***
Два дня прошло с того злополучного утра, а Шен все еще выглядел так, будто его тело на активной стадии ветрянки. Бедного адепта обсыпало белыми налившимися прыщиками, но хуже всего, что его пальцы, опухнув, не позволяли ем самому наносить мазь. Здесь, конечно, пригодился Лао, однако учитывая, что все тело близнеца покрылось этой хворью, брату приходилось нехотя соприкасаться с теми местами на его теле о которых обычно стыдно говорить. Когда кто-то из послушников случайно наткнулся на них и увидел картину сидящего на стуле абсолютно голого парня, между широко раздвинутых ног которого сидел другой парень и что-то сосредоточенно втирал, мысли могли появится всякие. «Долбанные кошки», — обычно начиная свой день с такой фразы, Шен ею же его и заканчивал, однако сейчас, когда зуд немного сошел, а ткань больше не натирала, он с наслаждением распустил волосы, которые ранее связывал в тугой пучок, потому что соприкасаясь с кожей они вызывали желание содрать её с себя ногтями в процессе бесконтрольных почесываний. Как обычно уединившись на каменной лестнице с другой стороны их дома, откуда открывался чудесный вид, Шен неторопливо переворачивал станицы, что-то мурлыкая себе под нос. Его длинные пряди чуть развевал ветер, и на солнце они особенно ярко переливались, даже блестели. В отличие от шумных городов, в горах всегда было так тихо, что порой в этом угадывалось какое-то особенное таинство, ибо горы все же умели разговаривать, вот только услышать этот шепот мог тот, кто прислушивался в ветру, беснующемся в широкой плотной листве, или особенно ярко ощущая солнечное тепло своей кожей. Порой облака в небесах принимали такие формы, что, казалось, тоже хотят что-то сказать, вот только прочитать это было сложно. — Прелесть, — прозвучало за спиной мужчины и тот тут же обернулся, на удивление того, кто находился за его спиной, даже не вздрогнул, в глазах не было ни капли страха, ни испуга, ни удивления. — Красивые картинки. Это был Юн Синь, тот самый парнишка, который постоянно ошивался рядом с Саньжэнь на охоте. Навыки его духовных сил были слабы, но это с лихвой компенсировалось прекрасной физической подготовкой и навыками ближнего боя. Он был, как бы это сказать, почти что бесталанным в заклинательстве, и сей факт очень печалил его. — Надо же, какая неожиданность, — искренне удивился Шен. — Что такой благоразумный юноша, ранее бессовестно сжигающий мои порнографические эпосы, находит прекрасного в том, что ранее разносил в пух и прах, а? Парня, казалось, немного удивили эти слова, и он даже чуть нахмурился, и почему-то это было похоже на некоторую степень недовольства, однако снова разгладив эмоции на своем лице он просто улыбнулся и присел рядом, вытянув свои длинные ноги вдоль ступенек. — Всё меняется, — с улыбкой сказал он и наклонился, чтобы получше рассмотреть. — Постой, это же… Разве не твой брат увлекается подобным? Это был сборник ХуанХуа, очень популярная штука в больших городах и весьма прославленное произведение. Шен, как только услышав его слова, скукожился и нервно заскрипел зубами. — Это всё, что осталось после последнего налета, — недовольно выпалил он. — Я бы не стал читать, если у меня не началась ломка, ну и еще потому, что мужчины здесь нарисованы такими изящными, что прям глаз не отвести. Я стараюсь не смотреть в места, где они стыкуются, а вот декорации, линии тела, черты лица и сам сюжет мне… очень нравится. Юн Синь широко распахнул глаза и несколько раз моргнул. — Знаешь ли ты, что у этого сборника есть один очень весомый конкурент? — склонив голову, не переставал улыбаться адепт. — Сборник Лунъяна. Слышал о таком? — Как же не слышать? — ответил Шен. — ХуанХуа — современное издание, а Лунъян очень древний, можно сказать первый задокументированный трактат о любви… любви в общем. — Как и то, что такой персонаж, как Лун Ян, на самом деле существовал, — смотря уже куда-то вдаль, мирно сказал адепт. — Однако он