***
Наступил вторник. Проснувшись утром, Кейт потихоньку вышла из пещеры, чтобы не разбудить к утру только заснувшую мать, и она, вся сонная и невыспавшаяся, выходила на выступ. По первой она увидела солдат и раненых, что стояли на улице, чем-то занимаясь, а Кейт потом оглянулась вокруг себя: на улице, в норах, везде виднелись эти измученные раненые. Все они благодарственно смотрели на Кейт, что не обращала на них особого внимания. Смотря на утренний пейзаж, волчица думала над тем, что всё ещё виновата перед всевышним в том, что не рассказала своей сестре правду о её любимом. На неё очень давило чувство, как ей казалось, вины, и всё утро она корила себя за молчание и обещала, что расскажет всю правду, как только Лили проснётся. Кейт знала, что это будет большая мука узнать истину для её любимой сестры, которая точно будет не готова к такому одному из самых ужасных последствий Большого сражения. Через несколько часов проснулась Лили. К этому моменту Кейт успела осмотреть нескольких раненых, принести им еды и пожелать выздоровления. Когда она подходила к пещере, то уже знала, что её сестра проснулась (ей об этом сообщили), и стала мучить себя и заставлять решиться рассказать правду. — Ну, что же, хватит уже этого... — сказала она и вошла в пещеру, где увидела всё ещё спящую мать, но только проснувшуюся Лили. — Доброе утро, сестрёнка, — сказала она, пытаясь казаться спокойной. Омега была в хорошем здравии и настроении, и была рада встретить новый день в своей жизни, на секунду подумав о том, что уже сегодня с фронта должен вернуться её муж. Ей сопутствовала радость только до той поры, пока она не разговорилась с Кейт, что совсем скоро и выдала ей тайну...***
Этим утром поглядеть на долину решился и Хамфри, проснувшись раньше, чем его увлекательный собеседник прошлым вечером. Они не знали, что им обоим известно о ранении Гарта и потому вели себя так, будто этого вовсе и не произошло, стараясь не думать об этом. Тем вечером поговорить им обоим было суждено не очень много, ведь Тони ложился достаточно рано, но при этом омега умудрился проснуться раньше его. Ранним утром омега успел походить по долине, посмотреть на новые лица, пообщаться с некоторыми. Так он встретил одного командира родом откуда-то с Дальнего Запада, с которым завязалась у него беседа. — Здесь у вас родственников нет, да? — спрашивал Хамфри у раненого, находясь вместе с ним на долине вместе с другим множеством солдат. — Нет, конечно, — отвечал волк с одним закрытым глазом. — Знаете, вам бы где поспокойнее... Одно место могу подсказать здесь, на долине, может, туда пойдёте? — Не знаю, если там позволят, — слабым голосом отвечал командир. — Позволят-позволят, я тамошних знаю, всех примут, — отвечал омега, начиная показывать сторону. Хамфри описал волку местоположение дома Лили пообещав, что там его примут с радостью. Омега, услышав скорую благодарность от командира, пошёл обратно к логову Тони. Вожак Востока уже встал к этому времени и бодрствовал, занимаясь раздачей поручений своим приближённым по поводу раненых, которых было необходимо куда-то на время пристроить. Хамфри вошёл внутрь в удобный момент, когда Тони нашёл свободную минуту и вёл приготовления к завтраку. — Доброе утро, — поприветствовал омега, зайдя к вожаку. — Доброе, — отвечал он. — Садись, ешь. Омега был не против немного потрапезничать, особенно, в компании такой фигуры как Тони. У них обоих совсем скоро затесался обычный разговор о войне, войсках, и недавней битве... — Как ваше здоровье сегодня? — спрашивал омега, думая, что если не вчера, то сегодня он займёт себя на день разговорами. — Для моего возраста — более чем отлично, — ответил Тони и стал завтракать. — А что войска? — сп Действительно отступаем или будет поход в заграницу? — Один всевышний, Хамфри, — отвечал волк, смеясь, — может решить нашу судьбу и скоро это сделает. Армия расстроена, но горит геройством и Уинстон теперь собирает своих начальников рядом