Возможно, это их последний концерт вместе.
От этих вечных переглядываний с Намджуном во время фильма у Джина немного кружится голова. Он решает, что ему нужно отдохнуть, выпутывается из цепкого захвата младших и уходит к себе с поникшими плечами. Как бы там ему не хотелось, он знает, что сейчас самое время подумать обо всём этом дерьме в полном одиночестве, в бесконечных попытках заснуть. Но ему хочется, чёрт побери, как же ему хочется, чтобы Намджун зашёл к нему, обнял и избавил от этой участи. Когда всякая надежда остаётся лёгкой дымкой воспоминания, Джун всё же оказывается в его комнате и оседает осадком (дождём или снегом) на край кровати, складывая руки в замок на коленях. — Ты комнатой ошибся, — смущенно улыбается Джин. — Скажи, ты точно справишься? Слова режут воздух, врезаются в стены и надолго это интонация крайней озабоченности застревает в сознании Джина. Внутри него тонкая бегущая строка, где алыми буквами написано: спасименяспасименяспасипожалуйстаблять. Но Джин только улыбается, по-доброму так, ласково, отвечая: — Всё будет хорошо, — Сокджин опускается на колени перед младшим и берёт его сцепленные пальцы в свои руки, осторожно касаясь их своими губами. — Обещаю. — Хорошо. А теперь ложись спать. Он скользит рукой по щеке Сокджина, наклоняется и оставляет осторожный поцелуй на лбу. — Только если останешься со мной сегодня, — срывается у Джина, как только младший отстраняется. Он не надеялся на ответ: ни положительный, ни отрицательный. Поэтому когда Джун встал и отошёл, не было привычной боли в сердце. А может её не было из-за таблеток. — Только переоденусь и вернусь, — шелестит за спиной Сока, и это является достаточной причиной для хёна, чтобы прикрыть глаза и улыбнуться. У Кима всё прекрасно. Он просто знает, что эти дурацкие мурашки по коже и лёгкость во всем теле связаны у него с одним криворуким парнем с карамельным цветом волос. С его любимым криворуким. С которым даже таблетки не нужны. Потому что после того, как сбитые локтем книги с полки падают на пол, любимые кривые ручонки так привычно сжимают талию, прижимают к своему телу критично близко, что сердце успокаивается само собой. Он замечает не сразу. У Намджуна новая фишка — он слушает его сердце. Рука мирно покоится на груди в области солнечного сплетения. А стоит Сокджину перевернуться на спину, когда утром его будят мелкими поцелуями от затылка и по всей шее, от которых у старшего крышу сносит, младший ложится на его грудь и мысленно считает удары. Ему так легче понять. Или принять. Чёрт его знает, зачем он это делает. В любом случае, это когда-то надоест младшему, считает Джин. В один прекрасный осенний день он зайдёт к нему и с привычной хмуростью между сведённых бровей скажет ему, что всё это большая ошибка. Эта мысль не отпускает хёна даже во время их подготовки перед концертом. Лишь музыка спасает его от них и от ноющего сердца. Он не знает, о чём думал Намджун, когда случайно (нет) ловит его колючий взгляд. Но сознание активно подкидывает ему картинку, где младший насильно кормит его горстью таблеток. И он лишь улыбается в ответ, показательно вынимая из небольшой баночки пару спасительных капсул. Ким одобрительно кивает. В то время, когда Сокджин настраивает гитару, Намджун думает, как и что сказать, чтобы поднять дух команды, который сейчас более чем на нуле. Ниже, чем когда-либо. В его голове тёплые карие глаза и совсем не идеальный смех. Искристый, с перезвонами. Чёртов Ким Сокджин с его грёбанным сломанным сердцем! Намджун считает, что Сокджин слишком много нервничает в последнее время. А он, дурак, только и делал, что нагнетал его состояние своей ревностью и вечными загонами о концертах. Ему кажется, что он сам виноват в этой сраной поломке Джина. Если бы он признался ему раньше, если бы понял, то, возможно, этого можно было избежать. А сейчас, всё, что он может — наблюдать за тем, как его малыш глотает таблетки и выходит на сцену с ним в последний раз. Зато никто никогда не скажет, что они не выложились на полную. Ни у кого и