I prayed, I prayed God sent me right to voicemail It's like, all day my vanity is for sale Take it away, my head is in my own hell
— Хха… Хха… — мальчик тяжело дышал. Левый бок кололо уже долгое время. Когда боль стала невыносимой, Зенитсу перестал бежать, и сейчас продолжал через силу идти вперёд, пытаясь дышать ровно и через нос, но его будто полностью заложило соплями от постоянного холода. Он шмыгнул ноздрями, но ничего не изменилось. Делая очередной шаг, ступня вдруг больно подкосилась во внешнюю сторону, отнимая равновесие. Не успевая как-либо среагировать и поставить ногу в обычное положение, мальчонка упал на землю, подставляя руки под лицо. Лёгкая боль шершаво прошлась по подбородку. — Мхф… — Зенитсу громко фыркнул, но скорее это было больше похоже на предплачный всхлип. Внутри ощущалось уже привычное чувство пустоты и одиночества, скручивающее желудок в хрупкий узелок. «Я ничего не могу. Я никому не нужен. Я совершенно один. Один, и никто не вступится за меня, все пытаются пользоваться моей наивностью, каждый раз вселяя надежду, а затем разрывая её на моих глазах в рваные клочья. Почему все так жестоки? И если Бог существует, почему же он не поможет?» — Потому что это просто выдумка. Ни демонов, ни богов не существует. И такую простую истину могут понять только чересчур отчаянные люди, живущие на дне, и буквально хватающиеся за каждую возможность сохранить свою жизнь. Да, всё именно так. Эти мысли уже давно застряли в детской голове, и всегда, когда мальчику хочется умереть, они всплывают в памяти, заставляя бороться и выживать, чтобы доказать, что и без мольбы Богу можно продолжать стремиться жить. Глаза сами по себе заслезились, проливая солёную каплю, которая, чуть задержавшись на ресницах, окропила чёрствую землю. Ему страшно и больно. Хочется позвать маму на помощь, будучи таким беспомощным и наивным ребёнком. Вот только жаль, что никто не откликнется. «Почему всё так происходит?» От безысходности Зенитсу уткнулся лбом в холодную землю, сжав руки в кулаки до беления костяшек пальцев, и зажмурил глаза, пытаясь не дать слёзам литься. Небольшие мокрые дорожки появились на лбу. — Я… Я не хочу… так жить… — слова постоянно прерывались громкими всхлипами, от чего ему было сложно продолжать речь. Мысли так и оставались невысказанными. А может, это и к лучшему? В голове утверждения звучат увереннее и внушительнее, чем вслух, когда произнесённое кажется полным бредом. «Я не хочу больше бежать. Не хочу выживать.» — сказал он сам себе. На удивление, говорить с собой и успокаивать — довольно помогающие вещи. Когда никто не видит в тебе нормального, достойного человека, остаётся только жалеть себя. Да, эгоистично. Но на душе становится легче. Хочется просто пустить всё на самотёк, произвол судьбы, так и оставаясь лежать в одиночестве, содрогаясь от холода, исходящего от коченеющей земли, пока не произойдёт что-то волшебное и невообразимое, меняющее ход событий. Хочется поверить в богов, которые вдруг явятся и помогут тебе. Честно признаться, однажды к нему приходили мысли о том, что может ли быть такое, что Бог не хочет ему помогать, потому что он не верит в него. «Хах… Что за бред я несу?» Напрягшись всем телом, Зенитсу опёрся на левую руку и, через силу отталкиваясь, перевернулся на спину. Перед глазами мелькнула пустая и грязная дорога, по бокам застроенная старыми и, судя по всему, сгоревшими домами: некоторые из них совсем развалились на пепел и чёрные, обугленные доски, а некоторые ещё, на первый взгляд, могли прожить год-другой. Усталость будто стала единым целым с телом, нежно разливаясь по венам, и