разительно отличался от наложников и даже официальных любовников. Лун Ян был воином, причем очень искусным, но его красота была такова, что завораживала любого, у кого были глаза. Он был воистину великолепен. Лучший фехтовальщик, лучший стрелок, лучший охотник, лучший в каллиграфии, стихотворениях, музицировании. За что бы он ни брался это как будто бы отражало его красоту, настолько всё хорошо у него получалось. Он был очень бойким, очень веселым, от него так и веяло дикостью жизни, которая не ведает конца. Разумеется, влюблялись в него не только женщины, и даже не солдаты армии: генералы и те не могли устоять перед его очарованием и красотой, а особенно перед этой жизненной силой, что была подобна источнику из которого не просто утоляют жажду, а искренне желают наслаждаться им. Его засыпали подарками и вниманием, а он знай себе носился по лесам да горам. Свободолюбивый, дикий и изящный одновременно он был прекрасно сложен, его лицо было очаровательным, но вместе с тем в вечно пытливом взгляде плескалась такая сила, которую просто невозможно обуздать. Хоть его и желали все, однако обладать им не мог никто, пока однажды его не увидел сам Император Вэй и влюбился до такой степени, что распустил свой гарем, взамен поклявшись в верности только ему, а на закате лет даже попытался передать ему престол. Они были не только любовниками, но еще и друзьями, товарищами, неофициальными супругами, и иногда, слишком заигравшись, даже называли друг друга «мой ребеночек». Приходилось ли тебе слышать истории о надкушенных персиках и обрезанных рукавах? — Приходилось, — кивнул Шен, ожидая продолжения. Парень так интересно и глубокомысленно рассказывал, что невольно близнец согнулся в спине, прижав ладонь к подбородку, и внимательно слушал. — С Лун Яном* связана рыба и слезы. Однажды рыбача он выловил маленькую рыбку, молодого карпа, и был очень счастлив, пока не поймал рыбу побольше. Он уже решил было выпустить маленькую рыбку, как вдруг понял, что сам находится в таком же положении. Он знал, что есть мужчины красивее его и боялся, что император захочет избавиться от него, как он сам собирался избавиться от маленькой рыбы. Когда император увидел его слезы и узнал их причину то тут же заверил Лун Яна, что такого никогда не случится, и издал указ, запрещающий называть кого бы то ни было более красивым, чем Лун Ян. Нарушивших этот указ было велено казнить вместе с их семьями. Понимаешь, насколько он любил его? С тех пор, обозначая любовь Лун Яна, люди рисовали карпа с изящно изгибающимся хвостом, это такой себе скрытый символ мужской любви, один из, но известен он немногим. Сборник ХуанХуа в качестве обложки или же эмблемы часто использует именно этот символ. Видел же, как откровенно переливаются от «слизи» чешуйки, как изящно изгибается хвост, из-за чего идет ассоциация либо с танцем, либо с позой в сексе. — Почему именно этот символ? — Поговаривают, что его автор лично был знаком с Яном той эпохи, — несколько вальяжно улыбнулся парень. — А еще говорят, что у него было много друзей носящих это имя, будто назови так своего ребенка и дух Лун Яна отыграется на нем. Однако какое счастье, ведь любовь того юноши была сильна и пережила многие десятилетия, они оба умерли в любви и понимании. Чем не счастье? — Юн Синь, ты так интересно рассказываешь, — Шен незаметно для себя подсел ближе и навострил уши. Поскольку его брат уже очень много лет был «такого» рода мужчиной, Шену всегда была интересна подноготная подобного мышления, и почему один мужчина так страстно может желать другого, в чем же крылась причина? — А что насчет, ну… Юн Синь криво усмехнулся, сразу поняв, о чем эта недосказанность в вопросе мужчины. — Конечно, исходя из соображений чистоты Небесной гармонии, гомосексуальность можно было бы считать явлением чужеродным. Но и с духовной точки зрения малопривлекательны вообще любые варианты анального секса, поскольку для «нефритового перста» создана «нефритовая ваза», а не гнусный «медный таз», предназначенный для нечистот! Но мы ведь говорим о любви, а не о дикости инстинктов или развратности желаний, толкающих нас открыть новые двери, не так ли? Китайская эротика чрезвычайно рациональна, в основе всех предписаний лежат не случайные соображения, а философские представления и тесно связанные с ними нормы здоровья и долголетия. И образцом, не достойным подражания, служит, естественно, не сексуальность влюбленных пар мужчин, а откровенное пренебрежение моралью и этикой любви, которая была создана для тех, кто с полной серьезностью и осознанной ответственностью отдавал свое сердце другому. Чтобы ты лучше понял, приведу совершенно диаметральный пример того, что является похотью, то есть полным пренебрежением этики любви: служители большинства китайских святилищ с легкостью предаются «любви». В главах прославленного китайского эротического романа «Цзинь, Пин, Мэй», монахи — причем, разумеется, не тех школ, что проповедуют эротику, а, наоборот, безбрачные — уверенно брали на себя роль активного начала в гомосексуальных контактах. Пассивная сторона, начиная с протестов — «Хуатун, плача, уворачивался от поднявшегося подсолнуха учителя Вэня» — в итоге смирялась и принимала монашеские нравы такими, какими они были: «Даосский учитель развращает младшего из братьев мужеложеством». Понимаешь разницу? — Постой! Ты пытаешься сказать, что связь мужчин стоит выше, чем связь тех, кто может зачать ребенка? Юн Синь, а точнее занявший его тело Жэчхи, без какого-либо раздражения цыкнул языком. Он-то пытался донести «сыночку», что в первую очередь важны чувства, что любовь не имеет пола, и важность лишь в том, кого выбрало сердце, а этот как упрямый баран всё бьется в стены беспросветных суждений. — Сам реши, что лучше: странное слабое длинноволосое существо, пусть даже куртизанка, с которой обсуждать высокие вещи уже дикость, поскольку зачастую эти слабые существа неграмотны и ущербны, к тому же склонны к беременности, что накладывает определенную ответственность, или же человек, пусть это будет мужчина, с которым твоя внутренняя гармония не сходит с наиболее удачного серединного пути, что позволяет тебе оставаться самим собой и совершенствоваться в нужном направлении, то есть в том, который не загонит тебя в эмоциональный ад. Сердце женщины подобно глицинии: цветок обольстителен и замысловат. Юноша колок, но он как первый цветок сливы — его аромат не поддается описанию! Змей понаблюдал какое-то время, как Шен, прижав пальцы к губам, нахмурил брови и о чем-то начал сосредоточенно размышлять, а затем подумал: «Ну надо же, какие мы сосредоточенные. Нужно было назвать его Нань Фэн, может тогда бы так не мучился?..» Нань Фэн, а если точнее, южный ветер, давно облюбованное китайцами понятие любви двух мужчин, очередное литературное название этому типу отношений, поскольку наиболее часто встречалось и документировалось именно на юге страны во времена правления очередной имперской династии. — Ладно, это я понял, — Шен раскрыл сборник и указал пальцами в самый центр, — но что важнее, меня уже давно мучил один вопрос. Почему в сборниках Лунъяна или ХуанХуа так часто пестрят изображения баклажанов, угрей и зайцев. Зачем они это рисуют? Жэчхи тоже с интересом заглянул в свое детище и улыбнулся. — Баклажан и сушеный краб символизируют возбужденное мужское естество, угорь обозначает член, а желтый угорь — обрезанного рукава. Заяц, особенно держащий пест и толкущий в ступе, отражает мужскую сексуальную активность, выражение «ловить зайца» значит «отправиться в публичный дом», а «зайчонок» — это нецензурное слово. Гомосексуальность обозначает и одинокая фигура юноши, прогуливающегося по мостику над водным потоком, и птичка с цветком над головами склонившихся друг к другу мужчин. Мужские любовные пары зачастую изображались также и в виде сплетенных маленького и большого деревцев, неразлучных и