Альфа и Омега. «Волчий фактор».

      Перед столкновением с врагом, Хамфри решился сначала взойти на один из холмов, дабы оглядеть всё предстоящее поле сражения. Он взглянул вперёд себя и замер от восхищения. Ещё несколько секунд ему приходилось осознавать, что он видит и насколько это было восхитительного для него. Он видел как стояла панорама чистого и огромного поля, но вся местность сейчас была вдоволь усыплена могущественными войсками, своими и чужими. Косые лучи яркого солнца, поднимавшегося сзади, левее Хамфри, кидали на поле в чистом утреннем воздухе пронизывающий с золотым оттенком свет и темные, длинные тени. Панораму заканчивали дальние леса, которые виднелись со своей изогнутой чертой вершин на горизонте. Ближе было поле, перелески, холмы, и везде — спереди, слева и справа — всё было покрыто войсками, а в вырытых норах и ямах, напоминающих широкие канавы, даже оборонялись северяне. Хоть Хамфри уже и не раз был на массовых битвах этой войны, но картина сражения всё равно поражала его, а он смог прочувствовать, как в первый раз, всю величественность, оживлённость, и важность действующего момента.       Не мог омега обратить внимание и на туман, который проходил над всем полем сражения, расплывается и просвечивает при выходе яркого солнца, а позже окрашивает и очерчивает все виднеющееся сквозь него и это, в основном, были страшные бои между двумя сторонами. Омега далеко не понимал на чей стороне было превосходство и в чём, и где и инициатива какого командира превосходила вражескую, отчего в голове волка складывались смешанные представления о ходе сражения. С одной стороны он думал, что их победа будет безоговорочной, ведь его стая уже как две недели взяла инициативу в свои лапы и сама указывает где и как должна происходить та или иная битва. Другая сторона монеты была в упорном сопротивлении северян наступлению, будто враг знал, что этот момент скоро настанет и готовился к атаке. Но и солдаты Объединения и их союзники, собравшиеся со всего фронта, бились насмерть с вагнеровцами, подкрепляя это своим огромным боевым духом и моральной энергией.       Хамфри хотелось быть там, где сейчас происходила крупнейшая битва, как минимум, за последнее десятилетие, где были войска, где была вера в победу, где были все эти движения и звуки боёв. Он оглядывался ещё раз, чтобы увидеть как на это всё смотрели остальные, и, как ему казалось, что солдаты были единодушны в этом вопросе с ним. Он чувствовал этот момент, никогда не замечая подобных вещей раньше и не обращая на них внимание, но сейчас всё было по-другому. Всё было не так, как раньше, и об этих чувствах часто и рассказывала ему Кейт       — Иди, дорогой… Отваги и храбрости тебе, — говорила тут же рядом Кейт Гарту, тот стоял рядом с ней и не спускал глаз с поля сражения.       — И… вам тоже, — посмотрел он также на Хамфри, принимая и его во внимание.       Выслушав Кейт, альфа двинулся вниз по холму.       — Куда ты? — крикнула она ему.       — К левому флангу, к своему батальону! — холодно и строго ответил Гарт, продолжая спуск и побежав вперёд по полю.       — И мы, и мы! — говорила Кейт и пошла по направлению за волком. — Пошли, Хамфри!       Хамфри пошёл за ними и также стал спускаться с холма, выдвигаясь со своей супругой и Гартом к одному из мест сражения и возбуждая улыбку даже в лицах солдат и штабных, наблюдающих за ними.       Спустившись под холм, Гарт круто повернул влево, что молодая пара его аж чуть не потеряла из виду, и вскакали они тут же в ряды пехотных солдат, шедших вперёд них. Они пытались выйти из них то вправо то влево, но везде были солдаты, с одинаковыми лицами, занятые постоянно какими-то невидными, но, очевидно, важными делами. Все с вопросительным взглядом смотрели на пробегающих, а узнав в них известную пару, то у них лишь возникала добрая улыбка.       — Смотри, кто здесь! — крикнул один из солдат другом, указывая лапой на Хамфри. — Тот самый омега, жених Кейт и наш боец!       Едва удерживаясь, чтобы не сбиться с пути, пара побежала вперёд солдат, где просторнее и, увидев Гарта, последовала дальше за ним.       Впереди них были холмы, где также велось сражение, и эти места составляли левый фланг всего поля битвы, который атаковало войско Гильберта, но по большей части в бою присутствовал батальон Гарта, пролив первую кровь, и им была успешно взята вражеская позиция. На холмах лежали тела и своих и врагов, но вторых, казалось, было чуть больше. В целом, потери сводились к минимуму, но было много раненых, и первая атака почти прошла с блеском, как мог подумать Хамфри.       Но дальше дело не продвигалось, поле сражения стояло тут, перед самым носом, и северяне стояли в тумане на другом конце цепи холмов, составляющих продолговатую линию. Но из-за тумана не было видно ни врагов на той стороне, ни то, что делала часть солдат Гарта, остающихся вне поля зрения.       Неожиданно наша пара, поднявшись на один из холмов, увидела давно знакомого им Скромника, также стоящего тут в виде командующего одним из альфа-подразделений. Волк сердито взглянул на пару, очевидно собираясь крикнуть на них, приняв за простых солдат, но, узнав их, приветственно кивнул им головой.       — Ну, как вам тут? — спросил он и повернулся обратно в сторону вражеских позиций.       — Что же… — отвечал Хамфри. — Здесь передовая, а мы не можем обойти её стороной.       — Желаете поучаствовать? — спрашивал он дальше с улыбкой. — Всё любопытствуете?       — Называй как угодно, — говорила Кейт. — А у вас что? У тебя же самые боеспособные альфы в этой операции?       — Ну, можно сказать и так, но вы план помните? — однозначный ответ супруги дать не могли, запоминая всё в общих чертах. — Теперь задача нашей первой дивизии — взять правую цепь холмов вместе с пехотой Харви, они нам активно помогают. Но я, честно, даже не знаю насколько это будет возможно.       — Почему ты сам не на правом фланге тогда?       — Приказ Гильберта. Гарту необходима поддержка со стороны моих альф. Северяне, кажется, собираются отвоевать наш левый фланг, доставив нам массу неприятностей. Если это случится, то весь план пойдёт к краху и нужно будет составлять новый, с учётом изменившихся обстоятельств. Я потому и здесь, чтобы этого не допустить и быть рядом со своим войском. Вместе с Гартом мы укрепляем оборону и одновременно готовимся к атаке, и когда будет взят правый фланг, то перейдём в наступление на другой конец нашей цепи. Но сейчас здесь всё спокойно и это радует.       — А на правом фланге как?       — Сам не знаю точно и не уверен, что всё образуется с успехом для нас, но там ужасная бойня.       — Неужели? — спрашивала Кейт воодушевлённо. — Покажи нам, где это. Мы туда обязаны в таком случае прибыть.       — Это у Гильберта необходимо запрашивать, чтобы я мог вас провести на правый фланг, покинув своё место, — говорил Скромник. — Я ему передам, что вас надо туда перевести, дело пяти минут, и… Честно, сам был бы не против подобраться к своим солдатам на правом фланге. Нельзя мне быть слишком далеко от них, когда там идёт такая жарня.       — Не беспокойся, подождём, а мы пойдём по холмам, можно?       — Идите, идите, — ответил он и дальше стал вглядываться на неприятельский фронт.       Ожидая приказа, они пошли вниз. Тут наша пара впервые увидела раненых, куда-то бредущих или вовсе лежащих все в крови. Их, — кажется, почти безуспешно в таких полевых условиях — пытались после серьёзного ранения привести в нормальное состояние, в котором они могли бы снова идти в смертельный бой и, в лучшем случае, получить ещё одно ранение… Круг жизни.       — О, это же Кейт и Хамфри, — сказал один из раненых альф средних, приметив супругов, что здесь оказались, как он думал, не случайно, — хотите повоевать, да? — спрашивал он, улыбаясь.       — А к чему улыбка? — не понимала Кейт. — Выздоравливайте, вы же ранены…       — Помру всё равно, — отмахнулся он. — Интересно на вас посмотреть… На тебя особенно, — показал он на Хамфри. — Омега, я верю, что ты ещё покажешь себя. Не надо слепо идти в бой, как мы. Судя по тому, что о тебе слышно, то тебе точно уготовлена другая судьба и это не смерть на каком-то поле от неприятеля.       Волк протяжно закашлял, что аж к нему подошёл целитель.       — Ждёт тебя путь славный, имя громкое, но, как всегда бывает, болезнь и…       Солдат умирал у них на глазах, не успев договорить, и наши супруги ещё стояли некоторое время рядом с ним, обдумывая его слова.       — И?.. Что дальше-то? — у Хамфри сжалось сердце, но понимал, что ему уже, скорее всего, не ответят.       — Пошли лучше, Хамфри, — сказала строго Кейт. — Что-то нехорошее он хотел тебе сказать. Бредил, такое бывает.       — А вдруг?..       Волчица не желала продолжать разговор и упёрто поднималась на другой холм. Хамфри со смешанными чувствами шёл за ней, даже и не зная как воспринимать слова солдата. То ли это было пророчество, которое действительно говорит о том, что судьба готовит страшные вещи молодому омеги, ещё совсем юноше, но уже встающего на такой великий путь мысли и дела.       «Много будешь знать, быстрее состаришься» — помнится, когда-то давно Хамфри уже слышал эту поговорку. В детстве это был частый ответ от взрослых на его любопытство, которое он проявлял в виде своих постоянных вопросов ещё будучи не особо сознательным волчонком. Детство омега уже помнил очень слабо, но народная поговорка застряла у него в голове, похоже, на всю жизнь и в последнее время как никогда была бы очень актуальна для юноши; но, однозначно, не в этот момент. Сейчас шёл кровавый бой и нужно было отвлечься от всего, что Хамфри и сделал, ускорив шаг за своей женой.       Поднявшись, на втором холме супруги встретили Гарта, ведущего серьёзный разговор с кем-то из своих штабных.       — Мы продолжим наступление как только правый фланг будет взят нашими войсками, — говорил Гарт. — Поэтому мы ведём подготовку к атаке одновременно с укреплением нашей обороны. Если наше наступление провалится, то мы сможем закрепиться на данных позициях. Возможно, нам поможет пехота Милтона в нашем деле, чтобы взять штурмом холмы вы второй раз. Если уже и так не получится, то нам придётся стоять здесь насмерть и до последнего альфы. Своей отвагой и заслужим себе славу героев, что не сдали позицию врагу.       — Комбат, докладываю: у нас уже четверо раненых, — отвечал ему с досадой волк. — В случае атаки северян мы не сможем выдержать их натиска без бо́льшего количества боеспособных солдат. Запросить резервы у штаба?       — Повторю, что не стоит, — отвечал твёрдо Гарт, — Резервы не придут, сколько ни запрашивай. Будем вести бой с те, что имеем. Свободен.       Штабной ушёл с холма и тогда Гарт заметил нашу пару, но вскоре от неё отвернулся, пытаясь вглядываться в позиции врага сквозь сплошной туман.       — Бесполезно… — сказал он тихо про себя, а в этот момент наши супруги подходили ближе.       — Что бесполезно, Гарт? — спросила его Кейт.       — Неважно… — отвечал волк. — Я думал, что здесь месиво происходит, потому и поспешил, а оказалось… Ну, я почти угадал. Когда видишь такое количество раненых, то по-другому и не скажешь. А вы что хотели? — обернулся он к супругам. — Я думаю, что здесь в ближайшие часы боя не будет.       — Нам и не надо… — сказал Хамфри.       — Отчего же так? — удивился волк. — Не похоже на вас…       — …Мы уже на правый фланг идём, — продолжал омега, шутя.       — Ох, — замолчал он на секунду. — Там же страшнее всего. Кто вас туда уже отправил?       — Сами захотели, а проведёт нас Скромник, когда Гильберт даст ему разрешение.       — Там Скромник будет нужнее, всё-таки его тоже солдаты воюют. Ну, удачи вам тогда. Там она пригодится вам обоим. И отваги и храбрости, конечно.       — А ты лучше держись подальше от бойни, Гарт, — сказала ему вдруг Кейт. — Ты же знаешь, что сестра моя-то по тебе скучает. Не надо ей лишних переживаний, понимаешь?       «Лили…» — вспоминал Гарт про свою жену, но про неё ему хотелось в данный момент думать меньше всего на свете. Молодого альфу очень сильно интересовало сегодняшнее сражение и он не мог ни о чём другом не думать, как о нём, о своим чине комбата, о карьере и о славе, что может снизойти к нему в этот трудный день. О Лили он предпочёл подумать попозже, а за её, как он думал, излишние переживания за его собственную жизнь, считая их слишком раздутыми, и решение пойти на это сражение, он даже в своём молодом уме винил, как ему казалось, очень чувственную по пустякам девушку.       Не успел Гарт дать ответ, как вдруг к ним откуда-то снизу подбежал Скромник, видно, получивший ответ от командарма.       — Гильберт приказал направляться на правый фланг. Там всё ужасно для нас, — говорил волк. — Что ж, пошли?       — Да, мы с тобой, конечно, — ответила Кейт, глядя вокруг себя и на своего супруга. Хамфри нисколько не сомневался в том, чтобы согласиться со своей женой.       Гарт и Скромник ещё о чём-то поговорили друг с другом и потом чёрный альфа позвал нашу пару вниз, спускаться с холма. Вместе они пошли сквозь туман в небольшую лощину, откуда переправлялись через сплошные полки солдат, которые с самого начала битвы держали линию фронта, иногда пытаясь пробиваться, неся потери и утомляясь с каждой попыткой прорыва обороны противника.       Как только они оказались в лощине, то мигом свернули куда-то ближе к позициям противника. Только через пару минут Скромник понял, что они оказались прям рядом с передовой центрального района всего наступления. Рядом с ними ещё не было того потока войск, что есть везде, поэтому прикрыть их никто не мог. В белом тумане они оставались одни и вскоре Скромник повернулся к нашим супругам.       — Не туда свернули, — сказал он, обдумывая, в какую сторону двигаться.       В этот момент совсем рядом прозвучало рычание и оно точно не шло ни от Кейт ни от Хамфри. Только втроём обернувшись, они увидели двух чёрных волков, а за ними, судя по звукам, шло не менее, чем целое отделение свирепых северян, готовых отражать неприятельскую атаку, По крайней мере, тем так казалось.       Необходимость отступления понимали все, поэтому тройка слепо побежала в случайную сторону к своим войскам. Передовая была недалеко и до неё наша группа смогла смело добежать, пока не был услышан сзади шум вместе со стоном.       Неожиданно для всех Кейт повалили на землю, отчего Хамфри даже резко остановился, переставая отступать. Вынужден был прекратить бег и Скромник, который зрительно тревожно выяснял что произошло.       — Кейт! — кричал омега, когда у него внутри начала накапливаться желчь от увиденного ужаса. Если для Скромника, как волка весьма обученного, ситуация не вызывала особого волнения, то для молодого омеги всё выглядело намного страшнее. У него прошла дрожь по телу от страха за свою Кейт, не помня уже когда последний раз с ним происходило что-то подобное. Даже во все остальные разы, когда на Кейт также нападали враги, он не испытывал столь всеобъемлющую злобу и, особенно, страха перед роковым исходом всей стычки. Начиная с вечера прошлых суток, Хамфри был готов переживать за любую, хоть самую мельчайшую из всех стычек, что произойдут на этом ожесточенном и беспощадном поле брани, если в ней окажется Кейт. Омега будто чувствовал изначально, что всё равно произойдет беда, когда они вступят на этот этап борьбы.       — Мрази!       Хамфри сразу же побежал к своей жене. Скромник был настроен, чтобы это он, как более сильный альфа, бы помог волчице, а её муж побежал дальше к войскам. Омега явно не задумывался о таком варианте, сломя голову бросаясь в бой с северянами, поэтому Скромник взялся сам как можно скорее добежать до подкреплений, пока к лощине не прибежало всё отделение вагнеровцев.       В этот момент Хамфри со всем отчаянием и приливом сил накинулся на одного из двух северянинов, что был прямо надо Кейт, повалив того на землю. Омега не видел в каком состоянии была Кейт и что вообще с ней было, занимаясь противником. Боевитости у волка было немерено, чего не скажешь о его оппонентах, намного слабее мотивированных и уже мыслящих о том, чтобы отступить, пока не прибудут их собственные подкрепления. Имея позиционное преимущество вместе с недостаточно высоким сопротивлением вражеского солдата, Хамфри в ярости вскоре смог ухватиться неприятелю за горло. Омега держал врага уверенно, даже ни разу не испугавшись, и не сделав ни одного неверного шага. Долго сопротивляться враг не мог и в испуге стал пытаться сбежать подальше от яростного омеги. Как бы Хамфри не был озлоблен на этих двух северянинов, но он сохранял рассудок и никогда не был кровожадной убийцей.       — И никогда им не стану, — продолжал мысль Хамфри. — пусть драпает!       Омега привстал и дал своему врагу это тоже сделать. Тот держал взгляд с самого начала не на самом волке, а на то, что находилось позади него, и ужаснулся, а следом убежал куда-то далеко в лощину. Хамфри в недоумении развернулся, увидев разорванный чёрный труп, а рядом с ним рыжую волчицу. Заметив живую и нормальную Кейт, злоба тут же почти сошла на нет у волка и он стал намного спокойнее.       — Ты как? — подошёл к ней сразу же Хамфри.       — Отлично… сзади, Хамфри! — крикнула Кейт, смотря вдаль за спину омеги.       Из стороны, куда только что драпал северянин, стремительно выпрыгивал из тумана отряд из четырёх-пяти солдат. Бороться было бессмысленно и они стали отступать, но с большими сомнениями насчёт того, что им удастся, в конце концов, хотя бы дойти до подкреплений. Хамфри приготовился в который раз защищать свою Кейт, прикрывая её сзади от северян, и осознавая, что бой придёться дать в любом случае.       «Я сделал всё, что мог…» — представлял уже Омега растерзанного себя толпой солдат.       Он уже приготовился к драке, но услышал позади себя дикий топот и, казалось ему, что даже почувствовал небольшую дрожь по земле, хотя это было откровенным преувеличением. Он обернулся назад в надежде на спасение, а не очередной отряд северян, и увидел бегущую бригаду светло-серых волков.       — Наши! — крикнула радостно Кейт и чуть позже Хамфри, не особо веря сначала, также узнал в солдатах своих собратьев.       Шестеро или семеро бойцов пробежали мимо них и как можно скорее, с заряжающими боевыми выкриками, они энергично столкнулись в бою с вражеским отделением, заставив тех уже полностью позабыть и о Кейт, и о Хамфри. Шаг за шагом вагнеровцы отходили дальше по лощине, пытаясь бороться, но выходило это у них весьма слабо.       Наша пара хотела понаблюдать за стычкой, но их быстро отвлёк вскоре гордо подошедший Скромник. Альфа и омега вместе теперь уже знали, кто им помог остаться в живых или, в худшем случае, оказаться в плену у вагнеровцев.       — В этот раз помог я вам, — сказал он. — Теперь помогите моим солдатам на правом фланге. Быстрее, друзья.       Скромник поскорее удалился с лощины и выходил в поле к войскам, а молодая пара следом последовала за ним, едва успев отряхнуться от грязи и небольшого количества крови на своей шерсти.       Проходя через очень неудобную местность, так ещё и с огромным количеством различных войск и плохой погодой, не стихающей уже несколько часов, Кейт с Хамфри регулярно отставали от Скромника, часто спотыкаясь о других солдат и вызывая у тех раздражение. Даже рыжая альфа заметно не могла догнать Скромника, что казалось странным для остальных.       — Вы, видно, не привыкли ходить средь таких масс нашего народа? — спросил Скромник. — Да и в массовых баталиях вы, вроде, тоже редко участвовали       — Нет, всё нормально, — отвечала Кейт. — Давай, показывай дорогу, быстрее.       — Ээ!.. Да ты ранена, Кейт, — сказал Скромник, посмотрев внимательнее на волчицу, — задняя правая, выше колена. Это они тебя так, да?       Рана была не особо серьёзной, но Хамфри думал напротив и всё равно был взволнован.       — Бывало и похуже, на самом деле, — отвечала Кейт.       — Ну, всё же могу поздравить, прошла первое сегодняшнее крещение огнём, — их друг всё также не терял духа, пытаясь не портить всем троим настроение. Хотя если сказать, что удовольствие от торжественности сегодняшней битвы у нашей пары ещё присутствовало, то это будет откровенной ложью.       Так, весь следующий путь Скромнику приходилось сбавлять свой темп, чтобы никто не отставал. Пройдя через центр, они врывались на территорию правого фланга, где в данный момент не переставали стихать бои и ужасные зрелища.       Несмотря на то, что везде в поле стояла прохлада, на этих северных холмах стояла дикая жара. Пахло не весной, а постоянным, лёгким «металлическим» запахом, который с лёгкостью улавливают почти все хищники. Для нас было, вскоре, нетрудно догадаться, что это был запах, когда Кейт и Хамфри увидели на холмах ещё холмы… трупов и тел погибших. Немало среди них было тел молодых, только ещё вступивших в самостоятельную жизнь, а уже отдавших жизнь здесь, на этих равнинах. Поражало, что разность возрастов наблюдалась именно у северян, среди тел которых было и большое чисто юношей, так и волков выше среднего возраста, явно особо не приспособленных к боевым действиям. Очевидно, потеря опытных бойцов заставляла принимать на службу все возраста и даже войска Объединения от это также не спаслись. Погибших со стороны наступавших было намного больше, чем могли себе позволить увидеть до этого Кейт и Хамфри. Молодняк был и тут, примерно возраста нашей пары. В голову омеги сразу ударила мысль, что если бы он не был женат на дочке вожака, то уже давно бы оказался одним из этих трупов.       «Любовь оказалась превыше всего, — подумал он, посмотрев на себя и Кейт, а потом уже на холмы, усеянные телами волков, — Хотя, так ли это? Они же не имели за собой какой-нибудь знатный род, что их бы уберёг он погибели…»       Его прервал Скромник, общающийся с кем-то из младших командиров. Вскоре их знакомый оглянулся на них, как бы не зная, что ему теперь делать с ними после того, как оказались на позиции.       — Не беспокойся, — сказала Кейт. — Мы идём на передовую.       — Будьте осторожнее. Попробую потом навести вас.       Кейт и Хамфри пошли ближе к боевым действиям, а Скромник по своим делам командующего. Одна из переплетённых судеб, что оказались здесь, на этих равнинах, полях и лесах, где на глазах творилась история Джаспера, своего слова так и не сдержит и вплоть до конца всей битвы о Скромнике наша пара не вспомнит, и о себе он не напомнит тоже… Судьба его, к несчастью, окажется жестокой к нему самому.       Холмы, на которые вошла наша пара, был тот знаменитый в последние часы правый фланг, или курган, как его называли некоторые образованные командующие. Высокий курган господствовал над всей остальной местностью, чем обеспечивал даже скорее стратегическую, нежели тактическую, полезность. Уже были отданы приказы, чтобы взять холмы любой ценой, несмотря на любых масштабов потери. От бессмысленных приказов все склоны были усеяны трупами наступавших, а верхушки преимущественно обороняющимся северянами, но в меньших масштабах. Было необходимо признать, что всё же высота была почти взята войсками Объединения. Оставалось добить её полностью и швырнуть северян и все их подкрепления вниз, к полю, и на этом бы закончилась вся битва за правый фланг. Только вот битва это была не совсем обычной, а сумасшедшей, яростной с обеих сторон. Как и Объединение, вместе с его командирами, так и Север, с его генералами, оба они считали курган важнейшей позицией во всей битве. На истощение друг друга бесперебойными атаками уходил весь резерв и запас, при этом обе стороны располагали очень ограниченными ресурсами, неспособными, чтобы слишком долго надрываться над этим флангом. Рано или поздно, но кто-то должен был сдаться и отступить, потеряв всё и, в итоге, не получив ничего.       Сами холмы в этот момент представляли собой разделёнными линией передовой и участками, где велись наиболее интенсивные бои. Любая стычка никогда не прекращалась и меняла своё расположение по ходу сражения. Уже около двух часов передовая не сдвигалась и держалась почти на одном месте. Настолько хрупкое было это равновесие сил, что в любой момент всё могло обернуться катастрофой и, как следствие, полным разгромом и уничтожением.       Поначалу, войдя на передовую, Кейт и Хамфри бессознательно наблюдали за тем, что происходило на кургане в среде больших по численности массах войск. Омегу в этот момент очень сильно интересовало, что происходило вокруг него и чем занимался каждый из солдат, какую роль и функцию он исполнял на этом грандиозном поприще. Он старался не мешать бойцам, беспрестанно пробегающим мимо него с донесениями или приказаниями, аккуратно шагая по холму.       Однако, у него не было улыбки, радости от того, что он видел. Волк прохаживался и видел раненых, вызывавших у него лишь сочувствие к ним. В остальном волк будто выглядел как вояка, повидавший очень много за последние несколько недель. Он не был закалён с детства, как многие, не был обучен и натренирован, но смог выдержать всё, что он успел встретить на своём долгом пути. В данный момент Хамфри мог лишь помочь солдатам всем, чем он мог быть полезен в этом сражении.       Скоро волк отошёл от того ужаса, что был противен на левом фланге и на центре, чувствуя себя более уверенно в кругу этих дивизий, отделённых от всех большой высотой над землёй, — здесь он чувствовал собственное оживление и желание выполнить свой долг с воинами, образующих одну живую семью. Оживление было не только у Хамфри, оно было одинаковое и общее для всех, что чувствовалось каждым.       Поначалу появление фигуры Хамфри вызвало неодобрение в среде солдат — больно уж много мифов ходило об этом омеге за его спиной. Хоть Хамфри уже давно не был обычным штатским, но полноправным бойцом Объединённой армии его здесь особо не признали, считая, что тут самое пекло и такому молодому парню здесь не место. Волки, проходя мимо него, удивлённо и недоброжелательно косились на эту новую фигуру, пожаловавшую к ним в самый трудный момент сражения и, скорее всего, всей войны.       К волку вскоре подходил, по всей видимости, один из командующих всей кампанией по захвату правого фланга. Рябого меха молодой волк, с основным коричневым оттенком, подошёл к омеге и любопытно на того посмотрел. До всего этого он старательно и жёстко руководил своей частью, отдавая приказы и поручения порядком уставшим войскам. Бойцы были морально истощены от бесперебойных атак на позиции противника и с каждым часом всё с меньшим желанием совались в бой, предпочитая стоять в обороне. Небольшая часть уставших от бессмысленных атак и таких же бессмысленных приказов солдат стала публикой для разговора уже скорого разговора Хамфри с командующим.       — Хамфри, здравствуй, — сказал командир. Волк не сразу узнал его в такой обстановке, но по голосу это точно был Харви, хоть и звучал он строго. — Не самое лучшее место, чтобы тут просто так стоять.       Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на омегу.       — Я и не собираюсь просто так стоять, — отвечал он. — Дурного ничего делать я тоже не буду, а собираюсь помочь вам.       Хамфри говорил твёрдо и уверенно, привлекая внимание солдат.       — В бой пойдёшь? — спросил Харви почти насмешливо.       — Рад пойти, но в одиночку я ничего не сделаю, — омега далее показал жестом лапы на солдат, слушающих их. — А какие бы наши полководцы гениальные планы не строили, то только наш народ будет способен, наконец-таки, добить полностью этот фланг. Вы же знаете, что всё это похоже на то, будто вы их на убой отправляете?       Солдаты мысленно соглашались с волком, но откровенно и вслух выражать своё мнение они не решались.       — Таковы приказы от самого Гильберта, — отвечал Харви. — Я их выполняю надлежащим образом, как это сказано. Мне тоже тяжело смотреть на то, как гибнут десятки наших собратьев, не сумев взять хоть какую-нибудь позицию, но как иначе? Мы вынуждены принимать жестокие меры, чтобы план был выполнен, несмотря на жертвы и покалеченных, и правый фланг был взят как можно скорее. Победа близка, а от этого сброда, — показал он на солдат. — потерявшей всякую дисциплину, нужен всего-лишь последний рывок.       Вояки молчали, но были явно недовольны тем, как их называют.       — Зачем называть их сбродом? — удивлялся омега. — Твой народ потерял смысл бороться за этот чёртов курган…       Сзади них послышались возгласы в духе: «Да мы бы пошли в бой, но…»       — Вот, я попробую именно с этим помочь.       Солдаты уже не были столь резки по отношению к Хамфри и даже те, кто в разы был старше молодого волка, также становились поближе, чтобы послушать его.       По настоянию супруга, Кейт в этот момент ушла к знахарям, чтобы подлечить свои раны, а омега по всему кургану стал общаться с солдатской массой.       Волк приходил и к раненым, и к тем, кто не желал погибать в той мясорубке, что происходила на правом фланге, пытаясь вести с ними диалог и объяснять зачем они воюют за какие-то холмы и куда до них их стае. В подавляющем большинстве солдаты были абсолютно неграмотны в военных, стратегических, и политических вопросах, поэтому омега стал вести работу по просвещению волчьей массы. Опыт пребывания на самом Севере давал омеге почву для подробных рассказов о враге, против которого идёт один из заключительных этапов войны. Непременно Хамфри воспользовался своей возможностью поведать о вчерашнем военном совете, на котором он пытался вникнуть во все военные планы, что там излагались. Отчасти волку даже получалось рассказывать о самом предполагаемом ходе битве, но наиболее ярко он рассказывал о значении этого сражения для хода всей войны и её скорого конца.       У каждого из солдат была своя история, беда или трагедия, которая бы не оставила в их душе горестного осадка и не побудила бы пойти на фронт ради идеи отомстить северянам за родню, убитых, попавшую в жестокий плен, или угнанную на Север в собственность какого-нибудь помещика, не говоря уже об изнасилованных; отобранный дом или землю, с которых их насильно выгоняли войска противника. Многие грозились сделать с северным народом тоже самое, что происходило с ним, и даже хуже. Это никак не радовало омегу, стоявшего на благородных позициях, но свои мысли он озвучивать не стал, понимая солдат, но и не одобряя их замыслы.       «В любом случае, — думал Хамфри, — когда мы вступим на их земли, то нам не избежать истинных зверств с нашей стороны. Противно только думать об этом…»       Однако, Хамфри в ходе разговоров с солдатами по-новому познавал их чувства, быт и общую для всех них народную мысль. В ответ, когда все убедились, что Хамфри не просто не делает ничего «дурного» со своей стороны, но и, главное, помогает им вновь обрести смысл бороться за этот курган, то отношение к омеге плавно переходило от недоброжелательного недоуменья к уважению его фигуры, напоминающей заместителя командира части по моральной работе с личным составом войска. Хамфри даже становился для части солдат настоящим идейно убеждённым воспитателем, знающий порядки военных и следивший, чтобы у них не падал моральный дух перед скорой атакой на оставшиеся холмы. Солдаты вскоре мысленно приняли Хамфри в свою семью, присвоили его себе и дали ему прозвище. «Наш зам» прозвали его, считая Хамфри аж заместителем командира по работе с личным составом, хотя формально его никто им не назначал, но это произошло де-факто. Обращались к нему солдаты с уважением, между собой шутили и смеялись, как это обычно бывало; но перед боем все были готовы встать рядом с волком и для Хамфри было долгом, что раз уж он взялся за это дело, то должен первым пойти в атаку и повести войско за собой.       Хамфри решил перед своим выступлением на передовую подойти к Харви, помощником которого он фактически стал за небольшой промежуток времени.       — Харви, — обратился он, встав рядом с командиром, что наблюдал за другим концом кургана. — Когда наш черёд?       — Сейчас уже выйдем в бой, — отвечал он спокойно, размеренно, как в последний раз. — Приказ от Гильберта есть. Не знаю, что будет с нами…       — Помолимся за всех нас, а я поведу солдат, чтобы не падали духом.       — Ты же знаешь, что будешь первым на виду у северян? Они точно постараются убить тебя, если заметят, что войско в бой ведёшь ты.       — Я выполню тем самым свой долг, а ты выполни свой, Харви.       — Тогда готовься, выходим сейчас же.       