Железное солнышко.

POV Мирин Закончив с едой, я всучила её Верде, сказав кому и что отнести. Мои мысли крутились вокруг незаконченных браслетов и оружия. Исследования каждый раз приводили в тупик, хотя на бумаге всё было идеально, но на деле всё выглядело просто отвратно. Попросив меня не беспокоить, я засела в конференц-зале и стала изучать в очередной раз пытаясь понять, что не так с теорией, если на практике я не могу создать ни оружие, не браслеты. Где-то в голове засела мысль, что если бы я успела закончить браслеты, было бы гораздо проще сделать эти операции, поэтому я просто взвыла и скинув всю документацию на стол, сама тоже залезла на стол и подогнув под себя ноги, я стала изучать по новой самое начало исследования, желая увидеть ошибку из-за которой я не могу получить успешные результаты. Возможно, где-то меня можно обвинить в жестокости. Я не когда не спрашиваю о состоянии своих пациентов, получают данные, делая сканирование пламенем солнца и молча ухожу. Наверное от того я не врач, а именно хирург, делаю операцию и могу отдыхать, обо всём позаботятся другие. Сколько я себя помню, мне было чуждо общество тех, кто оплакивал смерть и убивал своё горе на дне бутылки. Помню, как многие хирурги после смерти пациента, прямо на операционном столе, громили всё и по итогу выпивали не одну бутылку. Я всегда относилась нормально к смерти, умер и умер, отчёт написать не проблема, вскрытие провести тоже быстро. Меня боялись мои коллеги за эту черту характера, не жалости, не скорби, ни грамма вины. Были и те, кто говорил, что я робот и не умею испытывать эмоции. Они были не правы, да, я скупа на эмоции, но я их испытываю, но не так часто как другие. Не знаю зачем быть частью мафии, если ты жалеешь умерших и склонен к проявлению эмоций в самый важный момент. У моих коллег часто дрожали руки, а мои руки дрожат только от предвкушения работы с новым экспериментом. Скальпель всегда лежит в моей руке ровно, а рука не дрожит, и я никогда не делаю, лишних движений на операции. Всегда беру ответственность за жизнь человека на себя, но не когда не жалею и не испытываю угрызений совести. На глаза попадаются бумаги с не начатым экспериментом. Я задумчиво беру в руки листы и наклонив голову, решаю, что оружие подождёт, а линзы которые позволяют видеть повреждения человека не прикасаясь к нему, гораздо важнее. Создать оружие для убийства, я всегда успею, а вот такие линзы, помогут мне понимать, с чем я имею дело. Я точно уверена, что моё вступление в какую-либо семью, лишь вопрос времени, потому мне важно за доли секунды оценивать, кому нужно помогать сразу, а кто может подождать. Диагностика пламенем занимает несколько минут, потому это сложно, но если я смогу оценивать состояние человека не прикасаясь к нему, то это будет значить, меньше смертей и меньше проблем с эмоциональными людьми которые оплакивают смерть родных. Я не плакала стоя на могиле отца и матери. Нет, я их точно любила, любила всем сердцем, но я хирург в мире мафии, я никогда не оплакиваю смерть. Мой отец, он тоже не плакал перед могилой матери, всегда в годовщину её смерти приносил цветы на могилу, дома пил рюмку и садился с грустной усмешкой за свои исследования. Я плакала несколько раз в своей жизни и лишь от физической боли, лишь от того, что меня пытаются убить. Слёзы бывают вызваны двумя причинами: душевной болью, в чём я сомневаюсь, если человек тряпка, он будет плакать из-за любого пустяка, и слёзы бывают из-за физической боли, когда тебя избивают или пытаются убить, я уже не говорю о пытках некоторых мафиозных семей, там любой заплачем, эти слёзы боли нельзя удерживать в себе, они бесконтрольны, это лишь реакция организма на