доставляя конечностям ног неимоверное удовольствие от долгожданного отдыха. Но всё же расслабиться полностью мешало то, что на каждый вдох левый бок пронзало острой болью, словно кто-то намеренно закалывал ребёнка ножом. Зенитсу перевёл взгляд вверх, на небо, где яркими и насыщенными красками горел огненно-алый закат. От слёз в глазах всё казалось размытым, и он видел перед собой лишь непонятное красное пятно, переливающееся от тёмно-бордового и до светло-жёлтого оттенков, иногда прерываясь обугленными крышами домов, покрытых дырами. «Сейчас ведь лето. Почему же мне так холодно?» — движимый странным желанием, он вытянул руку перед собой, растопырив пальцы, ощущая, как яркий свет пробивается между них, освещая бледное и покрытое царапинами лицо. Зенитсу зажмурил глаза, пытаясь ладонью скрыться от солнца. Руку, самую малость, согревало теплом яркой звезды. «Выгляжу я, наверное, сейчас как умирающий ребёнок», — подумалось ему. А хотя, возможно, так и есть. Поесть мальчику не удавалось уже… уже… Он и не помнит. Каждый новый прожитый день долго тянется, монотонно проскальзывая в памяти, и не оставляя после себя почти никаких следов. Будто вся жизнь делится на четыре основных пункта: бродить по улице, выживать; встретить якобы доброго человека и довериться ему; страдать, терпеть и осознавать, что всё это не так и хуже одиночества; бежать, снова повторяя замкнутый круг, начиная выживать. Он опустил руку на землю и попытался не дышать, чтобы хоть на мгновенье боль в боку прекратилась. Небольшой кашель, походящий на нервный смешок, тут же вырвался наружу, демонстрируя всю слабость лёгких. Мокрота в горле словно заливала дыхательные пути, и Зенитсу быстро сел, громко откашливаясь, и начиная бить себя в грудную клетку. Вскоре ему удалось выровнять дыхание. В горле ощущалась сухость. Он осмотрелся по сторонам, надеясь, что никого не увидит на улице. Это был старый, заброшенный район, где произошёл сильный пожар. Среди жителей деревни ходили слухи, будто демоны намеренно выжгли это место, не оставив в живых ни одного человека. Зенитсу неизвестны подробности — только то, что мельком удавалось расслышать, — но он точно знал, что даже самый смелый мужчина не сунется в этот район. По его версии, многие люди здесь суеверны, и они сразу же стали избегать место происшествия, а остальные просто держались за мнение большинства. В любом случае выходит, что мальчику сейчас только и остаётся, что скрываться здесь. Снова побег. Снова долги. Снова преследователи, жаждущие вытрясти всё до последней капли, и не важно есть ли деньги. Скоро придётся смыться в город: там людей больше, может, сможет и затеряться в толпе. «Но это если мне хватит духа и силы», — От деревни до туда довольно долго идти. И не факт, что по пути ему не попадётся голодный лесной зверь. Даже в этот район Зенитсу попал совершенно случайно: убегал от хулиганов, принявших его за кого-то другого. До слуха донеслись тихие шорохи. — А? — в страхе мальчик застыл на месте, прислушиваясь. Это он только что шумел? Нет. Звуки раздались тихо, значит это дальше. Странно. Может, крысы развелись? Зенитсу еле как встал сначала на одну ногу, затем — на другую. Колени тряслись, отчего он даже чуть не упал, но всё-таки держался, иногда помогая руками не терять равновесие. Идти было трудно. Двигался он лишь за счёт странного чувства, побуждающего к действию, — любопытства. Страх застыл в венах, но почти не ощущался. Ориентируясь на шум, ведущий к крыльцу одного из домов, Зенитсу проковылял к месту, где должен находиться источник звуков. Ничем не отличающиеся от остальных чёрные