***
На следующий день, рано утром, когда ещё кругом была отчасти тьма, Гильберт встал, и с подозрительными мыслями на сегодняшнее наступление, он вышел из своей норы и пошёл со своей свитой в сторону границы, где уже должны были стоять наступающие дивизии. Он постоянно прислушивался, думая, как бы сражение ещё не началось. Но ещё было тихо. Только начинался рассвет пасмурного весеннего дня. Когда Гильберт подходил к месту, он заметил отряды солдат, переходящих через дорогу командарму, и, присмотревшись, спросил у тех из какой они части. Солдаты оказались из той дивизии, которая уже должна быть у границы, далеко впереди. «Ошиблись, может», — подумал командующий. Но пройдя дальше он стал замечать ещё больше солдат, полки, и целую вторую дивизию. — Где ваш комдив? — в недоумении спросил Гильберт у солдат. Когда к нему привели командующего, тот лишь отвечал так, словно не понимает слов начальника. — Никакого приказа не приходило. О чём вы, командарм? — Как это не бы... — произнёс Гильберт, но сразу со стыдом замолчал. Командарм вскоре был в гневе, но не имел возможности выразить его на ком-либо, и от чего ещё только сильнее приходил в ярость. Гильберт поспешно удалился от своих сородичей, трясясь и тяжело дыша. За ним никто из свиты не последовал, приняв решение оставить волка в покое. Гильберт, хоть и оставшись один, всё ещё молчал, физически страдая. Он не пытался выговориться, понимая, что его услышат и солдаты и командиры. Зато в уме он понимал, что его, важнейшего полководца современности, у которого вся армия в его собственных лапах. подняли на смех словами, что частям никакого приказа не приходило. «За это должен кто-то ответить, — думал он. — Я что, зря всю ночь не спал, думая над этим днём?!» Ему в один миг стал противен и весь этот день, и всё наступление, что долгое время замышлялось. «Такое могли допустить только предатели, они и ответят», — думал Гильберт, возвращаясь к командиру дивизии, с которым до этого разговаривал. — А у вас кто командующий? — спросил он. — Тайлер. Это имя заставило командующего вновь задёргаться и он ничего не ответив, молча отвернулся и приказал свите вместе с ним возвращаться в штаб. Гнев к Гильберту не возвращался более. Утро прошло, наступил день, и Уинстон закономерно вызвал к себе командарма по поводу неудавшегося наступления. — Тайлер начальник тех частей, что не получили приказ, — говорил Гильберт, на протяжении всего разговора явно обвиняя другого командарма в безалаберности. Уинстона не устраивала позиция волка, всевозможно оправдывая Тайлера и стараясь привлечь внимание того к другим подозреваемым. Гильберт не слушал, оппонируя, и стойко стоял лишь на одной идее — наказать и убрать Тайлера из всей войны. Вожак с той же стойкостью отказывался от данной идеи. В тот день пришло время выслушать и самого Тайлера на собрании штаба. Гильберт, слабо моргая глазами, с презрением слушал оправдания и слова защиты коричневого волка. Тайлеру, поддерживаемого вожаком, удалось избежать наказания, а для Гильберта все его усилия по поиску подлинного виноватого оказалось бесполезными, так как никого из высшего командования это собрание так не затронуло. По итогу виноватым «назначили» командующего второй дивизии (от него Гильберт и узнал, что приказ до войск не дошёл), который путём обмана, как казалось, сознательно отказывался наступать, несмотря на чёткий приказ. Сам командарм пытался оправдать комдива, но ничего не вышло. Собрание спустя несколько часов окончилось и почти сразу же нашли того самого комдива. Вечером того же дня волка показательно казнили. Вскоре Гильберта стали уговаривать, чтобы неудавшееся наступление было перенесено на эту полночь. Явно испытывая и сочувствие к жертве чужой безалаберности, и ненависть к части своих товарищей из штаба, Гильберт под давлением согласился.***
