непрочитанные письма

Джемин с грохотом врезается спиной в шкафчик в школьной раздевалке, ударяясь головой и шипя. Кислород от сильного удара моментально из легких вылетает, а перед глазами мир чуточку плывет. В ушах стоит неприятный гул, не позволяющий мыслям собраться во вразумительный сюжет происходящего. Но мгновение спустя Джемин взгляд поднимает и видит Джено, стремительно приближающегося к нему. По телу холодная неприятная дрожь проходит от нагнетающейся обстановки. — Почему ты, черт возьми, не помнишь меня? — произносит он тихо, оскаливаясь, когда рука его оказывается возле лица Джемина. В глазах у него нечто темное плещется — оно ужасающее. Оно угрожает жизни всем своим существом. И это нечто — печальное, грустное, отчаянное, отчего у Джемина самого внутри щемит, болит, стягивает. Он не понимает. У Джемина из рассеченной губы кровь маленькими капельками стекает по подбородку, по шее к впадинке между ключиц, раскрашивая белую футболку в винно-алые пятна. У Джено малиново-синий след на щеке от кулака Джемина и разбитые в кровь костяшки пальцев. На шипит, пытаясь что-то ответить. Отталкивает от себя старшего, но как-то несильно. То ли невольно, то ли специально. И рука Ли в тот же миг с грохотом вновь оказывается лишь в нескольких сантиметрах от его лица на ледяном металле. У Джемина ноги подкашиваются и сердце дико бьется, но вот только ему не страшно ни чуточку. «Я в безопасности» — будто шепчет подсознание, но почему? — Я тебя просто не знаю, — шипит Джемин медленно, чтобы посильнее рассердить, смотря Джено прямо в глаза. От этого взгляда по спине мурашки табуном проходятся, и каждый волосок дыбом встает. Футболка противно липнет к телу, и Джено отвратительно, мерзко липнет тоже. Ничего не стоит сейчас Джемину с размаху снова засадить кулаком по этому смазливому лицу, а затем получить в ответ такой же выбивающий всю дурь удар. И кое-как на этом закончить. Например, с жизнью. — Так просто вспомни, — вновь тихо и грубо, низко и очень томно. Джемин не знает зачем и почему Джено мертвой хваткой его тянет куда-то из школы, в которой уже ни души, потому что уроки давным-давно закончились. Джемин не сопротивляется. Джемину интересно испытать судьбу. Джемину интересно, что будет дальше: он его изобьет, изнасилует и оставит валяться где-нибудь в подворотне или просто убьет. Любой из вариантов кажется не таким уж и ужасным по сравнению с тем, если этого не произойдет. Лучше уж от рук его, чем от собственных. Джено усаживает его на мотоцикл. Джемин изо всех сил старается найти хоть что-то, за что сможет зацепиться, лишь бы не за Джено. Но когда мотоцикл двигается, рефлекторно цепляется за него, вжимаясь всем телом в чужую крепкую спину. На небе зажигаются ледяные звезды, наливается молочный полумесяц. Ветер прохладный треплет волосы ему, развевает одежду, скользит потоками воздуха под нее, точно руками человеческими оглаживает кожу. Джемину страшно все-таки, как никогда прежде. Но в то же время спокойно так, будто бы всю свою жизнь он в суете бессмысленной провел. Он смотрит на проплывающие пейзажи городка и море бескрайнее. Джено тормозит уже где-то далеко за чертой города, где тихо, спокойно и страшно одиноко. Джемин бегает хорошо, но бежать некуда да и желания нет. Ли темным призраком стоит напротив и прожигает взглядом даже во тьме. — И что прикажешь мне с тобой сделать, — он говорит тихо, отчеканивая каждое слово, жестко, ядовито, безжизненно. — Может, избить или напр- — Поцеловать. Выходит спонтанно, бездумно и опрометчиво. Джемин не сразу понимает, что говорит. А когда осознание бьет больно по вискам, то старается не тушеваться. Молчит и так же смотрит в глаза Джено, ждет реакции. И сердце пробивает несколько волнительных ударов. Джемин отчаянно пытается вспомнить, но не выходит ничего, — в голове туман, ни одной связной мысли. Тот приближается близко-близко. Неминуемо. Кулак заносит, чтобы ударить, а Джемин не сопротивляется. Совсем никак. Только глаза прикрывает, чтобы не видеть ни звезд, ни рук, ни глаз. Он чужое тяжелое дыхание слышит вперемешку с волнами, которые разбиваются о берег, перебирают мелкую гальку и шумят-шумят — разговаривают на непонятном языке. Джемин покорно ждет, пока его прямо тут придушат или изобьют до смерти. И все это кажется таким до жути знакомым, будто уже тысячи раз эти моменты происходили, но где-то во сне. «Умирать не страшно — страшно не любить», — проскальзывает у него где-то на подсознании, и это так иронично сейчас звучит. Почти до смеха. Почти до слез. Но чувствует чужие слегка шершавые пальцы на своей шее, аккуратно прикасающиеся, поглаживающие чувствительную кожу, перебирающие короткие волосы на затылке. Он пахнет дымом соленым морем. Глаза