боль, физическую боль. — Вы ни разу, не проведали никого из нас. — Я вздохнула и лениво подняла голову от документов, склонив голову я посмотрела на Генкши, я за столько лет устала объяснять, что я не врач, а хирург. Если они не видят разницы между этими понятиями, то её вижу я. Как же мне не хочется вести сейчас беседы, у меня такая идея для дальнейшей жизни в мафии есть, а тут надоедливые, бывшие трупы, мешаются. — А вас надо было проведать? Моя задача была лишь вас спасти, а не быть нянькой и проверять каждый час, ваше состояние, с этим Верде и Череп справятся, это ведь они за вас несут ответственность, а не я, раз вы находитесь уже за пределами операционной. — Вы на редкость меркантильны. — Я усмехнулась и с усмешкой на губах ответила. — Вот, что я забыла. Пожалуй и в правду, надо будет по максимуму стрясти денег за ваше спасение. Материалы для исследований такие дорогие, а трупов в округе становится всё меньше и меньше. — Взяла в руки отложенные листы, показывая своё отношение к этому диалогу. Он не маленькая девочка, чтобы я ему всё объясняла и была с ним любезна. — Вы что, родственники с Верде? Он говорит похожие грубости всегда, когда приходит к мафиозным семьям. — Холодно спросил мужчина, на что я вздохнула. — Мой отец Ирик Браун, а мать Ирика Леми. Чего вы ждёте, от дочери безэмоционального учёного и хладнокровного убийцы, которая высмеивала смерть? — Я перечеркнула одну из цифр, понимая, что ошиблась в одном из расчётов материалов. Хотя удивляться не стоит, я писала эти исследования после трёх суток без сна и не мудрено, что я ошиблась. — Ты об этом палаче в юбке? Да её до сих пор альянс боится, хоть она и умерла больше двадцати лет назад. До сих пор неизвестно кто её убил, но этому человеку благодарны многие. Хорошо, что ты медик, а не убийца. — Он усмехнулся, а я фыркнула и ответила. — Ты глуп, если так считаешь. Я убийца и поверь, если бы хотела, давно бы стала таким же палачом, как и моя мать. Мне интересно железо, исследования и копаться в трупах, именно из-за этого, я не лезу в «кровавый мир». Если тебе интересно, то спроси у босса Каваллоне, о причине нашего знакомства, он расскажет. — Значит ты можешь и убивать. Когда видишь подобного человека, становиться не просто страшно. Значит ты была частью семьи Каваллоне? — Я устало на него посмотрела и создала маленькую молнию, запустила её в мужчину, на что он увернулся, но намёк понял. — Да, я была ведущим хирургом в семье Каваллоне, а теперь убирайся или я тебя убью. Если я в ближайший час не закончу теоретическую часть исследований, то у меня не будет времени рассчитать нужные материалы. — Он с сомнением посмотрел на меня сидящую на столе и на раскиданные листы, устало задал вопрос. — Кто придумал эти живые протезы? Я не ощущаю разницы, когда хожу или двигаю ногой в воздухе, хотя все солдаты у которых есть протезы, говорят именно о том, что ты чувствуешь разницу между обычной ногой и протезом. Хотя, даже в нашей семье, такое создать не могут. — Дотронься до поверхности своего протеза, она не холодная. Кожа и кости заменяется железом, но внутри циркулирует кровь и твой организм считает, что это твоя нога. Обычно, протезы крепятся только к нервам, а этот живой протез крепиться не только к нервам, но и к плоти, костям и коже. Проще говоря, можешь считать, что ты не терял ногу. — Какой бы жуткой ты не была, но ты воистину гениальна. — Он ушёл, а я усмехнулась и в душе поаплодировала сама себе. Мою гениальность начинают признавать, а это более чем успех. Я задумчиво смотрю на место где стоял мужчина. Я задумчиво вздыхаю, понимая, насколько я становлюсь жуткой фурией, когда мне мешают если я занята. Откуда у людей мысли о