руки

Тянь чувствует дрожь в конечностях, тяжесть в голове; тело будто придавливает огромным весом к кровати, и так неприятно становится за несколько секунд. Перед глазами плывет, нос забивается чужими запахами, волосы липнут к потеющей коже. Отвратительно. Знать о чьём-то гоне, думать о нём какое-то время, но забыть о своем - Хэ Тянь, ты лучший. Пустота в мыслях собирается вкруг около одного имени, совершает кульбиты, распространяя жар по венам, кипяча внутренности, обжигая ладони. Тянь сжимает член в штанах, пытаясь забиться противными, отторгающими мыслями, но не выходит. Ничего не получается. Мо Гуань Шань Мо Гуань Шань Мо Гуань Шань Тянь думает о нём, достаёт из-под корки все, что знает - разброс веснушек по щекам, острые плечи, ноги, руки, голую спину, шею, по которой блестящей каплей пот течет, пальцы с мячом, без мяча, в воздухе, что-то держащие, красивые и привлекательные. Шань сам по себе привлекательный: хмурящийся, думающий, курящий в тени деревьев за школой или в курилке, сидящий за партой во время урока в окне напротив, жующий ручку, пытающийся что-то делать. Шань красивый. Настолько, что Тяню становится лучше - голову остужает, но не надолго; времени хватит, чтобы выпить таблетки и окончательно успокоиться под душем. Вечером становится лучше; солнце не слишком яркое, красит белые облака в розовый и медленно садится за горизонт, унося с собой жару. Делать нечего. Живот болит, к паху вибрации по венам несут возбуждение, голова кругом идет и тело болюче ноет от любого движения. Как сейчас жить Тянь не представляет. Морщится, стараясь не дёргаться лишний раз, и закрывает глаза. Убаюкивает себя тем, что у него недолго. Выходные теряются в мыслях о Шане.

