Please, Don't Die

— Господи, я так скучал. Сокджин произносит это уже не первый раз за несколько минут, губы в губы, почти так, что чужое дыхание обжигает кожу. Это Намджуну нравится, но желание врезать как следует, от души, никуда не исчезает. Но когда Сокджин улыбается ему в плечо, прижимаясь так крепко, как только может, слова укора произносятся совсем уж мягко, точно Мон с неразумным ребёнком разговаривает: — Ты чего раздетый вышел? Одевайся и поехали, — улыбается он, проводя пальцами по спине, и плевать, что тонкая ткань его кофты и собственные кожаные перчатки не позволяют чувствовать его мурашки. — Нас ребята ждут. Он приехал, как и обещал, на следующий день после их переписки. Остальные из группы остались в Сеуле, а Нам взял машину и помчался в Квачхон, в дом его родителей. А потом топтался на входе, кутался в чёрное пальто, пока набирал сообщение, и, как подросток, боялся зайти. Две строчки о его приезде горят чёрными буквами на экране телефона Джина, и тот улыбается, когда мать заходит в комнату и не без улыбки произносит: — Солнышко, там Джун-ни приехал, не хочет заходить почему-то… Ким Сокджин нисколько не романтик. Но почему-то босиком выбегает к Намджуну на улицу, бросается на шею, целуя открыто, не боясь быть замеченным, чувствуя, как тот хмурится, обнимая крепче, приподнимает его, словно пушинку, чтобы босые ступни опустились на ботинки. Чёрт бы тебя побрал, Ким Сокджин. Старший не торопится заходить в дом, даже когда холодный ветер проходится по коже. Джин целует его плавно, наслаждаясь явно каждой секундой. Будто бы снова пытается дотронуться до души. И Джун отвечает охотно, подстраиваясь под все его движения, и чувствует такое умиротворение, что хочет вечно стоять вот так, прижавшись к этому парню, несмотря на дикий минус и собачий холод. Но всё же, стоит ему почувствовать дрожь по телу Джина, как он тут же отрывается и почти невесомо прикасается губами ко лбу. — Нужно отнести тебя в дом. — Отнести? — успевает переспросить тот, как тут же оказывается переброшенным через плечо. Осознание того факта, что его Сокджин-ни стал очень-очень лёгким напрягает младшего, но он списывает это на влияние диеты и таблеток, потому что парень смеётся и даже пытается вырваться первые секунды три, за что и получает шлепок по заднице — а значит с ним всё хорошо. — Эй, за что-о? — обиженно тянет Джин. — Что за обращение с хёном?! — Только не говори, что тебе не понравилось, — шипит Джун, усмехаясь. Это был не первый раз, когда Нам оказывался в его доме, поэтому найти комнату Джина не составляло большого труда. А вот пройти мимо отца Сокджина было несколько трудно. Но он с достоинством выдержал его не столько укоризненный, сколько вопросительный взгляд. А когда Джун с гордо выпрямленной спиной проходит в комнату его сына (слишком поздно понимая, что рука до сих пор мирно покоится на чужой ягодице), сбрасывает Джина на кровать, из груди младшего вылетает звук облегчённого выдоха. — У тебя полчаса на сборы, — хмурится Ким в ответ на искристый смех Сокджина. — У вас тур в самом разгаре, зачем ты приехал? Я бы подождал. — Ты написал, что тебе хуже, — фыркает в ответ тот, присаживаясь рядом. — Я написал, что у меня новые процедуры. Всего-то, — придвигаясь и обнимая, Джин успевает подавить в себе привычное желание закатить глаза по направлению к потолку. — Не стоило из-за этого прерывать тур. — Я хотел убедиться, что ты в порядке, — младший тянется и целует его сначала в подбородок, а затем в холодный нос, и от подобной нежности Сокджин плавится, будто бы воск под пламенем. — Тем более, скоро Рождество. Не хочу праздновать без тебя. Быстрые сборы необходимых вещей и ещё быстрее прощание с родителями; Намджун ни на шаг не отходил от Джина, будто бы тот мог вытворить невообразимую глупость лишь своим видом. Но стоило старшему притащиться в общагу, как он с привычной заботой стал раздавать указания парням, пытаясь контролировать всё и всех и не выпускал из вида ни малейшую деталь. Впрочем, понять его было можно. Первым, кто всё же обрывает эту истеричную тираду — Хосок. Просто обнимает хёна и издаёт звуки, что говорят сами за себя, добавляя в конце: — Как же они заебали, хён, почему они такие непослушные? Как ты вообще справлялся? Я НЕ МОГУ БОЛЬШЕ. СПАСИ. Тэхён, Чонгук и Чимин наваливаются сверху и тоже начинают ныть, правда о том, как скучали. Юнги же довольно улыбается и бросает своё «а не найдётся ли у вас немного места и для меня?», присоединяясь к общей куче. — Меня не было с вами месяц, — смеётся Джин, сквозь слёзы. — Я тоже очень соскучился. Но обниматься долго не получается, потому что Намджун вытягивает из этой блокады хёна, чтобы осторожно убрать с его щёк солёные капли: — Ну вот, всего пять минут прошло, а вы его уже довели до слёз, — бурчит Джун. — Можно исправить это хорошим