том, что я бесчувственная? Нет я не бесчувственная. Да, я не умею плакать от моральной боли, да я не хочу проявлять заботу к мало знакомым личностям, да я меркантильна и скупа на определённые эмоции. Но это не значит, что я без эмоциональна. Я умею радоваться жизни, умею улыбаться и помогать. Просто у меня нет привычки быть открытой книгой, да и нет в этом смысла. Если человек умеет улыбаться и радоваться жизни, значит у него есть эмоции, чтобы не говорили другие люди. — Опять тебя назвали меркантильной девочкой? — Ехидно замечает Верде, входя в зал и садясь на одно из свободных мест. — А ты снова подслушивал. — Усмехнулась, складывая нужные листы перед учёным. — Да и вы все уже достали, когда мне было 17, я ещё терпела такое обращение, но сейчас, когда мне 23, меня уже девочкой называть глупо. За плечами горы трупов и удачные исследования, а я всё ещё в глазах мужчины ребёнок. Да, я не тяну на свой возраст и выгляжу на 18, но это не повод. — Протянула я и стала теребить кончик прядки, которая выбилась из моего хвоста. — Не буянь. Это ваша семейная черта. Твоя мать в свои тридцать, выглядела на те же восемнадцать. Да и все мужчины разные, есть и те кому нравятся маленькие детишки. — Он усмехнулся, а я парировала. — Я бы тех, кому нравятся маленькие детишки, собственноручно отправляла бы к Вендиче. Омерта действует конечно хорошо, но аморальность многих престарелых мафиози, мне до зубного скрежета противно. Хоть самой бери оружие и отправляйся расстреливать. Но проблема в том, что альянс в этом случае лишиться половины семей. — Я закусила губу, перечёркивая очередную цифру в расчётах и стала пересчитывать ещё раз. — Ну, ты можешь, тебе ничего не будет. — Он с улыбкой посмотрел мне в глаза, на что я зашипела как змея, упрекая его. — Я не собираюсь использовать подобные привилегии, да и это чревато огромными проблемами. — Я для тишины кинула в Верде маленький шарик пламени грозы, дабы не слышать больше язвительных замечаний учёного и углубиться в расчёты. Сколько уже знакома с этим учёным, всегда он выводит меня или на злость, или на веселье. Вот уж кто точно меня понимает и никогда не осуждает. С ним людям так-же сложно вести беседу, как и со мной, но и он, и я, падки на деньги и всегда понимаем, когда и с кем стоит согласиться. Нас, учёных, не понимают люди. Так было всегда, нас признают, возможно восхваляют, но не понимают. Я слишком часто вижу немой вопрос в глазах людей. Вопрос, который мне не интересен, но ответ на него люди не могут принять. Я для них не человек. Фарфор, фарфоровая кукла без эмоций. Красиво накрашенные глаза, ярко-алые губы, бледная кожа и красивые наряды. Такой меня знает мафия. Кукла без бирки, именно так воспринимала меня мафия. Ведущий хирург, который появляется на всех званых ужинах и всегда выглядит как кукла. Моя холодность не раз и даже не два, отталкивала людей, не давая и шанса на понимание. Люди так привыкли судить о человеке только лишь по нескольким брошенным фразам, что порой, мне хочется повесить таблички им на грудь, что бы все знали, что они деградировали и опустились ниже людей. Я с пятнадцати лет знала, что у каждого человека есть свой персональный набор качеств. Набор моральных качеств. Он не бывает одинаковым, он разный, да, он может быть похожим, но всё равно будет отличаться. Я часто ловила на себе изучающие-мерзкий взгляд, того, или иного, подчинённого Дино и знала, что на меня смотрят как на потенциальный, красивый кусок мяса. Всегда знала, что я выгляжу красиво, но люди не принимают меня, они не хотят понимать того, кто так сильно отличается от других. Понимать такую как я, людям кажется пустой тратой времени, я для них робот, без эмоций, желаний