непрочитанные письма

И в какой-то момент они уже болтают ни о чем и смеются почти в унисон. Заросли листвы и дождь скрывают их от чужих любопытных глаз, ограждают от изматывающего своей серостью и обыденностью мира. Пока все остальные поглощены своими заботами, мальчишки беззаботно о чем-то общаются совсем ненавязчивом, но от того уютном и теплом, как кофе с молоком в постель по утрам. Или как сам Джисон — игривый, смущенный и такой, что можно говорить обо всем на свете, не заботясь ни о чем. В некоторые дни он приносит с собой небольшой блокнот и карандаш: тогда он смотрит на парк и, пока ветерок старательно перебирает его волосы и старается перелистнуть страницы, зарисовывает природу во всей ее красе. Ченлэ лишь краем глаза иногда замечает, какие зарисовки у него выходят. Непередаваемо красиво и завораживающе. А еще пальцы, так трепетно держащие карандаш, и слегка нахмуренные брови от сосредоточения, и искорки в глазах, когда грифель скользит по бумаге, оставляя плавные линии-штрихи. Чэнле, как завороженный следит за его движениями, взглядами, направленными куда-то вдаль, где капли дождя разбиваются россыпью брызг. Он подобно ребенку увлечен чужими действиями такими легкими, непринужденными. Дух захватывает. Когда ветерок вновь подхватывает страницы блокнота, а следом за ними и расстегнутые рукава Джисона, то на его изящных запястьях и чуть выше он замечает тонкие молочные полосы-шрамы и разноцветные пластыри, так тщательно прежде скрываемые длинными рукавами рубашки. И почему-то прежняя картина мира крушится прямо на глазах. Пак Джисон все так же увлеченно вырисовывает пейзажи, а у Ченлэ под ребрами заходится в бешеном ритме сердце от непонятной тоски. Ему эти шрамы-раны хочется залечить осторожно, чтобы даже следа не осталось, потому что Джисон не заслуживает. Потому что Джисон волшебный, а боль вовсе не волшебная и не вписывается совсем в рамки такого яркого ребенка (?). Но лишних вопросов Ченлэ не задает — лишь дальше наблюдает за ним, беспокоясь отныне последующие дни, потому что решиться спросить не может. Наверное, у каждого человека есть свои секреты, раны, обиды, которые они хотят оставить в тайне? Но Ченлэ хочется узнать, помочь, спасти, стать спасательным кругом, когда рядом нет ни одной живой души. Даже если он прутик, не способный выдержать его веса, он будет стараться изо всех сил. Потому что Джисон вызывает трепетные чувства, совсем непонятные, но теплые, нежные. И терять его ни при каких условиях не хочется. ; Затяжные дожди превращают летние Ченлэ в одну сплошную историю розовых, синевато-серых, насыщенно-зеленых оттенков — цветов, присущих только Джисону. И Ченлэ уже с трудом может представить будни без него. Дни, когда читать книги, а на деле — краем глаза наблюдать за тем, как Пак рисует; смеяться и отводить взгляд, а затем вновь пробегаться по солнечным веснушкам; говорить долго о маленьких и больших мечтах, а в душе молиться, чтобы сезон дождей никогда не заканчивался, потому что с Джисоном расставаться не хочется — все эти дни на коже каплями дождя застывают, под нее проникают и с кровью смешиваются. — Мне иногда кажется, что знакомы мы целую вечность — не меньше, — Джисон говорит это спонтанно, когда уже расстояние на лавке между ними минимальное, и Ченлэ может с легкостью наблюдать за карандашными эскизами в небольшом блокноте (и за самим Джисоном). — Только не в этой Вселенной, — улыбкой отвечает Ченлэ на догадки парня и встречается с его взглядом. — В другой — наверняка. И в глазах его тот самый дождь, грозы и молнии. Вселенные, звезды, галактики и бесконечное множество искорок, пылающих праведным огнем. — Наверняка, — на выдохе отвечает Ченлэ, будто дышать сразу становится очень тяжело. А на душе — легко. С Джисоном очень легко. Вот