в мыслях не было, что соединение столь разных выступлений (на вечеринках или во время получения наград) могло произвести настоящий фурор. Даже постановщики и хореографы были удивлены, что у них получилось склеить концерт так, чтобы получилось настолько хорошо и атмосферно. Даже не смотря на задышку Сокджина после последней песни и его усталости, которую он перестал скрывать за милой улыбкой, как только отказался в машине, что увозила их домой. Если бы у Намджуна был специальный прибор, измеряющий усталость, то сокджинова нашла бы покой на отметке запредельно-сильная. И если бы младший мог с этим что-то сделать… Если бы он только знал как. Джун нашёл его в своей комнате, лежащего на кровати и бесцельно смотрящего в потолок. Сокджин больше не плачет. Устал. — Нужно поговорить, хён. — Хён, — тихо вторит Джин в потолок. — Так официально. Старший осторожно поднимается и осматривает комнату, находя взглядом Намджуна, говорит, что знает, о чём тот хочет поговорить и просит себе немного времени, чтобы привести себя в порядок. Одобрительного кивка в ответ долго ждать не пришлось. Несмотря на расстояние в несчастных три метра, пройти в ванную комнату для Джина в тот момент казалось чем-то сродни подвигу. Словно все жизненные силы в момент оставили. Но он ещё держится. Заходит в комнатку и смотрит на себя в зеркало. Жалкий. Разбитый. Умирающий парень. Несколько секунд стенающих мыслей, и Сокджин активно начинает бороться с макияжем. Так и проходят его дни: сначала ему пол-утра наносят всю эту прелесть, а потом он наблюдает, как вся эта маскировка разводами исчезает в раковине. Потому что у него мешки под глазами, тяжёлая форма усталости и неестественно грустное выражение лица. Он смотрит на себя и даже пугается немного отражения. Сейчас, когда поблизости нет никого из привычного окружения, журналистов или прочих знаменитостей, он может позволить себе быть настоящим. Не спеша снимает с себя концертную рубашку, кладет её на небольшой столик, потом снимает с себя джинсы, надевая мягкий нежно-розовый свитер. Он выдыхает, концентрируясь на сердце, высыпает на ладонь горсть таблеток и выпивает залпом. Считает до десяти и выходит. — Ты в порядке? — моментально слышит Джин и неосознанно улыбается. — У меня дисплазия, я не в порядке, Джунни. — Прости, я видимо успел забыть об этом, — язвит младший, а затем прикусывает себе язык и снова извиняется. — Забудь. Намджун, — если бы Сокджин только знал, что его новая привычка срываться на шёпот от бессилия вызывает у Намджуна такие приятные мурашки по телу… — Я совсем не против прекратить то, что между нами происходит. То есть, я не хочу, чтобы ты был рядом только из жалости. Из-за моей болезни. Я хочу, чтобы ты был счастлив и не важно с кем. Так что — да, я не против. Ким Намджун тихонько смеётся в потолок, закинув голову вверх. А потом поднимается с чужой кровати и пересекает комнату, то жалкое расстояние между ними и целует старшего, обхватив его лицо руками. — Я просто хотел извиниться за своё поведение, — тихо шепчет младший в губы Джина. — Хотел напомнить, что люблю тебя больше всего на свете, а то, что между нами, называется отношениями. А ещё, если бы тебе понадобилось сердце, я бы отдал тебе своё. Оно всё равно давно твоё. Веришь? — Нет, — смущённо смеётся Сокджин, чувствуя, как горячие пальцы Джуна обхватывают его талию, прижимая. — Но я дам тебе шанс переубедить меня. — Теперь МНЕ кажется, что ты со мной из жалости, — смеётся в ответ Нам, получая утешительный поцелуй. За ним и свитер летит к чертям, на пол, и остальная одежда Намджуна, потому что одного поцелуя явно недостаточно для убеждения Джина. Пусть старшему кажется, что это очень странно — только что он едва ли мог встать с кровати, а теперь в нём столько энергии, что он готов делится ей со всем миром. Словно у них с Намджуном действительно одно сердце на двоих. Чувствуя лёгкое возбуждение Сокджина, у Намджуна сносит крышу и он совершенно забывает об осторожности, когда сильно толкает его на кровать, падая сверху. — Осторожно, — смеётся