с Севером. Что будет, не знаю. Но я тебе могу сказать, что такого духовного порыва, который войска показали в том сражении нет никаких слов, чтобы достойно описать... Такое геройство вообще, какое показали наши собратья, нельзя будет и потом представить и описать! Воистину великое сражение. — А зачем с Северо-Востока отступать тогда? — Уинстон решил так, — отвечал Тони, заметно погрустнев. — И его альфы. Старик хотел вместе с ними удержать Северо-Восток, чтобы потом иметь с него выгоду; но, видно, дружба не удалась, а силой вопрос решать не захотели. Потому мне теперь приходится держать здесь сотню раненых и ещё больше на Северо-Востоке, что не имеет возможности вернуться... Всё же тяжёлое время для всех нас. — Нам надо было проявить больше благоразумия, прежде чем начинать это сражение, — сказал Хамфри. — Какой же толк в этом геройстве, когда столько крови было пролито за какие-то клочки земли? — Не в клочках дело, — продолжал вожак. — А в общей силе. Мы выиграли, потому что были сильнее, в том числе духовно, что и доказали в очередной раз. Уинстону нужно было показать всему Джасперу, затаившему дыхание, что наш народ может выдерживать на себе и такие сражения, а потом быстро восстановиться и героями пойти дальше в бой. А Север уже разгромлен и вскоре падёт, как и всякий другой, что устроит на нас нашествие. — Нет, какое же было тогда кровопролитие... — вспоминал с ужасом Хамфри то сражение, не веря словам Тони. — И всё ради того, чтобы покорить Джаспер своей мощью? — Так оно и есть... К этой цели и стремимся и, увы, это стремление вне нашей воли. Хамфри был встревожен ещё сильнее, чем после разговором с Уинстоном. «К этому выводу всё и шло...» — думал он, когда понимал, что война, в которую он верил, считая, что является для всех них справедливой, но когда она вышла за пределы стаи, то оказалась таким же захватническим нашествием, как и то, против которого они боролись последний месяц. Судьба Севера ожидала такая же, как и та, что могла произойти с Объединением, если бы оно проиграло войну. «„Единый северный народ губителен для всего парка, и всем будет лучше, если он будет раздроблен и продолжит грызню друг с другом, как это было на протяжении десятилетий до этого...” — вспоминал омега жестокие слова Уинстона. — Для них это будет настоящим порабощением, теперь северян будут угнетать не их дворяне, а наши альфы, что там поселяется на Севере...» Дальнейшие разговоры, из которых омега продолжал черпать пищу для размышлений, основывались примерно на тех же темах, что и сейчас. Хамфри как никогда познавал действительность и этот опыт был не самым приятным, но нужным для нового «волка мысли»...***
Весь день был не особо примечателен ни у компании Хамфри, ни у Кейт, поэтому действие быстро перемещалось под вечер. Семейству Кейт в один момент доложили, что часть у них забирают небольшую часть здоровых солдат, чтобы отправить их на Запад. «Куда?» — сразу последовал от них вопрос, а ответ был немногословен — в заграницу. Им также сказали, что в поход собирают ещё часть из самой долины. Ив с большим сожалением вышла на улицу посмотреть, как снова на фронт гонят уставшие войска. «Благо, что полностью здоровых, а не всех подряд», — думала она, смотря вдаль . За хозяйкой вышла и Кейт, желавшая также посмотреть на уход войск. В пещере оставалась лишь одна Лили. Омега сидела с остановившимися глазами, никуда не выходя весь день и сидя на одном лишь месте, где проснулась утром, по многу времени не обращая никакого внимания на свою сестру и мать. Она постоянно занималась тем, что прислушивалась к неумолкаемым стонам раненого, что был где-то вне их пещеры. — Как же ужасно, — проговорила Кейт, возвратившись обратно. — Лили, посмотри на это, выйди на улицу, — сказала она сестре, видимо, желая чем-нибудь развлечь её. Но Лили посмотрела на нее, как бы не понимая того, что ей говорили, и опять уставилась глазами в стенку пещеры. Лили находилась в этом состоянии