только чувства он вызывает совсем непростые, непонятные, такие, которых прежде Ченлэ не испытывал никогда: и забота, и нежность, и трепет, и что-то томящееся теплом под ребрами, готовое вырваться фейерверком ярким-ярким. И с каждым мгновением это что-то натягивается струной, готовой надорваться в любой момент: дотронься, и она лопнет. Ладони их лежат близко-близко. И, как по закону всемирного тяготения, кончики пальцев их соприкасаются: одни — испачканы грифелем и крошками чипсов, другие — измазаны детской преданностью и пылью старых книг. Между ними электрический разряд пробегает такой силы, что внутри все волнуется и бушует. — Можно? — в такт дождю. — Тебе можно все. Джисон касается выгоревших мятно-золотистых волос Ченлэ на затылке и приближается запредельно близко, что вот-вот задохнуться можно. Точнее, Чжон и правда задыхается, теряет равновесие и выдыхает резко, горячо прямо в чужие губы в попытках произнести что-то несвязное. Тело Ченлэ само по себе поддается, слабеет, когда Джисон уже безбожно близок к его лицу — какие-то доли миллиметров и их губы сомкнутся. В поцелуе? И по телу проходит отрезвляющая дрожь. Джисон целует его, как капли дождя, оглаживающие кожу, — чутко, запредельно нежно и трепетно, будто боится поранить, разбить или каким-либо образом навредить. А Ченлэ ему отвечает податливо, будто ничего другого в жизни ему и не нужно. Его тянет к Джисону, потому что нуждается в нем больше всего на свете — даже дожди не нужны. Дожди — это и есть сам Пак Джисон — его олицетворение, игривое, таинственное, нежное. Поцелуй на вкус сладкий, терпкий, солоноватый от непролитых слез и неизвестных никому переживаний. Он колкий и немного жадный от излишней трепетности. Он настоящий, дарящий силы и тепло. Ченлэ выдыхает судорожно в чужие (или уже очень родные) губы, когда разрывают нехотя поцелуй. И он — этот поцелуй — кажется честным. Не то чтобы Ченлэ разбирается в поцелуях (не разбирается вообще), но других слов подобрать он не может. Он правда такой — честный, искренний, открывающий душу и самые откровенные секреты. Ченлэ исцеловывает чувствительную кожу на запястьях Джисона, где шрамы, в надежде, что те в тот же миг затянутся и никогда больше не разойдутся. Так наивно. Парень вздрагивает и ближе придвигается, дышит куда-то ему в шею, обжигает дыханием, как летним ветерком. Поглаживает другой рукой чувствительную фарфоровую кожу на шее, скулах Ченлэ. А тот сам не понимает, что делает, поддаваясь порыву не то чувств, не то эмоций, застывших маленькими, еле заметными, капельками слез в глазах. — Только не плачь, — произносит Джисон тихо-тихо, вытирая кончиками пальцев слезу на щеке Ченлэ. И от его слов только сильнее разрыдаться хочется, потому что чувства сдерживать так невыносимо тяжело. Потому что чувства настоящие и неподдельные. ; Дожди чудесным образом прекращаются и сменяются жутким летним зноем. Ченлэ кажется, что все те дождливые дни были лишь иллюзией, долгим сном, когда утром солнце ласково заглядывает к нему в окно. Оно лучами пробегается по бледной коже, щекочет, отражается золотом в небольшой комнате, заставляя приоткрыть веки и наблюдать за ранним рассветом, высунувшись из окна. Чжон даже с каким-то разочарование вздыхает, когда смотрит вдаль и видит ясное небо. Он смотрит на просыпающийся город с высоты и понимает, что дальше — лишь жаркие дни без дождей, без туч и гроз с молниями. Такие же обычные дни, как и прежде. Но они не могут быть прежними после того, что было, после того, что произошло. И это осознание оседает металлической крошкой на сердце. По инерции, несмотря на конец сезона дождя, Ченлэ все так же берет с собой зонт и плетется по улицам оживленного города в парк, беседку. К Джисону. Утренние лучи солнца встречают радостью и