фильмом после вкусного ужина в нашем любимом месте, — тихо смеётся Чимин, который умирает от того, насколько нежным бывает их суровый лидер. Весь вечер Пак наблюдает за каждым прикосновением и каждым взглядом Джуна по отношению к Сокджину, а потом не выдерживает и спрашивает у Юнги (потому что Хосок не скажет, точно-точно не скажет). Шепчет ему на ухо, получает короткий, сдержанный ответ и довольно так улыбается весь оставшийся вечер. Он знал и раньше, а теперь-то знает наверняка, и Мин от его поведения невольно тяжело выдыхает и закатывает глаза: — Перестань пялиться, — шипит он Чиму на ухо. — Они никому, кроме меня и Хосоку, ещё не говорили. И я не должен был говорить тебе. — Я всё равно знал, — продолжает улыбаться младший и снова смотрит на счастливого Сокджина, который пытается покормить своего парня из своей тарелки. Только по приезду домой от довольной улыбки Пака не остаётся и следа. Пока остальные разбираются с вопросами о том, какой фильм посмотреть, Чимин тащится на кухню и становится свидетелем разговора старших. Он смотрит на то, как Намджун достаёт из кармана флакон с бета-адреноблокаторами для Сокджина, и умиление сходит на нет, уступая осознанию — хён чувствует себя плохо. Джин уставший, вымотавшись за целый день, сидит на высоком стуле за барной стойкой, но всё ещё улыбаясь, вертит в одной руке стакан с водой, а на другой измеряет давление под пристальным контролем Намджуна. Тот же — серьёзный как никогда раньше — осторожно подносит пару таблеток к губам старшего и целует того в лоб, с явным неодобрением всего происходящего. — Тебе нужно отдохнуть, — говорит Ким-младший, но Джин не уступает. — Я не брошу своих малышей. Они хотели посмотреть фильм, значит будем смотреть фильм. — Джин… — Нет, — отрицает сразу, резко, без права на продолжение спора. — Я соскучился за ними. Скоро тур продолжится, и я снова останусь один. Разваливаться под бесконечный поток этих тупых «выздоравливай скорее». Я даже не знаю, смогу ли… Он замолкает на секунду, чувствуя, что сказал глупость, и что горячие слёзы снова обжигают щёки, и что сердце опять болит под рёбрами, чуть больше, чем обычно. Замолкает и отводит взгляд в сторону, где Пак стоит и тоже плачет. А потом вдруг цепляет на себя эту глупую улыбку, быстро вытирая лицо, несмотря на то, что Чимин всё прекрасно видел и понимал. Оба Кима выглядят так, словно их застукали на самом страшном преступлении и весь их вид говорил за себя, мол, «эй, малыш, тебе показалось». — Ты же не серьёзно, да? — тихо как-то произносит Чимин, чувствуя себя типичным ребёнком, узнавшем о какой-то ужасной тайне родителей. — Сокджин. Хён. — Прости, пожалуйста. Конечно же я не серьёзно, — Джин тянет руки к парню, и тот послушно обнимает хёна, цепляясь за его плечи. — Пойдём фильм смотреть? Пак оборачивается на Джуна, словно спрашивая разрешения, и тот сдаётся, хмурясь, кивает: — Только ради тебя. Ему не плевать на эти сокджиновы слова, он помнит каждое. И переживает, конечно же. Но если смотреть на довольную морду старшего, и то, как он обнимает Чимина, уводя его в комнату, то, в принципе, на некоторые вещи можно и закрыть глаза. И их вечер снова набирает обороты. В какой-то момент, пока старшие приносят закуски к фильму и обустраивают место подушками, одеялами и прочим, чего не найти в обычных кинозалах, Чонгук вдруг щурится, глядя на Джина, и тянется рукой к выключателю. Щелчок, и свет гаснет, а через несколько секунд включается снова. Гукки же при всё этом выглядит сосредоточеннее некуда. — А зачем ты… — Юнги с явным недоумением смотрит на Чона, когда все попытки самому обосновать поступок макнэ канут в лету. — Это… я почитал про твою венти. Ну, хрень процедурную. Решил проверить, светишься ли ты в темноте от радиации. Юнги заливается хохотом, ровно так же, как и Джин, а Чон дует губы со словами: «Я видел такое в Симпсонах!». — Хватит ржать без нас! — бросает Хосок и занимает место возле Юнги, пока остальные так же ищут себе место под начальные титры. Тэхён приземляется возле Хосока, забирая в объятия Чонгука, укладывая его спину на свою грудь. Мон держит Джина за кисть весь оставшийся вечер, проверяя пульс, пока тот перебирает свободной рукой волосы Пака, лежащего на его коленях. И в прочем, сердце старшего успокаивается под действием медикаментов, он засыпает на плече Намджуна во время супердраматичного момента. И самое печальное в этой ситуации то, что фильм заканчивается, а Сокджина нужно разбудить. И пока Хосок с Чонгуком убирают за собой, лидер идёт готовить кровать для Джина, заодно отводя по дороге всё-ещё-спящего-Чимина в его комнату. — Спасибо, — улыбается Джин, перехватывая руку младшего на секунду, и тот наклоняется, целует его в лоб и всё же уводит хихикающего Пака, пытающегося разлепить глаза, чтобы увидеть побольше. Как только Джин оказывается