В тот же четверг войска с вечера собрались в назначенных местах и ночью выступили. Была вечерняя ночь с чёрными тучами, но без дождя. Земля была влажная, но грязи не было, и войска шли без шума. Было запрещено громко разговаривать, смеяться, и выть. Несмотря на всю таинственность операции, для солдат она была привлекательна и те шли навеселе. Некоторые колонны уже успели остановиться и лечь на холодной земле, думая, что пробрались к указанному месту рядом с границей. В первом часу войска Гильберта пока что только подходили вплотную к довоенным границам с Северной стаей. Впереди шёл отряд самых опытных альф Объединения, позади, с большой свитой из штабных командиров, шёл сам командующий армией. Около реки, почти год разделяющей Северную от Западной и Восточной стай, Гильберт остановился, ожидая вестей от разведроты о том, есть ли за рекой боеспособные войска Севера, готовые дать отпор, и какого их состояние. Дополнительно он также запросил новые известия о положении северной крепости «Wolfsberg», самой желанной цели для каждого из стай-участников союза против Вагнера. Скоро к Гильберту, разговаривающему со своей свитой, подошёл один из разведчиков, поплескавшихся в реке, когда те возвращались с противоположного берега. — Командующий армией, — обратился тот, — вражеских солдат не обнаружено, похоже, все отступили, засада маловероятна. — Хорошо, — ответил Гильберт и, обратившись к командирам из своей свиты, приказал готовить войска к переправе через реку. Из колонн часть солдат пошла вплавь следом за через небольшую водную преграду. Скоро и Гилберт прибыл на другой берег, где уже остановились и выстроились войска. Несколько командиров распоряжались солдатами, расставляя их, и смотрели вдаль в лес. Где-то очень далеко от них прозвучал чей-то вой, и этот звук смущал войска. Начали предполагать, что это есть призыв к бою. Несколько волков пехотных сил побежали вперёд на разведку, остальные оставались на берегу. Послышался ещё один вой где-то вдалеке. В один момент что-то напало на одного из разведчиков, и странный крик немногих голосов послышался в тьме леса. На лице Гильберта, стоящего со своими войсками и командирами, в том числе, прежнее выражение смелости и спокойствия сменилось упорным выражением готовности к бою. Для каждого из них, начиная от командарма и заканчивая простым солдатом, это была уже не их родная земля, а местность нового заключительного этапа войны, возможно, поболее кровопролитного, чем они себе представляли изначально. Все приготовились к сражению и была отдана команда атаковать затаившегося неприятеля Несколько мгновений прошло пока в лесу не утихли войска. Среди деревьев больше ничего не шевелилось, и пехота во главе со своими командирами пошла вперёд по лесу. В совокупности лежало четверо убитых волков. Двое убегали назад. — Наступаем немедленно, — сказал Гильберт командирам, наблюдая неудачное начало секретного вторжения, к этому моменту уже таким не являвшимся. — До конца этой недели мы уже должны быть у их столицы. Что это были за волки никто не знал. Они не были похожи на регулярные войска северян, поэтому вариантов оставалось немного. Когда пришло время во втором часу докладывать Уинстону о ходе операции, Гильберт лишь дал немногословный отчёт, несущий в себе разочарование командарма в увиденном вскоре после вторжения на территорию Севера. «В первый же час мы встретились с большой проблемой, — говорил командарм ординарцу вожака. — Появилось народное ополчение. Боюсь, что население в большинстве своём не будет радо нам, когда встретит нас...» После отчёта Гильберту было доложено, что путь расчищен. Войска шли вперёд и небольшая часть из стала скрытно размещаться на одном из безопасных участков. Остальные отряды шли вперёд по округе и расставлялись по другим местам, составляя линию фронта. Везде, не находя хозяев, солдата заполняли пустые на удивление норы и пещеры, размещаясь не как в поселении на «квартирах», а как в обычном военном лагере. Однако, этого было мало, чтобы заселить всё войско. Когда Гильберту было объявлено, что побережье реки оказалось пустым от всякой живности, он расстроено взглянул на доносившего об этом и, отвернувшись, молча продолжил свою деятельность. «Первое поселение пустое, будто оставлено в бегах...» — говорил он сам себе. Командармом было решено выдвигаться вглубь Севера и искать другие поселения, чтобы установить связь с местным населением, которое, казалось, заставляют бежать со своих мест куда-то подальше от границы, и найти места для солдат. В третьем часу ночи