хён, касаясь его груди ладонью в попытке остановить, и замирает на секунду. — Прости, — виновато шепчет тот, перехватывает руку и целует каждый палец, плавно переходя на плечо и шею. У него такие горячие поцелуи, что Джин не сдерживает стона, когда младший проводит губами по чувствительной коже, оставляя там свою метку. Пальцы свободной руки скользят вверх, от локтевого сгиба по чужому запястью, мучительно медленно, вырисовывают тонкие изгибы вен, повторяют мелкие очертания родинок. Проходят по груди, спускаясь к животу — осторожными прикосновениями, невесомо-лёгкими. Джин прикусывает губу, перехватывая чужую руку, словно убеждаясь в реальности прикосновений, словно требуя больше жесткости. Потому что от таких ласк Сокджин не сходит с ума, а приближается к понятию «внезапной смерти». И Джун улыбается, зная, что сейчас чувствует его малыш. Разворачивает его на живот и оставляет цепочку дразнящих влажных поцелуев вдоль по спине. Нет, он не собирается останавливать эти сладкие пытки. Он хочет выласкать языком каждый позвонок, прикусить и зализать старательно, точно извиняясь за это; но, чёрт возьми, он не сможет устоять. Только на секунду Намджун позволяет себе отвлечься. Вжаться носом в изгиб шеи старшего, вдохнуть глубоко и жадно запах амбры и чего отдалённо напоминающего древесные ноты — запах его любимых дорогих духов. Этот запах впечатывается в сознание Намджуна таким ярким воспоминанием, что он уверен, что никогда не забудет его. Даже мысленно даёт себе обещание. И лишь после этого прикусывает его шею, словно пробуя на вкус, оставляя вызывающий, яркий след на ней, и пару раз проскальзывает пальцами по всей длине его члена. Сокджин буквально задыхается от всего происходящего. Засосы, укусы теперь будут видны всем, начиная от стафа, заканчивая младшими больше-не-в-одной-группе парнями. Теперь ему не отвертеться. Теперь к их извечным вопросам о самочувствии прибавится ещё несколько неудобных, от которых краснеешь не хуже, чем когда задница занята кое-чем другим. Но Мон словно издевается над ним, и Джин не выдерживает. Тянется рукой к его шее, выгибается немного навстречу и трётся задницей о стояк младшего. Нам замечает перемену в нём не сразу — трудно сосредоточиться на таких мелочах, когда голова от удовольствия идёт кругом. И всё же неожиданно ласковое прикосновение изумляет его, заставляет сбиться. Намджун приникает губами к чужой щеке, доходит до рта, ныряя языком внутрь, ласкает нёбо и ряды зубов, пускай это не так удобно, как хотелось. Плевать. — Что ты, чёрт возьми, со мной делаешь? — шипит старший. У него совершенно и капитально сбивается с ритма сердце, стучащее в груди: проходится по рёбрам больно и сильно, едва не вынуждая срываться на рваные выдохи с ломаными окончаниями в конце каждого слова. Намджун медлит, но не просто так. Ему хочется продлить, протянуть этот момент, запомнить каждую секунду, каждый миллиметр тела Джина. Его горячие потрескавшиеся губы, изгиб искусанной шеи, острые, выделяющиеся косточки плеч, ключиц и тонкие лопатки. Особенно лопатки. Здесь, где кость совсем близко к коже, оставлять метки особенно приятно. Младший тихо шепчет Джину на ухо, что и как ему нужно сделать, и когда парень послушно делает упор на локти и колени, то издаёт сладкий стон, когда чувствует, как его растягивают смазанными длинными пальцами. Стонет, когда сам насаживается до конца. Почти кричит, когда Намджун теряет контроль и входит на всю длину одним жадным рывком. — Потерпи, — мягко шепчет Джун, потираясь щекой о чёртову лопатку парня, сжимает его ягодицы, впивается в кожу пальцами, ловя с каждого движения кайф. Всего секунда перерыва — ощущения слишком ошеломляют, сбивают с толку — и он продолжает. Медленно двигается, а Джину только и остаётся вторить с наслаждением движениям Мона. — Ч-чёрт возьми, — рычит Намджун. — Ты… жаркий и узкий… М-боже-мой… Ухмылка и очередной несдержанный стон служат достойным ответом. Он знает, что даже после подготовки Намджуну будет тесно, и что его мышцы сжимают член