***
Среди ночи Джерард просыпается без особой причины. Он борется со сном, не совсем уверенный, где он находится, пока отдаленный раскат грома не возвращает его в реальность. Уэй открывает глаза с низким ворчанием и всматривается в голубоватые тени своей новой спальни. Некоторое время он лежит неподвижно, чувствуя себя все более неловко. Новая обстановка, должно быть, добралась до него. Мужчина с трудом встает с кровати, вздрагивая, когда его босые ноги касаются холодного пола. Судя по мягкому постукиванию по крыше, дождь все еще идет, а тяжелые облака не пропускают ни лучика лунного света. Он аккуратно крадётся мимо полуоткрытых картонных коробок так грациозно, как только может, хотя в его полубессознательном состоянии нужно совсем много времени, прежде чем он случайно пнёт одну из них. Толчок боли пронзает его большой палец, и он громко ругается, хромая на ходу. Джерард, в конце концов, вваливается в ближайшую гостевую комнату, где вновь чуть не спотыкается о другую открытую коробку. Ему удается восстановить равновесие и тихо рассмеяться, покачав головой, прежде чем осторожно пройти по комнате. Краем глаза он замечает пиджак и понимает, что, должно быть, забыл его здесь вечером. Джерард тянется к нему, похлопывая по карманам, пока не находит свои сигареты и зажигалку. Он слегка раскрывает окно и закуривает, наблюдая за непрерывным потоком воды, рассеянно размышляя о том, как повернулась его жизнь. Джерард до сих пор не может понять, как именно ему удалось возглавить список бестселлеров. Изначально он просто рисовал комиксы, детская забава, пока он не попытался превратить один из сюжетов, над которыми он работал, в рассказ. Оказалось, Джерард Уэй довольно хорош в писательском деле. Он начал с нескольких рассказов и медленно создавал свой собственный мир, кто-то шутил насчет отправки своей писанины издателю; он преследовал эту идею, потому что полагал, что хуже не будет. Так и оказалось. Пока что он опубликовал три бестселлера и подписал контракт на третий фильм, что является достижением для тридцати с хвостиком лет. Джерард всё ещё не уверен, что заслуживает всеобщего признания. Критики склонны говорить о нем как о некоем странном гении, удачливый Джерард Уэй, взорвавший чарты благодаря чистому таланту. Это произошло уже в двадцать восемь, и, честно говоря, с тех пор Джерарду это нравится все меньше и меньше. Иногда кажется, что СМИ и даже его самые заядлые читатели ждут, когда он сделает последний шаг в духе Эдгара Аллана По и сойдет с ума, потому что это та цена, которую вы должны заплатить за своё творчество. Творчество, очевидно, ничего не стоит без небольшого клинического безумия. Он оборачивается и изучает искаженные тени, окружающие его, наклоняется, нерешительно всматриваясь в ближайшую открытую коробку. Тут несколько папок снятых с производства сценариев и набросков, все они датируются временем, когда его карьера начала идти вверх. Он всегда оставлял вещи незавершенными, в ловушке угрожающих ожиданий необходимости оправдать его успех. Из-за своей популярности он был смущен, слишком неподготовлен, чтобы справиться с этим, и вскоре он впал в то, что начиналось как писательский застой и заканчивалось депрессией. Джерард подбирает другую папку наугад; он держит кучу судебных документов, так что быстро кладет их обратно, немного вздрагивая. Таковы последствия его бумажного успеха. Тогда он мог убить себя или кого-то еще. Той ночью, когда Джерард ехал под воздействием наркотиков и разбил свою машину. И только потому, что он был на пассажирском сидении, суд приговорил его к нескольким месяцам тюремного заключения вместо нескольких лет за решеткой. Удача убедилась, что он остался алкоголиком, а не стал убийцей. Удача помогла ему отмыться от этого. Удача заставила его потерять водительские права на год вместо того, чтобы потерять жизнь. Теперь ему удалось восстановить и свою карьеру, и свою жизнь, и вот он переезжает сюда, чтобы спокойно закончить новую книгу. Джерард тяжело вздыхает при мысли об этом. Правда в том, что он еще не начал писать, и прошло много времени с тех пор, как в последний раз писать было, правда, весело. До сих пор ему удалось набросать лишь лёгкий очерк с «The Umbrella Academy» в качестве рабочего названия. Он был спрятан в папке какое-то время, и Джерард чувствует легкое чувство вины всякий раз, когда видит прикрепленную бумажку-ободрение; слова его издателя, Патрика, чья безоговорочная вера в писателя заставляет его иногда чувствовать себя недостойным. Джерард действительно надеется, что слова сработают, и что он, в конечном итоге, закончит работу. Он не хочет сталкиваться с таким же ужасающим чувством безразличия, которое испытал после просмотра фильма-адаптации его последней книги, имеющей действительно огромный успех. Во время премьеры он просто стоял на красной дорожке, чувствуя себя ужасным предателем лишь от того, всё это не особо волнует автора. Он не хочет оказаться в том же тупике, сражаясь со своими пьяными демонами. И, возможно, больше всего на свете он не хочет сожалеть о решении купить дом Оллмана. Это место предназначено для того, чтобы служить его вдохновением и убежищем, и во многом это его последний шанс вернуть себе чувство нормальной жизни. Потому что если всё останется по-прежнему… Джерард просто не знает, что будет дальше. Из темного коридора до него доносится глухой звук, похожий на торопливые шаги, и сердце предательски пропускает испуганный удар. Он смотрит вверх, через комнату, ожидая, что кто-то действительно выйдет из пустоты. — Майки…? — тихий голос режет ночную тишину. — Майки, это ты? Ответ — дождливая тишина и еще один отдаленный раскат грома, приглушенный биением сердца Джерарда. Несколько мгновений он стоит у окна, совершенно оцепеневший. И лишь через пару минут он, наконец, заставляет себя сделать глубокий вдох и обругать своё сверхактивное воображение. «Построенный около 1780 года», он напоминает себе, рассеянно туша сигаретный окурок и возвращаясь в кровать. «Дом разрешен для заселения.»***