войска Гильберта вступали в новое поселение. Никаких вражеских войск обнаружено не было, никаких стычек с ополчением пока больше не происходило. Поселение волков было небольшим и его бы хватило, чтобы заселить всю оставшуюся половину отряда Гильберта, а остальных оставить позади. На небольшой поляне Гильберт вновь остановился, дожидаясь новых сведений от разведчиков о местности впереди. Вокруг Гильберта и его войска начинала собираться небольшая кучка из оставшихся в своих домах местных северян. Все с робким недоумением смотрели на странного, с длинной гривой начальника. — И это вожак ихний? — послышались голоса. — Нормальный вроде. Гильберт сначала удивился, что и простой народ знает их язык, но всё равно велел подать к куче волков переводчика, оказавшегося давним перебежчиком, которого подобрали ещё до войны. Сам он очень мало знал о Севере, поэтому от него была лишь польза в знании языка и полной лояльности. Переводчик обратился к одному старику и спросил, далеко ли до столицы. Старик, прислушиваясь с недоумением к чуждому акценту и не признавая говор переводчика за родную речь, понимал лишь отчасти, что ему говорили, и прятался за остальными. Гильберт подвинулся к переводчику и приказал спросить, где есть вагнеровские войска. — Да все мы знаем язык, не надо нам этого! — сказал кто-то из толпы, показывая на неуверенного переводчика На секунду обрадовавшись, командарм велел убрать волка и его командирам толпа стала отвечать что кто знал о войсках. Внятного ответа не было и Гильберт приказал отряду начать размещаться в домах племени. Хотя солдаты и были измучены, озлоблены войной, но вступили на территорию селения в стройном порядке, будучи достаточно боевой и дисциплинированной массой, но это было так, пока солдаты не разошлись по «квартирам». Как только войско стало расходиться по заполненным домам, так оно переставало быть войском, превращаясь в дезорганизованную, голодную толпу. Разложение шло медленно, но озлобленные солдаты постепенно становились не воинами, а оккупантами. Через десять минут после вступления войска в поселение уже нельзя было увидеть ни командиров, ни солдат. Была лишь грозная толпа, смеясь прохаживающаяся по домам местных, в большинстве устрашая их, даже женщин и детей. И этих волков везде было много, но войска уже не было. В ту же ночь приказ за приказом отдавались военачальниками о том, чтобы запретить войскам устрашать население, насилие над ним, и было принято устроить перекличку рано утром; но, несмотря на подобные меры, толпа, прежде составляющее войско, расплывалась по поселению, обильному удобствами и запасами, а также жителями, не способными дать справедливый отпор солдатам. Как когда стадо кучей идёт по голому полю и тут же разбредается, заметив богатое пастбище, так же и войско, только заметив, разбредается по богатому селению. Всякое возмущение местных было подавлено окончательно после всплывшей новости о том, что вскоре после прихода войск солдатами уже был убит один северянин, попытавшийся дать отпор оккупантам, но получивший лишь моментально кару за свои действия. В поселениях, находящихся неподалёку от реки, жителей было очень мало, не говоря о войсках, которых и вовсе не было. Солдаты, как вода в песок, всачивались в них и расплывались во все стороны. Одни занимали дома, которые казались им лучше всего, другие занимали сразу несколько домов, беря их в свою собственность, и спорили и даже дрались за них с другими отрядами. Не успев поместиться ещё, солдаты бежали на улицу осматривать поселение, и, по слуху о том, что всё брошено, стремились туда, где ещё можно было что-нибудь или кого-нибудь себе присвоить. Командиры ходили останавливать солдат и сами вовлекались в подобные действия, неприемлемые даже по отношению к врагу. Остававшиеся жители спешили приглашать к себе командиров, надеясь тем самым спастись от насилия. Богатствам не было видно ни конца, ни края; везде, помимо тех мест, которые заняли войска Объединения, были ещё неизвестные, незанятые места, в которых, как казалось солдатам, было ещё больше богатств и столько же возможностей отомстить местным за разгром вагнеровцами своих земель. И Северная стая всё больше и