяснимо… Зачем кому-то истреблять ллир? Он бы понял, если бы люди истребляли соседских, чужих, но в том отрывке речь шла об общинах, в которых убивали своих детей, если обнаруживали у тех опасные признаки. Возможно, их считали неким извращением природы и нарушением естественного хода вещей… Когда Блай был маленьким, в одной из деревень родился мальчик с маленьким отростком вроде хвоста. Собственный отец его убил. А среди наёмников деда был беглый раб из-за моря, у которого на руках было по шесть пальцев. Старейшины приказали родителям умертвить дитя, чтобы оно не принесло бед всему роду, но родители решили, что могут на этом подзаработать и продали двухнедельного ребёнка работорговцам. Те обычно не брали младенцев – много мороки, и, скорее всего, не выживут, – но польстились на такое чудо, как шесть пальцев. А потом Блай подумал о другом отрывке, об исторической хронике, которая описывала борьбу короля Звёздного берега с непокорным вассалом. Он открыл стоявший на столе ларец и достал перевод, который сделали для него зимой. «…из Кальдоне, из Вьяталиссы, из Дальвы и из Тица. Не прислали людей Рессаль, Савия и Эдике. Король выступил всеми силами на рассвете десятого дня среднего сезона и повёл войско через долину Гелоны, намереваясь остановить противника у города Нальпиль. С ним было шестеро магов, остальных он оставил в столице, чтобы семья его была под охраной и в безопасности. По донесениям лазутчиков король знал, что у Сингида магов лишь три, так что даже с малым числом он получал двукратное преимущество. Несмотря на просьбы своего второго отца он не позволил тому отправиться с армией и оставил запертым в замке, опасаясь предательства. Из-за того, что господин Гиесм всегда был больше расположен к своему младшему сыну, король боялся, что эти двое составят заговор и отнимут у него трон. Военачальники так же просили короля примириться с господином Гиесмом хотя бы на время решающего сражения, но король был непреклонен. Он пребывал в уверенности, что разобьёт врага и так. Утром двенадцатого дня королевское войско расположилось на возвышенности к западу от Нальпиля; конница была поделена пополам, и вторая половина была сокрыта за холмом с тремя родниками. Мятежник Сингид выставил своих людей длинными рядами вдоль Кудрявого леса. Он принёс пять камней шести цветов (предположительно, это выражение обозначает «прийти во всеоружии, иметь всё, что нужно и даже более») и знал свои силы. Король же был лишён того, кому надлежит стать мужчиной. Его отважные воины неслись в бой, как лавина с горы. Битва длилась до полудня, и войско короля было разгромлено. Сингид взял в плен Талуана, Иллита из Тицы и ещё восемь благородных господ. Отец военачальника Талуана отдал выкуп в три тысячи золотых монет за своего сына. Короля не нашли ни среди убитых, ни среди пленённых, и судьба его неизвестна. Младший брат короля Эллем собрал остатки бежавших воинов и вместе с теми войсками, что оставались в столице, закрыл Сингиду выход из долины. Сингид понёс большие потери и поэтому не решился вступать сразу во вторую битву. Эллем был коронован на двадцатый день, и так сбылось пророчество о двух сыновьях. Мятежник Сингид тем временем собирал силы в…» Дальше текст обрывался: перо, словно переписчика кто-то толкнул, чиркнуло по пергаменту, оставив заметную царапину, и ниже расплылось большое чернильное пятно с брызгами вокруг. В первый раз прочитав предложение «Король же был лишён того, кому надлежит стать мужчиной» Блай с Гезимундом рассудили, что король ещё до начала сражения лишился сына. Сообщение об этом не вязалось с основной историей, но они предположили, что, возможно, автор хроники намекал на то, что смерть сына сломила короля, и он оказался неспособен управлять войском. Теперь было ясно, что лишился он вовсе не сына, а ллир. Ллир в этой истории был только один: второй отец короля, господин Гиесм, запертый в замке. Это делало события более связными и последовательными, но всё равно до конца их не объясняло. Гиесм для