один, ему до ужаса хочется провалиться обратно в сон, потому что голова тяжёлая, и сил на то, чтобы дойти до комнаты совсем-совсем нет. Но он слышит тихие, немного шелестящие от трения об пол босых ног, шаги, и мысленно проговаривает имя прибывшего. Юнги садится рядом, но не спрашивает привычное до тошноты «как самочувствие?» или «ты в порядке?». Он знает, ответ будет не правдивый, откровенная ложь. Он такое не любит. Юнги знает — Сокджину херово. Поэтому он обнимает его за плечи, устраивая подбородок на плече парня. — Я спёр у Хосока шоколадки, которые тот отложил на чёрный день, — произносит он без единого намёка на улыбку. — А если он узнает, что мы их съели? — Эй, тебе нельзя шоколад, — шипит Мин. — Да и я не делиться пришёл, а отмазаться. Скажешь ему, если спросит, что я взял для тебя. — Нельзя так обращаться с хёном! — Да плевать, — улыбается Юнги, протягивая шоколадку. — Только не говори Намджуну, что я тебе шоколад дал. — Расскажи мне, как проходит тур, — его действительно волнует этот вопрос, и Мин единственный, кто может рассказать, как там всё на самом деле происходит, и при этом уложиться в две минуты. — Первое, о чём предупредил Шихёк, чтобы мы были готовы к тому, что репортёры съедят нас целиком. И он был прав. Ни один концерт ни в одном городе не прошёл без вопросов о тебе. И мне кажется, что вряд ли Джун продержится до самого конца с этой бесконечной отмазкой про сольную карьеру. Сокджин недовольно закатывает глаза вместо слов «очень оптимистично», а Юнги как-то слишком уверенно ухмыляется. — Хосок-и правда старается, но он слишком мягкий по отношению к младшим, поэтому всё всегда сходит им с рук. А ещё он думает, что готовит так же вкусно, как и ты. И никто не хочет его расстраивать. — Проявите больше уважения к нему. Он выглядит уставшим, Юн-ни, я волнуюсь. — Тэхён постоянно путается в партиях во время танца. И Чонгук тоже. Про Пака я вообще молчу. Они могут часами обновлять беседу, выжидая сообщений от тебя, параноики, — фыркает Мин и тут же замолкает, чтобы подвести итог: — Нам не хватает тебя, Джин. Нам всем. Но больше всего — Намджуну. Он с ума сходит. — Кто с ума сходит? — шипит Джун, появляясь в комнате тихо, беззвучно. — Я, когда ты будишь меня в семь утра. Хорошо, что завтра у нас вечерний рейс, — выкручиваться Юнги всегда умел, но почувствовав на себе убийственный взгляд Намджуна, он вдруг осознал, насколько проебался в этот момент, и, может, поэтому он решил, что пора бы уже ретироваться в свою комнату, бросая напоследок: — Не шумите там сильно. И спокойной ночи. Несмотря на спойлер их следующего вечера, Сокджин и не думает закатывать истерику или что-то в этом духе. Хотя слова пульсируют внутри него, разбиваясь о стенки сознания на обрывки фраз «прошутебянеулетай» или «тымнетакнужен». Молча сгребает в объятия подушку и плед и уходит в свою комнату, под конвоем Джуна с виноватым выражением лица. Только в комнате он видит горечь младшего, который мнётся на пороге и словно не знает, что делать дальше. У них есть около двенадцати часов, а потом он с ребятами снова вернётся к туру, оставляя Сокджина одного. — Я понимаю, Джун-ни, — улыбается старший Ким, обнимая парня. — Ты вообще не должен был так поступать ради меня. Так что я рад и одному вечеру с тобой. — Я люблю тебя. Они целуются медленно и так нежно, словно пытались запомнить этот момент, растягивая его как можно дольше. И несмотря на лёгкое возбуждение, Намджун просто укладывает уставшего Джина рядом с собой, в привычном жесте устраивая руку на его груди. А утром ещё долго обещает ему писать каждый день и спрашивать о его состоянии, даёт указания на счёт лечения и обещает, что справится с командой, поможет Хосоку и перестанет обижать их малышей. Держать слово получается только до середины января, когда график выходит слишком плотным, и к концертам прибавляются конференции, фансайны и, конечно же, интервью. — Как мы знаем, незаменимых людей не существует. Вы планируете найти замену Ким Сокджину? Это будет специальный конкурсный отбор или у вас уже есть кто-то на примете? Назойливый репортёр постукивает ручкой по оправе своих съехавших на нос очков и выглядит при этом немного глупо и даже смешно, но Намджуну совершенно не хочется смеяться. Его слепят софиты и бесконечные вспышки фотокамер, а ещё стафф, как назло, мельтешит рядом, поправляя то макияж, то одежду, и конечно же эти тупые корреспонденты. Честно говоря, он уже и не помнил какой по счёту — пятый или шестой — вопрос о Сокджине за всё интервью. И если бы он знал, как отвечать на это, то, может быть, всё было бы не так плохо. Но он не знал. Они не общались с последнего вечера уже почти месяц, потому что физически сил хватало только на то, чтобы доползти до кровати, и эта чёртова вина раздражала и угнетала не хуже вопросов. — Это просто сплетни. Никто