больше позволяла им хозяйничать у себя, не смея сделать что-либо по отношению к победителям, жаждущих компенсаций за все те, ужасы, что были произведены на их территории с их семьями. Гильберт видел то, что происходило в поселениях, но он в одиночку не мог принять необходимые постановления о прекращении насилия, потому что беспределу способствовали даже отдельные командиры, не говоря о солдатах, присоединившихся к расправе которых было больше половины от всего войска. Бороться с этим положением было бы бессмысленно и, тем более, опасно, пока не будет верных альф, с которыми ещё можно будет попытаться остановить насилие в наиболее крупных поселениях, оставив мелкие на совесть военачальников, ими управляющих. «Пока подкрепления идут, от моего имени объявите, — передавали Гильберту послание Уинстона, узнавшего о беспорядках на фронте, — что на виду у своих сородичей будет казнён любой, кто с минуты получения этого приказа не остановится, не загладит вину перед населением, и продолжит разбой». Гильберт не был слепо уверен в своей власте над бездумной толпой, а не над войском, которая не была ему подчинена никакими законами, и ясно понимал, что подчинить разлагающуюся толпу, в отличие от войска, можно лишь силой, которой он не располагал. Пока у него не было сильных и дисциплинированных альф, командарм был вынужден проигнорировать приказ вожака, оставляя фронт в лапах простых солдат, что и не могли даже помыслить прекратить своё ужасное действие. Под утро ещё наиболее организованные и способные к боевым действиям войска были созваны Гильбертом в назначенном месте и ещё почти до первых лучей солнца выступили дальше по лесу. Малоопытный отряд омег (самый незначительный из всех других, выбранных для похода) оказался единственным, кто попал на своё место и в своё время. Отряд этот остановился у крайней опушке леса на тропе из пустых прибрежных поселений к тем, из которых население не бежало в страхе за собственную жизнь после известия о «зверствах» на взятых Объединением северных землях, как это бывало, донельзя преувеличенных. Эти и прочие сведения эти распространялись, как потом станет известно верхам, der Oberleiter (старшим руководителем) Штрассером, игравшего немаловажную роль на пятой неделе войны и уже давно включённого в список первых лиц Севера, которых необходимо найти живьём и пленить. Сейчас в лапах Штрассера было всё население, которое боялось «варваров» с Запада, что делало возможным по его велению создавать ополчение, готовое фанатично бороться с врагами и которое уже успело показать себя в качестве помехи и средства изнурения в тылу войск противника. Но ополчение пока было ещё очень немногочисленно и Гильберт разумно думал не о нём, а в первую очередь о регулярных войсках Севера, которых было бы сначала неплохо разгромить в каком-нибудь сражении. Тем временем, перед зарёю задремавшего главу того самого отряда омег, что первый пришёл на назначенные позиции, разбудили его подчинённые. — Уилл, тут этот... — говорил главе такой же, как и он сам, его омега-сослуживец, пытаясь вспомнить какое-то слово. — Кто? — посмотрел он на незнакомого чёрного волка, стоящего подле него. — А... переводчик, верно? — Точно, вспомнил... — буркнул себе под нос второй омега и стал уходить прочь. — Придумали же. Первый омега сам был не в восторге увидеть здесь фигуру волка, шагающего вместе с ними по землям Севера и что умеющего делать, так это лишь разговаривать на двух языках, не участвуя ни в боях, ни хотя бы помогая войску. Хотя и испытывая неприязнь к лицу, что пожаловало к нему, глава отряда внимательно выслушал его. Переводчик говорил о том, что смог достать немного информации от местных и, очевидно, имел со всем этим глубокое негодование от того факта, что он вынужден докладывать эти сведения какому-то полоумному, как ему казалось, омеге. Уилл смотрел с безразличием на переводчика, уже издавна от таких как он привыкнув к подобному господскому тону общения, слушая только важные для него него слова. — Где-то за лесом на склонах вражеский лагерь, — сказал переводчик. — Говорят, что там ночует сам Хайнц. Не забудь это имя только, омега, — усмехнулся он. — и передай потом командарму. Глава