младшего почти до боли. Младший знает, что выдержки у них двоих хватает с головой, но он и подумать не мог, что продержится так долго. Что не сорвётся от одного только вида такого разгоряченного, пошлого Сокджина. Что сможет медленно любить его, а не трахать, вколачивая в матрас, как ему хочется. Намджун хрипло смеётся, наблюдая как Джин выгибается и пытается сдерживать вновь стоны. Это больше похоже на игру — заставь своего малыша заскулить как можно громче. И Намджун выигрывает, раз за разом, стоит только задеть сладкое местечко Джина, как тишина буквально оглушается просящими всхлипами, скулежом и стонами. — У нас… Проблемы… будут, — хрипит Сокджин, чувствуя, что глотка буквально разгорается изнутри. Зная, что утром голоса точно не будет. Благо, можно спихнуть на концерт. Его локти немного съезжают в разные стороны. И Намджун никак не помогает ему держаться на четвереньках, но и не давит собственным весом, вынуждая распластаться под ним. Донсен по-хозяйки, лихорадочно и жадно шарит ладонями по тонкому телу, ласкают везде, где только можно, чуть царапают, елозят по члену, цепляясь крепкими пальцами, сжимая и дразня. — Намджун-на… Голос немного хрипит, с каждым новым толчком словно снижается на октавы. Заставляет сердце биться сильнее, не ровно, с замираниями. И дышать будто бы нечем. Потому что от этих хрипов и стонов буквально удушье начинается. Нам протяжно стонет и наваливается на Сокджина, потому что он близко к развязке, но ему пиздец как не хочется заканчивать с этим. Он прижимается к нему всем телом и чувствует жар. И не просто жар. Это словно невидимое пламя на коже, костёр, разгорающийся с каждым разом всё больше и больше, пожар исходящий изнутри. И этот странный контраст резких толчков, выбивающих из обоих последние молекулы воздуха, и нежность поцелуев доводят его до грани; Джун рычит низко и утробно, а Джин на секунду жмурится болезненно. Разрядка неожиданна и оглушительна; она проходится по телу дрожью, лишает зрения и слуха, и Джун по инерции ещё толкается пару раз в жаркое нутро, рваными движениями доводит до оргазма Джина, настолько сильного, что сердце вот-вот и взорвётся. Сокджин теряется в пространстве, пытаясь вернуться в нормальное состояние — и это определённо сложно сделать, когда перед глазами пляшут цветные пятна и весь мир кружится вокруг Джина со скоростью света. — Кажется, я только что умер, — очень тихо шелестит Сокджин. Теперь он точно понимает, что значит термин «little death» — это то, что называют неполным обмороком. Он в сознании, но на грани. И это точно что-то новенькое. Сокджин с трудом разлепляет глаза, трется щекой о щёку Джуна, и когда донсен оставляет несколько нежных поцелуев на ней, падает на спину, освобождая хёна из плена. Тот смотрит на младшего, думая о том, что надо бы стереть сперму, а то она застынет, неприятно стянет кожу. Но он откидывает эту глупую мысль далеко-далеко, потому что Намджун думает, что будет интереснее размазать ещё тёплую жидкость по его коже, втирая в бедро. — Так, давай немного отдохнём, — негромко выдыхает Джин, обнимая его одной рукой покрепче, притягивая для поцелуя, разворачиваясь к нему лицом. Просто потому, что он не ещё не может полностью осознать, как вообще можно что-то делать после такого секса. Отдышаться всё же стоило. Парень откидывает голову назад, опираясь затылком о небольшое быльце кровати, приоткрывает рот, словно рыба, оказавшаяся на суше, а затем прикрывает глаза. — Конечно, — всё же отвечает Джун, а после слабо улыбается, глаза все ещё словно в тумане, и Джин понимает, что он не один чувствует всё это и пытается справиться с собой. Приятная нега расползается по телу, от чего он чуть подрагивает, словно находится на раскалённой сковороде, и вдруг, совершенно неожиданно, начинает посмеиваться. — Ты только что убедил меня, — хрипит (пиздец как же хрипит его голос) Джин. — Поэтому теперь тебе придётся быть со мной и терпеть меня столько, сколько сможешь. Ничего так и не ответив, младший просто притягивает к себе парня и целует