не собирается искать никому замену. BTS останутся в таком составе, в котором Вы можете видеть их сейчас. — Ким Намджун, — о, как же он заебал Мона, если бы он только знал. — Вы можете прокомментировать всплывшие в сети ваши совместные с Сокджином фотографии? С пляжа в Инчхоне. Довольно интимного характера. — Это фотошоп, не более, — отвечает Чимин, незаметно подмигивая лидеру. Сейчас не самое время для подобных каминг-аутов. И Джун благодарно кивает в ответ. — Уход господина Кима из группы, насколько мы знаем, связан с началом его сольной карьеры, но, кажется, слушателям ещё долго не представится возможность услышать его голос. По непроверенным данным, — журналист поправляет свои очки лёгким толчком ручки. — Работники больницы, в которой проходит лечение Ким Сокджина, поделились информацией об ухудшении самочувствия пациента. Вы можете это прокомментировать? Намджун устало выдыхает в потолок, и Юнги ловит его напряжение, отвечая вместо лидера: — На данный момент он чувствует себя прекрасно и готовит новую песню. — То есть, фото едва живого Сокджина это тоже подделка? — Нам нужен перерыв, — рычит в потолок Джун, прикрывая рукой микрофон, так, чтобы получилось скрыть это от репортёров. А после очередного выкрика имени Джина, просто встаёт и уходит, волнуя тем самым всех присутствующих. Хоуп медленно провожает его взглядом, а потом переводит глаза на Юнги и тот понимающе кивает, мол, я разберусь, отвлеки их, пожалуйста. — Давайте поговорим о моём новом микстейпе, — весело говорит Хосок и несколько репортёров всё же переводят тему вопросов. Мин Юнги никогда особо не умел поддерживать или успокаивать людей так же хорошо, как это мог сделать Чимин или сам Сокджин. Но если кто-то из ребят попадал в сложные ситуации, парень мог легко успокоить их, орудуя холодной логикой и трезвостью ума. Тем, в чём сейчас как раз нуждался Намджун, что нервно тыкал пальцами в телефон и пытался позвонить, вероятно, Сокджину. — Ты их здорово напугал, — говорит Мин, присаживаясь на диван. — Кинул ребят на этих террористов прессы. — Они и без меня справляются отлично. Какого хуя вообще? — О чём ты? — Почему я узнаю о самочувствии Джина от сраного журналиста? — Ким смотрит на Юнги так, словно на лбу парня вот-вот и пробежит строка с ответами. — Только не говори, что ты знал. — Намджун… — Нет, блять, это просто пиздец, — парень вскидывает руки к небу и почти кричит: — Почему он мне не доверяет? — Послушай меня, пожалуйста, — рычит Юнги. — Он хотел рассказать, как только мы закончили с этим ебаным туром. — Но почему-то тебе он сказал, а меня решил проигнорировать. — Да, сказал, — выдыхает Мин. — А ещё попросил не говорить тебе, потому что знал, что ты всё равно уехал бы. Ты хоть представляешь, каково это, осознавать, что твой любимый человек, зная об этом дерьме, всё же бросает тебя? — Вот, что он думает… — Он не думал, он знал, что ты бы остался. Знал, что это навредит не только тебе, но и всей группе, всей компании, Намджун. Он сумел бы отговорить тебя, но сделал бы больно себе. А так, пока ты ничего не знаешь… В общем, ты не знаешь, он спокоен. Все в плюсе. Сокджин заботится о нас даже сейчас, и ты — единственный идиот, кто этого не понимает. И эти больно бьющие пощёчины-слова отрезвляют. Ровно настолько, сколько требует остаток идиотского интервью и обратный перелёт в Сеул, куда Джун срывается один, без парней. Ведь через два дня Рождество, а он, как и обещал, обязательно должен отпраздновать его с Джином. Который прижимается щекой к прохладной подушке, прикрывает глаза, как только понимает, что Намджун сбегает с интервью, и противный голосок диктора оповещает о рекламной паузе. Их дела очень плохи, как и говорил Юнги, но Джин не мог представить, что ситуация обернётся таким образом. Голова тяжелеет от переизбытка мыслей, а веки настолько тяжелеют, что он даже не думает их открывать. Ему даже кажется, что он даёт себе вздремнуть всего пару минут, и он сам не замечает той грани, за которой короткий отдых превращается в сон. Проваливается как-то разом, одним махом, уходит с головой. Впрочем, в пустом доме всё равно нечего делать. После очередной процедуры тело будто тряпичная кукла: непослушное, неподъёмное. Выдержки хватает на то, чтобы сходить попить воды или принять душ, не более. Зато теперь он больше спит. И это уже как месяц единственное, что радует парня. Намджун появляется уже за полночь. Парень едва слышно заходит в комнату, где застает его спящего на диване, укутанного в толстый слой одеял и розовый свитер. У него тёплая, почти что горячая кожа, и выглядит сейчас Ким, на удивление, спокойным. Отчего злость младшего уходит даже не на задний план — куда-то далеко-далеко, в самые чертоги души. И он ничего не говорит, сгребает его в свои руки и молчит. Молчит и обнимает крепче, когда его Сокджин-ни