отряда с решительным видом не отвечая на эти слова, взял свою часть и пошёл дальше по лесу. Пожимаясь от свежей утренней прохлады, взволнованный тем, что им выпало на свою ответственность, вышел из леса и стал оглядывать пейзаж, что вырисовывался перед ним в ту же минуту. Вдалеке действительно в свете начинавшегося утра был заметен неприятельский лагерь, способный привлечь пристальное внимание хоть всего войска. Справа от главы отряда находился открытый склон, где должны были уже показаться колонны своих, но они предательски отсутствовали, опаздывая. Как показалось командующему, и в особенности его зоркому подчинённому — тот самый, который недавно с ним разговаривал перед тем, как им представился переводчик — в самом лагере началось шевеление. — Поздно нашли, Уилл — сказал вдруг второй омега. — И вправду. Нет, ну, вот что за чёрт этот, как его... — хотел глава отряда и вовсе выругаться на того переводчика, но во время себя остановил. Он вдруг почувствовал, что тот волк не просто какой-то сноб, а настоящий вредитель, которому не важно кому и когда докладывать, а главное только доложить и уйти восвояси. Его отряду и ещё одной небольшой колонне с приказом искать и уничтожать вражеские позиции, и информацией о лагере от того волка, при том, что уже был рассвет, было делать нечего. — Прикажешь передать Гильберту? — сказал второй омега, который почувствовал, что без основного войска бесполезно любое их предприятие. — Можно... — говорил глава отряда, но в глубине своего объёмного ума, до которого многим не было дела, рассуждая по-другому. — Как думаешь, есть шансы у нас на то, чтобы разбить лагерь? Возьмём ихнего главу, как его там... Не важно, в общем, но возмём и его и лагерь в плен. — Прикажешь атаковать? — почувствовал теперь второй замысел своего собрата, набиравшего уверенности для дальнейших действий — Атаковать, атаковать! — вдруг решительно сказал глава, глядя на восходящее солнце, — потом поздно будет, совсем светло уже. И второй омега побежал за отрядами. Когда войско встало на места, взволнованный этой попыткой, и тщетным ожиданием пехотных частей, которые всё не показывались, и близостью неприятеля, Уилл решил тотчас же наступать. Считаясь вождём не только своего отряда, но и по факту всего войска, что было тут, он шёпотом распределил всех на каждую позицию и роль в бою, добиваясь изначального позиционного преимущества, и его все солдаты слушались, признавая силу волка, не обращая внимание на его происхождение. — В бой! «Ураааа!» — зашумело по лесу, и, один отряд за другим, будто посыпавшись, полетели воинственно волки к лагерю. Один отчаянный, испуганный крик первого увидевшего врага северянина — и всё, что было лагере невыспавшееся, изнурённое, немытое, спросонья побросало свои позиции, офицеров, собственных товарищей и побежало куда попало. Если бы омеги преследовали северян, не обращая внимания на то, что было позади и вокруг них, то взяли бы и одного неизвестного генерала, и всех остальных видных офицеров, что тут были. Уилл и хотел этого, думая о том, что такая желанная цель как генерал Хайнц смогла убежать, но вскоре стало известно, что его тут вовсе и не было и тот переводчик ошибался. Как бы то ни было, с Хайнцем или без, но войску нельзя было дальше идти, когда они уже добрались до добычи и пленили достаточно народу. Приказы вождя наступать дальше не исполнялись, но тот и не переживал, уже самим понимая, что от его голодных омег, и так совершивших подвиг без поддержки передовых подразделений, ничего более бы не потребовалось в это утро, кроме как взять лагерь отступающих. Взято было тут же солдат двадцать пленными, отличное пропитание командиров Севера и со всей этой добычей надо было что-то делать: подчинить, по пугать пленных северян, поделить нажитое, и покричать. Часть северян, не преследуемая более, стала понемногу опоминаться, собрались небольшими отрядами и принялись подходить обратно всё ближе и ближе к разгромленному лагерю. Уилл, осознавая тяжесть их теперешнего положения, ожидал подкрепления, не пытался наступать дальше, и приказывал держать в страхе пленных, чтобы те и не подумали начать сопротивляться. Между тем опаздывающая, уставшая