развалья и обломки, в прошлом, крепкого дома, где, наверняка, ещё год назад резвились дети, отдыхали взрослые, или доживали остатки своих дней старики и старушки. Мальчик аккуратно взошёл на хлипкое, немного обгоревшее крыльцо и уже хотел проверить его на прочность, слегка подпрыгнув, но ноги обещали печальный результат, посему пришлось отказаться от идеи. Шорохи прекратились, что заставило, в первую очередь, почувствовать облегчение — агрессор страха мог уйти, — а уже потом — сильно насторожиться. Выглядело это странно. Он медленно заглянул внутрь, где царила кромешная тьма, готовая вот-вот погрести всё живое в непробиваемую черноту, если бы не свет, выглядывающий из продырявленной крыши. Повернув голову вправо, он на мгновение смог разглядеть чей-то силуэт. Зенитсу не мог тотчас среагировать и хоть что-нибудь предпринять. Пока он пытался осознать всю ситуацию, уставившись на человека в углу комнаты, в него уже с невероятной скоростью прилетел камень, выбивающий из лёгких весь воздух, и, казалось, ломающий рёбра, из-за чего с губ слетело болезненное и приглушённое «кха!». Ноги от удара и неожиданности предательски подкосились, и мальчик упал на пол, ударяясь копчиком, и марая одежду с руками в саже об угольки, разбросанные по всему дому. Зенитсу слышал чей-то быстрый стук сердца, чьи-то страх, ужас и отчаяние. Передо ним был такой же бродячий мальчик, примерно одного возраста с ним. Его глаза были яркого голубого оттенка и горели безумством, словно прожигая Зенитсу насквозь. Из его глотки исходило тихое и зверское рычание, заставляющее дрожать от страха. Лишь милые и детские, Зенитсу бы даже сказал, девчачьи черты его лица немного успокаивали, будто нежно шепча на ухо: «не бойся». — Не бойся, — сказала она, беря руку Зенитсу в свою, и кладя её на голову рычащему и противящемуся волку. Страх мурашками прошёлся по телу, но зверь не бросился на парня, не стал кромсать плоть и жаждать крови — только брезгливо махнул макушкой, смахивая ладонь, и отскочил назад. — Вот, видишь? — она улыбнулась юноше своей ослепительной и красивой улыбкой, не отпуская руки, — Даже заклятый враг может стать самым верным другом, — у неё был приятный, нежный голос, от которого хотелось позабыть все проблемы, все страхи, просто наслаждаться им, — Прямо, как мы с тобой, — в её голубых глазах заплясали смешинки, и весь мир Зенитсу словно поблек на фоне её жизнерадостной, обаятельной и доброжелательной внешности. Тишина будто с болью скручивала его уши в трубочку, когда до Зенитсу дошло, что вдруг все крики прекратились. Бешенство захлёстывало с головой, дурманя разум отвратительным и столь манящим запахом крови, и позволяя парню утонуть в бескрайнем море из собственных чувств, непониманий и внутреннего голоса, желающего поддаться давлению, шепчущего на ухо: «не бойся, мы — одно целое». Все краски мира словно поблекли, и как бы странно не было, противиться сложно, отчего приходилось лишь со всем соглашаться. «Да, мы с тобой — одно целое. Заклятые враги, ставшие сообщниками. Зачем бояться? Весь мир поблек на фоне тебя. Тебя, проблемы, повисшей передо мной, от которой стоит срочно избавиться» «Прости»***
С криком Зенитсу резко подскочил на месте, сразу же отходя ото сна, и выбрасывая руку вперёд, будто пытаясь ухватиться за что-то невидимое, и в страхе начиная озираться по сторонам. Лес. Пруд. Деревья. Сон. Это был сон. Страшный и странный сон. В лёгких не хватало кислорода, потому он жадно вдыхал воздух ртом. «Успокойся. Не бойся», — твердил Зенитсу себе, сквозь тонкую пелену непонимания и страха успокаивая себя, — «Это всего лишь сон»