спутанности с нынешнего утра, с того самого времени, как Кейт, к удивлению и досаде Ив, непонятно для чего, как думала их мать, нашла нужным объявить Лили о ране Гарта. Ив была сильно рассержена на Кейт, как она редко сердилась. Альфа, снова почувствовав вину, теперь, как бы стараясь загладить её, не переставая ухаживала за сестрой. — Посмотри, Лили, как уходят, — сказала Кейт. — Кто уходит? — спросила омега. — А... солдаты. И будто для того, чтобы не обидеть Кейт отказом, чтобы от неё отстали, она пододвинулась к улице так, что, очевидно, всё равно не могла ничего видеть, но делала вид обратного, и опять села в свое прежнее положение. — Ты не видела, Лили. — Кейт, я видела, — умоляющим голосом сказала она. И Ив и Кейт понятно было, что солдаты, их уход, скорый конец войны, и вообще что бы то ни было, но оно не будет иметь какого-либо значения для Лили. Мать семейства вскоре подошла к Лили, легонько дотронулась мордой до ее лобика, будто её дочь больна, и поцеловала ее. — Ты вся замёрзла, дрожишь, доченька. Ложись лучше, — сказал Ив. — Ложиться?.. — переспросила она, но на самом деле думала, что ответить. — Хорошо, лягу... С тех пор как Лили в нынешнее утро сказали о том, что Гарт тяжело ранен и находится где-то в долине, она только в первую минуту стала мучить свою сестру вопросами о том, что? Как? Где он? Кейт тем утром всё это болезненно выслушивала и видела как вместе с этими вопросами на лице её сестры выступали слёзы отчаяния от неуслышанных ответов, при этом сама чуть не начав плакать. После того как Лили сказали, что видеть ей своего супруга нельзя, что он ранен тяжело, но будет жить, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но мучительно убедившись, что, сколько бы она ни пыталась добиться ответов, ей будут отвечать одно и тоже, перестала спрашивать и говорить с кем-то ни было. Весь день и вечер она пролежала на одном месте, не вставая с него ни на обед, ни на ужин, лежа с выражениями лица, которых знала и так боялась вновь увидеть Ив в своей жизни. Лили лежала неподвижно до вечера, а потом встала, но лишь чтобы поменять положение и сесть. Что-то волчица задумала, что-то она решала или уже решила в своем уме. Об этом догадывалась Ив, но что именно задумала её дочь она не знала, и это мучило ее. — Лили, — обратилась Ив. — если тебе будет спокойнее, то я скажу, но обещай мне, что не побежишь за ним, ляжешь спать, и ничего не будешь придумывать дурного. Волчица лишь заинтересованно повернула ухом. Ив вздохнула и продолжила. — Гарт... Он в соседней от нас норе. Лежит спокойно и с ним всё будет в порядке. Лили эта новость встревожила лишь ещё больше. Её судороги только усилились, но ум всё ещё вполне неплохо работал, и поэтому она была готова послушаться мать. — Хорошо, я лягу, мама, — она достаточно быстро приготовилась, как и все остальные, ко сну, что удивило и Кейт и Ив. — Ложись с нами, дорогая, — сказал Ив, укладываясь вместе с альфой. — Нет, я здесь лягу, — сердито ответила омега, подходя к выходу из пещеры. У выхода стон солдата послышался сильнее. Она высунула голову в свежий ночной воздух, и Ив видела, как тонкие плечи её дочери стали трястись от рыданий и бились об стенку пещеры. Омега знала, что стонал не Гарт. Она знала, что Гарт лежал, как она полагала, в другой норе, чем той, откуда были слышны стоны; но этот страшный неумолкающий стон заставил зарыдать молодую девушку. Ив переглянулась с Кейт. — Ложись, дорогая, ложись, доченька — сказала Ив, подойдя к Лили и слегка дотрогиваясь головой её до плеча. — Ну, ложись же. — Лили, ну ты с нами ляг уже, — сказал Кейт. — Нет, я тут, ложитесь сами уже, — прибавила она с досадой, ложась на пол и зарывшись лицом в хвост. Ив и Кейт поспешно легли. Внутрь пещеры пробивался свет луны, освещающей всю долину, снаружи лишь слышались пьяные крики пары солдат, а на улице все слышался несмолкаемый стон солдата. Долго прислушивалась Лили к звукам пещеры и