Анне снится странный сон — в нём знакомый из магазина напротив становится бешеным мифическим змеем, школьницы смотрят на неё колдовскими глазами, а мужчина, в которого она влюблена погибает по её вине. Во сне витают тёплые запахи пыли, новой бумаги, дикая смесь цветочного флёра оглушает фантомной болью, а ещё на периферии чувствуется что-то чуть кисловатое и металлическое.
Это не перебивают остальные запахи,
оно просто повсюду, словно въелось в её кожу.
Анне не нравится этот сон хотя бы потому, что сновидения её никогда не посещали.
Где-то вдали кто-то что-то шепчет, шипит и смеётся. Так звонко, но до безобразия раздражающе, что ей хочется заткнуть этих счастливчиков.
В воздухе витают запахи молока и мёда, каких-то трав и чего-то ещё. По коже скользит тёплый ветерок, где-то тихонько поют птицы. Анна вздыхает и понимает, что не может пошевелиться. На грудь что-то давит, не позволяя вдохнуть воздух, тело отказывается хоть как-то пошевелиться, и Ханна понимает, что начинает паниковать. Ужас скользит по телу шёлком, ветерком и мурашками. Единственное, что у неё с трудом получается, так это распахнуть глаза.
Неизвестные рядом прекращают перешёптываться. А Ханна-Анна задыхается. Хрип рвётся из груди —
на самом деле нет — на которой словно что-то сидит, поджав ноги.
Оно слепо смотрит на неё чёрным лицом — хах, у афроамериканцев кожа совсем не такая, она у них даже на вид тёплая — и улыбается, гладит её плечи и дёргает за алую нить. Его забавляет её паника, и оно стрекочет-смеётся. Анна-Ханна лишь смутно ощущает, как по лицу стекают слёзы, и шепчет про себя проклятия.
— Просыпайтесь, — ласково и обеспокоенно шепчут рядом тремя женскими голосами. — Это всего-лишь кошмар. Тише-тише, всё хорошо.
С чужими словами в тело врывается и воздух, разрывая лёгкие болью и последующим кашлем.
Сонный паралич*. Зрение, наконец, фокусируется на потолке — мраморном, насыщенного синего цвета, как анчан**, который она пила
ещё дома — и Тилль хочет ослепнуть вновь.
В последнее время она не выносила резкие перемены. Примерно с момента попадания в этот грёбаный мир.
Анна перевела взгляд на без умолку трещащих девушек и ощутила где-то на периферии сознания нечто сродни зависти — тела у них были тонкими, изящными и гибкими, как бамбук (их абсолютно не прикрывали шёлковые белые то ли восточные, то ли греческие наряды); волосы наверняка длинные, собранные в разные причёски, и были воистину шёлковыми волокнами; а лицом они меж собой были абсолютно одинаковыми, но прекрасными.
Ханна сглотнула под насмешливыми взглядами, тут же сбрасывая морок. Эти гадины сладко улыбались,
совсем как мать-его-Рик мгновенно лишаясь невинного очарования, смотря, как она судорожно ищет хоть что-нибудь рядом. О, да! Неоправданное желание вмазать им троим увеличилось в десятки раз, стоило Тилль заметить неоновые глаза с вертикальными зрачками. Равное желание было и к побегу.
— Всё хорошо, — доверительным шёпотом сообщила ей ближайшая, впрочем, напрягая немигающим взглядом зелени. Кулаки сжались сами по себе. — Вам стоит успокоиться...
— Где я? — прервала она её, под на мгновение потемневшими взглядами дев. Анна-Ханна даже вздрогнула от вырвавшегося изо рта хрипа и ощущения пробежавших по спине мурашкам. — Где я, чёрт бы вас побрал?! — воскликнула девушка, когда поняла, что предыдущие слова не возымели никакого отклика от собеседниц. Страх и гнев стягивали грудную клетку.
— Какая грубая, — шепотом поделилась с остальными самая крайняя, заслужив от них напусканно возмущённые взгляды, полные, тем не менее, насмешки. — Молоденькой госпоже следует промыть рот с мылами!
Девушка даже не успевает возмутиться, как её сдёргивают с кровати, да так, что голова начинает кружиться от неожиданности, и куда-то волокут, хохоча во весь голос. Звонко-звонко. Раздражающе.
Лживая доброта и забота стекают с фарфоровых лиц. Тонкие и изящные — словно у клишированных пианистов — пальцы сомкнулись на запястьях и плечах до боли, алых царапин и хруста.
Женский смех взлетает под самые потолки, когда те пытаются раздеть её —
Господи, как мерзко и стыдно! Они хохочат, и рвут ткань на её теле —
такой одежды не было никогда в её гардеробе.
Анна кричит, но натыкается лишь на злые весёлые неоновые глаза. У этих трёх сук очень знакомый взгляд — почти как у её психолога. Только более открытый и дикий.