цветущими, и увядающими. Думаю, что именно этот образ совершенной любви отражает наше представления об интимности и глубокой взаимной привязанности влюбленных мужчин. — А что насчет искусства? Не поверю, что весь этот пиз… кхм, то есть, детали подобных отношений запечатлены только в дешевой порнографической литературе. — Слышь! — откровенно обозлился Жэчхи. — Что значит дешевой? Да одна бумага для этих сборников стоит дороже, чем ночь любви в публичных домах. А чернила?! Разве не видно, что используются самые лучшие из тех, которые производят даже не здесь, а в стране, что еще восточней Поднебесной! И как насчет работы самого художника? Разве чёткость линий и прорисованность не говорит тебе сколько усилий, крови и пота было вложено в создание даже одной маленькой книжки, не говоря уже о её копиях! Чуть не схватив его за грудки, Жэчхи вовремя опомнился, снова вытянул ноги и, откашлявшись, уже более спокойно продолжил. — Что касается искусства, то помимо бумажной живописи и собрания картин есть еще и предметы интерьера, например ваза с изображением пары юношей, страстно предающихся утехам любви в лодке посреди пруда прямо на глазах у их попутчика, или фреска из белого нефрита, позднее в неё были добавлены цвета, где трое мужчин «разыгрывают» сцену любви с подглядыванием, причем подглядывающий, согласно его сценическому полу, является женщиной. Впрочем, не столько искусство, сколько его творцы запечатляют себя как творение любви. Как насчет истории, касающейся той искренней и глубокой взаимной привязанности музыканта Си Цзянь и поэта Жуань Цзи, которая позже была названа идеальной моделью отношений влюбленной пары. — Ты откуда столько знаешь? Неужели и фреску видел? — низким, чуть ошарашенным голосом удивился Шен. «Так я сам её рисовал, а после её выбили на белом нефрите», — едва ли не вслух ляпнул Жэчхи, но очень вовремя закрыл рот. О путешествиях змея есть отдельный, кстати исторически сохранившийся анонимный трактат «Об удовольствиях обрезанного рукава», где он описывал всё то, что видел, нанимаясь художником или скульптором в дворцах различных правителей своей эпохи. — Знаешь, эти отношения почему-то в большинстве считаются развратными, полнившиеся похотью, но разве же не меньше похоти с женщинами? Мужчины, они… их гомосексуальность в отличии от гомосексуальности женской больше нежная, приятельская или заботливая. Они куда более нежны в своей влюбленности, нежели женщины, у тех скорее агрессивная природа из-за наличия подавляющей Инь, а вот Ян… Сейчас такие отношения между ними, это скорее, как я уже сказал, забота, наставление, нежная возня с младшим. Влюбляясь сильнее их чувства перетекают в более глубокую привязанность, им хочется обнимать, целовать, возиться с ними еще нежнее, при этом сокращая дистанцию, будто в попытке соединить их тела так, чтобы стать одним целым, то есть дабы два чувства сошлись в одной единой гармонии. Когда этот предел достигнут, все волнения, вся страсть, недосказанность, смущение, из бремени становятся инструментом для достижения одной цели, а цель, как ты знаешь, одна — удовольствие от единства. Это нисколько не зависит от половой принадлежности. Если речь идет об искренних чувствах, выбор будет за сердцем. Шен удивленно заморгал, переваривая длинную тираду змея. В общих чертах он всё верно растолковал. Он не стал говорить лишь о высоком проявлении такой любви, он так же уточнил и то, что похоть присуща всему и вся, но есть этика любви, и люди с чувством собственного достоинства и непоколебимой гордостью стараются плыть именно в этом направлении. Хотя, конечно, странно было услышать о развращенных монахах, но тем не менее в общих чертах близнецу всё стало понятно. К тому же последние слова змея о том, что, «если речь идет о чувствах, выбор будет за сердцем», вызвали на лице Шена довольно нежную расслабленную улыбку. Это звучало… очень красиво, даже изящно, и услышать подобное можно было сравнить