улицы, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала тихое бормотание и вздохи матери, храп одного из раненых, и тихое дыхание Кейт. Потом Ив окликнула Лили, но та не отвечала ей. — Кажется, спит, мама, — тихо отвечала ей Кейт. Ив, помолчав немного, окликнула еще раз и вновь молчание. Скоро после этого Лили услышала ровное дыхание матери. Однако, омега всё ещё не шевелилась, даже несмотря на то, что её задняя лапа, выпрямившись назад, зябла на каменно полу и под прохладный ветер. Как бы празднуя победу над всеми, Лили улыбнулась. На улице затихли крики, только слышался тот же стон солдата. Волчица приподнялась. — Кейт, ты спишь? Мама? — прошептала Лили, но никто не ответил и тут она медленно и осторожно встала, и сделала несколько шагов. Ей казалось, что что-то тяжелое, равномерно ударяя, стучит по стенам пещеры, но на самом деле это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце. Она сделала ещё пару шажков, перешагнула порог и обхвативший холод освежил ее. Она мигом побежала в соседнюю нору, где должен был лежать её любимый. Лили с утра ещё, когда ей сказали про рану и присутствие Гарта где-то в долине решила, что должна увидеть его. Она не знала, для чего это было, он она знала, что встреча эта будет мучительной, и тем более, она была убеждена, что она была необходима. «Я должна увидеть его, — думала она. — Когда я буду с ним, то он быстро выздоровеет». Весь день она жила только надеждой того, что ночью увидит его. Но теперь, когда наступает эта минута, на неё нашёл ужас того, что она увидит. Как он ранен? Изуродован как? Он был таким, как тот несмолкаемый стон солдата? Да, он был таким. Он был в воображении Лили олицетворением того стона, что она постоянно слышала. Когда она увидела в тёмной норе неясное тело, то из-за плохого света она сразу же представила что-то ужасное и остановилась. Но непреодолимая сила всё равно вела её вперёд. Сделав шаг и уже остановившись где-то в середине пещеры, она посмотрела на всех других лежащих в норе. Один был неизвестный ей солдат, но и других два волка ей тоже никого не припоминали (это был целитель и его подчинённый). Первый солдат, страдая от боли в ноге, не спал всю ночь и смотрел на то, как внутрь заходила Лили. Целитель приподнялся и испуганно, сонно прошептал ей что-то. «Чего вам?.. Чего хотели?» — слова лекаря заставили Лили только быстрее подойти к тому, что лежало в углу. Она ожидала увидеть что-то страшное, но миновав тела других, волчица ясно увидала лежащего Гарта, такого, каким она всегда его видела. Он был такой же, как всегда; но его щенячье лицо, блестящие глаза, устремлённые восторженно на неё, давали альфе особенный детский вид, щенка, которого Лили, однако, никогда не видела в своём любимом. Она подошла к нему и быстрым, гибким движением сразу же легла рядом с ним, смотря на его лицо, как и он на её. Гарт лишь в этот момент улыбнулся и протянул ей переднюю лапу.***
Для Гарта прошло три дня с того момента, как он оказался ранен на полях Большого сражения. Всё это время он находился почти в постоянном беспамятстве и всё это сопровождалось дикой болью где-то в животе из-за воспаления, как предполагал целитель, что шёл рядом с раненым, которое и должно было его унести в другой мир. Однако, Гарт был в состоянии даже есть и пить, а общее состояние, как замечал целитель, улучшалось. В это утро третьих суток Гарт даже пришёл в сознание, но когда он только получил ранение, то об улучшении его состояния можно было даже и не мечтать, предвещая самое худшее, что могло произойти. В первую ночь после ухода с Северо-Востока было довольно тепло, поэтому оставили на ночлег в поле. Во второй день раненый уже сам потребовал для себя еды и воды, и жилья. Боль, причинённая ему переноской в долину, заставила Гарта громко стонать и опять потерять сознание. Когда он оказался в долгожданной норе, то неподвижно лежал с закрытыми глазами, и когда он пришёл в себя, то тихо прошептал: — Где же вода? Целитель, что был рядом