Череда боли и безумия

      Правую щёку снова защипало от холода, когда Зенитсу приложил к ней намоченный кусок ткани, который дала ему Кохэку. Юноша хотел вскрикнуть, воспротивиться этой довольно болезненной процедуре промывания ран, но не мог показать хоть капельку брезгливости из всей благодарности и уважения чужого труда.       — Что же с Вами случилось? — с неподдельным волнением в голосе спросила девушка, обматывая плечо на свободной руке парня.       Он долго сидел в молчании, смотря на свою потрёпанную, изорванную и окровавленную рубаху, что сейчас комом валялась на его коленях. Как юноша уже понял ранее, на теле не было ни одного серьёзного ранения: только небольшие царапины от веток и падений. И как ему объяснить тот факт, что его одежда уж слишком окровавлена для небольших порезов?       — Н-не знаю, — выговорил он и из-за страха смотреть в глаза опустил голову, пялясь на свои кубики пресса, и невольно подчёркивая, что их наличие хоть и немного, но может помочь ему разобраться со своим прошлым. Значит, Зенитсу наверняка не отлёживался дома до потери памяти.       Кохэку немного наклонилась, вопросительно посмотрев ему в глаза, и небольшие прядки её волос, убранных за уши, качнулись. Юношу пробрало холодом от такого напорства, будто она намерена разобраться во всём до конца. Парень, дабы не показаться подозрительным, поднял взгляд и сразу же пожалел, ведь чуть не утонул в светло-голубом спокойном море, ярко отражающимся в каждом блике её добрых глаз.       — Я, — мышцы ног напряглись от странного звериного инстинкта, заставляющего юношу испытать страх, — Я не знаю… Я не помню.       — То есть, ты совсем ничего не помнишь? — спросила Кохэку, на что он, находясь в неком ступоре от захлестнувшего чувства, лишь кивнул в ответ. — Ох, вот как, — она сочувствующе свела брови к переносице и отвела взгляд, после чего Зенитсу почувствовал лёгкое облегчение, — Прости, если как-то задела тебя.       — Да всё в порядке, — коротко ответил парень. В воздухе снова повисла неловкость. Зенитсу не может поддержать разговор, потому что ничего не помнит. Ему сложно утверждать на чём-то, потому чувствует себя лишним, бесполезным и причиняющим неудобства.       Спустя какое-то время Кохэку снова заговорила, в этот раз обрабатываю раны уже на другой руке:       — Красивая серьга.       — Что? — в недоумении спросил Зенитсу, ещё с секунду вспоминая вообще значение только что сказанного ею слова.       — Вот, — она потянула руку к его уху. Юноша ощутил, как что-то шевельнулось в мочке и защекотало шею, отчего он сморщил нос и даже по-детски улыбнулся, сдерживая смех. Кохэку поднесла серьгу ему поближе к лицу, и краем глаза он сумел разглядеть лишь пучок красных нитей, узелком завязанных на чёрной бусине, — Красивая.       — Гм… Ага. То есть, спасибо, — опять неуверенно сказал Зенитсу, замечая смутное ощущение того, что эта серьга была очень ему дорога. Как странно, что он раньше не заметил её. Может, просто слишком увлёкся поиском людей?