с созерцанием цветения персикового дерева. — Что же касается Кои, — змей прищурил глаза, — то я немного неверно подал его имя. Первоначально его звали Лун Ян, но позднее, когда ему был выдан титул, он уже именовался как Лун Ян Цзюнь. Иероглиф «цзюнь» это, чтобы ты понимал, высший титул, поэтому прибавив его к имени своего возлюбленного он фактически поженил себя и его, неформально, но все же… Жэчхи чуть оскалился, и постукивая подушечками пальцев по губам легко и небрежно облизнул их. Казалось, он думает о чем-то, за что потом можно получить порку. — Знал я одного Яна… — чуть ли не напевая, промурлыкал он. — А разве у нас на горе есть адепт с таким именем? — удивился Шен, и «Юн Синь» тут же пришел в себя. — Что? — поднимая голову, встрепенулся он. — А, нет, мне просто петь захотелось, ну и… Внезапно его глаза заметили многочисленную толпу в белых одеждах, среди которой он уловил весьма отличающееся от остальных пятно в черных одеждах. Тот человек смеялся весело и открыто, и лицо его выражало высшую степень удовлетворения. Он шел, а рядом с ним, довольно близко кстати, отирался еще один, только в белом, и даже несмотря на громоздкость толпы видно было, что именно он единственный, кто ближе всех. — Кто это? — быстро указывая пальцем куда-то в толпу, лицо Жэчхи изменилось. — Кто именно? — Тот, который рядом с тем, что в черных одеждах. — Юн Синь, ты заболел? — тяжело выдохнул Шен. — Это же Син Чэнь. О, и Чэн Мэй рядом с ним? Ну понятно, эти двое теперь так близки, что поодиночке уже и не появляются. Жэчхи возбужденно задрожал всем телом, глаза его ярко сверкали. «Знал я одного Яна… — мысленно повторил он. — Которого хотел придушить за то, что обозвал меня фантастической тварью, а сам того и гляди притёрся к другому мужчине!» Юн Синю сегодня очень, очень не повезло. Не обладая хорошими духовными способностями он был очень уязвим к влиянию кого-то, кто в разы сильнее. Этим и воспользовался Жэчхи, пробравшись к нему в постель поздней ночью и завладел его телом, чтобы увидится со своими детьми. Однако сейчас, когда его глаза, ярко сверкая, буквально пожирали взглядом эту счастливо шествующую «парочку», он малость оробел, так как этот человек был несколько молодой версией того, что он видел в своих видениях. Жэчхи обладал уникальным зрением, он мог видеть саму сущность людей, цвет их души и их духовных колебаний, и смотря на Син Чэня видел довольно-таки серьезную, агрессивную ауру, что даже не окружала его, а почти душила. Это было демоническое влияние, которое он не мог подавить, и были велики шансы, что оно польстится на Сюэ Яна, пытаясь перескочить в него, но багрово-алый барьер, что всегда окружал юношу, не даст ему этого совершить. «Сюэ Ян, ублюдок, — скрипел зубами Жэчхи. — Ты такой же, как и твой тезка, оба бесстыдные словоблуды! Ты же кричал мне что-то там про гордость, но что я вижу?! Кошмар… Ну почему всех бесов, что поганят мне жизнь, обязательно должны звать Ян! Лун Ян чуть не заставил ласты склеить из-за своего муженька, Сюэ Ян одним словом мог отправить меня в полет вечности, который бы обеспечила мне мстительность Сюань Юэ. Пфф, а я еще боялся, что эта полудохлая рыба так и не сумеет хотя бы раз дернуть хвостом, но посмотрите на это улыбающееся лицо! Его хвост не просто двигается, он поди уже извивается в экстазе, мелкий бесёнок!» Совершенно забыв о том, что вообще-то в чужом теле должен вести себя незаметно и скрытно, Жэчхи в один прыжок соскочил с лестницы и побежал к адептам, а когда наконец нагнал их с одного шага запрыгнул на спину ошарашенного Сюэ Яна и начал со вкусом бить его, изгоняя на нем всю в одночасье вскипевшую злобу.***