с ним, поначалу удивился улучшению состояния сына вожака, что тот даже обращал внимание на такие небольшие жизненные вещи. Когда он пощупал пульс, к удивлению и одновременно огорчению своему, он заметил, что пуль тоже улучшился. К огорчению, потому что знал и никого не хотел обманывать... Гарт, что не умер сразу, всё равно умрёт через какое-то очень небольшое время. Гарту дали вскоре воды. Он жадно пил, лихорадочно глядя то на себя, то куда-то вперёд на выход из норы, но было непонятно, что он там увидел, будто смотря в пустоту. Казалось, что на самом деле Гарт всего-лишь старался что-то понять или вспомнить, оставляя взгляд в пустоту. — Зелень нужна... — говорил он. — Нельзя ли её достать? — Какую зелень? — отвечал ему знахарь. — Любую! Лопуха, не знаю... Пообещав добыть зелени, целитель стал расспрашивать Гарта о том, что он чувствует. Альфа отвечал на все вопросы разумно и потом сказал, что ему слишком больно лежать на своей подстилке. Целитель и ещё один солдат приподняли тело Гарта и, морщась от тяжёлого запаха гнилого мяса, стали рассматривать это страшное место. Целитель был изрядно недоволен, что-то перевернув и сделав по-другому, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли опять потерял сознание и начинал бредить. Он всё говорил о том, чтобы ему подложили под него лопуха. — Умоляю, дайте мне его, — говорил он жалким голосом. Тогда же целитель вместе с солдатом вышли на улицу, чтобы очистить лапы. — Господи, что вы наделали, — говорил он бойцу. — Вы его на рану положили. Это дикая боль, что удивляюсь, как он это всё терпит. Они вернулись обратно и Гарт больше не стонал, лежа тихо и спокойно. Опомнившись уже в который раз, Гарт уже не так ясно, как в первый, понимал что происходит и где он находится. Однако, каждый раз, когда он приходил в себя, в голову ему приходило некоторые положительные мысли, что никак не были связаны с обстановкой, в которой он находился. Неясные, неопределённые мысли эти овладевали его душой. Когда мысли немного прояснились, то он чувствовал себя счастливым, несмотря на что угодно. Но его положение, что снова дало ему боль, также заставило его снова потерять сознание, и мысли эти опять перемешались. Очнулся он только поздней ночью, когда все спали, и можно было услышать лишь шум сверчков, да чьи-то крики и песни в совершенной тишине. Душа Гарта, однако, была больна. Все его духовные силы были направлены куда-то и действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно овладели им против его собственной воли. Иногда мысль его начинала работать с такой силой, ясностью и глубиной, с какою она никогда не была в силах действовать у здорового Гарта; но одна какая-нибудь работающая мысль постоянно обрывалась другой, и не было ни возможности ни сил к ней вернуться. Одна мысль, всё же, была вечной, что появилась у него в голове с самого ранения. «Да, мне открылось счастье, — думал он, лежа в полутемной тихой норе и глядя вперёд остановившимися глазами. — Это счастье всегда было рядом со мной, оно находится вне материальных сил, вне материального внешего влияния, счастье души, которое называется силою любви... Каждый может это понять, но не осознать, и как же я ошибался, когда именно я осознал это слишком поздно...» Его мысли на секунду оборвались, когда он стал в темноте слышать посторонний шум. В один момент Гарт услышал шум комара, что прикасался к его морде и оставлял неприятное ощущение, и тогда он успокоился, подумав, что это он издаёт какие-то непонятные звуки. — Довольно, перестань уже, — сказал он вслух и перестал обращать внимание на всё, что было вокруг него. И вдруг опять всплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью мышления. «Да, прощение, — думал Гарт, когда к нему вернулась совершенная ясность, — но не то, что обычно происходит, а то, когда я был там, видел раненых, Скромника, думал о всех тех, кто был знаком мне, и простил их... И полюбил. И врагов, и друзей, и всех