***

Понедельник взрывается плохим настроением и бесячим всем-всем. Первый урок, второй, третий - всё в кабинете, лёжа на парте, в шумихе класса, и тишине, когда учитель в кабинете и на сорок минут его долгого монолога. Тянь выжат недосыпом и трясущимися руками, редкими вопросами от омег, нормально ли ему, и понимающей тишиной от Цзяня, неприятно тихого. Первый раз, когда бесит его молчание. Тянь выдыхает. Встает со стула, уходит, шатаясь. Слишком громко. Слишком много. Слишком плохо. Стена холодная, приятная. Тянь катится по ней на асфальт, садится, вытянув ноги, откинув голову, ударяясь несильно, нужно. Теряет мысли, задыхается свежим воздухом без тени никотина и проглатывает вязкую слюну каждую секунду. - О, Хэ Тянь, - голос Шаня приятный и глубокий, успокаивающий; на Тяня резкой волной набрасывается неожиданное умиротворение. - Выглядишь отвратительно. - Ха... Тянь не смотрит на него - достаточно слышать, как он оказывается рядом, шурша одеждой, опаляя открытую кожу кипятком собственного тела. Он глубоко вдыхает его запах, зажмуривая глаза. Внутренне радуется, что вышел на улицу. - Первый, кто сказал мне правду. Спасибо. Шань с ним еще какое-то время. Находится рядом, молчит приятно и пахнет удушающе-громко. На языке горький привкус. После звонка не уходит, после второго - все еще рядом. Так близко. Ветер роется под одеждой, студит до мурашек. Тени свисающих напротив деревьев двигаются, колышатся от любого дуновения, красят Шаня темнотой и забавными переливами. Тянь смотрит мелко, меньше секунды, постоянно отводя взгляд, и запоминает все. На плечах тоже есть веснушки. - Не хочешь прогуляться? - хрипит тихо, после сглатывая. Кадык резко дергается. Тянь пялится на него, немного щурится, ослеплённый ярким солнцем в стороне Шаня, и кивает: - Хочу. Они идут очень долго - ноги стальные, двигаются с тяжестью и, кажется, со скрипом; Тянь ходит на них, чудом не падая, удерживаемый нуждой не выглядеть еще хуже, чем есть сейчас. Где-то внутри него кто-то говорит, что Шань все понимает. Он же альфа. Тоже. Как и ты, Хэ Тянь. Чёртовый, сука, альфа. Зверь в нем паскудно рычит, бьет хвостом разум и пагубные мысли, приносящие раздор и необъяснимую ярость. Тянь пялился на него с начала года. Они разговаривают и вообще открыто как-либо взаимодействуют, в общей сложности, меньше двух часов. Тянь знает, что все могло быть и лучше, и хуже - столько вариантов, если бы Тянь сделал что-то или не сделал Но Шань... Альфа. Тянь не знает, откуда в нем столько хуйни, но каждый раз, каждый, мать твою, у него в голове резким озарением, навязчивой идеей, мешающей существовать, проскальзывает и заседает надолго одно и то же «неправильно». Вечное «неправильно неправильно неправильно». Будто есть только одно, нужное, стандартное, заранее заложенное, и идеально правильное. Без не. Тянь рычит. Врезается в стоящего перед собой Шаня, обхватывает руками за живот и жмется носом в колючий затылок; сильный запах раздражает, чешет ноздри и распаленное обоняние, согревается где-то внутри тягучей нежностью и горит детской радостью от того, что Шань не сопротивляется. Немного откидывается спиной ему на грудь, но стоит на ногах ровно, готовый принять на себя вес Тяня, если он рухнет на нем. Только сейчас понимает, что все это время шел, смотря на движение чужих ног. Шаневых. Тянь видит перед глазами рыжие волосы, непослушные пряди разной длины, фокусируется на них и отключается. Веки тяжелые, свинцовые, давят на глаза и Тянь пытается их поднять - сначала правое, потом левое, потихоньку, медленно-медленно. Голова гудит, зудит, свистит чайником в ушах и грубой отдачей в висках, пробитых усталостью и расслабленностью. Тянь чувствует себя смертельно беззащитным, мертвым и живым одновременно, и он готов поклясться, что это не его потолок у него перед глазами. Даже не Цзяневый. Где он вообще, чёрт побери. Тянь прислушивается, немного напрягаясь, улавливая дальние звуки и тихие босые шаги по ледяному паркету, какие бывают и у него дома, только его собственные. Шаг размеренный, широкий и мягкий. А. Что вообще произошло. Последнее в голове - то, как Шань прижался к нему в ответ, и неожиданная темнота перед глазами, омертвевшее от усталости и напряжения тело чувствовалось слишком ярко. Тянь помнит, как он упал на Рыжего, и дальше - неизвестный потолок. Есть минимум один вариант его местоположения. Тянь втягивает воздух до звезд и бензиновых разводов в зрачках, и чувствует запах Шаня, кружащий навязчивым шлейфом в духоте комнаты, чувствует его в мягкости под головой и всем телом; а еще понимает, что на нем нет футболки и, наверное, штанов тоже. - Хэй, - голос тихий и мягкий, на хрип нет и намека. - Я уже и не думал, что ты сегодня проснешься. Шань сидит в кресле напротив кровати, раздвинув тощие ноги, обтянутые легкой тканью домашних, немного разношенных шорт, положив голову на ладонь упёршейся в подлокотник руки, и смотрит на него сощуренными глазами, лисьим взглядом; лицо расслабленное, всё тело спокойно, сам Шань грёбанная льдина ненапущенного спокойствия, - он сейчас такой, каким Тянь притворяется в школе, и это... напрягает. Пиздец как напрягает. - Как ты себя чувствуешь? - спрашивает, расслабляясь будто еще сильнее, немного съезжая по бархату кресла. - Нормально, - отвечает, сглатывая. Живот крутится, сворачивается в клубок нити, который старушка готовится кинуть коту для игры, перестав вязать шарф на зиму, и Тянь не понимает, почему чувствует себя сейчас нормально, почему происходящее сейчас дерьмо его уже почти не напрягает, почему Шань такой раскрытый для него. Такой по-настоящему домашний и привычный, подстроившийся, как будто его нихера не волнует то, что было тогда. Всего на несколько секунд, но Тянь помнит его отдачу, и он уверен, что Шань тоже. Он ведь сам сделал это. - Сколько я лежал здесь? - Ну, час? - спрашивает у него Шань, немного нахмуриваясь. - Полтора? Не помню. Не уверен. - А сколько ты, - начинает Тянь, приподнимаясь на локтях, сужая глаза немного игриво, - следишь за мной? - О, - говорит низко, и Тянь чувствует сексуальное давление, переходящее десятичную шкалу, и запах Шаня становится немного сильнее, громче, врывается в легкие, раздувая изнутри. - Минут тридцать.. двадцать. И тишина такая громкая, вожделенная, Тянь ощущает, как щеки заливаются кипятком, как прошедший вчера гон наступает, и узел в трусах набухает чертовски быстро, и кот, играясь с клубом, распутывает нити вседозволенности, и у Тяня появляется маниакальное давление в голове, что чтобы он не сделал - ему все можно. Воздух выходит горячим паром, облаками тепла в пространстве, возбуждённый зуд будоражит кожу мурашками, вставшими волосками на голой коже рук. Шань поднимается с кресла, смотрит своими зажёгшимися огнём энтузиазма глазами, и делает несколько шагов к нему, останавливаясь у кровати, стоит так немного выгнуто, неудовлетворённо, и Тянь видит очертания его придавленного тканью члена, и понимает, что ему, блять, можно. всё