пехота выступила как следует и приходила куда-то, но не туда, куда сейчас бы следовало. Солдаты, вышедшие в поход ещё в хорошем настроении, стали останавливаться, послышалось неудовольствие, осознание путаницы, некоторые уходили назад в поселении в противовес приказам Гильберта идти вперёд и искать сражения с врагом. Те командиры, что продолжали движение, шли по неизвестной им территории, не зная куда и двигаться и где искать того самого врага. Многие из них друг с другом ссорились, сердились из-за выбранных направлений и в итоге всё окончилось фразой «куда-нибудь да придём!» Полки действительно приходили, шагая вглубь Севера, но не туда, куда нужно было, и бесполезно стояли не там, где был враг. Командарм Тайлер, пришедший по указанию Уинстона со своей армией к войску Гильберта, скакал по всему лесу и всё находил не так, как планировалось изначально. Ему был разъяснён план наступления, а также известно, что рядом с какими-то незначительными омега-частями обнаружен вражеский лагерь, поэтому тот быстро побежал к одной из дивизий, стоящей в лесу когда уже совсем было светло, и обнаружил, что она уже давно должна была находиться рядом с теми самыми отрядами. Взволнованный, огорчённый неудачей и полагая, что кто-нибудь да виноват в том, что к лагерю северян не высланы войска, Тайлер подбежал к командующему дивизией и строго стал упрекать его, говоря, что за такие просчёты следует казнить. Местный комдив был уже стар, спокоен, но боевой и тоже измученный всеми остановками, путаницами, противоречиями. Он готов был наговорить немало неприятных вещей такому командарму как Тайлеру, известному в войсках вовсе не своими полководческими способностями, но комдив был вынужден признать, что требование Тайлера, к удивлению всех, было разумным и необходимым в этот момент, хотя это и не избавило его от гнева на командарма за то, что тот называл немолодого воина трусом и дезертиром. Командующий никак не узнавал командарма, но это уже было не важно для него, занимаясь теперь уже выполнением приказа, собрав свою дивизию и отправившись вместе с ней в назначенное место. Но даже уже в этот момент он не переставал думать о том, что его считают якобы трусом, отказавшимся идти в бой. «Мне ничего не стоит умереть со своими солдатами, да так, что сделаю это не хуже другого!» — думал он и тут юе приказал войску двигаться. Дивизия вышла из леса к тому полю, где сражался Уилл и его омеги. Комдив, и не думая о себе, немедля вступил в дело, со своей частью пошёл прямо со склонов на поле и повёл войска вперёд. Он по собственной воле подходил к врагу так близко, как он только мог. Опасность своих действий его не волновала, страх так и вовсе ему был чужд, а смелости не было предела. Вскоре волк одним из первых на поле боя получил ранение от какого-то северянина, в таком настроении желая в этого в душе и здесь же и обретя это. Но выжить храбрый комдив не смог, скончавшись на том же поле. Совсем скоро его дивизия смогла отогнать северян, обратив тех в бегство, и спасти отряды омег от изнурительного боя и побега пленных. После всего этого Гильберт стоял в одном из поселений частично при своём войске, получая сведения о результатах наступления на том или ином участке фронта. Сам он после того как повёл войска ещё на рассвете, никуда больше не выдвигался, оставаясь с мирным населением Севера и гарнизоном. Его поселение было единственным, где сегодня не было разбоя, убийств, или любых других зверств со стороны Объединённого войска; но гордиться тем, что он навёл порядок лишь в одном единственном племени, который тут же рухнет после того, как вместе с ним уйдёт его свита, Гильберт никак не мог. Вместо этого он мог лишь в который раз разочароваться в своей мечте, чтобы абсолютно всё пошло как по плану, в точечном соответствии с диспозицией, с распорядком, как, например, полное единение народа и армии, освобождающей его от тирании. Гильберт мог бы гордиться своей деятельностью только в том случае, ежели бы вагнеровцы были бы разом разбиты на границе; ежели бы у его армии не было бы стремлений отомстить другому народу за страдания своего народа, который на самом деле не виноват в этих преступлениях, и во всех