чего-то был нужен во время сражения. Вот почему военачальники просили примириться с ним – а вовсе не от того, что их печалила ссора государя с отцом! Наверное, на предыдущих страницах рассказывалось, что же такого особенного было в Гиесме, но… Но Блаю казалось, что всё обстояло проще. Хронист прямо говорил: Сингид пришёл во всеоружии, король же был лишён ллир. Это было объяснением и причиной. Чем же были так ценны ллир помимо способности дать сильное потомство? Почему Гиесм был нужен на поле боя? Гезимунд сказал, что, судя по кое-каким туманным намёкам в книгах, некоторые из них могли обладать магией, но не особенно сильной. Но у короля и без того было шесть опытных боевых магов, ещё один, к тому же слабый, ничего бы не изменил. Тогда что? Блай думал о том, что когда-то озадачило его самого… Как Ансель узнал, что Эзгар Гнилые Руки поднял мятеж? Почему он не давал команды начать штурм Бессы – как будто знал, что Эзгара скоро приведут к нему закованным в кандалы? Может быть, Ансель скрывал дар предвидения? В хронике тоже говорилось о каком-то пророчестве… Но если Ансель всё предвидел, то ему не было бы нужды так переживать во время бегства в Теодею и накануне сражения. Или же он видел не всё, лишь какие-то особо важные моменты? Но предвидение не помогло бы ему передавать указания в осаждённую Бессу… Хорошо, с осаждённым городом могло было быть какое-то объяснение: Ансель тогда сказал: «Это мой город»; и, возможно, там действительно действовал необычайно искусный шпион… Но то, как Ансель в пути узнал о мятеже безо всяких гонцов, было совершенно необъяснимо! Блаю было о чём подумать. Но не прямо сейчас. Сейчас ему нужно было отмыться от дорожной пыли, переодеться, перекусить и ехать во дворец. Король Лотар его ждал и невеста тоже. Сегодня во дворце не было ни балов, ни ужинов, ни приёмов, но по залам, садам и галереям всё равно слонялись десятки придворных в надежде услышать последние сплетни, чем-то себя развлечь или попасться на глаза влиятельному человеку. Едва Блай сошёл с коня, как тут же оказался окружён толпой знакомых и не очень людей. Все наперебой расспрашивали его, поздравляли со скорой свадьбой или же подобострастно предлагали свои услуги. Именно из-за этого Блай частенько проскальзывал во дворец через входы для слуг, а потом так же тайно и в комнаты короля. Но сейчас, после нескольких месяцев отсутствия в столице, полезно было послушать, что расскажут придворные болтуны. Он получал письма от родственников и друзей, но письма обычно запаздывали на пару недель, да и было в них далеко не всё. С расспросов о себе и делах на западной границе Блай повернул разговор на другое – на то, что происходило при дворе, кто был в фаворе, а кто в немилости, кто получил высокое назначение, а кто покрыл себя позором. Громких происшествий было два. Дядя короля, медлительный и добродушный принц Ариберт сделал ребёнка незамужней княжеской дочке, так что спешно пришлось выдать её за мелкого чиновника из ведомства дорог и мостов, подарить молодожёнам имение в Тэле и выслать туда. О втором событии Блай уже слышал, но когда о нём заговорили, сердце сжалось, как в первый раз: в столицу приехал король Полосы. В отличие от заносчивого Эмонда, который считал, что никто, кроме верховного короля, членов его семьи и нескольких военачальников, ему не ровня, Ансель Ортигерн был приветлив и доброжелателен, хотя и не позволял никому забыть о своём высоком положении. Первое время он редко показывался при дворе и никого не принимал, но потом открыл двери своего дома и те, кому посчастливилось получить приглашение, проводили там вечера, а порой и ночи до утра. А уже утром, словно ему вовсе не нужно было отдыхать, король Ансель снова был в королевском дворце на очередном совете. – Он и сейчас здесь, – проговорил кто-то прямо над ухом Блая. – В Олеандровой галерее. Блай кивнул с деланным равнодушием. Ему нужно было первым делом явиться к королю Лотару, даже если хотелось пойти в Олеандровую галерею. Она тянулась вдоль