сквозь сон тянется к его шее, оставляя на ней лёгкий, почти невесомый поцелуй. — Намджун-на? Я так устал. — Я знаю, малыш. Спи. И он остаётся с ним ещё на несколько дней, превращая их во что-то большее, чем часы выживания и попытки не умереть от скуки и боли. Остаётся, зная, что этого уже недостаточно. Понимая, что ему действительно хуже, и даже не физически, а скорее на психологическом уровне. Он чаще грустит и периодически разглядывает себя в зеркало, а потом целый час рассказывает Намджуну о том, что он больше не чувствует себя красивым. Это было бы забавным, если бы при этом всём Джин не был таким сосредоточенным и спокойным. Он не шутил, а просто констатировал, при этом ведя какую-то внутреннюю борьбу с собой. Всё, что оставалось Намджуну — лишь нежно обнимать его, целовать в макушку и шептать абсолютные глупости на ухо, заставляя расслабиться. Это работало безоговорочно. Это было неким страховочным жилетом для Джина в моменты его погружения на дно своей тьмы. И этот жилет неплохо справлялся, пока не наступил их последний вечер. Сокджин, чувствуя, как Джун обнимает его одной рукой, а другой что-то писал в телефоне, резко разворачивается к нему лицом и целует. Требовательно и страстно, так как никогда раньше. Он получает за такую дерзость сполна. Но этот отчаянный порыв сходит на нет, и Джин задерживает дыхание во время их секса, хмурится и кусает губы до крови. Он не может даже возбудиться, несмотря на все старания младшего. Он шепчет ему на ухо «просто продолжай» и всхлипывает от резкого проникновения. А когда Намджуна кроет оргазмом, Джин прикрывает глаза, чувствуя, как с ресниц скатываются слёзы. Нам оставляет на его ключицах несколько поцелуев, спускаясь губами ниже, к животу, зацеловывает каждым миллиметр кожи, проводя языком вокруг пупка и тянется ещё ниже, но Джин лишь закусывает до боли костяшки пальцев и просит остановиться. — Прости… — Эй, не плачь, — хмурится младший. — Я всё равно буду любить тебя. Нам не обязательно делать это. Ему так сильно хочется помочь, что он готов делать что угодно для хёна, но тот больше не может отблагодарить его как следует, и это ранит его, чертовски. Джин отворачивает голову в сторону, рассматривая сквозь пелену слёз узор на стенах, мечтая перестать чувствовать эту ноющую боль в груди. Всего-то. Но Джун не позволяет, обхватывает его лицо руками и поворачивает к себе. Смотрит в глаза, влюблённым взглядом, отчего у хёна дыхание прерывается и воздуха так мало становится. — Ким Сокджин, — не вопрос, а что-то на грани с утверждением. — Выходи за меня. Намджун смотрит серьёзно, выжидающе, и Джин невольно всхлипывает, смаргивая остатки слёз, и смеётся одновременно. — Дурак, — улыбается старший и тянется за поцелуем, замечая грустную улыбку младшего. — Ты же не серьёзно? — А как ещё мне доказать тебе свою любовь? — Я верю тебе, — по крайней мере, он больше не плачет. Рождество заканчивается как раз не вовремя, но они с Сокджином хотя бы успевают нормально попрощаться и этот месяц проживают, в принципе, нормально. Когда январь медленно уходит в прошлое, их тур заканчивается, и парни возвращаются домой. Заботливые и любимые до жути. Правда немного перепуганные, потому что их весёлый хён больше не смеётся так, как раньше, и выглядит бледнее бледного, ещё и не ест ничего. А в один из дней просит Намджуна покрасить его в коричневый, потому что блондин из него хреновый, когда он вот такой — бледный. И они красятся вместе, в один, и снова выглядят как боги. А потом Джину становится чуточку хуже, когда на очередном осмотре ему сообщают о том, что ему рекомендуется операция. Таблетки не помогают. А он… Он больше не справляется. Слёзы прячет в рукаве свитера, когда младший засыпает рядом, прижимаясь носом к затылку и молится, чтобы Джун не проснулся от всхлипов и рваных выдохов. В один прекрасный день уже не хватает сил на привычные попытки улыбаться и на всё остальное притворство. И тогда утро начинается без привычного принятия порции таблеток. — Хочу кое-что тебе отдать, — улыбается Джин, и Нам пялится на маленькую коробочку в его руках. — Помнишь, я был когда-то очень-очень красивым? — Ты и сейчас очень-очень красивый, — он целует его в лоб, чувствуя лёгкое сопротивление. — Я знаю, — смеётся Джин. — Но тогда я был ещё красивее. — Что это? — Наши фотографии с пляжа, помнишь? — Джун кивает и вытаскивает парочку снимков. Счастливые. — А это мои личные фотографии. Самые лучшие, — замечая лёгкий румянец на его щеках, Нам понимает какого характера эти фотографии и сразу же забирает их из рук парня. — Только не вздумай показывать всем подряд мой голый зад! — Я просто вставлю её в кошелёк, и всё, — ржёт Намджун, пытаясь увернуться от подзатыльника. — Она не влезет. И вообще, отдай обратно, плохая идея была. — Я её обрежу и оставлю лучшую часть, — старшему