И слёзы по лицу стекают, от боли той, что душу выжигает, оставив в ней лишь пустоту, теперь не знаю, верить мне кому. наверно только, богу одному. Я осталась в полном одиночестве, мою жизнь скрашивал Живоглот, милый, пушистый и столь верный кот, мой Глотик. Наверное я сейчас выгляжу как одержимая кошатница со стажем. Смешно. Чтож, здесь я расскажу тебе о стихах. О моих, чужих и авторских. Стихах, что спасали многих писателей, стихах в которых авторы описывали свои эмоции и боль, переживания и грусть, радость и счастье. Я не стала исключением и в свои семнадцать лет я взялась за написание стихов. они не были красочными, яркими и жизнерадостными. Нет. Это была смесь депрессии, меланхолии и грусти, это были мои чувства, что я выражала. И моя любовь к стихам принесла мне сплошные разочарования как и моя жизнь. Как-то проходя мимо кабинета школьной редакции я встретила Захарию Смита — нахального редактора по тексту в «Хогвартс Иллюстрейшн» и он выглядел жалким и болезненным. Парень опирался руками об стол и хмурился вертя в руках пушистое перо. Его мантия была откинута в дальний угол комнаты, которая находилась во мраке. Говоря уже о редакции: она была пуста, очень тихо, эхо от его шепота отбивалось от бледных стен и въедалось в мои уши. Кровь обливалась кровью от чертового, привычного мрака. — Чего ты хочешь? Счастья? Его нет, Оно ушло еще тогда, в тот вечер. В одиночестве, я встретила рассвет. Ночная тишина, обнимала плечи. Чего ты хочешь? Моей любви? Она давно тебе уж не нужна. Дышать позволь, и боль ты забери, Без тебя внутри, осталась пустота.» — и парень замолчал. Опять. — Да, что опять ничего не идет в голову?! Завтра уже должен быть новый выпуск, а я тут стою и туплю. Я на секунду посмотрела в окно, а потом опять на него. И просто продолжила за ним: — И плач любви моей себе возьми, Что бы на сердце не осталось ни печали. Где ты был? — Когда я умирала от тоски. Тогда, даже ночь и звезды замолкали. Когда страж горя надо мной парил! А я звала, звала тебя, но ты молчал. Зачем меня в жизнь, тогда свою впустил? А в ответ мне только — эхо отвечал. — и он обернулся на мой голос. Я стояла в привычной школьной форме, но, казалось, он увидел меня другими глазами. Улыбнулся и подозвал рукой. Я подошла и в мои руки уже втыкнули перо. То самое, пушистое, белое с черными полосками. И я просто улыбнулась, дописала за него стих и улыбнувшись ушла. Я слышала его восклики о том, что нам стоит скооперироваться и просто улыбалась. Впервые на душе стало так легко, а грусть на секунду отошла в сторонку. На душе стало весело и я поспешила в гостиную старост где меня уже ждал Забини. Нам нужно было распределить младшекурсников на завтрашнее Зельеварение. И я была так счастлива от легкости в теле, что даже не заметила как листочек из моей сумки выпал, затерявшись во мраке редакции. *** — Хэй, Грейнджер, ты случайно не видела нового выпуска «Хогвартс Иллюстрейшн»?— это был Блейз, он вертел в руках новый выпуск школьной газеты. — Конечно нет, Блейз, я ведь все еще пытаюсь спать. Не все просыпаются в пол шестого утра и будят бедную меня. — А это, разве не твой почерк? — он заинтересовано осмотрел газету, а после вручил ее сонной мне. И я обомлела. В выпуске, на странице, что была отведена студентам, что хотели сообщить что-то важное светился стих. Мой стих. Стих, что я вчера писала на Защите от Темных Сил, черт побери. Мерлин. Сегодня на мне черное кружевное белье, Я надела его просто для себя. А что под ним? Я совершенно голая. Только кожа. Мили и мили кожи. Под кожей скрыты все мои мысли, Как под пленкой, прозрачной пленкой, А под ней остатки вчерашнего ужина. И несмотря на то, что вы думаете, моя кожа не грубая, не пуленепробиваемая. Моя кожа мягкая и гладкая, её легко поранить. Но это неважно, да? Вам плевать на мягкость моей кожи. Вы хотите узнать, что мои пальцы делают в темноте. А что, если всё, что они делают- это ломают открытые окна? Чтобы я могла увидеть солнце сквозь облака. Что, если они хотят вскарабкаться по стене, чтобы получить глоток свежего воздуха? Что, если всё, чего они достигают- это открытый блокнот? Но эта не та история, которую вы хотите слышать. Вы облизываете губы и оскаливаете зубы. А я просто хочу быть направлением, которое однажды кто-то выберет. Я не хочу быть водой в колодце. Я не хочу быть колодцем. И я бы не хотела больше быть землей, Чтобы люди запускали в меня свои руки. Некоторые девушки знают все слова любимых песен друг друга. Они находят гармонию в своём смехе. Их голоса звучат в унисон. Что, если я не могу напевать в правильном ключе? Что, если мои мелодии никто не слышит? Некоторые могут увидеть дерево, Передний двор и понять, что они вернулись домой. Сколько кругов надо пройти, прежде чем потеряешь надежду? Сколько до того, как потеряешься сам? Наверное, можно купаться в любви того, кого любишь, и не утонуть. Наверное, можно плавать и самой не растворяться в воде. Продолжая глотать воду вместо воздуха, Чувствую, что к ногам привязаны камни И черт побери, я видела как Забини поедал меня взглядом ожидая ответа. — Конечно, нет. Я не пишу стихи, Забини. — Что-то ты сильно недовольна. — его тон был наполнен издевкой и подозрениями. — Ты думаешь я буду счастлива если такая зараза как ты разбудит меня черт знает во сколько и еще устроит мне допрос? — Сомневаюсь. — Вот и выметайся из моей комнаты! — и он уже хотел было уйти как я остановила. — И вещи свои забери! — швырянула в него газету. Вот так и начался мой день с того, что я пылала желанием убить этого чертового слизеринца. Зехария Смит, держись, скотина! И как бы я не пыталась словить редактора днем у меня это не получалось. Многие ученики провожали меня взглядом и тихо посмеивались, от этого ставало жутко. Складывалось мнение, что они все знают, что они знают чей это стих в газете и зачем я его писала. И в течении всего дня я еще больше замкнулась в себе. Душа опять нагрузила на себя килограммы одиночества и предательства. Еще одна мысль. Еще один выстрел. Еще один кинжал. Еще больше слухов. И вот под конец дня я ворвалась в редакцию где Захария опять был один, погруженный во мрак. — О, Грейнджер, ты опять пришла помочь мне или поблагодарить? — О, нет, милый, я пришла чтобы убить тебя! Кто давал тебе разрешение публиковать мой стих? Ключевое слово «мой», понимаешь? Кусок идиота! — Хей, хей, бешеная, я вообще то сделал тебе одолжение! Твое творчество увидели тысячи! — Ненавижу тебя, глупое создание! И я просто влепила ему не хилую пощечину, развернулась на пятках и убежала, утирая слезы рукавом. Свои обиды каждый человек — Проходит время — и забывает, А моя печаль — как вечный снег, — Не тает, не тает. Не тает она и летом В полуденный зной, — И знаю я: печаль-тоску мне эту Век носить с собой.
***
Позади у нас уже шесть писем, причин, людей, что помогли ей решиться на столь отчаянный шаг. Спереди еще семь писем. Следующее послание был с обыкновенной цифрой восемь. Не понять, кто за ней скрывается.