Memoriae

Наконец, обрету покой. Иль приму свой последний бой. В оковах горьких слёз увядают в алом небе лепестки… — О, дарители темной немилости, не тревожьте меня снова… — он выдыхает заветные слова и закрывает глаза. В свой последний вздох, вложив желанье жить…       Чуя впервые отпускает Порчу на полную, впервые выпускает крохи контроля из рук. Отдаётся собственной силе, тонет в ней, не борется, принимает. Навек закроем глаза усталые.       Безумие затапливает голову, ледяная Тьма прямиком из другого мира расправляет себя внутри его тела, словно примеряя плоть, как новенький костюм. За поворотом ждут те, кто шагнул       Порча рвет вещи. Такое с ним впервые, и он, впервые отстраненный наблюдатель, смотрит, как глифы злыми алыми линиями вспарывают кожу. Дазай кричит, но Чуя не хочет его слышать. В царство вечности раньше, чем мы.       Он сметает противников, управляя телом через те ниточки связи, что у него остались. И впервые понимает, что занял место собственной способности. Порча живая, печальная, злая. Наверное, когда-то она звала. Плакала. Кричала. Защищала его, перехватывая контроль точечно. Мир вокруг темнеет, и мы слабеем.       Больше думать об этом смысла нет. Он уступает своей силе добровольно, уступает тело и все больше теряет с ним связь. Прикованный Дазай впервые не может вырваться, и впервые все его эмоции — настоящие. Смыкаясь, стены душат, давят все сильнее.       Чуя плачет кровью, кричит, ощущая миг, когда плоть не выдерживает вырвавшейся мощи. Конечно же, первыми в труху рассыпаются кости. Он движется на силе воли, потому что должен. Должен спасти. Уберечь всех. Ему не жалко своей жизни, тем более наконец-то он видит, как синяя скумбрия плачет из-за него. Рычит угрозы — и плачет от бессилия. Наш час настал — уже финал; не продержаться.       И Чуя смеется противнику в лицо. Он и Порча — сейчас они как никогда раньше едины в своем желании победить. Они становятся темным вихрем, пронзенным алыми молниями и темными воронками черных дыр. Мир вокруг дрожит, испытывая на себе их истинную объединенную мощь. А Чуе не страшно умирать. Но собрав остатки сил должны сражаться…       Чуе не страшно умирать, когда все остается позади. Истерзанный вихрем Дазай, бессильно повисший в цепях, с залитым кровью лицом — не выдержал перепадов давления.       Разбросанные куски противников.       Чую некому было остановить, а сам он не смог, и теперь буря утихала. А вместе с ней утихал и он. Медленно, ощущая утекающее время, ощущая, как гаснет в нем искра жизни. Лежа на земле, изломанный и уже не чувствующий боли: нервная система умерла раньше своего хозяина.       В последний раз. В последний раз они на поле вдвоем. Вот только он больше не поползет к Дазаю, надеясь на его заботу. Надеясь, что тот оттащит его домой.       Живого не оттаскивал, а мертвого — уже бессмысленно.       Смех булькает кровью в горле и обрывается. Грудь приподнимается, но застывает на половине движения и опускается, чтобы больше не подняться.       Голубые глаза стекленеют, и некому, некому было заметить мелькнувшей в них тени облегчения.       Накахара Чуя окончательно и непритворно мертв.       И его жизнью играть больше некому.       Они были Двойной Тьмой.       Теперь Тьма осталась одна.