всё же удаётся повалить Джуна на кровать, оседлав его бёдра. — А когда я буду далеко, буду доставать их и… — Ты извращенец, — тихо смеясь, говорит Сокджин, наклоняясь к нему слишком близко, пряча улыбки в поцелуях младшего. Им было немного страшно, но всё же не так хреново, как стало через неделю. Когда Сокджин смотрит на таблетки минут пять, а после смывает их в унитаз, понимая, что младший начал замечать, что их не становится меньше. Плетётся на ватных ногах в комнату и осторожно падает в кресло, рискуя провалится в сон сразу же, как только голова касается подушки. — Чонгук опять стащил у Юнги футболку, а тот разозлился, потому что искал её долго. Намджун заходит незаметно, тихо, и его голос звучит громко и весело, но Джина это только раздражает. Сейчас, когда болит каждая клеточка тела, хочется немного тишины и покоя, а не глупых историй про футболки. — У тебя такие синяки под глазами, ты нормально спишь? — спрашивает парень, и Сокджин тягуче-медленно извиняется, в который раз, за себя. — Я буду любить тебя, даже если у тебя выпадут все волосы, — задумчиво произносит Намджун. Вчера они смотрели какой-то фильм о том, где главная героиня умирает от рака. — Даже брови? — спрашивает Джин, улыбаясь. Впервые за долгое время. — Ага, а если будешь комплексовать, сам побреюсь налысо. Даже брови. — У меня не рак, Джун. Я не прохожу химию. — Тогда просто так сбрею, лишь бы ты улыбался, — хмычет он, отходит к тумбочке, где у Сокджина целый склад рыжих контейнеров с таблетками. — Представь, как Бан Шихёк отреагирует, когда увидит меня. Сокджин смеётся, но его хватает ровно на три секунды. А затем сжимает кофту в области сердца и хмурится, пока с глаз брызгают привычные слёзы. — Не смеши меня, пожалуйста, — тихо шепчет Джин. — Больно смеяться. У Намджуна перехватывает дыхание. Не только потому, что чёртовых контейнеров немного больше, чем он ожидал увидеть, но ещё и потому, насколько больно слышать эти его слова. И он смотрит на него, кутающего кисти в рукава серой кофты, на то, как он прикрывает глаза и тяжело дышит. — Ты принимал таблетки сегодня? Если бы тишиной можно было бы ранить, то Нам умер от ответа на свой вопрос, потому что Джин растягивает губы в подобии улыбки и молчит, не открывая глаз. — Какого чёрта? — Они давно не помогают. От них только хуже. — Если ты откажешься от лечения… Чёрт возьми. — Посмотрим, что будет. — Ты прекрасно знаешь, что будет, — это первый раз, когда он срывается на крик, но почему-то ему кажется это правильным, тем, за что он не должен извиняться. Откровенно говоря, Ким Сокджин ненавидит этот его взгляд: сверху-вниз, со всей высоты своего роста. Думает задавить массой. Ну-ну. — Не кричи на меня. Тебя парни услышат. — Нет! Нет, я буду орать на весь мир. Ты не представляешь, какого это просыпаться и каждый раз проверять твоё дыхание. Не знаешь, как это больно, видеть твоё состояние и понимать своё бессилие. — Намджун, пожалуйста, — хмычет Джин, вытирая краем рукава кофты мокрое от слёз лицо, но тот отмахивается от его слов. И вся эта конспирация летит к херам. Но почему-то совсем не жалко. Пускай. — Ты обещал мне, что будешь бороться до самого конца, до предела, а теперь говоришь, что хочешь сдохнуть! — Видимо, это и есть тот конец. — Всё, что от тебя, Джин, требуется, это пить свои ебанные лекарства, но ты, блять, даже этого не делаешь. Если ты думал, что я просто так позволю тебе это… — он замолкает на секунду, чтобы собраться и не разрыдаться от следующей фразы, и шипит, ядовито так, чтобы получилось достучаться: — Я не собираюсь просто сидеть и смотреть как ты умираешь. Слышишь? Пусть они услышат это. Ты сможешь сказать им в глаза, что сдаёшься, Джин-ни? — Прекрати, — хрипит хён, сжимая кулаки, и хрип этот получается шелестящим, шуршащим, словно сыплющимся песком. И этот звук символизирует разрушение того песочного замка, что они когда-то строили вместе. — Говоришь так, словно это тебе приходится валяться в постели каждый день, не только потому, что болит в груди, а потому, что от резких движений рискуешь выблевать желудок. Это не ты читаешь молитвы о том, чтобы путешествие от спальни в туалет прошло нормально, а не с обмороком возле толчка. Это не ты становишься всё слабее и уродливее. И, чёрт возьми, единственный способ прекратить это — забрать чьё-то сердце, Намджун. Пересадка чужого живого сердца, блин. Мне приходится всё это выносить, так что не ори на меня. — Супер. Ты уже всё решил, да? И снова не сказал мне, — Намджун смеётся, нервно и так надломлено, что у Джина зудит в костях и хочется умереть прямо в эту секунду. — Прости. — Нет, блять, — рычит Намджун, выбрасывая таблетки в стену, и они с характерным треском рассыпается по паркету, теряясь в мягком ворсе ковра. — Тебе плевать на мои чувства, правда же? Да, к чёрту всё это. Он уходит, хлопнув