в лоб, пряча его тело в своих руках. Они лениво валяются так полночи, разговаривая о всяком неважном, перепрыгивая с темы на тему. Приводят себя в порядок, смывая прохладным душем остатки спермы и свидетельства жаркой ночи. Сокджин даже успевает поменять простынь, получая очередное звание мировой хозяюшки. За это Намджуну прилетает лёгкая затрещина и грозный взгляд, который скорее умилял, чем настораживал или предупреждал о битве. Поэтому когда младший снова пошутил о «милой мордашке», Ким не сдержался и, толкая донсена на кровать, оседлал его бёдра, начиная щекотать. Конечно же это перерастает в очередной поток поцелуев. — Пообещай мне кое-что, — мягкая улыбка появляется на искусанных губах Джина, и он, отползая в сторону, переворачиваясь на живот, смотрит пристально, так, как только он умеет. — Пообещать? Что? — спрашивает Намджун, проводя кончиками пальцев по спине парня. — Не скажу, пока не пообещаешь, — настаивает старший, прикрывая глаза, от накативших мурашек и слишком нежных прикосновений. — Я держу обещания, ты же знаешь, — звучит с лёгкой ноткой обиды; Намджун поднимается и внимательно осматривает старшего. — Ладно, обещаю. — Если я умру… — Чёрт. Хватит, — перебивает его тот, но Джин вскакивает, подползает к младшему и садится на его колени, обхватывая его лицо руками, внимательно всматриваясь в глаза. Так, словно пытался найти в этих целых вселенных край или конец, добраться до души и коснуться её своим взглядом. — Ты пообещал мне, — говорит он шёпотом, но быстро и настойчиво, не оставляя младшему и шанса спрыгнуть с темы, — что если я умру, то ты не будешь долго мучить себя. Найдёшь кого-то ещё и попробуешь завести семью. Настоящую. О которой мечтал. Пообещал, что станешь счастливым со мной или без меня. Что с Ким Намджуном всё будет хорошо. Потому что только так я стану по-настоящему свободным и спокойным. — Ненавижу, когда ты так делаешь, — фыркает Ким, получая очередную дозу мелких поцелуев. Джун перехватывает его руки и укладывает обратно в постель, нависая над ним, целуя властно и требовательно, а когда отрывается, прижимается лбом к его лбу: — Я выполню это, если ты тоже пообещаешь мне. — Говори, — улыбается Джин. — Пообещай, что будешь бороться до самого конца света и дольше. — Ладно. Первым целует Намджун, закрепляя сделку чем-то нерушимым. Теперь он уверен, всё будет хорошо. Ему пообещал Сокджин. Который смеётся под ним сквозь поцелуй и шипит своё, такоё нужное «люблю тебя». Который засыпает в его руках, щекоча шею неровным дыханием. Чьё сердце Джун готов слушать всю ночь, держа его за руку, в том месте, где слушают пульс. Его сны всё равно стали странными, обрывочными, и видеть их он теперь предпочитает редко. Оказалось, через пару недель привыкаешь спать по несколько часов в сутки, а истощение сил легко превращается в обморочный сон. Глубокий, ровный, без картинок — и Намджун лишь рад такому исходу. Ведь теперь у него есть занятия куда важнее сна. Он и не замечает, как месяц исчезает из его размеренной, счастливой жизни с Сокджином. Когда они с группой едут к Шихёку через несколько дней и слушают бесконечный поток благодарных комментариев от всей семьи президента. Ездят за наградами по мероприятиям. Иногда Намджуну кажется, что их уже бесконечное множество, но Юнги его не поддерживает в этом, а Хосок, честное слово, он заебался одёргивать эту парочку, чтобы они прекратили палиться. Когда Бан даёт добро на перерыв, и все, вроде бы, радуются грядущим зимним и, в особенности, рождественским каникулам, даже тогда Намджун понимает, насколько мало ему достаётся. Он хочет быть с Сокджином двадцать пять на восемь, но младшие каждый день оккупируют всё пространство вокруг Джина, не подпуская ни на шаг. И Пак всё время лыбится, словно знает, чем Сокджин ночью занимался. Знает, но молчит, зараза, а в глазах такие черти пляшут, что порой Нам хочет спросить у него совета — как им с Джином личную жизнь разнообразить. В какой-то момент в этой идиллии наступает разлад. Несколько ложных комментариев о самочувствии