теплом, гладят кожу, блестят, сияют, отражаются от витрин, зданий, самих людей. Ченлэ то почти теряется между толпами людей, то проходит по совсем пустым улицам, где тихо, спокойно и размеренно. Ноги сами несут его именно туда — на безмолвно назначенное место встречи. Волнительное и трепетное чувство смешиваются в одно непонятное, вяжущее, нетерпеливое и обжигающее, как летний жар. Ченлэ все еще с трудом осознает произошедшее, потому что непривычно это все: когда сердце от предвкушения бьется чуть быстрее, чем нужно, когда в животе бабочки, а на лице невольно — улыбка. И весь мир новыми красками играет, расплывается разноцветными разводами, как абстракция. И Чжон уже почти вприпрыжку идет, пританцовывая в ритм играющей (непривычно) веселой и жизнерадостной музыке. Даже солнце, которое в полдень обжигает, не такое уж неприятельское и враждебное, а скорее — по-дружески подбадривающее и веселящее. Оно щекочет кожу. И в какой-то момент Ченлэ вливается в общий поток городской суеты, погружается в нее с головой и почему-то чувствует себя необычайно воодушевленным, предвкушающим нечто неизвестное. И счастливым? Он с трудом сдерживает улыбку — но потом все же хихикает — окруженный и прижатый к стеклу толпой людей в тесном вагоне метро. И не обращает внимание на раздраженных, ворчащих и вечно наступающих на ноги персон — просто не замечает. Волна живая его буквально выталкивает на той самой остановке, которая и нужна. Когда по парку идет, почти дыхание сдерживает, чтобы не спугнуть то хрупкое и так тщательно скрываемое нечто — за зарослями бамбука, ив, цветов, в небольшой беседке, окруженной прудом. Сейчас, когда солнце печет немилосердно, парк наполняется людьми, пытающимися скрыться от зноя в прохладной тени деревьев. Ченлэ чуточку ревнует это место, потому что оно личное — отдельный кусочек его души и сердца, в котором теперь хранятся не только тихие рассказы дождей, но и изящные наброски, беспечные разговоры и невинные поцелуи, как последние лепестки, срываемые ветром с отцветающей сакуры. Сердце заходится в сумасшедшем темпе, когда до беседки лишь пара шагов остается — только загляни и увидишь привычно сидящего там Джисона, любующегося пейзажами, держащего небольшой блокнотик и карандаш, а затем одаривающего теплой-теплой улыбкой. Когда его встречаешь, тебя накрывает с ног до головы уютом и нескрываемой любовью. Взволнованный и чуточку раскрасневшийся Ченлэ заскакивает в беседку, ожидая там увидеть его. Сердце уже бьется так, что разрывает грудную клетку, ломает ребра, и кричать хочется очень сильно, но даже этого будет мало. Дышать тяжело-тяжело и ноги переставлять тоже. Всех языков мира недостаточно, чтобы выразить то, что чувствует сейчас Ченлэ, потому что это не поддается никакому описанию. Но Джисона не встречает. Лишь только какая-то парочка, мило переговаривающаяся о чем-то, встревоженная и смущенная резким появлением незнакомца. Ченлэ шепчет тихое «извините» и сбегает. Сбегает из беседки, из парка, от чувства, которое маленькими иголочками колет сердце. Оглядывается по сторонам на случайных прохожих и совсем (не)ожиданно для себя надеется среди них увидеть Джисона, который будто испарился вместе с последними напоминаниями о дождях и живительной влаге, высох на солнце и пропал, оставшись ярким воспоминанием среди прошедших июльских недель дождей и гроз, крошечных искр и безудержной эйфории. И правда, как сон. Очень родной и успокаивающий, от которого просыпаться совсем не хочется; а когда в итоге все же оказываешься в реальности, то в сердце застревает льдинка, которая тает медленно. А вместе с ней тает и та картинка, воспоминания и чувства, которые ты испытывал однажды в этом сне. Сердце больше не ноет, душа не болит, и все кругом вновь идет своим чередом.