остальных. Блаженное чувство сейчас я испытываю, когда, наконец, понимаю, что любовь ко всем и прощение всех — это истина. И от этого я испытываю радость, когда я почувствовал, что больше всего люблю её . Что с ней? Жива ли он вообще?.. Из всех, к кому я испытывал наиболее яркие, иногда противоположные, но самые разнообразные и лучшие в моей жизни чувства, она была единственной». И он тотчас же представил себе Лили, но не так как прежде, а в первый раз представил себе её душу. Он понял её чувства, страдания, печаль, и переживания. Он теперь в первый раз понял всю жестокость своего отказа остаться дома с ней, видел жестокость своего ухода от неё на бессмысленное сражение. «Если бы мне была дана возможность хотя бы один раз увидеться с нею. Один раз всего-лишь, глядя в эти глаза, сказать..» Об него в один момент ударился тот самый комар и всё внимание Гарта перенеслось во внешний мир, в котором, как он мог заметить в первую секунду, начало происходить что-то особенное. Во внешнем мире, рядом с выходом, были чьи-то шаги, пахло свежим ветром, стал воздвигаться чей-то белый силуэт с блестящими фиалковыми глазами той самой Лили, о которой он сейчас думал. «Ну, что за бред!» — думал Гарт, стараясь изгнать из своей головы плод своего воображения. Но лицо это стояло прямо перед ним, будто существовало в реальности, и оно к нему приближалось. Гарт хотел вернуться в прежний мир своих мыслей, но он не мог, и бред притягивал его к себе. Что-то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Гарт приложил все усилия, чтобы опомниться, и попробовал пошевелиться, но вдруг в его ушах зазвенело, в глазах помутнело, а сам он вскоре потерял сознание. Когда Гарт очнулся, то увидел перед собой её... Ту самую Лили, настоящую и живую, которую ему хотелось любить той новой, чистой, истинной любовью, которая теперь была открыта ему. Она сидела перед ним опустив голову, чтобы она находилась совсем недалеко от головы Гарта. Когда волк понял, что это была та самая Лили, которую он только что хотел увидеть, то не удивился, но тихо обрадовался. Лили не могла даже сдвинуться с места; она испуганно, но прикованно глядела на Гарта, удерживая рыдания. Лицо её было неподвижно. Гарт облегчённо вздохнул, улыбнулся и протянул лапу. — Гарт, ты? — сказала Лили испуганно, смотря на него. — Боже... Лили быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему и прикоснулась своими передними лапами к его одной. — Прости... — сказала она шёпотом, подняв голову и взглянув в его зелёные глаза. — Прости меня, пожалуйста. — Что простить? — говорил Гарт. — Я не уберегла тебя, прости, пожалуйста... — Постой... — сказал он, но волчица не собиралась успокаиваться. — Как же это всё могло произойти... — Лили, — увереннее он произнёс и вскоре наступила тишина. Волчица, несмотря на волнение, послушала и стала теперь молча смотреть, сдерживая и слова и слёзы. — Я люблю тебя, — продолжил Гарт, смотря на неё счастливыми глазами. Лили знала, что должна была ответить, но у неё не хватило сил, чтобы сделать это в первые секунды и всё ещё молча смотрела на него. — Я люблю тебя больше, лучше, чем, прежде, — продолжал Гартч подумав, что всё идёт так, как определено судьбой, и говорить всё ещё должен он. — Пожалуйста, ближе... Он будто приглашал Лили к себе и та подвинулась к нему поближе, ещё лучше открыв для Гарта вид своих глаз. Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно, и радостно-любовно смотрели на него. Худое лицо Лили, с распухшими губами, было некрасиво в этот самый взволнованный в жизни девушки момент, но волка это не волновало, и вовсе почти не видя в темноте её лица. Он радовался ничем иным, как фиолетовым глазам Лили, которые были прекрасны. Всю ночь они разговаривали. Долго, спокойно, рассудительно. Лили ни разу не отходила от своего мужа, лежа рядом с ним. Сам Гарт общался со своей супругой на высокие темы, которые она часто не понимала, но внимательно прислушивалась, пытаясь вникнуть