дверью. Как в какой-то сопливой дораме. А Джин закрывает глаза и болезненно, сильно жмурится. Так, что под веками вспыхивают яркие пятна, расплываются, мигают, переливаются, и когда он, наконец, разлепляет совершенно измученные, потемневшие от с трудом сдерживаемого потока очередного ручья слёз глаза, пару секунд он не видит ничего, кроме абсолютной пустоты. Игнорировать друг друга, находясь при этом в одном здании иногда бывает очень трудно и даже невозможно, поэтому информация Чонгука, перехватывающего разозлённого Намджуна в проходе, становится каким-то спасительным кругом для Кима. И он хватается за этот круг. — Шихёк назначил встречу, чтобы обсудить очередную премию и награждение, — макнэ неуверенно смотрит за спину лидера, пытаясь рассмотреть дверь в комнату Джина, но отвлекается на Тэхёна, который мчится в комнату хёна. В отличие от Гука, он слышал их ссору. — Намджун-на, а что происходит? Хотя ладно, по дороге расскажешь. Ты должен поехать к Шихёку. Сейчас же. И он только рад. Мчится на всех парах, под укоризненный, колючий взгляд Юнги и растерянный Чонгука. Включается в работу, выбрасывая лишнее из головы, и обсуждает «куда более важные» вопросы с директором. Планируя каждую мелочь. Утверждая с Шихёком каждое своё движение и каждое слово. Четыре часа. До изнеможения. До тех пор, пока Хосок не прибегает в их кабинет. Напуганный и глазами на мокром месте, на что даже привычно скучающий в кресле Юнги вскакивает, обнимая парня за плечи, когда тот не может и слова сказать. Только когда Чон хватается за руки Намджуна и очень громко кричит, становится ясно: — Сокджин в больнице. От слов у Намджуна перехватывает дыхание. Он словно вновь оказывается в одном из своих кошмаров, теряя абсолютно реальность под ногами. Лишь страх и горькая тошнота сковывают его горло, не позволяя сделать вдох. Он знает: это его вина. — Вам туда нельзя! Кричит медсестра, когда Сокджина привозят после операции, но Киму плевать. Плевать было, на красный ехать или на зелёный, плевать на штраф за неправильную парковку, плевать на эту сумасшедшую, что болтает всякие глупости. Всё это время Джун сходил с ума. А Юнги это видел, но единственное, что он мог сделать для своего друга, это быть рядом с ним, ничего не говорить и не трогать его. По крайней мере, сейчас. Хотя за Хосока он взялся кардинально, пытаясь приободрить Чона хоть как-нибудь. Казалось, время для них превратилось в один сплошной поток, с краткими вспышками просветления — это информация из больницы, откуда докладывали Тэхён и Чимин. И когда они всё же добираются до больницы, а эта женщина кричит своё «вамтуданельзя», Намджуну почему-то становится плевать на всё это. Словно внутри него растекается меланхоличная усталость, и он уходит в себя, обещая перестать различать дни и ночи, и лишь только сторожить Сокджина в его палате, или под дверью, или в коридоре — плевать. — Ему можно, поверьте, — успокаивает медсестру Юнги. — Его ещё оперируют. Подождите в коридоре, — как-то понимающе вдруг говорит она, видимо, понимая, кто именно так ломится к пациенту. И всё же Хосоку и Юнги огромных усилий стоило оставить Джуна в коридоре, так как тот рвался в операционную, где прятали Джина. Последующие два часа показались самыми страшными в их жизни. Наконец к ним вышел доктор, который видел по их лицам, что им нужно знать всю горькую правду о пациенте. И он выбирает Юнги из всей толпы набежавших парней, как самого спокойного внешне и, видимо, самого эмоционально-устойчивого. Ведь Чим, Тэ и Гук давным-давно ревели навзрыд в самом дальнем уголке больничного крыла, Хоуп выглядел очень помятым, а Намджун напоминал скорее бомбу замедленного действия, чем человека, готового воспринимать информацию. Они отходят немного в сторону от остальных парней, на что Чимин реагирует громким стоном в затылок Чонгука. — Всё более-менее складывается хорошо. Его сейчас переведут в палату, — доктор посмотрел на Юнги, решаясь на откровения, на ту информацию, что обычно говорят лишь близким родственникам, и лишь оглянувшись на рыдающих парней, всё же принял правильное решение, доверяя Мину, — в самую лучшую палату, и подключат к аппаратам. Но я должен предупредить. Эта операция поможет ему разве что на ближайший месяц. Сокджину нужно новое сердце, и я советую искать донора на нужный орган начиная с этой минуты. Но проблема в том, что нам нужно разрешение самого парня. А насколько я понял, он не был в восторге от этого предложения. — Поверьте, я знаю того, кто сумеет его переубедить, — Юнги косится на Джуна, и на то, как Хосок держит его руки в своих, шепча на ухо что-то успокаивающее. Наверняка, одну из своих излюбленных мантр по типу «всё будет хорошо». — К нему можно? — Как только подключат к аппаратам. И потом, пожалуйста, не стоит заходить всем сразу. Максимум два человека. Это всё, что