большого двора, где королевские гвардейцы упражнялись в стрельбе из лука, сражениях на мечах, топорах, кинжалах и без оружия. В иные дни зрителей набиралась чуть ли не сотня. Но зачем Ансель туда пошёл? Наблюдать за королевскими стражами, чтобы, как было в Бессе, выбрать нового любовника? Блай не мог перестать думать об этом даже когда был на противоположном конце королевства, в Астолате, а теперь, когда они вновь оказались в одном городе, он страшился, что ревность его просто сожрёт… Не очень-то любезно протолкавшись через придворных, Блай свернул в переход, который охранялся сразу четырьмя стражами: по нему можно было попасть в Рассветные сады, которые отделяли большой дворец от малого, где жила королевская семья. Дальше он шёл в одиночестве, потому что никто из тех придворных не обладал привилегией входить в сады и малый дворец без приглашения от короля. Пока он даже издали не видел Анселя, но просто узнать, что он где-то здесь во дворце, в галерее, до которой идти всего ничего, было словно ступить на зыбкую, осыпающуюся под ногами почву… Сердце билось в болезненной, необъяснимой тревоге, как не случалось даже перед битвой. Там он чувствовал скорее воодушевление и решимость, а сейчас… Сейчас – только тревогу и тоску и жутковатое, вывернутое желание вновь найти его, узнать, кого он берёт в свою постель, и мучиться от этого знания. Лотар как раз принимал кого-то из советников, они говорили об армиях на западе и донесениях лазутчиков, и Блай с отчаянной радостью кинулся в спор, потому что так он мог больше не думать об Анселе. Блай от короля услышал то, о чём знал и раньше, но считал просто слухами – про ежевичного короля их распускали множество: Ансель тоже думал, что Орда отойдёт от границ Вечного королевства и её нужно остановить, чтобы не дать набраться сил. Лотар колебался, и не без причины: доводы и за, и против были разумными, весомыми. – Я не хочу торопиться с решением, – возразил он, когда один из советников заговорил о том, что праздник Великого храма, когда на главной площади соберутся тысячи, – подходящий момент, чтобы объявить о наступлении или же о том, что зимой войска вернутся из приграничья в родные земли. – У нас нет времени ждать, – сказал Блай. – Если Орда вдруг повернёт на запад, мы… Конечно, мы сможем её остановить, но нам придётся делать это малыми силами, а значит, большими жертвами. Мы должны уже сейчас отправить новые легионы на границу. Нет смысла держать их здесь… – Признаться, тут я согласен с генералом, – заявил канцлер Ликсо, который до этого с Блаем только спорил. – Этих солдат нужно отправить куда угодно, лишь бы они не стояли здесь. Легионам Полосы под стенами столицы не место! В зале повисла тишина. Блай на пару мгновений растерялся, настолько нелепым и одновременно низким был намёк. Он не считал канцлера особенно хорошим человеком, но сейчас его просто-таки передёрнуло от гадливости. – На что вы намекаете, канцлер? – прямо спросил Блай. – Мне, конечно, ясно, что вы хотите вызвать недоверие, очернить одного государя в глазах другого, но вот зачем? – Я всего лишь забочусь о благополучии своего короля! – возмущённо ответил канцлер. – Я не обвиняю Анселя Ортигерна ни в чём, да и речь не о нём, а о том, что никакой король, ни сейчас, ни в будущем, не должен стоять в такой близости от королевского замка с десятью тысячами войска! – Но говоря такое, вы допускаете, что король Ансель может иметь недобрые намерения… – Мы ничего не знаем о намерениях короля Анселя, – вступил в разговор советник Неллис, и его ломкий, будто смущённый догадкой тон подразумевал, что они могут быть недобрыми. – Вы мало того, что заблуждаетесь, так ещё и осмеливаетесь распространять эти глупости! – с горячностью выпалил Блай. Лотар, сидевший рядом, протянул руку и дотронулся до локтя Блая: – Советники говорят не об Анселе Ортигерне, а о том, что сама эта ситуация недопустима. – Нет, они говорят как раз об Анселе Ор… – А вы что-то слишком горячо его защищаете, – ядовито заметил канцлер. – Потому