«Притворись, что ты не знаешь меня так хорошо, А я не проговорюсь, если ты соврешь.»
Опять серые тучи и темные коридоры Хогвартса. Очередная суббота не радовала Малфоя, а Слизеринские девчонки, которые с самого утра не давали ему прохода, порядком надоели. Он не знал с чем были связаны эти эмоции, но догадывался, чем, а точнее кем, они были вызваны. Вчера ночью, когда колокольня Хогвартса пробила полночь в холодных стенах школы он встретил размытый силуэт девушки. Силуэт кудрявой, маленькой и плачущей Грейнджер. Она бежала прямо на него, а ее бледная кожа сливалась с ночнушкой. Она рыдала и навзрыд шептала его имя. А потом он проснулся. Это были непередаваемые чувства, как будто он пережил это на собственной шкуре. Было ощущение будто мокрые дорожки от ее слез все еще не высохли и не оставляли его плеч, в которые она вцепилась ночью и рыдала. Казалось будто она напрочь пропиталась сигаретным дымом как и он сам, ее шампунь смешался с табаком и это был непередаваемый запах. Он помнил как его пальцы запутались в пушистых, кудрявых волосах. Как он тихо шептал глупости ей на ухо. Как мягко и доверчиво она прижималась к нему. Он был в восторге от этих воспоминаний, от нежного взгляда и тихих всхлипов вперемешку с его именем. И вот теперь, он и смотреть не мог в сторону тех девиц, что ранее кружили ему голову. Голова отказывалась кружится по их велению, но стоило ему вспомнить тот сон, как перед глазами образовывался туман, а в груди непроизвольно щемило. Он знал от чего щемило и это не давало ему покоя. Это был страх, скользкий и столь непривычный со времен войны, страх от осознания, что Грейнджер решила покончить с собой из-за него в том числе. Он боялся, что дойдя до своего письма он не сможет простить себя. И вы ведь скажете, что настоящий Малфой ни в коем случае не повел бы себя так, но настоящий Драко Малфой давно умер и сейчас тихим шепотом нашептывал нынешнему Драко как правильно откидывать любые эмоции. Но не получалось, его советы были проигнорированы. Следующее письмо было ужасно скомкано, а на конверте виднелась цифра шесть и маленькая колдография с волшебницей — Гермионой Грейнджер. Это была та же колдография, что и на последнем выпуске школьной газеты. Та колдография где Грейнджер улыбается.«Иногда нам приходится скрывать что-то от других людей. Иногда секреты нужны, чтобы защитить этих людей.» «Мы все что-то скрываем. Иногда секреты — это то, что помогает нам выжить.» Каждый человек может найти оправдание своим действиям, секретам, тайнам, поступкам. Но не всегда это оказывается правдой, ведь люди они такие не постоянные. Сегодня они помогают одним, а завтра они настроены против тех же людей. Мы делаем больно друг другу и от этого нам становиться еще хуже. Мы осознаем, что ничем не лучше наших обидчиков, мы те же монстры в шкуре пострадавшей овечки. Этот мир неправильно устроен, в нём столько боли. Я не могла выносить мысль о том, что делаю его хуже, мысль о том, что я не делаю его лучше. Это письмо будет адресовано моему сокурснику — Колину Криви, парню которому нужны были факты, сплетни и колдографии. Редактору школьной газеты. Мы не были знакомыми или же друзьями, но я точно знаю, что с ним не стоит связываться. Ходят слухи, в особенности по Гриффиндору, что Колин — человек которому нельзя довериться. Все, что было сказано в его присутствии всегда будет в три раза перекручено, разбавлено ложью и пущено по течению в газету школы и это всегда отгоняло от Колина людей. Старший Криви не был главным в моей жизни до определенного, переломного момента. Это началось осенью прошлого года, — вы наверное заметили, что все действия происходили в прошлом году? Этому есть объяснение. В этом году еще никто не успел напартачить, только я — мы как раз сдавали последние экзамены и я была до не возможности нагружена учебниками, да настолько, что поздно начала замечать странный шум за пределами моего окна. Это повторялось изо дня в день, странные шорохи и щелчки за моим окном, которое кстати находиться на самой верхушке Гриффиндорской башни. Я не предала этому огромного значения, до того момента как не увидела свою колдографию в школьной газете. Она была снята за неделю после того, как я начала замечать шум. На ней были мы с Джинни, в одном нижнем белье, в тот вечер мы рьяно обсуждали как бы проскользнуть от мальчиков в Хогсмид на следующих выходных. Не спрашивайте почему мы были в одном белье, ведь вы этого не поймете, слишком далеки от этого. Мы стояли спиной к окну, осматривая карту Мародеров, что Гарри нам любезно предоставил и выбирали лучший способ о побеге в Сладкое Королевство. Шторы были открыты настеж и мы даже не подозревали, чем это может закончиться. Слава Мерлину, свет от вспышки помешал фотографу захватить свет наших волос и цветовую гамму комнаты, после того света, что мы все же заметили, Колин был благополучно скинут с метлы. На следующий день наша фотография с оголенными спинами, задницами и ногами попала в газету. Я пыталась переубедить Криви, но этот упрямый осел высвободил меня из своей редакции одним лишь «Вингардиум Левиоса». Помню, Джинни тогда пыталась убить этого мелкого чертеныша, но еще одно «Вингардиум Левиоса» помешало ей. — Да пошло все. — Да пошло все навсегда. Я не знала, что навсегда ты послала и меня, Джинни. Я не знала, что ты станешь моим ураганом. И на этом моменте началась наша полугодовая ссора с Джинни Уизли — человеком который был мне ближе всех. С этого момента началась моя депрессия и ощущение холодного одиночества. Потерять близкого друга всегда непросто. Особенно, когда не понимаешь, почему ты его потерял. И я не знала той причины, по которой мы поссорились, это делало мне еще больнее. Колин спасибо, что испортил мой очередной год в Хогвартсе.
Драко смотрел на письмо и прокручивал прошлый год в своей памяти. Он помнил тех загадочных двух девушек на колдографии, помнил как Грейнджер проводила одинокие вечера на Астрономической башне и помнил, что после того выпуска она сидела одна в Большом зале, будь-то обед, завтрак или ужин. Она была одинока и ни Поттер, ни один из Уизли не подседал к ней. Она была словно увядший, в прошлом до безумия, красивый цветок, что умирал в одиночестве.***
Слидующее письмо не отличалось от других, разве, что несло на себе красивую цифру семь, наведенную темно бордовым цветом, а на конверте был маленький стих:Я врагов научился прощать, А друзей я прощать не умею, Им не стоило в душу плевать, Ведь второй я, увы, не имею.
Это стихотворение несло в себе большой груз: предательства, обиды и одиночества, что успело стать родным для Гермионы Грейнджер.