Время шло к полудню и знакомый омеги не смел больше задерживаться, осознавая всю ограниченность по срокам, и отдавал приказ дивизии построиться и направляться на передовую. Хамфри уверенно шёл в первых рядах, подавая пример бойцам и подготавливая тех к скорому вступлению в страшные сражения, как говорили вести, доходящие до них на кургане. Харви, в частности, присылали сводки с полей битв, говорящие об огромных потерей, масштабы которых не стихали с каждым часом, а только нарастали. Однако, об этих и других вещах, что могли деморализовать войско, простым солдатам намеренно не рассказывали, но эти тайны были простительны в данный момент. Истина откроется намного позже, а многие её всё равно так и не сумеют познать после этой битвы.       Подойдя достаточно близко к высоте, где непосредственно велись бои с северянами, на отделившуюся группу из Хамфри и части солдат даже умудрился откуда-то сверху отчаянно напасть вражеский отряд, явно не задумывающийся о малоуспешности такой попытки. Было видно, что северяне не давали себе отчёт о моральной подготовки солдат, что им противостояли, думая атаковать нахрапом. Как и ожидалось, но отряд в считанные минуты был разгромлен, а одного даже взяли в плен. Наглые солдаты даже пытались убить Хамфри, накинувшись на того, но когда омега встал на лапы, то он лишь с невозмутимым лицом отряхнулся и молча пошёл дальше.       — И как это вы не боитесь, наш зам! — обратился к Хамфри широкий красно-коричневый солдат.       — А ты разве боишься?       — А как же! — отвечал солдат. — Ведь эти, что сейчас были, они безбашенные, наш зам, не помилуют. Никто бы не пошёл так, как они, как сумасшедшие. Они шмякнут, так кишки вон и всё. Слышал, их чем-то накачивают там, на своей родине, чтобы так себя вели. Всё равно нельзя не бояться, — сказал он напоследок, смеясь.       Отряд шёл рядом с Хамфри, сделав весёлые лица. Они не совсем ожидали того, чтобы он говорил не так, как все омеги, и этот момент только обрадовал их.       — Наше дело солдатское! А вот зам наш, так удивляет!       — На позиции! — крикнул сзади них Харви, подходя к отряду, что должен был по его приказу первым вступить в бой с противником и занять необходимые позиции.       Могло показаться, что своё дело Харви исполнял с собой тщательностью, будто в первый или во второй раз своей жизни командуя войсками, но на самом деле на кону стояло слишком много, чтобы опытному волку не быть подобным молоденькому командиру, только-только начавшему руководить со своей особенной форменностью.       Услышав приказ, Хамфри двинулся вперёд и отряд смело пошёл за ним. По мере приближения всё сильнее стали быть слышны где-то тумане и на всём холме постоянная грызня, стоны, скулёж, лай и вой. О себе давали знать как чужие, так и свои, находящиеся в беспрерывных драках за метры земли, но из-за тумана и пыли с того места, где был отряд Хамфри, всю картину рассмотреть было нельзя. Притом, наблюдения за тем, что имелось, поглощали всё внимание омеги.       Но его бессознательно-радостное возбуждение, что вновь проявилось у него, произведенное видом и звуками величайшего сражения, что было тут, перед ним, заменилось теперь, в особенности после вида многих одиноко лежащих солдат на высотах, другим чувством. Теперь уже окончательно…       Но перед ним всё ещё мелькал его собственный долг — повести солдат вперёд.       Когда к Хамфри подошла вся дивизия из двух десятков волков и ещё нескольких отдельных отрядов, не связанных с ними, и оставив всех своих командиров в тылу, то омега был по факту единственным, кто мог с такой мотивацией и моралью отдать приказ атаковать, что ни у кого не было бы сомнений: побежать иль нет. Солдаты, разговаривая вполголоса, сосредоточенно готовились к скорому приказу, разминались в который раз и проверяли свою боеспособность, молились и спрашивали друг друга, кто уже успел оставить послание родным…       По приказу бойцы моментально встали в боевую стойку, а Хамфри, наоборот, в полный рост повернулся по направлению лицом к солдатам.       «Они ждут моего слова, — думал омега, видя разгорающийся огонь в своих солдатах. Сам он не смотрел вперёд на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощён в созерцание этого огня, который всё более и более разгорался, и всеобщего оживления, что он видел в этом сплочённым и едином войске, как бы отдельным от всех остальных на этом кургане. — …Этот скрытый огонь разгорается и во мне, я его чувствую! Никогда прежде такого не было! Я един с этим солдатским народом и обязан сделать это…»       Омега, обретя решимость исполнить своё предназначение с честью и достоинством, поднял переднюю лапу и…       «За мной! В атаку! Ура!» — пронзительный и громкий крик прошёлся по всему кургану от него. Этот призыв всколыхнул массы и увлёк за собой их, когда солдаты закричали в ответ и энергично бросились вперёд. Хамфри сделал тоже самое, начав атаку вместе со всем войском и принципиально пытался обогнать всех солдат и первым броситься в бой, ещё больше мотивируя народ идти за ним в атаку, видя как зам их безбоязненно обгоняет и первым добегает до позиций ошеломлённых северян.       В эти моменты интенсивность боя на всём кургане усиливалась в разы, но из-за тумана можно было разве что увидеть как героически сражалась дивизия Харви и ещё пара частей, оказавшихся неподалёку. Приготовиться к отражению ещё одной крупной волны наступления враг не успевал, приняв атаку даже самого первого солдата — нашего омеги — очень спонтанно и необдуманно.       Хамфри демонстративно пошёл в самый бессмысленный поединок и даже смог повалить одного северянина, но до тех пор, пока к нему не прибежала его дивизия, то это было лишь манёвр чтобы привлечь солдат атаковать также отчаянно, как он сам. Итог получился соответствующим: войско было предельно мотивировано бороться за курган, но первой раненой жертвой неминуемо становился Хамфри…       «Куда я так?» — вдруг он опомнился от боли, понимая, что бороться ему в одиночку бессмысленно и сейчас же погибнет по своей же глупости. Он остановился в нерешительности, отступать ему или нет, и что вообще делать…       Вдруг страшный толчок откинул его назад, повалив на землю. В то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в его ушах будто гром, треск и свист. Он пал на землю уже в бессознательном состоянии.       Северянам было в этот момент известно, что Хамфри являлся моральным руководителем, кто и повёл войска вперёд, и морочиться с ним не собирались.       — Никакой пощады! — крикнул один из северных офицеров.       Палач приготовился убить волка на месте и не пленить его даже. Но приказ офицера остался невыполнимым, когда вскоре омега дождался помощи от своих солдат, добежавших до вражеских позиций и принявшихся мстить врагам за своего зама. Уже вскоре ни врагам, ни своим, до Хамфри не было никакого дела и высота подверглась массовой драке, а сострадавшие заму бойцы всё же тихонько утащили лежащего в бессознанье омегу подальше от места боя.       Хамфри, очнувшись, лежал на боку, всё ещё на этом чёртовом холме. Ужас был повсюду и сам он не понимал что и где происходило. Мимо него пробегали солдаты, а рядом он слышал протяжные, пронзительные крики и визги. Тут же подле него лежали неубранные бойцы, а сам он был до смерти напуган.       Хамфри, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на курган, (что должна были атаковать дивизия Харви) как единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.       В то время как Хамфри поднимался по холму, он слышал, что звуков боя слышно не было, но какие-то волки там всё же делали что-то. Хамфри не успел понять, что это были за волки. Омега видел младшего командира, задом к нему лежащего на каменной глыбе, словно рассматривающий что-то внизу, и заметил ещё одного солдата, который, пытаясь вырваться из лап ещё нескольких волков, державших его, кричал: «Брат!» — и видел ещё что-то более странное и страшное одновременно.       Не сразу Хамфри успел в страхе сообразить, что командир был убит, что кричащий «брат!» был пленным, а на его глазах только что порвали горло другому солдату.       Едва Хамфри взобрался на высоту, как худощавый, весь измотанный и потрёпанный, чёрный волк (это был северный офицер) из ниоткуда набежал на него, крича что-то. Омега, инстинктивно обороняясь от толчка, выставил лапы и схватил волка пастью за шею. Офицер таким же образом взял омегу за надплечье.       Несколько секунд они держали испуганно друг друга зубами и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я взят в плен или он?» — думал каждый из них. Но, очевидно, северный офицер более склонялся к мысли что в плен был взят он, потому что сильная пасть Хамфри, движимая невольным страхом, всё крепче и крепче сжимала его горло. Северянин что-то хотел сказать, как вдруг неподалеку от них прозвучали очень громкие выкрики и вой одновременно, будто боевые и нападающие, что оба волка моментально опустили клыки и согнули головы.       Не думая более о том, кто кого взял в плен, офицер побежал назад на курган, а Хамфри спускался с холма, спотыкаясь о раненых и убитых, которые, казались, ловили его за лапы. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные ряды бегущих солдат Объединения, которые, падая, спотыкаясь, и крича, весело и бурно бежали на курган.       Северяне, отстоявшие курган при первой атаке, теперь уже были бессильны и побежали отступать со своих высот. Войска с криками «ура» так далеко даже за сам курган прогнали северян, что трудно было остановить их. Бо́льшая часть кургана, наконец-то, была взята и захвачена.       Вскоре с кургана тащили пленных, в том числе раненого северного генерала, которого окружили солдаты. Толпы раненых, знакомых и незнакомых Хамфри солдат Объединения и Северной стаи, с изуродованными страданиями лицами, шли, ползли и тащились другими солдатами с кургана. Хамфри вошёл на холм, где он пробыл меньше десяти минут, но где была целая дивизия, с которой он пробыл более часа. Из того семейного кружка, который принял его к себе, он не нашёл никого. Много было тут мёртвых, незнакомых ему. Но некоторых он узнал. Молодой помощник командира, как он сам, такой же когда-то недавно мотивированный и рвущийся в бой, свернувшись, лежал в луже крови с открытыми глазами. Красно-коричневый солдат, что ещё недавно улыбался своего заму и шутил перед ним, изредка дёргался, но его не убирали.       Хамфри не знал, что делать теперь ему. Он не обращал на весь этот ужас раньше, но теперь, казалось ему, он прозрел. Он смотрел на страдания обычного народа, который и вёл всю войну от начала и до конца. Лапами этого бедного народа свершилось это сражение и все прочие, что были в этой войне. В опустошении омега стал спускаться вниз.       «Нет, теперь это до́лжно остановить. Мир любой ценой, но, главное, мир всем нам. Какой же кошмар всё это… Что же мы наделали!» — думал Хамфри, бесцельно направляясь за толпами раненых, двигавшихся с поля сражения.       Но солнце, застилаемое туманом, стояло ещё высоко и не спешило скрываться, и впереди кипело что-то в тумане, и сражение не только не ослабевало, но усиливалось до ещё более дикой отчаянности и жестокости, как душа, которая, надрываясь, кричит из последних сил.                     