и мечты. — Куклам не место среди людей. — Задумчиво сказала я, фразу которая то и дело слетала с языка многих, в отношении меня. Словно, я на самом деле, мерзкое и гадкое существо. Они даже не знают, на сколько липкие были их прикосновения ко мне. Считать меня «уродом», по этом лицемерно делать комплименты и целовать мои руки в знак вежливости. Я ненавижу лицемерие, мне мерзко от подобных людей. Таких «людей», не жалко и убить, они нечего в этой жизни не способны изменить, лишь гадят и годятся только в качестве пушечного мяса. — А бирки так и нет. — Парировал Верде по доброму смотря на меня. — Я не способна понять их. — Я устало поставила точку в своих расчётах и отложила исписанные листы куда подальше. — Вечная дилемма жизни, что получать и чем жертвовать. Вечный страх перед реальными проблемами и вечное желание, чтобы всё шло так как ты хочешь. Ненавижу эту жизнь, она меня не терпит. — Я встала на ноги и спрыгнула со стола, подошла к Верде, выжидающе смотря на него. Он кивнул и отложил бумаги, на что я села к нему на колени. — Что тебя мучает? Какой вопрос тебе непонятен? — Я прижала голову ему к груди, слыша стук его сердца и вздохнула. Верде, это единственный человек, который меня понимает. — Я не знаю, что не так с людьми. Мне паршиво, я не умею плакать, но мне грустно и одиноко. Я похожа на куклу без эмоций, но я умею радоваться жизни. Я пожертвовала с самого рождения частью своих эмоций, что бы выжить в этом чёртовом, кровавом мире. Вечно одинокий хирург, у которого есть душа. Я не заслужила понимания и простой доброты за столько лет? С самого рождения только и слышу, что я хирург и гений, а за спиной шёпот, о том, что я монстр. Вечные сравнения меня с моей матерью, словно я её отражение. Словно я не другой человек, а отражение, её отражение. Я любила своих родителей, но я ненавижу, когда меня сравнивают с ними. — Голос не дрогнул, по щекам не текут слёзы, я не умею плакать. — Скольких я спасла? Я вечно спасала людей, а эти люди смотрели на меня, как на фарфоровую куклу и считали не нужным, видеть во мне человека. Я не заслужила даже простого, пусть и фальшивого «спасибо». — Это наше бремя. Бремя тех, кто с рождения знает больше чем возможно, тех кто умнее, гениальнее и разумнее других людей. — Он обнял меня прижимая к себе как можно крепче и наклонившись прошептал. — Я бывший аркобалено, я прожил много лет в одиночестве. Меня пытались убить, мне завидовали, ненавидели, меня не понимали. Аркобалено, это вечные одиночки, даже сейчас нас не хотят принимать люди, а особенно меня. Я учёный, чью гениальность оценили, но добрых слов обо мне лично не кто и никогда не говорил, именно от того, что я учёный и меня не принимают люди, и не понимают. Всё, что есть в твоём и моём мире, это трупы, железо, эксперименты и редкие люди, которые иногда заходят в нашу жизнь. — Он взял моё лицо в свои ладони заставляя посмотреть ему в глаза. — Улыбнись, жизнь нас не любит, но мы сорняки, а сорняки всегда портят жизнь других. — Он поцеловал меня в щёку и прижался своим лбом к моему. — Мы жертвуем многим, но мы живём и не отказываемся от своих мечтаний. — Я закрыла глаза и спокойно вздохнула. Я слишком мала, и неразумна. — Спасибо. — Я улыбнулась, а в душе появился покой. Я видела много людей, но только Верде заставляет меня улыбнуться не вымученно, а именно от понимания, что я не настолько одинока в этом чёртовом мире, где люди любят фарфор, но ценят лишь притворные эмоции и слёзы слабых существ. Я не хочу ценить подобные вещи, я не кукла, я не марионетка, я сама себя создала, я не буду менять себя ради ненужных мне слёз или мерзкой жалости, что привыкли проявлять люди, называя это состраданием.