— Эй, посмотри, что я нашел. Прошло четыре дня с переезда Джерарда, а Майки наконец должен вернуться в город. Младший выходит из кухни, неся маленький серебряный поднос с фарфоровым кофейным набором из шести предметов. Джерард откладывает свой ноутбук в сторону и наклоняется вперед, чтобы рассмотреть его. Фарфор белый, лишь сине-золотая лента обвивает края чашек и блюдцев. — Они были спрятаны в одном из кухонных шкафов, — говорит Майки, пожав плечами. — Довольно мило. — Ага… Думаешь, сервиз ценный? — Может быть… — Майки берет одну из чашек и задумчиво вертит в руках. — Я бы не сказал. Я имею в виду, они старые, но это не значит, что они обязательно являются ценными… Ты можешь спросить об этом антиквара, если действительно заинтересован, — добавляет он, поднимая другую чашку и протягивая ему. Джерард переворачивает её. Фарфор выглядит хрупким в руках, хотя он гораздо прочнее, чем кажется. Эта чашка была разбита в какой-то момент, а затем тщательно склеена. На белой поверхности есть узкие следы пожелтения, в то время как отсутствует крупная стружка, создающая острые зубчатые края на стареющем фарфоре. — Хочешь опробовать? Джерард на некоторое время задумывается, а после морщит острый нос, покачивая головой. — Нет. Просто оставь их на кухонном столе. И вот где кофейный сервиз проводит следующие пару недель; на кухонном столе. Джерард каждый раз забывает о нём, поглощенный сортировкой вещей и коробок, а также случайной реставрацией (которая, как правило, заключается в том, что он тут и там откалывает немного облупленной краски). Только когда он однажды поздно вечером войдет на кухню, вспомнит о его существовании. Уэй останавливается у двери, его брови хмурятся, а голова слегка наклоняется, полностью осознавая тот факт, что что-то в этой комнате не на своем месте, и ему требуется некоторое время, прежде чем он замечает. Серебряный поднос все еще стоит там, где его оставил Майки, но тарелки были уложены в аккуратную стопочку, в то время как каждая из фарфоровых чашек выстроилась пугающе идеально на барной стойке. Джерард смотрит в замешательстве. Уэй понятия не имеет, как это произошло и что это должно означать. У него еще не было ни одного посетителя, и, насколько ему известно, он не лунатик. Мужчина колеблется на мгновение, прежде чем осторожно отодвигает тонкие чашки назад, намереваясь не издать ни звука. Рука Джерарда задерживается на разбитой чашке, и он задумчиво проводит большим пальцем по потрескавшейся трещине, пытаясь вспомнить свои действия за последние несколько дней, но общая картина никак не складывается. В какой-то момент мужчина скидывает всё на крайнюю рассеянность. Излишне говорить, что он довольно устал в последнее время. И это странное событие забылось бы, если бы в доме Оллмана не начали происходить странные вещи. Всё началось с ощущения, что что-то не так, и какое-то время Джерард просто ходил по дому, постоянно поправляя перекошенные картины и закрывая двери, пока ему не приходит в голову, что тут что-то происходит. Через какое-то время пока небольшие предметы начали пропадать или перемещаться в пространстве, особенно вещи, которые необходимы в данный момент, такие как ключи от машины. Он кладёт их на кухонную стойку и находит на журнальном столике через несколько минут. Однажды он даже нашел их в холодильнике, аккуратно лежащих рядом с молоком и будто издевающихся над обязательным писательским атрибутом — рассеянностью. Как и любому здравомыслящему человеку в подобной ситуации, Джерарду удается убедить себя, что он просто очень устал и забывчив. Но когда это начинает происходить со старыми книжными рукописями, полуфабрикатами, его телефоном и даже ноутбуком, которые Уэй искал на протяжении всех выходных, он перестаёт находить этому оправдание. Больше не может. В течение нескольких дней продолжается беспрерывное исчезновение и появление вещей, часто прямо перед его носом, но всегда таким незаметным образом. Кроме того, слабый сквозняк, кажется, оседает в доме. Это едва заметно, но двери внезапно захлопываются, хотя окна прочно закрыты. Комната становится необъяснимо холодной даже в самые солнечные дни, заставляя постоянно проверять термостат и надевать кардиган. Благодаря этому пробуждение и процесс вставания с постели превратились в ледяной ад, и он каждый раз злится. Он даже проверил себя на лихорадку, но всё в порядке. В доме просто холодно, и Джерард не может объяснить, почему. Очевидно, что странности не ограничились холодными комнатами и независимыми неживыми вещами. Иногда атмосфера в дома становится невыносимо тяжелой, и у Джерарда появляется тупая головная боль, которую он просто не может преодолеть. Его характер становится хуже без видимой причины, и раздражающее настроение распространяется на его работу. Джерард может сидеть часами, нервно печатая что-то, что в конечном итоге удаляет. Все, что он пытается писать, превращается только в большие бесполезные блоки текста, и порой это раздражает его настолько, что он на грани выбросить ноутбук в окно. Его терпение уже истощено до предела, когда этот знакомый сквозняк мчится в гостиную поздно ночью. В следующий момент ноутбук Джерарда выключается, удаляя электронное письмо, которое он пытался написать, и мужчина полностью теряет самообладание. — Ты, черт возьми, когда уже успокоишься? — вскрикивает Уэй, ударяя рукой по столу и опрокидывая пустую кофейную чашку. Он всматривается в свою тихую гостиную, щеки дрожат, а уши пылают от негодования, но комната остается такой же мёртвой, как и прежде. Мужчина проводит руками по лицу и стонет; он, должно быть, просто сходит с ума. Джерард со вздохом встает и выключает свет, прежде чем подняться наверх. Возможно, это всего лишь процесс привыкания к новому дому и совершенно новой среде. Пока он стоит перед туалетом в ванной наверху, его тупая головная боль усиливается, как будто кто-то щелкнул выключателем в его голове. Джерард зажимает носовую перегородку, немного удивленный неожиданным изменением. Это так