Этим тварям любопытно — они с нездоровым интересом и бесстыдством трогают её везде, щипают, гладят и дёргают, делясь меж собой впечатлениями. Охают от вида шрамов — тело у Анны плохо переносило раны, оставляя после себя уродливые розовые рубцы, как тот от аппендицита и длинной широкой царапины на задней части бедра.
— Почему Лорд Седрик выбрал именно Вас? — начинает судорожно шептать одна из сестёр, самими кончиками пальцев проводя по скулам Ханны. Она так ни разу и не моргнула. — Вы такая...
обычная. Неужели только из-за
нити? Почему именно Вы? — наконец веселье сходит с чужого лица, уступая место гневу и обиде. — Н... ничего, — внезапно воодушевляется та. — Мы приведём Вас в порядок, и Вы будете хоть чуточку достойны Лорда Седрика!
Девушка предчувствует что-то отвратное и даже пытается вырваться, но бесполезно — её обнажённое тело толкают в воду, не давая даже вынырнуть. Между погружениями она может думать лишь о том, как бы выбраться из рук этих девиц, и о том, что их поведение слишком лицемерно и неадекватно.
Анна отчётливо видит это — она сама же стала Ханной, и даже убила однажды человека.
Они не оставили на её теле ни следа, не считая воды, которой Анна успела наглотаться. Эти борьба и унижение так вымотали, что девушка могла лишь молча глотать слёзы, не смея и пошевелиться.
А они всё трогают...
Ханна-Анна устала. Но кое-что она вполне в силах сделать.
Тяжёлый платиновый кувшин для масла с невероятной силой впечатывается в лицо одной из ближайших девушек, сминая его с влажным хрустом под визги остальных. По поверхности воды растягивается цветочное масло и кровь.
Теперь можно и отдохнуть.
***
Седрик смотрит на своих фавориток, и ему хочется смеяться. Сильва со слезами вынужденно сбрасывает шкуру, пытаясь нивелировать последствия снесения половины лица. Открывать пасть нагайне невероятно больно, но Седрик одёргивает остальных, не позволяя им ни прийти, ни позвать на помощь.
Сами виноваты. Он ещё поговорит с ними. И не факт, что обойдётся милосерднее Тилль.
Кивнув своим мыслям, Наг обернулся к лежащей на ложе деве, ощущая, как привычно перехватило дыхание, а в груди разлилось тепло. Ханна спала глубоким сном, явно вымотанная и опустошённая. Никто из-за паники так и не облачил её в одежды, лишь наспех обмотали в шёлковое сари*** Нюйвы — самой старшей из этих троих — чтобы пришедшие на крики не увидели того, чего не нужно.
Это была определённо одна из худших идей этих девиц. Видимо, из своих одежд им выскользнуть легче, чем взять другие.
"Ан-нет, они их взяли. Им было бы слишком трудно быстро надеть что-то подобное на Ханну..." — отстранённо думает мужчина, наконец взмахом руки прогоняя всех троих из комнат, так и не оторвав взор от женского тела, обёрнутого в шёлк. Сильва завывает, но покорно вываливается за пределы комнат, остальные спешат за ней, запоздало осознавая, что провинились.
Тяжёлые двери затворяются за спиной Седрика — почти неслышно, взрывая тишину щелчком.
В горле пересыхает, когда плохо закреплённый уголок сари медленно выскальзывает из складок ткани и ползёт вниз — по упругой груди и на бок. Наг шумно втягивает носом воздух, чувствуя, как шумит в голове кровь, а в глазах темнеет. Тонкий змеиный язык сам собой выскальзывает изо рта, пробуя воздух на вкус. Стойких нот земных цветочных запахов почти не осталось, сменившись меридианскими. И из всего этого букета пробивался тоненьком шлейфом аромат её тела. Кончики пальцев у мужчины онемели.
"Ничего же не случится, если я один единственный раз коснусь её? Всего-лишь один раз..."
Кожа у девы холодная, а ещё она дрожит. Сон её становится беспокойным, и милая Ханна зашевелилась в отрезе ткани под взглядом замершего оборотня. Она переворачивается чуть на бок, поджимая под себя ноги, и Седрик готов себя проклясть за то, что любуется полностью обнажившейся грудью с торчащими от холода розоватыми сосками. В горле пересыхает, лорд жмурится и сдёргивает с себя расшитый серебром плащ, спешно укрывая им девичий стан.
Звериная сущность рвётся из пут плоти, требуя здесь и сейчас овладеть вожделенным телом —
заставить её кричать от боли, царапаться, кусаться, а потом сомкнуть на молочной шее зубы, помечая — в то время как человеческое воспитание противится чему-то подобному — мерзкому и
возбуждающему.
Ханна — человек. Самый обычный и хрупкий для его колец человек, а не крепкая нагайна, множество которых он опробывал.
Было бы лучше, если бы он просто покинул эти комнаты.