в сущность его соображений, созревших у него после ранения. Оба они были счастливы за этими разговорами, которые следуют друг за другом спустя долгие паузы, и в эти моменты паре достаётся возможность насладиться друг другом в тишине, лишь иногда слыша на улице чей-то посторонний шум. — Ты не спишь? — улыбаясь, вдруг сказала Лили, когда около минуты не было произнесено ни единого слова от них обоих. — Нет, я давно смотрю на тебя; я с самого начала почувствовал, когда ты вошла. Никто, как ты, не дает мне той мягкой тишины... Мне так и хочется плакать от радости. Лили ближе придвинулась к нему. Лицо ее сияло восторженною радостью. — Лили, я люблю тебя. Больше всего на свете. — Я тоже тебя люблю, — улыбнулась она. — Ну, — вздохнул он, — как ты думаешь.. Как ты чувствуешь по душе, буду я жив? — Я уверена, что ты будешь жить! — почти вскрикнула Лили, но сдержалась, и страстным движением взяла его ближе к себе. Он помолчал. — Было бы хорошо, — ответил он, зная правду о своём раненни, но не решившись её рассказать Сама Лили была счастлива и взволнована; и тотчас же она вспомнила, что этого нельзя, что её супругу нужно спокойствие в таком состоянии. — Ты же ещё не спал, наверное, да? — сказала она, подавляя свою радость, ей кивнули. —Тогда постарайся заснуть... пожалуйста. Спокойной ночи тебе, дорогой. — Спокойной... В глубокой ночи они отпустили друг друга из объятий и лежали так, чтобы им обоим было возможно спокойно уснуть. Гарт действительно после этого закрыл глаза и уснул, а Лили ещё недолгое время на него оглядывалась, пока сама не заснула рядом с ним. Засыпая, альфа думал все о том же, о чем он думал все это время, – о жизни и смерти. И больше о смерти. Он чувствовал себя ближе к ней. Он не только знал, что он умрёт, но он чувствовал, что умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчуждённости от всего земного и радостной и странной лёгкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далёкое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близким и — по той странной лёгкости бытия, которую он испытывал, — почти понятное и ощущаемое. До всего этого Гарт боялся конца. Совсем недавно он целых два раза испытал страшное мучительное чувство страха смерти, своего конца, и теперь уже не понимал его. Первый раз он испытал это чувство, когда на него накинулась толпа волков и он смотрел на природу, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после ранения и в душе его, мгновенно, как бы освобождённой от удерживающего его гнёта жизни, распустился цветок любви. Любви вечной, свободной, не зависящей от этой жизни. Он уже не боялся смерти и не думал о ней. Чем больше он, в те часы уединения и полубреда, которые он провёл после своего ранения, вдумывался в новое, открытое ему начало любви, тем более, он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Но после этой ночи, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он всей душой желал, и когда он, крепко прижав к себе её, заплакал тихими, радостными слезами, то любовь к одной волчице незаметно закралась в его сердце и снова вспыхнула как в первый раз. Эта любовь вновь привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему в голову. Вспоминая ту минуту в норе, когда он только получил ранение и увидел Скромника, он теперь не мог возвратиться к страху смерти: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не осмелился его задать, как и вопрос о том, если да, то долго ли он протянет? Хоть Гарт и смог заснуть этой ночью, спал он всё равно недолго и вдруг тревожно проснулся. Когда он, очнувшись, зашевелился, то сама Лили в беспокойстве проснулась и смотрела на супруга. — Что такое, Гарт? — спросила она испуганно. Он не отвечал ей и лишь посмотрел на неё странным взглядом. Оба они стали понимать, что к чему, когда волк находился будто при лихорадке и, очевидно для них обоих, этому виной ранение, что начало усугублять состояние Гарта. Этого не произошло в первый