типично, особенно когда он должен писать как сумасшедший. Всякий раз, когда он чувствует, что у него есть хоть какой-то контроль, появляется что-то такое. Правда в том, что он не знает, что делать. Издатель все это время превосходно понимал и терпел его. Но Джерард всё чаще задается вопросом, как долго он может продолжать в том же духе, прежде чем ему придется начать устанавливать для автора крайние сроки. Проблема в том, что в его новой книге есть что-то неправильное. Не похоже, чтобы люди захотят это читать. Джерард заканчивает и подходит к умывальнику, чтобы вымыть руки, в надежде, что хороший ночной сон улучшит ситуацию. Затем он бросает взгляд на себя в зеркало, и его сердце на секунду останавливается. Совершенно незнакомый парень смотрит на него в ответ. Туманная фигура не находится рядом с ним или позади, а отпечатана поверх отражения Уэя, как фотография с двойной экспозицией. Джерард едва видит, как его собственное лицо просвечивается сквозь непонятную фигуру, но чувствует, как челюсть медленно отвисает и глаза расширяются. Мужчина резко разворачивается спиной к зеркалу, но оказывается, что совершенно один в ванной комнате. Когда Джерард снова поворачивается к зеркалу, фигура исчезает, и единственное, что осталось, это его собственное бледное лицо. Сердце бешено колотится, мозг отключается, и инстинкт подсказывает, что нужно убежать. Джерард медленно, но предельно напряжённо выходит из уборной, спускается на первый этаж, и останавливается лишь сойдя с крыльца. Мужчина делает глубокий вдох, пытаясь привести себя в чувство. Потому что-то, что он увидел в зеркале своей ванной, несомненно, было человеком — буквально внутри зеркала — и это был не он. Джерард честно пытается найти рациональные объяснения этому, но всё, чем заполнено его сознание — что, блять, теперь делать? Разбить зеркало? Окрестить его? Игнорировать? Никогда не смотреть в зеркало до конца своей жизни? Нужно ли вообще что-то с этим делать? Внезапно Джерард вспоминает, как однажды читал что-то о диссоциативных моментах, когда занимался исследованиями для одной из своих книг. Очевидно, что ночью нельзя смотреть на себя в зеркале, потому что мозг чётко не видит отражение и додумывает в темноте монстров. Должно быть, он или чертовски истощен, или просто сходит с ума. Может быть, это безумие, на которое люди пытались натолкнуть его все это время. Что бы он ни сделал — всю ночь сидеть на веранде нельзя. Джерард с трудом подавляет желание закурить сигарету и возвращается обратно в дом. Он задерживается у входной двери, ему нужно немного времени, чтобы набраться смелости, прежде чем подняться в комнату, создавая столько шума, сколько возможно, просто потому, что это безопаснее. Это противоположность стратегии фильма ужасов, которая обычно подразумевает тихую ходьбу, пока кто-нибудь не вырвет тебе кишки или не отрубит голову. Он входит в пустую ванную комнату и смотрит на свое бледное лицо в зеркале, ожидая. Он прислушивается к чему-то необычному, но его уши встречают только звуки биения своего сердца. В течение нескольких секунд ничего не происходит. Наконец Джерард качает головой, думая, что это просто смешно. Он смешной. У него гребаная головная боль, и ему нужно поспать, вот и все. Джерард берет пару таблеток аспирина из аптечки и уходит в спальню. Он не собирается пугать себя этим дерьмом всю ночь. Неудивительно, что сон не дается легко. Он беспокойно ворочается некоторое время на рассвете, в какой-то момент засыпает, но всё равно может слышать, что происходит вокруг. Джерард просыпается далеко за полдень, в липкой от пота футболке, прилипшей к спине, и следом от подушки на щеке. Он чувствует себя слабым и разбитым, зато от головной боли не осталось и следа. Естественно, Джерард отказывается воспользоваться ванной комнатой около своей спальни, но, за пять часов сна, мочевой пузырь начинает поднимать бунт. Он взвешивает возможности встречи с какой-то сверхъестественной силой, но в авторе достаточно здравого смысла, чтобы вспомнить, что это совершенно нелепо, и что жизнь редко оказывается фильмом, будь то страшным, романтичным или мистическим. Уэй принимает душ и одевается без каких-либо неприятных происшествий, и к моменту, когда нужно спускается вниз, он убеждает себя, что события прошлой ночи были лишь продуктом его собственного уставшего разума. Он так сильно уверен в этом, пока не входит на кухню и не обнаруживает незнакомца, ожидающего его. Джерард останавливается на месте, сердце застывает в горле, кажется, что это задушит его. Какая-то часть мужчины истерично кричит о необходимости вызова полиции, а другая — что ему нужно убраться отсюда; отказаться от всего и съебать обратно в город. Вынужденный выбирать между штрафом за ложный вызов и нотациями Майки, Джерард оказывается полностью парализованным и не может делать ничего, кроме как смотреть. Незнакомец перед ним — молодой человек лет двадцати. Он одет в светло-бежевую рубашку, похожую на униформу, использовавшуюся во время Второй мировой войны, и заправленную в идеально выглаженные штаны. Его темные волосы аккуратно уложены, а сапоги безупречно чисты. Он похож на солдата, готового спросить у самой симпатичной девушки, может ли он пригласить её на следующий танец, и единственное, о чем может подумать Джерард, это то, какой он неправильный, стоя там, у кухонной стойки. Единственным логичным объяснением вида этого парня будет Хэллоуин; Хэллоуин в середине гребаного апреля. — Доброе утро, вернее, добрый день, — молодой человек встречает его с улыбкой, как будто здесь нет ничего необычного. — Я бы приготовил тебе кофе, но я не уверен, как эта штука работает… никогда раньше не видел такого. Он протягивает руку кофеварке, и Джерард готов поклясться, что его рука просто прошла сквозь неё, хотя парень выглядит таким же осязаемым и настоящим, как и всё вокруг. Его жест заставляет банку рядом с машиной слегка покачнуться, но на этом всё. — Кто… — хрипит Джерард, широко раскрыв глаза и задыхаясь. — Ой, простите. Я Франклин