что эти обвинения настолько нелепы, что в любом честном человеке вызовут одно лишь возмущение, – ответил Блай. Но говорить стал тише и спокойнее. Он действительно бросился защищать Анселя слишком яростно, и теперь понимал, что это была серьёзная ошибка: этим людям нельзя давать понять, что тебя задевает и что тревожит. Или кто тебе дорог. – В любом случае, – продолжал Блай, – эти войска скоро уйдут на запад. – Но потом придут другие, – заметил Неллис. – Король Ансель обещал восемьдесят тысяч, сто, если потребуется. – А они нам нужны? Сто тысяч? – спросил Лотар, повернувшись к Блаю. – Ты писал о пяти легионах… – Судя по последним новостям, пяти не хватит… – Но там уже все легионы запада кроме третьего и седьмого! – Нужны ещё восемь. Может быть, десять. – Только если мы решим гнаться за Ордой, а это ещё не решено, – вставил генерал Радегер, до того молчавший.***
Совет был не особенно долгим, но потом Лотар увёл Блая к себе. Когда они наговорились, настало время нанести визит принцессе Деборе, у которой никак нельзя было провести меньше часа. После этого подошло время королевского обеда, куда Блай, конечно же, получил приглашение. За Анселем Лотар тоже послал, но придворные сообщили, что тот уже давно покинул дворец вместе с князем Арегином. Они поехали посмотреть на новых коней, которых привезли из Ургеля. Блай почему-то почувствовал облегчение, хотя совсем недавно был готов бежать в Олеандровую галерею, чтобы увидеть Анселя. Он хотел этого, и боялся – потому что счастье от встречи с ним будет мучительным, – и опять хотел. Блай сам не понимал, как мог попасть в такую немыслимую ловушку… На выходе из дворца к Блаю приблизился молодой мужчина в золочёном нагруднике королевской стражи. У него было широкое, грубоватое и оттого запоминающееся лицо уроженца Ворганы, и Блаю он был знаком. Он часто видел этого стражника на входе в покои Лотара. Блай сначала решил, что Лотар хочет позвать его для разговора – и почему-то послал за ним гвардейца, вместо слуги или придворного, – но то, что сказал этот человек, удивило ещё больше: – Король Ансель приглашает вас к себе. Двери его дома на Неспешной улице открыты для вас каждый вечер. Стражник проговорил это быстро и хотел уйти, но Блай задержал его: – Почему вы передаёте его послания? Он догадывался, каким должен быть ответ, но понимал, что никогда не услышит правды – ни от кого, ни от одного из его любовников. – Просто оказываю любезность нашему гостю, – вежливо ответил стражник. Блай надеялся, что в его лице промелькнёт хоть что-то: тревога, страх разоблачения, ревность, желание недосягаемого или, наоборот, тайное довольство – хотя бы какое-то чувство. Но ничего этого не было. Взгляд стражника был не просто спокойным, он был безмятежным. – Хорошо, благодарю вас, – сказал Блай. Он был уверен, что это не просто любезность. Гвардейцы короля, сыновья знатнейших семей и в большинстве своём заносчивые гордецы, не оказывали таких любезностей никому, тем более Анселю Ортигерну, человеку с громким титулом, но скромной родословной. По крайней мере по его, Блая Нимандера, поручению они бы не побежали. Первой мыслью было сообщить Лотару, что король Полосы приручил его ближайшую охрану. Но он тут же подумал, что после сегодняшних разговоров о войске под стенами столицы такие новости могут иметь непредсказуемые последствия, опасные для всех. Неизвестно, в чём Анселя опять заподозрят. Но зачем Ансель делает это? Неужели настолько невыносимо быть ночью одному? Но если так, то можно было бы завести постоянного любовника, это разумнее и безопаснее. Меньше людей знает, меньше слухов распространяется. Но в том-то, кажется, и было дело – в постоянстве, вернее, в том, что для Анселя оно было по каким-то причинам неприемлемо. Удивительно, что пока ещё никто не наделал глупостей из ревности. Ансель сильно рисковал, когда приводил в свою спальню новых любовников на глазах у бывших, но ни разу, ни разу… Безмятежность. Блай снова подумал об этом странном спокойствии, с которым