открывает и вдыхает. Глубоко. А выдохнуть не получается. Он пахнет звездами и молоком. Джено близко так, что вот-вот нос к носу они прикоснутся. Он жаркий, как летнее солнце; холодный, как полумесяц, выплывающий ночами; смотрит он этими темными глазами, в которых не различить ни чувств, ни эмоций. У Джемина все нутро сжимается, дрожит и волнуется. Он сам наконец неуверенно сокращает это расстояние. Непроизвольно. Медленно. Просто так надо, так чувствуется. Касается скул чужих, и чувствует, как чужое тело вздрагивает от чутких прикосновений. Чувствует, как в жилах кровь закипает, и воздух накаляется до предела — им дышать тяжело. Он своими губами накрывает губы Ли горячие и мягкие, немного обветренные, но все же такие заманчивые. Целует горячо, влажно, нестерпимо жарко, невыносимо жадно, безбожно нежно. И поцелуй на вкус солоновато-кислый, немного сладкий, напоминающий море и что-то давно забытое. А еще знакомый очень-очень. Джемин цепляется за него, валит на мягкий прохладный песок и целует, задыхаясь. На губах остается привкус боли и горечи. — Ты точно не сон? — тихо, влажно, нежно сквозь поцелуй. — Не знаю, — неуверенно, жадно, томно. Джено нависает над ним и покрывает поцелуями горячими губы, шею, ключицы. Он, как солнце, целует кожу лучами, оставляя красноватые пятна, которые спустя время расцветут фиолетово-лиловыми оттенками. Небо холодное — Джено горячий. Ночь синяя — Джено пылающе-красный. Он — контрасты всевозможные. Джемину кажется, что знает он его очень давно, будто из сна, который давным-давно в детстве случился. Но вот только он не знает о Джено ничего, кроме его имени и того, что кулаки у него тяжелые, а поцелуи очень вкусные; у Джемина чувства большие, чем просто ненависть и неприязнь к Джено — они переливаются оттенками радуги, вечности и саднящей боли. У Джено, кажется, тоже. Их тянет друг другу неведомой силой. Такой мощной, что сопротивляться невозможно. Она обезоруживает и не дает трезво мыслить — опьяняет. Отравляет своей нежностью. Это страсть — она гематомами, шрамами, ссадинами на теле; горячими дыханиями, поцелуями и прикосновениями. Джено большим пальцем по ране на губе проводит, и На вздрагивает. Он отстраняется, а Джемин за большим тянется. Однако видит теперь над собой ночное небо, расшитое мириадами жемчужных звезд. Слышен щелчок зажигалки, когда Джено поджигает сигарету, и следом серовато-белый дым тянется за ветерком, растворяется между звездами и огнями отдаленных городов. — Я ненавижу тебя за то, что ты такой недостижимый, — Джено произносит с досадой тихо и грубовато — только так, как он умеет. Слова застревают у Джемина в голове. Он прокручивает их, пытается запомнить, распробовать на вкус. Но Джемину трудно помнить; Джемину невозможно знать; Джемину тяжело просыпаться утром и не помнить вчерашний день. Это его судьба. Каждый день — с чистого листа. Кому-то это покажется прекрасно возможностью, но для Джемина — это сущий ад на земле. Не помнить ни одного мгновения из вчерашнего дня — отчаянно больно, невыносимо тяжко, но в то же время необычайно легко. Но вот только Джено все внутреннее спокойствие нарушает, волнует, заставляет испытывать чувства. Он точно знает, что завтра не вспомнит ни одной детали о сегодняшнем дне, а потому тихо спрашивает: — Ты меня любишь? Джено молчит. У Джемина сердце бьется громко так, что, наверное, слышно даже Джено — оно громче волн и ветерка. Оно громче всей Вселенной. — Да. У Джемина перехватывает дыхание на миг и кричать хочется. — Ты признавался мне до этого? — Тысячи раз, — сливается с шумом моря. — Тогда ты знаешь, что я тебя все равно не запомню. Джено затягивает в себя сигаретный дым и смотрит на сияющие вдалеке прибрежные города. — Просто помнить — мало, Джемин. И На с трудом понимает слова эти, но они медовой патокой скользят под кожей и заставляют грустить непонятно о чем или о ком. Джемину хочется запомнить эти слова, эти поцелуи, эти прикосновения, эту ночь, но никак не получится, как бы не старался. — Почему тогда ты все еще пытаешься, чтобы я запомнил? Джено сам тем же вопросом задается каждый раз. — Наверное, так задумано, — он, наконец, взгляд на Джемина переводит и лишь уголками губ улыбается, незаметно совсем. Джемин поглаживает ладонь Джено в кровь избитую, каждую ранку обводит кончиками пальцев и исцеловывает костяшки, будто всю причиненную боль пытается мигом забрать себе. Джено надеется, что хоть ранами на теле останется в памяти Джемина, хотя все равно знает, что этого не случится. Джено хочет, чтобы Джемин его помнил, а не забывал каждое утро. Чтобы помнил каждый поцелуй, каждое слово и каждый ценный миг. Но хранит их трепетно только Джено. И это больно. Любить — и не получать ничего взамен.