***

                    Главное действие всего сражения за Северо-Восток случилось на правом фланге со стороны наступающих. Оно произошло на господствующих над землёй высотах самым простым, бесхитростным образом.       Всё началось с лобовой атаки Объединения на позиции Севера. Уже потом, когда туман застлал абсолютно все поле битвы и не только, в этом тумане в ответ двинулись (со стороны северян) на холмы дивизия фон Барфуса и дополнительные отряды усиления. Барфус, мягко говоря, был не самым гениальным полководцем, а точнее весьма посредственным полковником, назначение которого в столь трудный час для всего Севера было лишь обыкновенным совпадением. Единственное, что давало ему возможность оказаться в этом сражение, так это полная преданность Вагнеру, чем он и пользовался, активно и беспрекословно, но бездарно, выходя на какой-либо участок битвы, в том числе на правый фланг, и давая очень слабый отпор противнику.       С глубокой передовой, где восседал сам Фельдмаршал, правый фланг находился в нескольких сотнях метров по прямой линии, и потому Вагнер не мог видеть того, что происходило там, тем более, что туман скрывал всю местность. Солдаты дивизии Барфуса ещё были видны до тех пор, пока не поднялись на курган. Сквозь туман иногда мелькало что-то чёрное — вероятно, волки. Но двигались ли они или стояли, были ли это северяне или враги, нельзя было видеть практически с тыла.       Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Вагнера, смотревшего из-под лапы на фланги. Туман стлался перед флангами, и то казалось, что туман двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда крики волков, но невозможно было знать, что они там делали.       Он сошел с холма и стал взад и вперед ходить перед ним.       Изредка он останавливался, прислушивался к звукам и вглядывался в поле сражения.       Не только с того места внизу, где он стоял, не только с холма, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самих флангов, на которых находились теперь вместе и попеременно то уинстоновские, то вагнеровские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на всём этом поле. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемого шума и боя, то появлялись одни пехотные, то альфа-солдаты, то ополчение и солдаты всех мастей и специальностей; появлялись, падали, дрались, сталкивались, не зная, что делать друг с другом в той или иной ситуации, кричали и бежали назад.       С поля сражения беспрестанно «прискакивали» к Вагнеру его посланные адъютанты и ординарцы его высших офицеров с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в самую жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютанты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две-три сотни метров, которые отделяли поле сражения от Вагнера, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно.       Офицеры находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Вагнер, не участвовавшие в самом сражении, не спрашиваясь Вагнера, делали свои распоряжения и отдавали свои приказы о том, куда наступать и откуда обороняться, и куда отступать, и куда менять позицию пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Вагнера, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, попав в ожесточённую драку, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся солдат противника, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и иногда называемая «кавалерия» (в виде быстро бегущих альфа-волков) «скакала» без приказания догонять бегущих уинстоновцев. Так, два полка альфа-солдат побежали через правый фланг и когда только вошли на гору, то повернулись и во весь дух побежали назад. Так же двигались и обычные пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им было велено. Все распоряжения о том, куда и когда подвинуть войска, когда послать пехоту обороняться, когда альф топтать врагов — все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже старших офицеров, например, фон Барфуса или фон Вальденца, не только самого Вагнера. Они не боялись наказания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для них — собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно, как было велено теми или иными материальными обстоятельствами, поступали эти волки, находившиеся в самом пылу сражения.       В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Как только войска выходили из того пространства, на которых велись страшные бои, так их тотчас же стоявшие сзади начальники перегруппировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область битвы, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.       Наиболее значимые здесь полководцы Вагнера — Барфус, Вальденц и Хайнц, находившиеся в близости к полю сражения и даже иногда заходившие в него, несколько раз вводили в эту область стройные и огромные массы войск и последние остававшиеся резервы на всю стаю. Но вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, на которое так отчаянно надеялись генералы Севера, вспоминавшие былое победоносное величие Великой северной армии, которой не было равных ещё несколько недель тому ранее, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Офицеры вновь формировали их, но личный состав всё становился меньше. В половине дня Вальденц решился послать к Вагнеру своего адъютанта с требованием дать ему подкреплений для обороны флангов. Тот понимал, что это не обрадует очень вспыльчивого Фельдмаршала, но, казалось, это был отчаянный шаг вместе с последней надеждой большинства командиров выиграть в этой битве. Хотя сам Вальденц ещё более чем надеялся дать достойный отпор врагу, в отличие от остальных.       Вагнер сидел под курганом и обедал, и в тот же момент к нему прибежал красивый и молодой посланец Вальденца с уверениями, что Запад будет разбит, если в помощь войскам прибудет ещё одна дивизия. Самому адъютанту было страшно говорить подобные вещи в лицо Вагнеру, поэтому тот сразу приготовился к последствиям.       — Подкрепления? — сказал Вагнер с строгим удивлением, как бы не понимая слов волка.       «Подкрепления?! — подумал Вагнер. — Какого чёрта они просят подкрепления, когда у них в лапах вся наша армия! Им что, теперь всю живость Джаспера посылать воевать?!»       — Скажи генерал-лейтенанту Вальденцу, — отвечал Вагнер строго, — что пусть сначала покажет хотя бы наполовину разбитую армию варваров, а потом пусть запрашивает подкрепления.       Красивый парень-адъютант, тяжело вздохнув, побежал опять туда, где убивали его собратьев. Сам Вагнер, закончивший обедать, подозвал свою адъютанта Грубера и стал болтать с ним о вещах, что не имели к сражению никакого отношения.       Во время захватывающего разговора с молодым подчинённым, Вагнер ненадолго отошёл от проблем сегодняшней битвы. К этим делам пришлось вернуться сразу после того, как Грубер обратил внимание на генерала со свитой, пришедший к кургану. Это был Хайнц. Он быстрыми шагами подошёл к Фельдмаршалу. Его хороший друг не мог раздражать Вагнера, поэтому он попробовал выслушать его полностью.       — Фронту нужны подкрепления, Вилл, — говорил Хайнц смело и громко. — Я клянусь тебе, что моим офицерам нужна ещё одна дивизия. Потери врага будут колоссальными и мы уничтожим всё их наступление.       Вагнер вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Он мог лишь мягко ответить своему другу, а не выплёскивать свою злость ему в лицо. Сам Хайнц оживленно стал говорить со своей свитой, окружившей его.       — Вы очень пылки, Вольф, — сказал Вагнер, опять подходя к Хайнцу. — Легко ошибиться, когда вы эмоциях. Сам знаю и сколько проверено это мною. Иди лучше и посмотри, что там происходит, и тогда приходи ко мне.       Не успел еще Хайнц скрыться из вида, как с другой стороны пришёл новый генерал с поля сражения.       — Ну, что ещё? — сказал Вагнер раздражённо.       Повернувшись, он уже увидел самого Вальденца, похоже, получившего ответ от Фельдмаршала и решившего лично запросить подкрепления и у вожака. После недолгих уговоров Вагнер отвернулся и на два шага отошёл от генерала, остановился, и вернулся назад. Вскоре он подозвал к себе Грубера.       — Нужны подкрепления, желательно из гвардии, — обратился он расстроено. — Кого послать, как вы думаете?       — Господин Фельдмаршал, послать гвардейскую дивизию фон Лютвица? — ответил Грубер, выучивший наизусть все части, что находились рядом или на самом поле битвы.       Вагнер утвердительно кивнул головой.       Адъютант побежал к дивизии Лютвица. Через несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади поля сражения, тронулась со своего места. Вагнер вместе с офицерами и адъютантами молча смотрели по этому направлению.       Дивизия Лютвица, также как и другие, скрылась в «дыму» поля сражения. С разных сторон продолжали прибегать представители командиров и все, будто сговорившись, докладывали одно и то же. Все просили подкрепления, все говорили, что Запад производит адское давление, от которого северные войска сжимаются во что-то жалкое и не боеспособное.       Вагнер сидел в задумчивости, ни с кем не общаясь долгое время. Он не мог смириться с тем, что в который раз его стая не может взять превосходство в сражении с какими-то дикарями.       Спустя некоторое время к нему подошёл Грубер, осмелившийся почтительно предложить Фельдмаршалу отдохнуть и ненадолго отойти от военных дел.       — Я надеюсь, что теперь я могу заверить вас в долгожданной, скорой победе, — сказал он.       Вагнер молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к предложению отдохнуть, Грубер позволил себе заметить, что отдых нужно всегда, даже в самую трудную минуту.       — Проваливай… — вдруг мрачно ответил Вагнер и отвернулся. Блаженная улыбка засияла на лице Грубера, наконец, имеющего возможность покинуть Фельдмаршала и уйти к другим офицерам, что он вскоре и сделал.       Вагнер испытывал тяжёлое чувство, осознавая, что вся его авантюрная и вероломная игра, в которой он был лишь счастливым игроком, безумно направляющим свою волю куда ему вздумается, окончательно разрушается на его собственных глазах. Он понимал, что чем более обдуман его ход под конец проигранной партии, тем только сильнее он проигрывает.       «Войска те же, — думал он, — генералы те же, планы те же, я сам тот же, что был полгода назад, покорявший Джаспер…»       Вагнер врал самому себе. Никто не был прежде, как сейчас, даже он сам. Вагнер месяц, полгода и, тем более, год назад, — это все разные волки, не говоря уже о сегодняшнем Вагнере. И стая совсем другая, и приёмы войны совсем другие.       Все прежние приёмы ведения войны, порой неизменно успешные; и обход главных сил врага с фланга, и окружение целой армии одним кулаком сильнейших альф, и стратегия молниеносной войны — всё это уже употреблено, и не только не было победы, но отовсюду приходили вести об убитых и раненых офицерах, за которыми годы подготовок, о необходимости подкреплений, которых вовсе не осталось во всей империи, о невозможности сбить боевой и моральный дух Запада и Востока, а также их союзников, и об упадке и разложении некогда Великой армии Севера, почти покорившей весь Джаспер.       Ранее генералам требовалось двух-трёх приказов и в стаю приходили с поздравлениями и весёлыми лицами соратники Вагнера, объявляя о взятии той или иной территории и долгожданный реванш униженного Севера, восхваляя свою стаю и своего вождя. Так было всегда и везде. Теперь же что-то странное происходило с армией в последние недели.       Несмотря на первоначальный успех во вторжении на территорию Объединённой стаи, Вагнер с самого начала видел, что что-то было не так. Все видели это, но пытались импровизировать, закончить кампанию очередным триумфом. Теперь, спустя четыре недели войны, он видел и испытывал всё то, которое испытывали и все окружающие его лица, опытные в военном деле. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Вагнер, несмотря на весь свой идеализм и слабость в военном деле, понимал, что значила война, идущая уже четыре недели, когда все приёмы и способы закончить её победоносно были использованы и употреблены, но долгожданной победы так и не случилось. Он знал, что это была почти проигранная война, но не осмеливался заявить об этом открыто, и что малейшая случайность могла теперь погубить все его войска, его стаю, и его самого.       Когда он перебирал в своём уме всю эту странную кампанию, когда он глядел на скрытно-печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что враг всё ещё стоит, — это было страшное чувство и ему приходили в голову все несчастные случайности и специальные усилия, направленные на то, чтобы лишь бы убить его любой ценой. В прежнее время он постоянно обдумывал свой успех, теперь же бесконечное количество способов разорвать его самого на части. Всё было возможно, и он ждал это всё. Его охватывал ужас неотразимой погибели, такой же, как у беспомощного щенка.       Известие о том, что противник атакуют правый фланг со стороны Объединения, возбудило в Вагнере этот ужас ещё раз. Он молча сидел под холмом, опустив голову и зажмурив глаза. Грубер подошёл к нему и предложил лично пройтись ро фронту убедиться в том, в каком состоянии находились его войска.       — Что?.. — нервно спросил Вагнер. — А, да… Прикажи собрать охрану.       Он немедленно отправился к правому флангу. В медленно расходившемся тумане на всё пространстве, по которому шёл Вагнер, — в лужах крови лежали солдаты, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видали ещё ни Вагнер, ни кто-либо из его офицеров, не знавших что и думать обо всём этом. Вагнер вышел на высоту правого кургана и сквозь туман увидал толпы волков в цветах и окрасах, непривычных для его глаз. Это были войска Уинстона.       В этот момент сражения уже не было, а была продолжающаяся кровавая баня, которая ничего не давала ни северянам, ни уинстоновцам. Вагнер остановился и впал опять в ту задумчивость, из которой его вывел Грубер. Он не мог остановить то, что делалось перед ним и вокруг него, и которое считалось управляемым и зависящим от его генералов и от него самого, и всё сражение вследствие неуспеха, представлялось ему и всем остальным ужасным.       Один из генералов, пришедших к Вагнеру, позволил себе предложить ему отдать приказ об отступлении со всего поля сражения. Грубер и Барфус, стоявшие позади Фельдмаршала, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на предложение этого генерала.       Вагнер опустил голову и долго молчал.       — Отступить — значит предать всё, к чему мы стремились, — отвечал он злобно. — Отступление — это измена. Пусть все войска подохнут на этом поле, но долина им не достанется!       Вагнер повернулся и пошёл обратно в тыл.                     