молодой гвардеец передавал ему приглашение. Оно не было равнодушным, непонимающим, тупым. Гвардеец всё понимал, но это не вызывало волнения и не причиняло боли. Когда он видел нечто похожее на лицах любовников Анселя в Бессе, это не вызывало такого удивления; кто их знает, этих молодых дворян из Полосы, может, у них так принято? Но уж здешних-то гвардейцев Блай знал. Они протыкали друг друга мечами и за меньшее… Как Анселю удавалось всех их усмирить? Что за властью обладал он – или все ллир? Блай пока не знал, но был уверен, что рано или поздно докопается до правды. И эта правда, пока неизвестная, уже пугала.***
Вечером Блай покинул свой дом через чёрный ход, который вёл на торговую улочку, оживлённую днём и мёртвую с наступлением вечера. Ветер гонял по ней мусор и покачивал полосатые тенты над пустыми прилавками: зелёные и жёлтые полоски – для овощей, красные и белые – для мяса, жёлтые и оранжевые – для сладостей… Слуга уже ждал его с двумя конями. Блай низко опустил капюшон, хотя навстречу прохожих и всадников почти не попадалось. Они ехали в ту часть города, где располагались богатые поместья и дома, и их обитатели сидели сейчас или за своим столом, или за столом радушных соседей. Где-то огни были погашены, а где-то окна просто полыхали холодным светом магических ламп, которые делали братья в Пустой горе. Блаю не нравился этот безжизненный и слишком резкий, слепящий свет, поэтому в своём доме он так и не завёл таких, как ни просила Диадора, жена его младшего брата, которая жила в Тарсии и управляла домом Нимандеров там. Дворца Теодемиров с улицы не было видно, его скрывала высокая ограда, но и даже когда они проехали за ворота, то смогли разглядеть лишь смутные огни далеко впереди. Когда Блай вошёл наконец в широкие золочёные двери, веселье во дворце было в самом разгаре. Гостей было не меньше сотни, и эхо их смеха гулко звенело под высокими потолками. Блай думал, что эти пышные покои не видали таких вечеров уже много десятилетий. Эмонд Теодемир, как и его отец, никогда не устраивал подобных весёлых, свободных сборищ – только тоскливые многочасовые обеды, – а их супруги были настолько тихими и незаметными, что никто в Тарсии даже не мог запомнить их лиц. Анселя Блай нашёл в самом последнем зале длинной анфилады. Он сидел в широком кресле, а молодая девушка показывала, как её ручной горностай кувыркается и подпрыгивает по команде. Вид у Анселя был не таким царственным, как обычно, и он показался Блаю нестерпимо юным. Даже сейчас… Каким же он был, когда Эмонд только привёз его в Бессу? Наверное, дело было в том, что Ансель был одет не как король Полосы, а так, как одевались молодые аристократы в Тарсии. В Бессе тело Анселя пряталось под складками длинных и тяжёлых одеяний, расшитых золотом и драгоценными камнями; сейчас же на нём была тонкая рубашка, лёгкий дублет и бриджи из мягкой тёмной кожи. Того блестящего обруча, что заменял ему корону, Ансель не носил, и о его статусе напоминало одно лишь регентское кольцо, такое крупное, что бросалось в глаза среди всех других колец, которыми были унизаны пальцы Анселя. Он был таким сейчас, каким Блай увидел его во время поездки в Теодею; не королём, а просто юным дворянином. Девушка подняла горностая с пола, устроив на бархатном подобии муфты, которое было привязано лентами к её левой руке; они ещё немного поговорили с Анселем, а потом тот перевёл взгляд на Блая – как будто знал, где он будет стоять. Ансель Ортигерн улыбнулся. Любому здесь его улыбка показалась бы радостной и открытой, но Блай видел в нём сумеречный отблеск чего-то иного, лежащего за пределами, мучительной тайны, известной лишь им двоим… Он хотел бы улыбнуться в ответ, но не мог. Он смотрел в эти ждущие глаза, которые угрожали подчинить себе всё его существо, и сердце билось в груди тяжёлым молотом. Мгновения падали, словно камни. – Рад вас видеть, генерал Нимандер, – заговорил Ансель, разорвав затянувшееся неловкое молчание. – Я слышал, вы провели несколько месяцев на границе.