Сокджина на предпоследнем концерте даёт новый толчок для сасэнок и их сплетен. Кто-то заметил его. Кто-то заснял, как Джин идёт на плановую проверку в кардиокабинет. — Плевать, — рычит Намджун, забирая телефон у растерянного хёна. — Рано или поздно всё равно пришлось бы рассказать… И ведь правда пришлось бы. Но почему-то легче парню не становится. Он вдруг теряется в этих пожеланиях скорейшего выздоровления. И дело не популярности или чём там обычно дело? Пока он не думал об этом, пока Намджун позволял ему чувствовать себя так хорошо, стал забывать о боли в солнечном сплетении. А теперь с каждым новым «выздоравливай», он убеждается, что болен. Действительно. Сильно. Неизлечимо. Ким Сокджин грустит чаще, чем можно. Ким Намджун впервые не знает, как это исправить. — Давай уедем отсюда? Утренняя фраза, вместо привычного поцелуя в шею и «доброго утра» на ушко, заставляет Джина широко раскрыть глаза. Они переглядываются. Идея была неожиданной, но вполне подходила под способ отвлечься. — И куда мы поедем? — недоверчиво спрашивает Джин, хотя эта мысль кажется ему одной из самых здравых за последние месяцы. — Собирайся, потом узнаешь, — тепло улыбается Намджун и целует, так привычно и легко. Он сам ведёт машину, пока Джин рассматривает пейзаж через окно с пассажирского сидения. Иногда он что-то говорит младшему, что-то спрашивает, но по большей части молчит, думая о чём-то своём. На повороте в небольшой городок — Инчхон — Джин в удивлении открывает рот и Намджуну кажется, что хён веселеет. Он паркуется у самого пляжа, и они пешком добираются к береговой линии, сквозь влажный от недавнего дождя песок. В ноябре в этом месте редко можно встретить людей, особенно, когда погода обещает быть не очень благоприятной. И это только на руку парням. Океан давно не тёплый, а бриз пробирает до костей, но Джину всё равно. Он готов отдать всё на свете, лишь бы изо дня в день приходить на это чёртово побережье, сидеть на побледневшем песке вместе с Джуном и смотреть на волны, которые ежесекундно меняют свой рисунок, мягко обволакивая берег. И эта картина дарила успокоение таким навязчивым мыслям. Он безвольной куклой продолжал смотреть куда-то вдаль, не думая ни о чём. Изредка только парень улыбкой отвечал на какие-то реплики младшего. А после этого лишь кутался в безразмерный светлый свитер чуточку сильнее, продолжая гипнотизировать даль взглядом. Они бы так и сидели там, слушая шум волн и наблюдая за окружающим пейзажем. Но Намджун не хотел долго сидеть на одном месте, бродил вдоль пляжа, выискивая местных жителей в песке — мелких крабов, подходил ближе к воде, дурачился, вовлекая старшего в это безумие. Брызгался холодной водой и пытался увернуться от ответных брызг. Пытался догнать убегающегося и смеющегося Сокджина, который впервые выглядел живым за всю неделю после признания. А после валялся на холодном песке с ним в обнимку, пока Джин что-то вырисовывал одними кончиками пальцев. В тот день они просидели на побережье до самого заката: Нам откуда-то достал поленья и умело развёл небольшой костер, притащил плед, бережно укутывая им замёрзшего хёна, но ничто не согревало Сокджина больше, чем намджуновские руки. Это было стократ лучше тёплых слов поддержки и толстого слоя одежды вместе взятых. Даже когда небо стало свинцовым и разыгрался шторм, Сокджин не хотел уезжать. Хён радовался каждому удару грома и каждой паутинке молний, что били в море далеко на горизонте, пока Джун любовался им — живым. Он и сам не сдержался от смеха, когда Джина накрыло волной. Тот неосторожно подошёл слишком близко к воде. Мокрый и замерзший, он выглядел по-настоящему счастливым, будто бы впервые за долго время действительно что-то почувствовал. Что-то кроме боли. Он звонко смеялся, а Намджун широко улыбался. Совсем как раньше. Намджун знает: личная буря Сокджина внутри утихает. И смертельная усталость захватывает его сознание. Ливень всё же добрался до берега, и они вдвоём убегают в машину, что дожидается их на парковке, с тёплым салоном и горячем чаем в