я могу. — Это более, чем достаточно. Когда информация из уст рэпера доходит до ушей остальных ребят, Чимин вежливо уступает своё место Тэхёну, как человеку, который фактически привёз Джина в больницу. Его поддерживают Хосок и Юнги, причем последний очень быстро исчезает из больницы, аргументируя это тем, что у него появилась масса неотложных дел, способных немного помочь Сокджину. В конечном счёте Чонгук тоже уступает и уезжает с Паком в общагу при условии, что Тэ будет названивать ему через каждые полчаса и докладывать обо всём. И он соглашается, оказываясь первым в палате Джина. Мон же топчется на месте несколько секунд, а после собирает себя по кусочкам и на ватных ногах медленно заходит. Внутри его палаты слишком тихо, до оглушения. И только Тэхён всхлипывает в такт играющего свою тихую музыку аппарата. Младший сжимает слишком безжизненную руку парня. Сокджин лежал на кровати с подключённой аппаратурой в виде трубочек в нос для искусственной вентиляции легких, капельницы, идущей к вене в правой руке, датчиками сердечной активности. И от этой картинки у Намджуна медленно едет крыша. И всё же он находит в себе силы пройти дальше, ближе к его малышу. — Ему стало хуже, как только ты уехал… — шепчет Ким, потому что в этом месте слишком тихо, чтобы говорить нормально. — Он просто провалился в обморок и я не знал, что делать. Господи. Я растерялся. Это Хосок вызвал скорую. А я не смог… — Тише, — говорит Намджун, приобнимая плачущего парня, и тот крепко жмётся к нему, чтобы хоть немного унять дрожь в конечностях. Никто ещё до конца не мог поверить во всю реальность происходящего. Никто не знал, насколько всё это было серьёзным. А когда больничная атмосфера проникает в сознание окончательно, лишая последние надежды на «проснуться», только тогда они мирятся с этим. И ждут. Ночь и следующий день. Пока Тэхёна не заменяет молчаливый Хосок. А потом на горизонте появляется Чимин, что обнимает разбитого Джуна постоянно и приносит еду, чистую одежду и любимое кофе из кафе напротив. Чимина сменяет Чонгук к вечеру; макнэ пытается найти в себе силы, чтобы рассмешить старшего и всё время болтает с Сокджином. В тот момент Мон понимает, что его выдержки не хватает и он медленно, но верно сходит с ума, хотя прошло чуть больше суток. Ему нужен перерыв в один день, чтобы потом с новыми силами следить за ним и надеяться. Юнги обещает заехать к вечеру вместе с Хосоком, потому что тот излучает какую-то живительную энергетику. Уж точно гарантировать может — это точно поможет. А пока они едут, Нам напевает тихо-тихо строчки из любимой песни. Из его «Epiphany», меняя слова с «я» на «ты», и получается тихое хрипящее:

«You’re the one I should love in this world»

Случайно замечая, как чужие пальцы подрагивают и немного сжимаются. Тогда он дотронулся до его руки и уткнулся в неё лицом, а всё то, что он так долго держал в себе, вырвалось наружу нервными потоками тихих слов: — Мне нужно только одно, — звучит вполне уверенно, хоть голос и дрожит, как у последнего труса. — Мне нужен рядом только ты. Пускай я и обещал, что стану счастливым без… Чё-ёрт. Открой глаза и посмотри, что ты со мной делаешь. Почувствуй меня. Его губы бегло проходятся по костяшкам каждого пальца Джина, и на ладонь, в конечном итоге, медленно стекают чужие слёзы. Заслужил. Сам виноват. Придурок. А теперь плачь. Скули. И молись, чтобы это помогло ему. — Я люблю тебя. И, чёрт возьми, я не смогу пройти без тебя весь этот Ад. Он полночи шептал ему все-все глупые моменты из прошлого, когда они только познакомились, делился впечатлениями и вспоминал, как впервые понял, что влюблён. Говорил о том, чего Джин точно не знал. Например, о том, как наблюдал за ним, там, на пляже. Тайно. За тем, как сильный ветер впутывался в волосы Джина, а запах моря разбавлял собой запах его духов, и как Намджуну казалось, что он готов был начать ревновать его даже к чёртовым волнам. Он признался ему, что тогда тот флакон духов исчез не сам по себе — что это он стащил его, когда уезжал в тур. Заявил о том, что если Чимин и дальше будет подшучивать над ним и смотреть таким взглядом, то он точно прибьёт его чем-то тяжёлым. И пообещал, тихонько так, в самое ушко Сокджина, что точно распишется с ним, где-то в Вегасе, в самое ближайшее время. Намджун засыпает под утро и просыпается, когда Юнги привозит кофе и заботливых родителей Сокджина, что означало только одно: — Тебе нужно домой, отдохнуть. Тем более, поскольку в палате можно находиться только вдвоём, а они, — Юнги тычет пальцем в семейство Ким, — тоже ходят позаботиться о нём, тебе тут делать нечего. Мин долго уговаривать не будет, хотя бы потому, что звучит строже обычного и уверенно, так что не поспоришь. И Намджун уезжает. Засыпает в пустой комнате Сокджина, обнимая его чёртов розовый свитер. И ждёт, ждёт, ждёт…