Айеро, но большую часть времени меня называют Джуниором. Или просто Фрэнки. — Что… что ты… как ты…? — Я живу здесь, — парень говорит таким тоном, будто это так и есть, будто это совершенно нормально. — Ты бы узнал об этом гораздо раньше, если бы тебе не понадобилось так много времени, чтобы просто увидеть меня. Я уже давно пытаюсь привлечь твоё внимание. — Ты живешь… — Джерард отрезает себя и качает головой. — Нет. Я живу здесь. И… и… Боже, я даже не знаю, почему я, блять, разговариваю с тобой. Ты в моей голове и не настоящий. Я дам тебе минуту, а потом ты уйдешь. Он решительно подходит к стойке и начинает заваривать кофе дрожащими руками. Эти галлюцинации зашли настолько далеко, что Уэй даже не собирается пытаться обдумать. — Боишься, что ты помешался, да? — Помешался, — Джерард повторяет за парнем, затаив дыхание. — Да, всамделишне спятил. Шарики за ролики заехали. Франклин подходит ближе к Джерарду, излучая холод, от чего волоски на руках Джерарда встают. Он удивляется гусиной коже на своем теле и тихо думает, что да, в этом определенно есть что-то безумное. Но это не делает парня менее реальным. Джерард делает осторожный шаг назад и рассматривает маленькое телосложение молодого человека, пораженный своей внезапной догадкой. — Ты… ты стоял тогда на дороге? В тот день, когда я переехал…? Франклин задумался. — Я плохо слежу за временем, но… тут появляется не так много людей, так что да, это, наверное, я. Джерард отодвигается еще дальше от незваного гостя, пока кухонный остров не разделяет их. — Почему ты так одет? — Раньше я был летчиком на истребителе, — легко отвечает Франклин. — Во время войны. К сожалению, меня подбили, — он пожимает плечами, как будто это не так уж и страшно. — Если ты не веришь, что я настоящий, я похоронен на местном кладбище. Восемь или девять надгробий к северу от кедра, второй ряд. Это должно дать тебе достаточно доказательств. Джерард открывает рот, чтобы сказать, что ему совершенно всё равно, и он не пойдёт на кладбище, но Франклин исчез прежде, чем Уэй приходит в себя. Ранний утренний солнечный свет вновь нагревает пустую комнату, смешиваясь с запахом свежезаваренного кофе, а разум Джерарда пытается собраться воедино. Он всё также сидит у кухонной стойки, пока так и нетронутая чашка в его руках не начинает остывать. Он не назвал бы себя трусишкой — когда он был моложе, был открыт для всех этих жутких вещей — но сейчас Джерард бесшумно злится. Его мысли продолжают повторять то, что каждый странный случай пытался внедрить в его подсознание все время: что он, возможно, имеет дело с призраком, Дух мертвого человека действительно может жить в этом доме вместе с ним. И это определенно не то, за что Уэй заплатил.***
Решение отправиться на кладбище не заняло много времени. Он слишком любопытен, и благодаря себе-подростку, Джерард уже не первый раз прогуливается по таким местам. Кроме того, ничего Уэй не желает сильнее, чем выяснить своё текущее психическое состояние, раз и навсегда. Он мог сойти с ума или помешаться, как об этом небрежно говорил Франклин, и ему очень нужны хоть какие-то доказательства, что это не так. Безумие пишет великие книги, но это не тот стимулятор творчества, что ему нужен сейчас. Одна из самых приятных вещей в Келлмингтоне — это то, что в нем есть много мест, которые могли бы с таким же успехом послужить местом для съемок фильмов, и кладбище — именно такое место. Это небольшой квадратный участок зеленой земли, расположенный на вершине холма и окруженный массивным клубком тщательно ухоженного зелёного забора. Днем он выглядит идиллическим, а ночью заброшенным. Джерард паркуется у ворот и ждет, пытаясь сразу почувствовать атмосферу, прежде чем войти в это место, хотя ничего необычного он не чувствует. Каждая клеточка в его теле кричит о сигарете, он на самом деле хочет утолить свою никотиновую зависимость и оставаться по эту сторону ограждения, но в то же время его любопытство заставляет кожу чесаться так сильно, что становится неудобно. Наконец он смотрит на большое кедровое дерево недалеко от места парковки и решительно проходит через тяжелые ворота. Он делает дикое предположение о том, где находится север, и осторожно начинает считать надгробия. Некоторые из них покосились, другие кажутся забытыми. Достигнув четырнадцатого, Джерард уже начал серьезно сомневаться в словах призрака и, прежде всего, в себе. Похоже, это, всё-таки, лишь плод писательского воображения. Уэй беспомощно оглядывается вокруг, немного обеспокоенный тем, что он все еще считает себя кем-то относительно спокойным и рациональным; это то, как сумасшедшие серийные убийцы обычно спокойны, прежде чем замочить кого-нибудь. И он собирается вернуться назад, когда поднимает голову, и первые несколько букв знакомого имени привлекают внимание. Джерард прокладывает себе путь между рядами и низкими ветками перед наклонным надгробным камнем. Он медленно проводит ладонью по поверхности, убирая многолетнюю грязь и мох. Надпись частично исчезла, но он все еще может разобрать, что она говорит.Франклин Энтони Айеро младший 1921 — 1943 Любимый сын
Джерард выпрямляется и делает полшага назад, его сердце бьется как сумасшедшее. В это всё совершенно не хочется верить — проклятая могила существует. Логика говорит, что невозможно представить себе или придумать что-то настолько точное, если никогда не слышал об этом раньше, а это значит, что в его доме есть взаправдашне настоящий призрак. Летчик-истребитель времен Второй мировой войны, молодой человек, который оказался в ловушке своих двадцати двух лет и все еще одетый в форму. Джерард вздрагивает, когда очередной порыв весеннего ветра проскользает мимо надгробий, и он засовывает руки глубже в карманы своего пальто. Настоящий, блять, призрак. Что, черт возьми, он вообще должен делать с этим? — Добрый день. Незнакомый голос заставляет Джерарда испуганно дёрнуться, и он оборачивается, оказываясь лицом к лицу с пожилым мужчиной. В одной руке он держит грабли, в другой — лейку, а передняя часть