термосе. — Снимай свитер, простудишься, — смеётся Намджун, откидывая на заднее мокрый плед. Он смотрит на то, как его малыш поправляет спутанные волосы, с кончиков которых льёт не хуже, чем за окном, смотрит на его горящие глаза и немного розовые щёки, отмечает, что Ким прекрасен, чёрт возьми. — Не хочу возвращаться, — шепчет тот, когда Мон стягивает с него этот злосчастный светлый свитер. — Джун-на… — Что такое? — парень отвлекается на секунду, чтобы взять другой плед, видимо, спизженный без разрешения из комнаты Чимина, и тянется к парню, чтобы накрыть его, укутать сильнее, чтобы не замёрз. — Хочу тебя. — Тебе противопоказаны сильные физические нагрузки. Ты и так сегодня вымотался… — Боже, заткнись, — смеётся Джин, обхватывая лицо парня руками и тянется за поцелуем. Намджун даже не успевает понять как и в какой момент Сокджин перепрыгивает со своего сидения на его колени, лишь чувствует жар, исходящий от его тела. Вернуться получается только к середине ночи. И лидеру прилетает за похищение больного с терапии «по обниманию старшего хёна ручками макнэ». — Сокджин, ты как вообще? — спрашивает Хосок, замечая эту дикую усталость. — Хён! — плечи Джина подрагивают от тихого слабого смеха. — Да похуй, — улыбается Хоуп в ответ. — Он в порядке. Всем спать! — Эй, это моя фраза, — обиженно кидает Намджун, провожая взглядом зевающего Чона. — Ещё не вышел из образа, прости. Кстати, недавно звонил Бан Шихёк. Спрашивал, почему у тебя отключён телефон весь день. — Ты ведь сказал ему… — Да, что ты увёз Джина на профилактику в больницу, — понимающе кивает Хоби. — Он просил передать, что зимой у нас новый праздничный тур. — Отлично, завтра займусь. — Да, но ты ведь понимаешь, что в этот раз он будет сложнее, — тянет Чон, закатывая глаза. — Без Джина.***
В конце декабря чертовски холодно. И почти нет снега, того пушистого, искрящегося под поцелуями солнечных лучей. И Джин сливается с зимой своей бледностью, холодом в глазах и удушающим ветром. Джин не любит носить перчатки, и утреннюю изморозь практически ненавидит, но он идеально вписывается в каждый ледяной день. Его мать заботливо хлопочет вокруг сынишки каждый день на протяжении всего того времени, как он решился навестить их. С тех пор, как Намджун и мальчики уехали из Сеула. Сокджин просто не смог находиться в гнетущей тишине общежития и уехал на следующий день. Его отец бросает на парня понимающие, сочувствующие взгляды, от которых Джина тянет на поблевать, но он держится. Потому что умеет притворяться. Ему дико скучно, тоскливо и противно от всей этой ситуации. Особенно, когда его сердце начинает сбоить чаще обычного, а на проверке ему назначают чёртову радиочастотную катетерную аблацию. А через несколько дней и он проходит все круги ада путём вентрикулографии. Теперь причиной его тошноты является не только сочувствующие взгляды отца. — Милый, — кричит его мама из соседней комнаты. — Тут интервью с твоей группой показывают. — Уже не с моей, — отвечает сознание Джина и сердце предательски замирает. Дольше, чем положено. Сокджин ищет глазами ЕГО. Хватается за него взглядом, а когда интервью заканчивается, то закрывает глаза и почти не дышит. «Как же я скучаю» Пишет сообщение в их общий чат в тот же вечер. Точнее глубокой ночью. Ему отвечает Чимин, пишет, что Тэ и Гукки опять не спят до трёх ночи, а Юнги бросает едкий комментарий, что если они не перестанут шуметь, то он лично надерёт им задницы, и его не остановит коридор, разделяющий их номера в гостинице. Чонгук двадцать минут пытался расспросить Сокджина о его самочувствии, и всё же добился от хёна одного признания о новых процедурах и тысячу просьб о том, чтобы они не волновались. Ведь тур ещё не закончен. И им нужно больше спать и нормально кушать. А их лидер, видимо, забыл, что теперь следить за этим всем должен он, а не Джин. Но пока Чимин рассказывал о новых обязанностях Хосока-новой-мамки-бантан и о том, что теперь он устаёт в три раза больше, Намджун пишет личное сообщение Сокджину. Всего два слова: «Мы возвращаемся.»