поселениях его войска бы входили не как оккупанты и разбойники, а как освободители, то, возможно, Гильберт ещё был бы доволен тем, чем он занимается на посту командующего первой армией. Сейчас думать обо этом всём, что не свершилось, смешно, увидев реальную ситуацию после начала марша войск по новой земле. Не в его или чьих-либо силах было остановить сегодняшний беспредел, разброд и шатание в войсках, и он это понимал, делая и приказывая лишь то, что от него требовалось, при этом было возможным при помощи материальных обстоятельств, и что он сам был способен осуществить в той или иной ситуации. — Вот требуется наступление на Север, — говорил Гильберт подчинённым после их донесений об итогах утренней кампании, — предлагают что-то, готовятся, а только приступишь к исполнению, и ничего не выходит так, как задумано, и враг уже знает о всех ваших планах и предпринимает что-то. Даже если этот враг находится при смерти и одной лапой в могиле. Тайлер — в тот момент он стоял неподалёку от командарма, — прищурил глаза и слегка улыбнулся, услышав эти слова. — Это он на нас намекает, наверняка, — тихо сказал коричневый волк, слегка толкнув боком Гловера, стоящего рядом. Гильберту разведка вскоре доложила, что войска Севера всё ещё отступают и не ясно, что они затевают этими манёврами. — Это не похоже на вагнеровцев, — отвечал полководец. — Чтобы Хайнцу так глубоко отступать, то северянам нужно хотя бы что-то одно из этого: полное безразличие Вагнера к вопросам войны или идеальный военный план и такие же условия для его выполнения. Гильберт однозначно не склонялся ни к одной из своих версий. Он считал, что какой бы гениальный план у Хайнца не был, Вагнер всё равно не отдаст без боя и один метр своей родной земли. Хотя волк точно не знал, что есть на уме у вождя Севера, да и узнавать этого он особо не хотел. Поразмыслив и наговорив несколько новых указаний, Гильберт отдал приказ сегодня днём и до самого вечера продолжать наступление по Северной стае до самой столицы, — наиболее приоритетной цели для захвата — но через каждые сто-двести шагов останавливаться и рыскать по местности во избежании всяких внезапностей и засад. Так, всё утреннее наступление только и состояло из одного небольшого сражения, начатого омегами Уилла. Все остальные войска, бесцельно бродящие по лесам в поисках сражения, лишь напрасно потеряли время, захватывая ненужные куски Севера. Вследствие общего итога первой ночи и утра вторжения часть начальников, соответственно их чинам, была награждена за успехи. Почти сразу после этого были совершены новые перемещения в штабе Объединения. Первый этап наступления солдаты и командиры называли неудачным, увидев постоянную путаницу и противоречия на протяжении всей кампании. Но говорить так, значит не понимать военного дела. Любое сражение или наступление всегда идёт не в соответствии с планом и сейчас оно закономерно достигло огромных масштабов. Условия войны изменились и теперь не будет «идеальных» наступлений, подобно тем, которые совершались на родной земле во вторую и третью недели борьбы, и поэтому подход к выполнению и составлению планов должен быть соответствующий тем условиям, где будут происходить сами военные действия. Сегодняшнее наступление, очевидно, не достигло в полной мере той цели, которую имели в виду командиры: разгромить на границе последние войска северян в каком-нибудь крупном сражении, или той, которой хотел Уилл: взять в плен Хайнца, или любого другого командующего, но у которого не получилось сделать того, что предполагалось, и так далее. Но если иметь в виду общую цель для большинства народов Джаспера, то есть уничтожение вагнеровского Севера, то будет ясно, что ночное вторжение и утреннее наступление были тем самым, что было нужным в заключительный период войны. Нельзя представить в подобных ситуациях какой-нибудь более успешный исход, чем тот, что произошёл по итогу. При величайшей путанице, при ничтожных потерях были приобретены огромные результаты и дан важнейший толчок, который только и ожидала Северная стая для начала своей агонии и предсмертного бегства от ясного, как сегодняшнее небо, неминуемого поражения в войне, что сама и развязала.