***

                    Гильберт сидел, понурив голову и опустившись телом на том самом месте, на котором утром его видели Хамфри и Кейт, отдающим недалеко от самого поля сражения приказ начинать наступление. В данный момент он старался не делать каких-либо распоряжений, кроме чрезвычайных, а только соглашался или не соглашался с тем, что ему предлагали.       «Да, да, сделайте это, — отвечал он на различные предложения. — Да, да, сходи, посмотри, — обращался он то к тому, то к другому из приближенных, или отвечал отказом: — Нет, не надо, стоит подождать». Он выслушивал донесения, отдавал приказы, когда это требовалось подчиненным. Но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался в полной мере тем, что ему говорили, а что-то другое интересовало его в этот момент. Как это бы странно не звучало, но одно из самых кровопролитных сражений за всю его жизнь было небольшой минуткой отдыха для него самого.       Знатным военным опытом он знал и умом понимал, что руководить огромными толпами, в данный момент борющихся не столько с врагом, сколько со смертью, нельзя лишь одному и знал, что решают значительную часть сражения не распоряжения главнокомандующего, коим он по факту и являлся, если не считать Уинстона и Тони, не место, на котором стоят войска, не количество убитых и пленных, а та далеко не каждому заметная сила, называемая боевым духом, определяющая всю боеспособность любого войска. Он следил за этим, именно это интересовало его в лицах своих подчинённых и не меньше он следил за тоном речи, с которым ему приносили донесения. Гильберт даже пытался руководить этой малопонятной силой, но лишь настолько, насколько это было в его собственной власти в данный момент.       Общее выражение лица Гильберта было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее общую усталость, в общем-то, уже давно не молодого волка, а тяжёлая война так и вовсе сил никак не прибавляет, а делает наоборот.       В полдень ему принесли известие о том, что занятый северянами правый фланг были опять отбит, но Скромник оказался ранен. Гильберт ахнул и покачал головой.       — Быстрее иди к нему и подробно узнай, что и как, — сказал он одному из посланников.       Вскоре после вестей о победе на правом кургане, последовала новость о том, что в плен был взят генерал Лютвиц, молодая гвардия которого потерпела сокрушительное поражение. Штабные командиры поздравляли Гильберта и тот улыбнулся.       — Подождите, друзья, — говорил командарм. — Битва ещё не выиграна, и в пленении генерала Лютвица нет ничего необыкновенного. Лучше подождать радоваться, — однако, несмотря на свои слова, он послал помощников пройтись с этой новостью по войскам.       Когда с левого фланга пришёл Милтон с донесением о попытке северянами отбить этот участок фронта, Гильберт, по звукам поля сражения и по лицу Милтона угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и тихо отвёл белого волка в сторону.       — Направь все свои войска на левый фланг, — говорил он своему товарищу, — помоги и посмотри, нельзя ли что сделать с этим участком.       Гильберт был почти в центре всего фронта Объединённой стаи. Направленная фон Вальденцом атака на левый фланг была два раза отбиваема, но в третий раз, похоже, случилась катастрофа. В центральном поле северянами сопротивление плавно спадало и они даже не пытались контратаковать. С правого фланга войска Харви и Скромника заставила бежать вагнеровцев и их гвардейские части.       В третьем часу защита северян спадала ещё сильнее, но ценой очень огромных потерь. На всех лицах приезжавших с поля сражения и на тех, которые стояли вокруг него, Гильберт читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Однако, командарм был доволен успехом дня. Но неожиданная физическая слабость доставала его. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подавали обедать.       Командарм Гловер, один из трёх командармов всей Объединённой стаи и тот самый, который находился вместе с другими командующими на вчерашнем военном совете и отстаивал точку зрения об одном главном направлении удара в противовес Гильберту, пришёл к нему самому во время обеда. Гловер приехал от Тайлера с донесением о ходе дел на всём фронте битвы. Благоразумный Тайлер, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что наступление было провалено, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего близкого соратника и единомышленника.       Гильберт с трудом жевал оленье мясо и вскоре сузившимися глазами взглянул на Гловера. Волк, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Гильберту.       Гловер обращался с «выскочкой» (как называли Гильберта некоторые командиры, стоявшие на стороне Тайлера) с некоторой небрежностью, имеющей цель показать своё недовольство со всей деятельностью Гильберта и, что он, как опытный командующий, знает, с кем имеет дело и не намерен делать из Гильберта своего кумира, как это происходит с остальными командирами и даже вожаками Уинстоном и Тони. Строго взглянув на еду, лежащую перед Гильбертом, командарм начал докладывать главнокомандующему положение дел на фронте так, как приказал ему Тайлер и как он сам это всё видел и понимал.       — Все точки нашего наступления всё ещё в лапах северян и захватить их нечем, потому что войск не остаётся. Солдаты бегут, и нет возможности остановить их, — докладывал он.       Гильберт, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Гловера. Волк, заметив волнение «выскочки», с улыбкой сказал:       — Будет омерзительно, если я позволю от вас скрыть эту информацию… Войска в полном расстройстве…       — Вы видели? Вы видели?!.. — нахмурившись, закричал Гильберт, быстро вставая и наступая на Гловера. — Как ты… как ты смеешь!.. — делая угрожающие жесты трясущимися лапами и захлебываясь, закричал он. — Как ты смеешь говорить это мне! Враньё! Передай от меня Тайлеру, что я знаю, что он врёт, и что настоящий ход сражения мне, главнокомандующему, уже давно известен.       Гловер хотел возразить что-то, но Гильберт настойчиво перебил его:       — Северяне отбиты на левом и сокрушены на правом фланге. Если вы оба не врёте, то очень плохо видели и не позволяйте говорить того, чего вы, бездарности, не знаете. Изволь возвращаться к Тайлеру и передать ему мое непременное намерение разворачивать ещё большее наступление на врага с последующим его окружением. — строго сказал Гильберт. Все рядом штабные молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося командарма. — Враг разбит везде, за что я благодарю наше храброе войско. Неприятель побежден, и сейчас же мы окончательно сгоним этих мразей с нашей земли вплоть до их столицы, — сказал Гильберт, сдерживая наступавшие слёзы от долгожданного момента, когда он мог сказать эти слова с полной уверенностью и никто бы не смел ему возразить или подумать, что это невозможно.       Гловер, пожав плечами и скривив губы, молча отошел в сторону.       К кургану вскоре поднимался красивый коричневого меха волк, приход которого Гильберт очень сильно ждал сегодня.       — Да, вот он, мой герой, — сказал командарм, улыбаясь. Это был Харви, проведший весь день на главной точке сражения.       Харви доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что северяне не смеют контратаковать более и отступают.       Выслушав его, Гильберт ответил, вспоминая только что прошедший разговор:       — Вы, надеюсь, не думаете, как другие, что мы должны отступить?       — Напротив, командарм, — отвечал Харви, — в нерешительных вопросах победителем остаётся тот, кто настойчивее, и моё мнение…       — Гуннерсен! — Гильберт перебил его, внезапно крикнув ещё одного командира альфа-войсками.       Можно было догадаться зачем Гильберт позвал командующего, ведь Гуннерсен в плане выступал третьим шагом во всей «Грозе» и должен был наступать по левому флангу и одновременно окружать вражеские войска. Гильберт сказал вскоре Гуннерсену, чтобы он слушал приказ и тут же позвал одного из своих помощников:       — Иди на фронт и объяви, что мы сейчас же начинаем наступление по флангам и начинаем окружение врага.       Пока шёл разговор с Харви и Гуннерсену диктовался приказ, к командарму вернулся Гловер и доложил, что командарм Тайлер желал бы иметь более подробное подтверждение того приказа, который отдавал Гильберт.       Гильберт, не глядя на Гловера, приказал разъяснить этот приказ, который, для избежания личной ответственности, желал иметь ещё один командарм.       И по неопределимой волкам силе, поддерживающей во всей армии одни и те же настроения, называемое боевым духом и составляющее главный нерв войны, приказ Гильберта к скорому переходу в ближайшие часы к завершающей фазы всей операции, передались одновременно во все уголки фронта сражения. Далеко не сами слова Гильберта, не сам приказ в точности передавался в разных частях войска. То, что передавалось друг другу в армии, зачастую, сильно отличалось от оригинального устного приказа, но сам смысл приказа Гильберта был понятен всем и сообщился повсюду. То, что говорил Гильберт, вытекало скорее не из хитрых соображений, а из того чувства, которое двигало не только самого главнокомандующего, но и весь народ и армию, как единое целое.       И узнав то, что скоро неприятель будет окружён в котле и уничтожен, из уст своих командиров услыхав подтверждение того, чему они хотели верить и чего очень долго жаждали, измученные, колеблющиеся солдаты утешались и ободрялись, готовясь к окончанию последней крупной битвы этой страшной войны.                     

***

                    Батальон Гарта был будто в резервах на левом фланге, который до половины дня стоял в бездействии, но под сильными контратаками северян. Во втором часу, батальон, уже потерявший одну пятую личного состава, должен был выдвигаться чуть дальше по холмам и закрывать брешь в наступлении на центральном направлении, на котором в этот день было уже побито огромное количество волков и на который во втором часу направлял свои силы генерал фон Вальденц, представлявший серьёзную опасность для всего фронта, не только для одного лишь левого фланга.       Не сходя с позиций и не продвинувшись больше ни на метр, батальон потерял здесь еще одну пятую часть своих волков. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся тумане, застилавшем всю местность впереди, не переставая, виднелись северяне, которые вскоре вылетали и пытались отбить холмы. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых враг не пытался отвоёвывать позиции, но иногда в продолжение минуты несколько волков вырывало из батальона, и беспрестанно приходилось оттаскивать убитых и уносить раненых.       С каждым новой контратакой все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты.       Батальон стоял на расстоянии пятидесяти-ста шагов и все солдаты находились под влиянием одного и того же настроения. Все волки батальона одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышалось нападение и крик: «Раненые!». Бо́льшую часть времени волки по приказанию начальства сидели на земле. Все были чем-то заняты или, по крайней мере, пытались найти себе занятие. Кто пытался вычистить себя от постоянно набегающей грязи и крови; кто пробовал размяться и не терять хватку. Некоторые пытались вырыть себе норы или строили из грязи подобие домиков. Все казались были погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало собратьев, когда тащились тела, когда виднелись сквозь туман большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперёд шли гордые альфы, продвигалась вдали братская пехота, одобрительные возгласы слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно изуродованных и измученных личностей отдыхало на этих привычных, мирных событиях.       Бывали и развлечения у батальона. В один момент на фланге останавливалось отделение пехоты, а один из солдат, что был любопытным омегой, побежал в сторону фронта. Услышав в тумане громкий вой и скорое рычание, омега взвизгнул и, поджав хвост, побежал обратно. По всему батальону раздался смех и насмешки. Но развлечения такого рода продолжались не более минуты, а волки уже более восьми часов стояли без еды и дела с непроходящим страхом смерти, и нахмуренные и уставшие лица всё более хмурились и уставали.       Гарт, точно так же как и весь батальон, нахмуренный и уставший, ходил взад и вперёд по холму, опустив голову. Делать ему было нечего, как и приказывать. Всё делалось само. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Если солдаты убегали, что было редкостью, то тут же возвращались обратно. Сначала Гарт, считая своею обязанностью поддерживать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам, но потом убедился, что ему уже нечему и нечем учить солдат. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по невысокому холму, находящемуся рядом с лугом, волоча лапы, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая поднималась вверх. Он то шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные им ранее, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от одной точки до другой, чтобы пройтись милю, то наслаждался шиповником и принюхивался к приятному и сильному аромату. В этот момент он ни о чем не думал, но, возможно, лишь редко вспоминал о том, что его с войны всё ещё ждёт любимая жена, а поделать с этой тягостной разлукой что-либо он не мог. Иногда он вспоминал далёкие счастливые моменты из своей жизни и недавнего прошлого. Ему казалось, что прошла уже вечность с тех пор, как началась война и не стало мира, хотя прошёл всего месяц и воспоминания оставались яркими и живыми…       — Ну, хорошо, — говорила белоснежная волчица ему, — вдохни поглубже и вой не глоткой, а сердцем, — она приложила свою лапу к моей груди, а я лишь молча слушал её, глупо улыбался и удивлялся этой чудесной омегой, — а я тебя подхвачу.       И зазвучал на всю гору тогда наш прекраснейший дуэт. Тогда это было лучшее, что могло только со мной произойти и за эти моменты Лили можно простить что угодно, даже её порой дикие переживания, связанные с исполнением моего долга…       Закончив вспоминать он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам и различал гул сражения, посматривал на приглядевшиеся лица волков первой роты и ждал.       «Вот они… опять к нам! — думал он, прислушиваясь к приближавшемуся шуму из закрытой туманом области. — Один, другой! Еще! — он остановился и поглядел на ряды. — Нет, кажется уже… доконали…» Невольный холод пробежал по его спине и он опять принялся ходить, считая шаги.       Вдруг показался опять шум из леса и он опять поглядел на ряды. У второй роты собралась большая толпа и в её состав Гарт даже не всматривался.       — Комрот, — прокричал он. — прикажете, чтобы не толпились.       Командир роты, шагая выполнять приказ, вскоре остановился.       — Что там? — крикнул он, но не услышал ответа. — Чего увидели?       — Это не наши, комбат, — отвечал испуганно командир роты.       Гарт, будто не понимая сказанных слов, стоял в нерешительности и смотрел на холм, где должна была находиться вторая рота. Он продолжал стоять в ошеломлении, не предпринимая никаких шагов.       — Берегись! — крикнул альфе один из солдат, подходящий к холму.       Гарт всё ещё до конца не понимал как могло всё это случится и неужели все его подозрения оказались правдивы. Он отвлёкся лишь на десять минут, а уже произошла настоящая катастрофа. Он не понимал тем более, к чему был крик солдата и, в продолжающимся оцепенении, он решил повернуться назад, думая, что сзади него было именно то, что привлекло внимание рядового…       Повернувшись, он понял, что в пяти шагах от него кто-то выскочил и приковал его к земле. От происходящего ужаса он не сразу осознал, что это было нападение, а атаковал его северный офицер, вскоре давший приказ пехоте наступать на холмы. Гарт попытался начать сопротивляться, но оказался физически слаб, а скоро и его вовсе начали рвать толпой и тут он оказался бессилен. Чувство беспомощности поражало его и только сильнее губило желание дать отпор северянам, заставляя лишь лежать и, рыдая, кричать от боли.       Совсем скоро что-то заставило солдат остановиться и те ушли от Гарта, оставив его тело судорожно дёргаться. Мимо него пробегали солдаты, но он их не различал, полностью не обращая внимание на то, что окружало его. Единственное, на что у него хватило мочи взглянуть, так это на фигуру одного чёрного волка, что прохаживался по рядам и смотрел по сторонам, будто изучал местность, куда он попал и куда его привёл ход сражения. Во время наблюдений на его лице всё больше красовалось некоторое разочарование в том, что он созерцал. Тут же к этой фигуре подошёл другой волк и сообщал:       — Генерал фон Вальденц, сюда идут подкрепления Запада. Прикажете ли продолжать наступление?       Что было дальше Гарт уже был не в состоянии расслышать и лишь продолжал лежать.       «Неужели это смерть? — думал он. — Я не хочу умирать, я не могу… Я люблю жизнь, природу, весну, этот свежий воздух… Лили…»       Он начал терять счёт времени и в один миг, казалось, произошло одновременно наступление и отступление северян с фланга. К холму, где лежал Гарт стали подходить ещё солдаты и как увидели альфу, то сразу же к нему подбежали. С правой стороны живота, лап расходилось по траве большое пятно крови. Вызванные ополченцы остановились позади солдат и младших командиров. Гарт лежал на груди, опустившись лицом до травы, тяжело дыша и всхлипывая.       Ополченцы подошли и взяли его за плечи и лапы но он жалобно застонал, и волки, переглянувшись, опять отпустили его.       — Берите уже, живо! — крикнул чей-то голос. Его опять взяли за плечи и задние лапы и поспешно потащили по протоптанной ими дорожке к лекарям.       — Ох, что ж это?.. Живот! Это конец! — слышались голоса между командирами.       — В ногу идите… Эй! — крикнул командир, останавливая неровно шедших и трясущих комбата.       — Как вы? Комбат? А? — дрожащим голосом сказал подбежавший комрот, которому Гарт дал, скорее всего, последний свой приказ. Гарт открыл глаза и посмотрел на того, кто говорил, и опять опустил веки.       Ополченцы принесли Гарта к лесу, где стояли норы и где было подобие «перевязочного пункта» Место состояло из трех просторных логов на краю сосняка. Вороны, чуя кровь, нетерпеливо каркая, перелетали на соснах. Вокруг него, больше чем на два десятка метров, лежали, сидели, стояли окровавленные волки в различных окрасах. Вокруг раненых, с унылыми и внимательными лицами, стояли толпы солдат-носильщиков, которых тщетно отгоняли от этого места распоряжавшиеся порядком командиры. Не слушая старших, солдаты стояли и пристально, как будто пытаясь понять трудное значение зрелища, смотрели на то, что делалось перед ними. Из нор слышались то громкие, злые вопли, то жалобные стенания. Изредка выбегали оттуда волки за водой и указывали на тех, которых надо было вносить. Раненые, ожидая у норы своей очереди, хрипели, стонали, плакали, кричали, ругались. Некоторые бредили. Гарта, как известного командующего батальоном, шагая через раненых, пронесли ближе к одной из нор и остановились, ожидая приказа. Гарт открыл глаза и долго не мог понять того, что делалось вокруг него. Холм, роза, пашня, природа и его порыв любви к жизни вспомнились ему. В двух шагах от него, громко говоря и обращая на себя общее внимание, сидел, оперевшись о небольшой подъём, с прикрытой головой, крупный, красивый белошёрстный младший командир. Он был ранен в голову и ногу. Вокруг него, с интересом слушая его речь, собралась толпа раненых и носильщиков.       — Мы его оттуда как шандарахнули, так все побежали, самого генерала забрали! — блестя черными разгоряченными глазами и оглядываясь вокруг себя, кричал волк. — Подойди только в тот самый раз резервы, так и гнали бы до их столицы!       Гарт, так же как и все окружавшие рассказчика, блестящим взором смотрел на него и испытывал утешительное чувство.       «Какое это имеет теперь значение? — думал он. — К чему это всё? Почему мне так трудно расставаться с жизнью? Не понимаю, уже никогда не пойму…»       Один из целителей с окровавленной пастью и лапами вышел из норы. Волк этот поднял голову и стал смотреть по сторонам, но выше раненых и, очевидно, хотел немного отдохнуть от всего происходящего. Поводив несколько времени головой вправо и влево, он вздохнул и опустил глаза.       — Ну, сейчас, — сказал он на слова командира, указывавшего ему на Гарта, и велел нести его в нору. В толпе ожидавших раненых поднялся шум       — И на том свете жить лишь одним господам… — проговорил тихо один из солдат.       Гарта внесли и положили на только что очистившуюся подстилку. Гарт не разбирал того, что происходило в норе и лишь мучился от боли в животе, спине и бедра под жалобные стоны со всех сторон норы.       В норе было три подстилки, две были занята, на третью положили Гарта. Ненадолго его оставили одного и он невольно видел то, что происходило на других двух других подстилках. Наиболее ближе к комбату находился какой-то крупный, матёрый альфа и его держали аж три солдата. Врач в это время что-то делал с его передней лапой.       — Агх, А! Ух! — ворчал волк, и вдруг, подняв кверху свою чёрную широкую морду, оскалив белые клыки, начинал рваться, дёргаться и визжать пронзительным визгом.       На другой подстилке, около которого толпилось много народу, на боку лежал чёрный с белым туловищем и раскрасом на морде волк (вьющаяся грива, окрас шерсти, его форма головы показались странно знакомы Гарту). Несколько волков навалились ему на грудь и держали его. Его небольшая серая лапа, быстро и часто, не переставая, лихорадочно дёргалась. Волк этот судорожно рыдал и захлёбывался, но пытался держаться и вести себя спокойно. Два врача что-то молча делали — один был испуган и дрожал — над его второй красной задней лапой. Как только было закончено с альфой, то тогда целитель подошёл к Гарту. Он взглянул в лицо Гарту и поспешно отвернулся.       — Воды принесите! Что стоите? — крикнул он строго.       Неожиданно волку вспомнилось далёкое детство, как за ним ухаживали, когда он ещё был маленьким щенком и пытались уберечь от всякой опасности. В это время пока альфа вспоминал прошлое, врач нагнулся над его раной, ощупал её и тяжело вздохнул. Вскоре он подал кому-то знак и мучительная боль внутри живота заставила Гарта потерять сознание.       Когда он очнулся, то клочки его мяса были вынуты, его раны уже были покрыты зеленью, а лицо ему облили водой. Как только Гарт открыл глаза, он почувствовал блаженство, а целитель, вздохнув, поспешно отошёл.       После перенесённых страданий альфа чувствовал неестественное удовольствие, подобного которому он давно не испытывал. Вся жизнь, все лучшие, все счастливейшие её моменты пролетали перед его глазами. Самое дальнее детство, отрочество, и, в особенности, юность вспоминались ему. Он вспоминал своего любимого отца, свою верную жену… Последнее, за что он мог любить жизнь и считал себя безумно счастливым одним её осознанием. Все это представлялось ему не как прошло, а как действительное, пробегающее перед глазами.       Около того раненого, очертания головы которого показались знакомыми Гарту, суетились целители, его поднимали и успокаивали.       — Что там? Покажите!.. Ох, нет… Нет! — слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон, что невольно вырывался у волка, пытавшегося до этого спокойно держаться. Слушая эти стоны, Гарт хотел плакать. Из-за того ли, что он умирал всего-лишь в чине комбата, из-за того ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, или из-за этих невозвратимых воспоминаний, или что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот волк, но ему хотелось плакать.       Раненому в этот момент показали оторванную и изрезанную лапу       — О! Ооо! О! — зарыдал он вконец. Целитель, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошёл.       — Ох, нет. Что это?! Зачем он здесь?! — сказал себе Гарт.       В несчастном, рыдающем, обессилевшем волке, которому только что отняли заднюю лапу, он узнал Скромника, с которым ещё недавно они были на одном фланге. Ему предлагали воду на большом листе, края которого он не мог поймать дрожащими и распухшими губами, тяжело всхлипывая.       «Да, это он… — думал Гарт, предельно расстроившись. — Чем-то он тяжело и близко связан со мной. Совсем немного знакомы и недавно были врагами, а теперь воевали бок о бок против одного врага и лежим вместе в этом страшном месте. Мать природа, что же он тут делает…»       Гарт не мог поверить в то, что происходит с ним, со Скромником, со всеми ними, кто оказались на этом сражении, где переплелось множество разных судеб. Он начал понимать, что никто из тех, кто прямо сейчас всё ещё ведёт этот страшный бой, не виноват в его развязывании. Гарт простил всех за всё и за всех, кого он только мог вспомнить: Вальденца, Скромника, Тони, Уинстона, Хамфри, Кейт…       И вдруг новое неожиданное воспоминание нахлынуло на Гарта из мира почти детского, чистого и любовного. Он вспомнил Лили. Такой, какой он увидел её в первый раз, на полнолунии два месяца назад, с тонкой шеей, ухоженным и красивым мехом, и с счастливым лицом, готовым на восторженные эмоции, и любовь и нежность к омеге, ещё сильнее и живее, чем когда-либо, проснулись в его душе.       Он вспомнил на войне, лежа тут с тяжёлой раной, теперь эту связь, которая существовала между им и этой волчицей, смотревшей на него сквозь слезы, наполнявшие недоумевающие от печали глаза, когда тот уходил на фронт и обещал, что вернётся целым и невредимым. Гарт вспомнил все, и восторженная жалость и вспыхнувшая вновь страстная любовь к волчице наполнили его счастливое сердце. Ещё несколько часов назад он не понимал всех справедливых переживаний своей любимой, что волновалась за него каждую секунду его пребывания на войне, и винил её за это, но сейчас Гарт простил её... за всё простил и наделся, что простят его за все прошлые заблуждения.       От этих мыслей Гарт не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами.       «Ничего больше не имеет смысла, — думал он. — Ни моя слава, ни война, ни это сражение, ни мой чин комбата. Хватит всего этого… Любовь имела бы смысл, хотя уже теперь поздно, я знаю это!»                     