его комбинезона покрыта грязными пятнами. Смотритель. Джерард облегченно выдыхает. — Ты недавно переехал? — спрашивает мужчина. В Келлмингтоне не так много людей; весть о прибытии Джерарда, скорее всего, уже гуляет по городу. Кроме того, такой человек, как хранитель земли, знает всех. Живых и мертвых. — Да, я переехал в дом Оллмана. — О, это хорошо, — смотритель кивает, вежливо скрывая то, что уже итак это знает. — Хороший дом, большой участок. Тебе нравится? — Да, всё прекрасно. Именно то, что я искал. — За исключением того факта, что мой хозяин — призрак. — Ты переехал сюда из-за работы? — Вроде того, — Джерард пожимает плечами. — В основном я работаю дома. Я писатель. — Верно-верно… — старик улыбается и указывает на могилу Франклина. — Айеро раньше жили там некоторое время, знаете ли, до того, как семья распалась и вилла вступила во владение государства. У вас есть связи с ними? — Нет… я только услышал от кого-то, что они там жили. Их сын, Франклин младший, был летчиком-истребителем во время Второй мировой войны, верно? Он погиб в бою? Человек смотрит на него озадаченно, прежде чем разразиться смехом, и так громко и искренне, что Джерард дергается от удивления. — Как ты сказал? Кто погиб в бою? Джуниор? — мужчина качает головой. — Извини, но я думаю, что ты не так понял. Он был призван, но не воевал. Джерард хмурится. — Извините, я не понимаю… — У Джуниора было серьезное заболевание сердца, насколько я помню, — объясняет он. — Ага. Ему нечего было делать в армии, не говоря уже о военно-воздушных силах. Такой же полезный, как сиськи на рыбе. Джерард неопределенно указывает на надгробие. — Но он… он умер так рано. — Это не потому, что он пал на войне. — Нет…? — О, нет, — старик качает головой. — Это из-за проблем с сердцем. Он умер дома. А вот это действительно имеет смысл. Франклин часто посещает дом, потому что он умер там; если бы он был подбит во время войны, он больше не был бы связан со своим домом. Скорее всего, они даже не нашли бы тело, которое можно было бы вернуть в Келлмингтон. Но зачем это Франклину? Это лживый призрак? Есть ли вообще у призраков четкое представление о том, что значит «лгать» кому-то? Джерард всегда думал, что «призраки» — это то, что остается от души, беспокойная энергия, чего-то, что привязано к старым вещам или потеряно в пространстве. Если бы они существовали вообще, они не были бы достаточно умны, чтобы иметь конкретное представление о своем прошлом и активно связывать это с настоящим, и они, конечно, не были бы способны проявить себя в ясной форме человеческого существа. Призраки не должны даже осознавать тот факт, что они мертвы, не говоря уже о способности думать и помнить. Но есть кое-что о тайнах неба и земли, и всего, что между ними, что никогда не было (или не может быть) проверено. — Хорошо, — произносит смотритель, отрывая Джерарда от мыслей. — У меня есть работа, поэтому я лучше пойду. Хорошего дня. По возвращению домой, Джерард с сомнением задерживается во дворе, просто глядя на тихий дом и залитые солнцем окна. Он делает шаг к двери, колеблется, затем поворачивается и направляется к гаражу. Решение навести порядок появляется спонтанно, и мужчина начинает бесцельно складывать картонные коробки. Оказывается, сортировка займёт больше времени, чем он ожидал, вероятно, не один день. Кроме того, лентяй в нем уже ворчит, предлагая сделать это как-нибудь в другой день — желательно в воскресенье, через несколько недель. Джерард прекрасно понимает, что не может спрятаться в гараже навсегда, и, наконец, сдается со слабым вздохом. В конце концов, он возвращается на кухню, где отвлекается и начинает разбирать посудомоечную машину, чтобы чем-то себя занять, пока ждет нового соседа. Интуиция подсказывает, что Франклин может появиться в любую минуту. Джерард может чувствовать его появление по тому, как его кожа покалывает и чешется, как будто кто-то пристально наблюдает за ним из-за спины. Эта мысль едва ли появляется в голове, когда Джерард оглядывается через плечо и сразу замечает, что больше не один. Франклин стоит рядом с камином, небрежно прислонившись к старому кирпичу, и засунув руки в карманы, как будто он стоял там все время. — Ты ходил на кладбище, да? — Да… я был там, — голос Джерарда звучит неожиданно громко в тихой комнате. — Я встретил смотрителя… он рассказал мне пару забавных вещей. — М? — Ты никогда не были летчиком-истребителем. Тебя даже не было на войне. Призрак смотрит на Джерарда несколько долгих секунд, пока наконец не сдаётся со странным, побеждённым вздохом. — Ну, он прав, — медленно кивает Франклин. — Я не знаю, как выглядит кабина изнутри. Эта форма даже не моя. — Так что… почему ты это выдумал? Многие мужчины тогда не были призваны… В этом нет ничего постыдного. — Я не знаю. — Франклин слегка опускает голову и пожимает плечами, и, похоже, он действительно не может вспомнить. Как будто он так долго верил в свою собственную ложь, что это превратилось во что-то настоящее. — Когда я пытаюсь показать себя кому-то — то они, как правило, не замечают меня, а другие до ужаса пугаются, потому что видят только силуэт. Но ты другой. Ты видишь меня именно таким, каким я себя вижу, и я просто… Думаю, я хотел произвести на тебя хорошее впечатление, — призрак смотрит на Уэя с небольшой застенчивой улыбкой. — Мне хотелось похвастаться чем-нибудь. — Тебе не нужно впечатлять меня, — бормочет Джерард. Он понятия не имеет, что имел в виду призрак, но, судя по теплу, распространяющемуся по его щекам, Уэй краснеет, словно это комплимент — и этот факт заставляет его краснеть еще больше. — Ты не Капитан Америка или что-то в этом духе. — Капитан Америка, — нежно повторяет Франклин и смотрит в сторону. — Жаль, что я умер, прежде чем у меня появилась возможность узнать, кто это. — Я слышал, что ты умер из-за… хм, проблем с сердцем. — Джерард старается тщательно подбирать слова, не зная, может ли призрак расстроиться или взволноваться из-за темы его смерти. К его удивлению Франклин злобно фыркает. Он