день, но теперь самое страшное снизошло к ним сейчас, когда они были полны счастья, лежа вдвоём рядом друг с другом. С этой минуты для альфы началось вместе с пробуждением от сна — пробуждение от жизни. Однако, ничего не было страшного и резкого в этом пробуждении. Последние часы его проходили обыкновенно и просто. И Лили, не отходившая от него, чувствовала это. Она не плакала и не содрагалась в последние часы этой ночи и приближающегося утра, чувствуя это, ходила уже не за ним, — тот уже стал покидать её — а за самым близким воспоминанием о нём — за его телом. Чувства её были так сильны, что на неё не действовал страх перед смертью, и она не находила нужным расстраивать своё горе. Она не плакала ни при нём, ни сделала бы этого даже без него. Она чувствовала, что не могла выразить словами того, что сама понимала в данные часы. Лили видела, как он глубже и глубже, медленно и спокойно, опускался от неё куда-то туда, и знала, что это так должно быть, что так всё и предопределено. Совсем скоро, когда уже наступал рассвет, а вдвоём за всю ночь они провели во сне всего несколько часов, Лили вышла из норы и стала будить свою семью, всё прекрасно понимая. Когда Кейт и Ив со странным выражением лица спрашивали её, что происходит в такую рань, белоснежная волчица лишь коротко отвечала, что пора прощаться. Даже узнав о том, что Лили провела всю ночь у Гарта, то их это больше не волновало. Узнав о том, что приходит к Гарту в эти минуты, Ив быстро подскочила и приказала всё подготовить к этому событию. В это утро в среду к Гарту скоро, когда всходили первые лучи солнца, все приходили прощаться. У него просили извинения за вольные и невольные обиды. Хамфри попрощался с волком, как со своим очень хорошим другом, который не раз верно шёл с ними бок о бок. Кейт попрощалась, как он думала, с жертвой войны, но всё женастоящим героем, храбрости и простоты которому не занимать. Ив, несмотря на всё, простилась с Гартом, как со своим сыном, очень жалея его, умирающего ещё совсем молодым, хоть и оставившим за собой яркую жизнь. Когда к нему привели Лили, он приложил свой нос к её лицу и у него появилась еле заметная улыбка, которой не было где-то с полуночи. Тони был последним, кто прощался с Гартом, и, спокойно подойдя к нему, поцеловал своего сына, которого, к сожалению, смог пережить, и тут же слегка отвернулся, но не потому, что ему было тяжело или жалко и не потому, что думал, что это всё, что от него требовалось... Только подумав о покое, Гарту сказали, чтобы он, в соответствии с пока что редким обычаем у волков, благословил Лили, и он исполнил требуемое и оглянулся, будто спрашивая, не нужно ли ещё что-нибудь сделать перед тем, как уйти в мир иной. Эти мысли были его последними. Все молчали. На их глазах происходили последние содрогания тела, оставляемого душой, освобождающейся на волю. Когда казалось, что всё сделалось, глаза присутствующих стали открываться. Они смотрели вперёд, не зная, что теперь уже лежит перед ними и как воспринимать случившееся. — Всё? — прервав глубокую тишину, первая сказала Лили после того как тело его уже несколько минут неподвижно, холодея, лежало перед ними. Волчица подошла к нему и заглянула в мёртвые глаза и поспешила закрыть их. Тогда после этого она прижалась к тому, что было последним воспоминанием о Гарте. «Куда же ты? Где ты теперь?..» Когда его тело стали выносить, все стали плакать. Хамфри еле сдерживался от чувства горя, а Тони всё ещё стоял спокойно. Лили плакала от страдальческого недоумения, разрывавшего её сердце. Кейт и Ив плакали от жалости к Лили и сами с глубокой печалью осознавали, что волка больше нет с ними. Тони только в последнюю минуту пролил слезу, когда стал чувствовать, что скоро и ему предстоит сделать тот же страшный шаг, который сделал его сын. Все их души и умы охватило сознание тайны смерти, которая никогда не была к ним так близка, как сейчас, и что так просто, не торжественно, свершилась перед ними.