***

                    Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых офицеров и с сознанием своей бессильности в том, чтобы изменить результат, произвели глубокое впечатление на Вагнера, который обыкновенно любил рассматривать убитых, раненых, и замученных пленных, испытывая тем своё, как ему казалось, естественное превосходство над всеми остальными. В этот день ужасный вид поля сражения победил душевную силу любого, кто принимал участие во всём этом кошмаре. Как и Вагнер, любой, кто полагал, что получит величие и известность после этого боя, был обречён на разочарование во всём, не подумав и о том, что уже сама война зашла за черту бессмысленного кровопролития.       Вагнер поспешно уехал с поля сражения и возвратился в тыл. Весь больной, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, волк сидел на холме, невольно прислушиваясь к звукам боя и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он не мог остановить и абсолютно ничего с ним поделать.       И как раз, в завершение массовой бойни Вагнеру, последним из всех, пришло известие, что начинается наступление врага по обоим флангам и, как полагали, попытка окружения всех войск на центральном поле. Долго сидя в молчании рядом со стоящим Грубером, что и принёс ему это мрачное известие, Вагнер вскоре был разъярён до предела, впав в привычную ярость по причине всего происходящего вокруг него. На родном языке он орал, ругался и прошёлся оскорблениями по всем, кого мог только вспомнить: Грубера, Вернера, Штрассера, Шварценберга, Рехберга, своих бездарных, как он думал, генералов и командиров, Гильберта, Уинстона, его дочь и зятя, Тони, всю его семью, всех командующих и вожаков Запада, Юго-Запада, Белой, и Северо-Восточной стай, и прочих, и прочих, и прочих…       Успокоился (что значило, что он всего-лишь перестал орать) он только спустя полчаса. Он в этот момент не хотел для себя ни этой долины, ни победы, ни славы, которая уже была у него в достатке. Одно, чего он желал теперь — отдыха и спокойствия. Вагнер со временем полностью отошёл от военных дел, его место занимали генералы, которые ещё пытались добиться хоть каких-то приемлемых условия для ведения обороны, но всё четно.       Что теперь, что до этого: без приказов Вагнера выполнялось очень многое, и он распоряжался только тогда, когда думал, что от него ждут приказа в тот или иной момент. Одновременно он опять переносился в свой идеалистический мир иллюзий, продолжая воображать себя волком, которому откуда-то свыше предназначено быть вождём Севера и исполнять ту тяжелую, жестокую, безжалостную, роль, что ему отведена в этом мире.       И не на один час, не на один день будут помрачены ум и рассудок этого волка, тяжелее всех других своих приближённых испытывающего на себе всю тяжесть происходящего. Не в один этот день, обходя поле сражения, уложенное трупами и изувеченными телами, он, глядя на этих волков, обманывая себя и других, находил причины радоваться в катастрофах. Не в один только этот день он будет говорить, что любая битва или жестокость, проливающая кровь десятков жизней, «прекрасна» и будет восхищать, радовать его.       Он, предназначенный провидением на печальную, жестокую роль палача народов, уверял себя, что цель его поступков — это благо для его северной нации, вечно униженной и обделённой. Он верил, что он должен руководить судьбами сотен, а то и тысяч всех остальных недостойных из низших народов, неспособных к развитию, и путем абсолютной власти над своей стаей и всем Джаспером делать благо для него!       Теперь все идеи не стоили и гроша, когда было видно разрушение и разложение не только северной армии, но и всей Северной империи, утопающей с каждым днём в ещё более жестокую пучину предсмертной агонии. Вагнер, наблюдая за полем сражения, которое ему напоминало возможности смерти и страданий для него, и за крахом своего войска и аппарата, что им бессмысленно пытался управлять, он решил покинуть сражение, предвещая, что совсем скоро его ход дойдёт и до него, если он продолжит оставаться вблизи боя.       Вагнер спешно вместе со своей свитой покидал тыл и уходил обратно на Север. Больше его никто не видел участвующим в этом сражении.       Всё основное командование на себя брал генерал фон Вальденц, к этому моменту отступивший с левого фланга и фактически занявший пост предводителя всего сражения со стороны северян. Будто назло Объединению, опытный офицер хотел и дальше превращать сражение в ещё более бессмысленную и кровавую бойню. Как только стало известно о попытке врага окружить центральное поле сражения (пока эти сведения шли, то окружение уже фактически частично свершилось). Незамедлительно всему фронту был отдан приказ отступать и выходить из окружения, а потом сразу же продолжать бой на истощение сил противника.       Одного Вальденц не мог понять, как и Вагнер, что все его и остальных штабных командиров приказы были бесполезны в этом сражении. Массы испуганных и подверженных страху смерти солдат действовали стихийно, порой даже и не зная, что откуда-то из тыла им пришёл приказ стоять на смерть, а даже если и узнавали, то часто они просто убегали с фронта, отступая самостоятельно.       Лично Вальденц добился успеха, не проиграв и трети своих небольших стычек, которыми он управлял; но на общей картине всему фронту сражения угрожал полный развал, что и постепенно происходило. Никакая сила не могла остановить этот объективный процесс. Фланги сжимались, окружение замыкалось и треть всего оставшегося войска северян угодило в ловушку, из которой солдаты и унтер-офицеры не могли найти выхода. Бо́льшая часть измученных солдат, окружённых со всех сторон и со всех холмов, стоя на одиноком поле, сдавалась в плен, и, от утомления, голода или ранений, попадала на землю.       Все остальные войска северян, видя этот ужас и кошмар, бросались в бегство. Не слушая ни офицеров, ни гвардию, они бежали в леса и по равнинам, желая как можно скорее спастись бегством от всего ужаса, что они увидели за этот день. Теперь уже за беглецами охотилось местное население и партизаны Северо-Востока, долгое время ждавшие момент истинной мести своим оккупантам. Простых солдат чаще всего не трогали, но вот отступавших офицеров и гвардейцев, которых выделяла пышная грива, сделанная специально под них, находили и кровожадно убивали, проливая под конец сражения ещё больше никому не нужной крови и обрекая многих на ненужное страдание…       Вагнеровцы бежали за несколько миль от самого сражения. Отдельные части Объединения и его союзников, в погоне за отступавшими, доходили аж до границы с самой Северной стаей. Дальше лезть все боялись, поэтому отходили назад, зная, что уже совсем скоро будет тот самый долгожданный момент, когда граница захватчика будет пересечена… Но пока было ещё рано, да и не многие этого хотели с упавшим боевым духом, желая лишь пищи и отдыха.                     

***

                    Несколько сотен волков лежало мёртвыми в разных положениях и окрасах на полях и холмах, ранее принадлежавших народу Северо-Востока. На тех полях и холмах, на которых десятилетиями, если не больше, мирно жили и радовались жизнью волки Северо-Восточной стаи теперь всё было пропитано кровью. Толпы раненых и не раненых разных команд волков, с испуганными лицами, с одной стороны брели назад к лагерю, с другой стороны — назад к штабу. Другие толпы, измученные и голодные, ведомые командирами, шли вперед. Третьи стояли на местах и продолжали воевать.       Над всем полем, прежде столь весело-красивым, с его видами и туманом в утреннем солнце, стояла теперь мгла сырости и пахло странной кислотой и кровью. Собрались тучи, и стал накрапывать дождь на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнуренных, и на всех сомневающихся. Он словно говорил будто всем им: «Довольно, довольно, звери. Перестаньте… Опомнитесь. Что же вы делаете и что натворили?»       Измученным, без еды и без отдыха, волкам той и другой стороны начинало одинаково приходить сомнение о том, следует ли им еще истреблять друг друга, и на всех лицах одинаково было заметно сомнение, и в каждой душе одинаково поднимался вопрос: «Зачем, ради кого или чего мне уже убивать? И зачем быть убитым?» Ответы на эти вопросы закономерно не находились ни со стороны солдат Объединённой стаи, воюющих уже не на своей земле и скоро, похоже, перейдут в наступление по землям северян, ни со стороны воинов Севера, равно как и все, уставших от войны и теперь непонимающих её целей. Подобные мысли к вечеру одинаково созрели в душе любого и каждого. Всякую минуту могли все эти волки ужаснуться того, что они делали, бросить все и побежать куда попало.       Но хотя уже к концу сражения волки чувствовали весь ужас своего поступка, хотя они и рады бы были перестать, но какая-то непонятная, таинственная сила еще продолжала руководить ими. Отдельные волки, все в крови, спотыкаясь и задыхаясь от усталости, продолжали сражаться и совершать то страшное дело, которое они делают не по собственной воле, а будто откуда-то по приказу извне…       Тот, кто посмотрел бы на расстроенную и разрушенную северную армию, сказал бы, что войскам Уинстона сто́ит сделать еще одно маленькое усилие, и армия врага будет полностью взята в плен и можно было сходу прорывать границу; и тот, кто посмотрел бы на армию Объединения и его союзников, сказал бы, что если бы у северян нашлись бы ещё лишние нетронутые войска их вассалов и Северо-Западного союзника, то сто́ит сделать еще одно маленькое усилие, и Объединение погибнет и обратится в бегство. Но ни Объединение, ни, тем более, Север не делали и не могли сделать этого усилия, и пламя сражения медленно догорало.       Объединение имело наибольший шанс сделать последнее усилие и пересечь границу, но оно этого не сделало. Гильберт и Уинстон не могли сделать это последнее усилие, потому что все их войска были в той или иной степени разбиты и очень сильно упали моральных духом, не было ни одной части армии, не пострадавшей в сражении, и, ведя крупномасштабное наступление, они потеряли половину своего войска, а Север в обороне две трети. По итогу, дальнейшее продолжение наступления было невозможно, потому что всеобщий отрицательный настрой и упавший боевой дух не позволяли этого.       Не один Вагнер, его приближённые и генералы, испытывали то чувство, что их страшный, грозный, и авантюрный размах на господство над всем Джаспером падал громко и бессильно. Все солдаты и офицеры, участвовавшие и не участвовавшие, после всех опытов прежних кампаний (где после вдесятеро меньших усилий неприятель бежал и покорялся), испытывали одинаковое чувство ужаса перед тем врагом, который, потеряв за всю войну огромное количество населения, стоял так же грозно в конце войны, как и в её начале. Нравственная и физическая сила северной армии, нападающей на Запад и Восток, к этому моменту была полностью истощена. Северное нашествие, как разъяренный зверь, получивший в своем разбеге смертельную рану, чувствовало свою погибель; но оно не может остановиться, мечтая о реванше, так же как и не может не отклониться от своей цели уничтожить захватчика войско Объединённой стаи. После данного толчка Север еще мог что-то предпринять, но лишь чтобы оттянуть время перед неминуемой гибелью, истекая кровью от смертельной, нанесенной сегодня на Северо-Востоке, раны.       Прямым следствием сегодняшнего сражения было скорое полное бегство войск Вагнера практически со всех оккупированных ими земель, возвращение на довоенную границу, смерть огромного нашествия и скорая погибель вагнеровского Севера, на которую в третий раз сегодня была наложена лапа сильнейшего духом и материально противника.