вытаскивает руки из карманов и скрещивает их на груди, этот жест заставляет выглядеть его таким реальным, что Джерард в который раз ставит под сомнение своё собственное здравомыслие. — Это официальная версия для соседей и знакомых. — Хорошо…? А какая у тебя… неофициальная версия? Призрак задумчиво смотрит на мужчину, его глаза тускнеют на солнце. Еще до того, как Джерард успевает моргнуть, Франклин резко оказывается рядом с ним. Он указывает на фарфоровый кофейный сервиз, который до сих пор стоял нетронутым на кухонном столе. — Возьми это, — произносит парень, указывая на разбитую чашку. — Подержи в руках. — Зачем? — Я покажу тебе. Джерард совершенно не желает покидать свое безопасное, залитое солнцем, место, но всё же делает один осторожный шаг вперед и тянется к хрупкой чашке. В течение нескольких секунд ничего не происходит, кроме Франклина, внимательно смотрящего. Джерард начинает чувствовать себя немного глупо, когда вдруг вся кухня кренится, будто земля под ним сдвигается. Комната вращается, мгновенно изменяя форму, окружение и даже цвет стен. Это длится всего секунду или две, и когда все заканчивается, Джерард все еще находится на месте — за исключением того, что это вообще не его кухня. Он смотрит на незнакомое окружение в замешательстве и обнаруживает, что Франклин оставил его в покое. Шторы на небольшом окне темные и тяжелые, плотно закрыты, чтобы не пропустить солнце. Разреженный свет заставляет единственное растение в горшке на столе отбрасывать на пол длинные искривленные тени, и Джерарду кажется, что они поглощают комнату, превращая углы в черные дыры. Он стоит один в холодном и тихом месте у стойки. Немногочисленные кухонные приборы вокруг него устарели и залиты мутным оттенком серовато-белого цвета, странно несоответствующего желтой стене, а стойка чистая и пустая, за исключением коричневой стеклянной бутылки. Она малозаметна из-за своего небольшого размера, но, тем не менее, привлекает взгляд своей наклейкой с черепом и скрещёнными костями, как в мультиках. Она была открыта, неуклюже и наспех, судя по разлитым следам кристаллического порошка. Джерард собирается присмотреться к находке, но внезапно вспоминает о фарфоровой чашке в своей руке. Он переводит взгляд вниз и впервые замечает, что она наполнена горячим кофе. Напиток кажется таким реальным и свежим, и теперь, когда Джерард осознает это, он практически чувствует, как согреваются ладони. Пар поднимается вверх, оседая на верхней губе и цепляясь за нос — и еще до того, как его мозг обнаруживает скрытый запах горького миндаля, Джерард понимает, что кофе отравлен. В следующий момент его руки вздрагивают. Желудок сжимается от сильной паники, когда чашка медленно поднимается, чтобы встретиться с его губами, и независимо от того, насколько сильно Джерард хочет остановить себя, отпустить ручку или отвернуться, он просто не может. Такое ощущение, что он на автопилоте, как будто что-то захватило его тело и теперь заставляет пить. Джерард закрывает глаза, сдаётся и делает нерешительный, осторожный глоток. Руки дрожат. В тот момент, когда он глотает, ощущает едкий, металлический привкус на языке. Он начинает разрастаться, как инфекция или вирус. Джерард старается не давиться и продолжать пить, но кофе заливает весь подбородок, грудь, попадает в горло, оставляя привкус чего-то острого, кислого и невероятно жгучего. Когда Уэй понимает, что больше не может дышать, паника атакует по-настоящему. Комната наклоняется с одной стороны на другую, и чашка выскальзывает из непослушных рук. Она падает на пол и разбивается на части, разбрызгивая кофе и кусочки фарфора повсюду, и в тот самый момент, когда он уже соглашается с фактом своей смерти, Джерард оказывается втянутым в свой мир. Сепия в тонах постепенно исчезает, растворяясь в пространстве, темные углы снова наполняются солнечным светом, и яркие цвета настоящего заменяют блеклую память. Джерард резко вздыхает, его разбитое сознание цепляется за безопасную реальность своей кухни, а глаза слезятся. Фарфоровая чашка судорожно сжата в руках. Мужчина резко нависает над раковиной и его громко рвёт. Джерард кашляет, готовый поклясться, что слабый запах миндаля все еще витает в воздухе. — Ты… ты, блин, убил себя…? — Да, это цианид. Джерард смотрит на призрака. Он выглядит таким настоящим, стоя рядом с ним; Уэй может видеть, как ткань его рубашки меняет оттенки всякий раз, когда парень поворачивается, и может посчитать складки на штанах и отверстия в поясе. Затем Франклин приближается всего на дюйм, а солнечный свет ловит его в свои объятья, превращая в мимолетное пятно, прозрачную тень, которая исчезает в свете, а не блокирует его. Он — не что иное, как собравшаяся в кучу энергия, просто неприкасаемое видение, застрявшее между двумя мирами — но в то же время он считает и преподносит себя чем-то совершенно реальным. — Извини, что заставил тебя пройти через это, — говорит он, и его голос звучит искренне виноватым. — Я просто не думаю, что ты бы понял меня. если бы я просто сказал. И… мне не очень нравится говорить об этом. Это звучит трусливо, и даже если ты кажешься хорошим человеком, то, вероятно, осудил бы меня за мой выбор, так что… я предпочёл показать. Джерард опускается на ближайший стул, дрожа от холодного пота, скатывающегося по спине. Он знает, что надо бы позлиться на то, что ему пришлось пережить чье-то самоубийство, но чувствует себя настолько истощенным физически и эмоционально, что у сил нет даже на это. — Зачем ты это сделал? — спрашивает Джерард, вытирая уголки рта тыльной стороной ладони. Франклин слегка опускает голову и выходит из солнечного света, снова становясь настоящим на фоне современной бытовой техники. — Я был молод, когда обручился, — начинает он, снова сунув руки в карманы. — Очень молод; может быть, слишком молод. Её зовут… Её звали Джамия, и мы знали друг друга почти всю жизнь. Она была удивительной, очень преданной и любящей… В твоём мире таких девушек больше нет. А потом она забеременела, — тихо добавляет