Сейчас Лорд Седрик позволяет себе лишь пробовать языком воздух, да пытается согреть ледяную ладошку Ханны Тилль в своих, не отрывая взора от вихрей алой нити. Он старается, несмотря на то, что кровь у него такая же холодная****, как и умирающий Меридиан.
***
Анна просыпается от того, что пальцы ног и плечи морозит. Складки одежды неприятно врезаются в бок, заставляя ёрзать. Пахнет чем-то цветочным, сладким.
А ещё кто-то держит её за руку. И руки у этого человека тоже прохладные.
Воспоминания, которые навеяли запахи, заставили Анну шарахнуться в сторону — не разбираясь, не рассматривая. Ноги запутались в чём-то и девушка скатилась на пол.
Холодно и стыдно.
Звон в голове отдаётся горько-кислым привкусом желчи на языке и в горле. Дыхание от страха сбивается и вырывается из груди вместе со свистом. Ханна упирается спиной в белую мраморную стену, ощущая холод, что начал распространяться по всему телу — от копчика и загривка к кончикам пальцев ног — и сгибается пополам, пытаясь прикрыть внезапную наготу. Руки прикрывают грудь, а глаза не отрываются от находящегося в комнате мужчины, кидая мимолётные взгляды на кончик ткани, который концом обернулся вокруг одной из лодыжек и тянулся куда-то к большой кровати, на середине пути спутавшись с какой-то другой на вид более плотной и тёмной — одеждой? — тканью.
На неё смотрит Рик Хоффман звериным взглядом янтаря, пронзённого остриём зрачков.
Ах, нет! Это же Лорд Седрик!
Резким движением тот отворачивается от неё — волосы взметнулись и легли на плечи, укрытые расшитой рубахой.
— Прикройся, Ханна, — как-то неопределённо взмахивает левой рукой мужчина, и девушку передёргивает от его дрогнувшего голоса. Она боязливо косится на отрез ткани и что-то из верхней одежды на полу. Пальцы совсем не слушаются, когда она пытается натянуть на себя плащ и запахнуть его.
Анна так и не сводит с него глаз, прекрасно видя напряжённые плечи и спину этого
нечеловека. Фантомное ощущение гладких змеиных колец на теле не позволяет выпустить Нага из поля зрения.
— Р-рик, — это имя вырывается из груди донельзя
жалко. — Что происходит? — мужчина молчит, лишь немного поворачивает голову, смотря на неё непонятным взглядом через плечо. Тишина
у неё в голове звенит, оглушает, и Анна-Ханна начинает её бояться, нервы
ни к чёрту сдают. — Скажи, пожалуйста! — внутри всё сжимается и трясётся от ужаса — алая паутинка тянется из-под плаща, накинутого на неё, через постель и к его рукам, насмешливо оплетая один из пальцев.
Исчезни-исчезни-исчезни! Господи, потеряйся, пропади, но только скройся из поля её зрения!
Глаза мужчины сверкают теперь золотом и щурятся
с иронией. Он дёргает ладонью и ниточка натягивается. Улыбается ей хищно, с превосходством.
— Тебе стоит отдохнуть... — голос Лорда доносится до неё словно издали. — Нюйва, Сильва и Мива поступили отвратно...
— Верни меня домой, Рик! — голос у Ханны-Анны дрожит и срывается. Она уже примерно знает, что её ждёт там.
— Ханна, —
это скорбное выражение лица ужасно гневит и страшит её. — Куда же ты вернёшься? На тебе висят три убийства.
— Это не я! — в голове шумит, пульсирует от боли и мыслей. Всё путается, превращаясь в мешанину воспоминаний. Она никого, кроме того ублюдка, не убивала.
Да что ты говоришь?
Тилль помнит только торчащий из глазницы карандаш и страх за себя, яркую фотографию алого Виктора и боль в груди и ладони, и нависшего над ней Александра, окрашивающего её в тот же самый
Алый, да смирение.
Александр Клименски.
— Откуда ты знаешь об Александре? — может, ей всё это кажется и никто никого не убивал кроме неё? Анна бы многое отдала, лишь бы никто из её знакомых не познал убийство. Друзья, враги — плевать!
— Я его и не знал, — мужчина не пожимает плечами, не взмахивает руками — он стоит неестественно ровно. Глаза у него холодны: — Ему просто не стоило тебя трогать. Как и Виктору.
Седрик улыбается ей, как неразумному ребёнку, с толикой печали. Ханна сползает по стене, зажимая рот ладонью, позволяя себе придушенно всхлипывать в неё. Она машет головой из стороны в сторону, тихо роняет слёзы и пытается вообще слиться с мрамором, — с белым цветом которого успело сравняться её лицо, — когда Седрик медленно подходит к ней и садится на корточки на расстоянии вытянутой руки.
— Ты сама во всём виновата, Ханна, — шепчет он нежно-нежно, заправляя её волосы за ухо.
Седрику нравится слушать хруст разбиваемой им надежды Ханны. Ему даже хочется перекроить её мысли и чувства.
Как же сладко.