он, разговаривая со своими ботинками. — Когда я умер, у Джамии был срыв на шестом или седьмом месяце. Я не знаю наверняка; Я забываю вещи. Я больше не помню ее лица или звука ее голоса, но я помню ее любимые песни, какие платья она носила, как она поправляла свои волосы. — Он переводит дыхание, нормальные призраки не делают так, это им не нужно. — И я любил ее, я любил. Просто… не так, как нужно было. — Почему? — Это… это такие вещи, о которых люди не говорят вслух, — на призрачной мордашке Франклина медленно стали проявляться следы стыда и смущения. Когда он поднимает взгляд, в его глазах оживает грусть ностальгии. — Видишь ли, у меня был… лучший друг. Его звали Дэйл, и мы росли рядом. Мы были всегда вместе, даже в первые месяцы войны. Как и все военноспособные мужчины от восемнадцати до сорока, — он делает паузу и грустно улыбается себе. — Он был призван вместе со мной, но я даже не прошел медицинское обследование. Шумы в сердце, сказал доктор. Это сделало меня непригодным. Он тихо вздыхает и пожимает плечами. — Поэтому мне пришлось пойти домой и пропустить войну, пока Дэйл вступал в ВВС. Он дослужился до лейтенанта, умный ублюдок, — Франклин говорит это с гордостью, его спина выпрямляется, а губы растекаются в улыбке, и сердце Джерарда разбивается, когда он улавливает слабую нежность в чужом голосе. — Я сказал, что дождусь его. Мы строили планы и обещания, и они бы обязательно исполнились, независимо от того, что люди говорили или думали… но затем война забрала его. Он не вернулся. — Он разбился? — Как птичка, — слабо говорит Франклин. — Не осталось даже пера. — Я… мне так жаль. — Джерард наклоняет голову и пытается поймать взгляд призрака, который, кажется, помутнел, омрачённый воспоминаниями. — Мне жаль, что тебе пришлось это пережить. Я даже не представляю, каково это. Франклин снова пожимает плечами, почти равнодушно облокачиваясь на стену. — Мне было, ради чего жить. У меня была возлюбленная и ребенок. Я женился, и война не коснулась меня. А когда нам везёт, что мы живы, мы должны взять себя в руки, верно? Это то, что люди делают, особенно в трудные времена. Но казалось, что война забрала у меня всё. Я действительно не хотел быть здесь больше. — Тогда почему ты…? — спрашивает Джерард. — Почему ты еще здесь? — Да ладно, разве ты не думаешь, что попытка утопить свою боль в цианиде звучит как глупое решение? Потом я сожалел обо всем этом, даже сразу после того, как проглотил яд, но к тому времени я был уже мертв, и понимал это, — Франклин прикусил губу. — Я тоже был напуган тем, что будет после. Говорят, грешники горят в аду, а я этого не хотел. Вместо ада, я предпочел остаться здесь. — Ты знаешь, что случилось с Джамией? — Ну… Она была разбита, поэтому она переехала после рождения ребенка. Это был мальчик, насколько я знаю, но я не знаю, что случилось после того, как они уехали. Все пропали, в конце концов… Если бы я не был привязан к этому особняку, я бы проведал их. Я полагаю, что это наказание за самоубийство; остаться, забыть многое, но знать, что ты умер раньше времени. Быть здесь до самого помешательства, — добавляет Франклин в шутку и исчезает. Джерард не верит, что существует определенный вид наказания за самоубийство. Он думает, что, возможно, несчастный случай Франклина связан с эмоциональным всплеском, каким-то взрывом в загробной жизни. Дрожит, чувствуя грусть и сожаление. Как будто воображаемому цианиду удалось убить что-то внутри него. Некоторое время он сидит неподвижно, на случай, если Франклин снова появится, но через пять минут приходит уверенность, что он не вернётся. Джерард быстро выкуривает сигарету, сидя на крыльце, пока мысли бегут сплошной строкой мимо его глаз. Когда он возвращается внутрь, слышит мягкий скрип открывающейся где-то наверху двери и, недолго думая, направляется, чтобы проверить. Мужчина поворачивает за угол, когда у него почти случается сердечный приступ; Франклин преграждает дорогу всего в нескольких дюймах от него. — Да блять! — Уэй опирается на стену, не в силах вздохнуть, и держится за грудь в области сердца. — Что, призрака увидел? — Не делай так, черт возьми, это не смешно! — шипит Джерард, борясь со смешанным чувством страха и раздражения. — Я бы предпочел ещё немного пожить. Спасибо огромное! — Прости. Я просто хотел тебе кое-что показать. — Франклин делает паузу, с надеждой глядя на мужчину, — Это на чердаке. Джерард бросает взгляд на дверь в конце коридора, которая захлопнулась сама по себе. Он с сомнением шагает в противоположном направлении. — Я надеюсь, что не найду там твоё тело. Призрак только смеется; очень тихий звук, настолько слабый, что с таким же успехом мог издаться где-то внизу или снаружи. — Ты мне нравишься, малыш, — легко отвечает он. — Ты забавный. Прежде чем Джерард успевает ответить, Франклин уходит. Мужчина задерживается у стены, размышляя, не обидит ли он призрака, если он случайно проигнорирует предложение. Его разум создает всевозможные ассоциации с фильмами ужасов, которые он видел, и, по их сюжетам, число выживших на чердаке довольно мало. Джерард нервно потирает ладони. Затем делает глубокий вдох, направляется к двери на чердак и поднимается по узкой скрипучей лестнице. Лучше не рисковать превращением совершенно безобидного призрака в агрессивного полтергейста. Пустой чердак темный и пыльный, со спёртым воздухом, которым почти невозможно дышать. Солнечный свет проникает через единственное круглое окно, создавая слабые полосы вдоль потрескавшегося деревянного пола и выделяя паутину, украшающую балки на наклонной крыше. Это первый раз, когда Джерард находится здесь с тех пор, как переехал. Чердак должен был служить в качестве места для хранения, но большинство оставшихся после переезда ящиков были сложены в гараже, помечены мысленно (и лениво) «потом». — Хорошо, я здесь. — Джерард нервно оглядывается, пытаясь разглядеть униформу Франклина и надеясь, что он не выпрыгнет из тени. — Что ты хочешь показать мне? — Здесь. Голос Франклина раздаётся мягко, откуда-то около окна, и Джерард пробирается туда, неловко пригибаясь под низкой крышей. Он плюётся паутиной, падающей на лицо, и кашляет от кружащейся в воздухе пыли, прежде чем призрак появляется рядом с ним, как холодный сквозняк в тусклом свете. — Та стена, — говорит Франклин и указывает на невзрачные тени. — Там где-то есть неприбитая доска. Ты можешь отодвинуть её… Или вообще убрать. Я не помню. — … И что я там найду? — Джерард автоматически делает шаг назад и ругается себе под нос, когда затылок натыкается на одну из низких балок. — Просто смотри, — настаивает Франклин. — Ничего опасного, я обещаю. Джерард смиренно вздохнул, зная, что его любопытство, вероятно, однажды убьет его, и неохотно направился к нужной стене. Он щурится сквозь темноту, нерешительно толкая старые доски, пока одна из плат не заскрипит и прогнётся под его ладонью. Уэй снова толкает её, руки оставляют отпечатки в пыли, и вскоре ему удается убрать деревяшку. — Там должно быть письмо, — говорит Франклин, прежде чем Джерард спросит. Джерард опускается на колени и запускает руку в пустоту, молясь, чтобы влага, покрывающая его пальцы, была вызвана плесенью, а не крысиной мочой. После нескольких неуклюжих движений его пальцы не наталкиваются на что-то сухое и гладкое, и он инстинктивно отдёргивает руку. Мужчина ждет, пока не будет уверен, что ничто с ногами или зубами не выползет на него и снова тянется туда, в конце концов, вытаскивая старый конверт; хрустящее, безадресное и покрытое жёлтыми пятнами, но тем не менее в хорошем состоянии, во многом благодаря умеренной влажности чердака. — Вот и все, — шепчет Франклин с ужасом, смотря испуганными большими глазами. — Прочитай. Джерард осторожно открывает письмо и вытаскивает кусок аккуратно сложенной бумаги. Он держит его в свете кровоточащего полуденного солнца, его пальцы создают паутинные силуэты на фоне хрупкого неподвижного листа. Оно датировано ноябрем 1943 года, и немного испачкано чернильными пятнами. Мама, отец. Моя дорогая Джамия. Когда вы прочитаете это, я уйду навсегда. Я надеялся, может быть, даже мечтал, что, если я умру молодым, это произойдёт на войне, а не так, своими собственными силами. Вы знаете, что я хотел отправиться на войну, как и все остальные. Я тоже хотел сражаться, как бы глупо это ни звучало. Могу поспорить, что солдаты, вернувшиеся домой, скажут, что мне повезло, что я избежал этих ужасов, и я знаю, что несколько матерей завидовали нашей семье, потому что ваш сын остался дома. Боже, благослови этот шум в сердце, верно? По крайней мере, мне не пришлось стрелять себе в ногу, чтобы вернуться домой. Все знают, что Франклин младший не потерял бы секунды на перекрестном огне, сражаясь за свою страну. Ну, правда, я хотел быть там, но не хотел бороться за свою страну. Я даже не хотел бороться за свою жизнь. Мне все равно. Я хотел сражаться, потому что считаю, что должен, так же, как мы должны были быть вместе. Сейчас вы уже должны были догадаться, что это на самом деле всё. Я не думаю, что есть смысл хранить от вас мой секрет. Это был только вопрос времени, когда люди начнут говорить о нас, когда появится настоящая проблема. Люди любят осуждать. Вам было бы стыдно, вы бы не захотели такого сына, если бы до вас дошли эти слухи. Но эта проблема исчезла. Дэйл никогда не придет домой, а я должен продолжать жить, ради его памяти, и ради моей семьи, и будущего ребенка — но я не могу. Я знаю, что это эгоистично и трусливо. Я знаю, что самоубийства не случаются в счастливых семьях. Это неправильно, уходить вот так. Но я скучаю по нему. Я его люблю. И я не понимаю, как мне продолжать жить одному. Я просто не могу. Такое ощущение, что я всё потерял. Вы можете сжечь или спрятать это письмо, хранить его в секрете и использовать шумы в качестве объяснения моей смерти. Я знаю, что так и будет, я понимаю это. Это маленький город. Умереть от болезни не так благородно, как погибнуть в бою, но это лучше, чем это. Это понятно всем. Вам будет легче. В любом случае, мое сердце больше не шумит. Я не уверен, что оно вообще бьётся. Я не могу продолжать умирать внутри каждый день. Я прошу прощения за форму. Знаю, что не солдат, знаю, что никогда не буду им, и что притворяться бесполезно. Это запасной костюм Дэйла. Он даже не носил её. Я надел её не из-за патриотизма, а чтобы быть как можно ближе к нему. Может быть, ему даже будет легче найти меня или увидеть, если я оденусь так. Звучит так, будто я сошел с ума, и, наверное, так и есть, но я надеюсь, что это то, что я найду на другой стороне — мой потерянный солдат ждет меня. Мам, пап, пожалуйста, не вините себя. Джамия — я очень тебя люблю, но не так, как ты бы этого хотела. Ты заслуживаешь лучшего. — С любовью, Франклин… — Джерард шепотом читает подпись и опускает руку. Эхо последних слов живого Франклина исчезает из его головы, и чердак становится удивительно тихим и холодным. Даже пения птиц за окном больше не слышно, и похоже, что Джерард потерян в вакууме, где нет ни времени, ни места. Но голос призрака возвращает мужчину в реальность. — Там должно быть ещё что-то. Джерард заглядывает в конверт и находит ещё один лист. Старая фотография, достаточно маленькая, чтобы поместиться в ладони. Слегка размытая, тусклого коричневато-желтого цветы, на краях которой остались старые чернила и отпечатки пальцев. На нем отчетливо изображен Франклин-подросток, может быть, шестнадцати или семнадцати лет, счастливо улыбающийся, обняв другого красивого молодого человека, высокого, чуть более спортивного телосложения, но такого же счастливого и беззаботного. "Дэйл и Фрэнки, лето 1938 года." выведено чернилами на обороте — Они думают, что он был подстрелен где-то над Францией, — говорит Франклин. — Но его так и не нашли, — он выходит из тени на солнце, его гибкая фигура почти поглощается солнечным светом, а на лице появляется нежная улыбка. — Иногда ты так сильно напоминаешь его. Он растворился в мгновение ока, оставив Джерарда наедине со старым письмом о самоубийстве в руках и мурашками на коже.