— Ну что за!.. Не день, а какое-то дерьмо! Втащив бессознательного «Юн Синя», Шен глухо бросил его рядом с подскочившим от столь резкого звука Лао, который сидел спиной к нему за круглым плетенным столиком и что-то сосредоточенно читал, потягивая кисэру. После того как Жэчхи, решив воспользоваться доступной, из-за захвата чужого тела, безнаказанностью, напал на Сюэ Яна в остром желании выбить ему пару зубов, у него получилось только запрыгнуть ему на спину и дать несколько раз под ребра, прежде чем другая, довольно-таки сильная, почти убийственная хватка поймала его, обогнувшись изгибами локтей вокруг шеи, и оторвала его от юноши, после чего его в молчаливом согласии начали избивать так сильно, что в глазах вспыхнули сотни мерцающих звездных тел, и ладно бы это были все присутствующие, так нет же: в молчаливом согласии наблюдающих его избивал один конкретный человек, что со стеклянным взглядом целился в наиболее болезненные места на его теле, а побледневшее, с довольно пугающим выражением лицо было неподвижно, ни один мускул на этом лице не дрогнул, а все удары были пугающе сильны… — Почему он так избит? — даже не соизволив встать (хорошо хоть голову повернул), спросил Лао. — Убери его отсюда, циновка от крови может испортиться. — Почему избит? — тяжело выдохнул близнец и стер капли влаги со лба. — У этого придурка спроси. Указав на дверь, из который выглядывал почему-то улыбающийся Сюэ Ян, Шен сделал жест ладонью, прося юношу отойти, после чего в комнате показался абсолютно спокойный Сяо Син Чэнь, которому Лао сразу же предложил чашку чая. На улице было жарко, а цветочный чай хорошо настоялся и успел чуть остыть. — Я приношу свои извинения, — поклонившись бессознательному парню, валяющемся на полу словно старая рухлядь, Син Чэнь только тогда сел за стол и потянулся руками к чашке. К нему тут же подсел все так же улыбающийся Сюэ Ян. — Ты ничего не забыл? — протянул старший близнец. — Как насчет фразы «я бесповоротно приму любое наказание за физическое своевольничество»? — Эй! — возмущенно откликнулся Сюэ Ян. — Пусть наказывают зачинщика. Мы всего лишь себя защищали. — «Мы»? — лицо Шена скривилось в нечитаемом выражении. — Вы что теперь, одно тело, что ли? Неожиданно Син Чэнь наконец отмер, и повернувшись лицом к Сюэ Яну мягко улыбнулся ему. — Всё хорошо, — сказал он с излучающим тепло лицом, и даже погладил юношу по голове, на что последний довольно прищурился и скрестил ноги, чуть подаваясь корпусом вперед. Итак, что мы в итоге имеем? Помещение, больше похожее на традиционную чайную комнату, избитого «адепта», улыбающегося юношу, одного молодого парня, что с непоколебимым видом пригубливал чай и двоих несколько оторопевших близнецов, которые были единственными, кто не понимал такую, непереводимую цензурными словами, обстановку. — Эм, Син Чэнь, — ласково позвал Лао, даже убрал от губ трубку. — Ты же раньше никогда никого не бил (не до таких синяков, хотя бы). Ты уверен, что ты избил, а не тот, кто рядом с тобой? Кому бы это было предпочтительной исходя от тяжелого дерзкого характера, и с кого бы за это ничего не списали. Син Чэнь молча продолжал пить свой чай, а сидевший рядом с ним с улыбкой до ушей Сюэ Ян уже принялся подливать ему этот чай. Братья тихонько переглянулись. Лао вопросительно изогнул бровь, Шен что-то тайком показал на пальцах. Глаза Лао чуть расширились. Когда Жэчхи, укоренившись в теле Юн Синя напал на Сюэ Яна, первым, кто его оттащил, и единственным, кто сделал это почти сразу же, был именно Сяо Син Чэнь. Он не стал ничего спрашивать, добродушной улыбки больше не было на его лице. Он просто начал молча избивать его, пока смотрящий во все глаза Сюэ Ян восхищенно рассматривал его побелевшее, лишившееся прежней маски лицо. Глаза юноши заблестели еще больше, и он начал негромко подвывать, схватившись рукой за ребра, якобы показывая, как ему больно. Услышав это, Син Чэнь стал бить Жэчхи с еще большим усердием, и только на двадцатом ударе его рука наконец остановилось, да и то только потому, что идеально отбитое мясо больше не подавало признаков сопротивления, после чего подошел к Сюэ Яну и словно забыв о наблюдателях начал мягко ощупывать его ребра и живот. — Син Чэнь, ты не так делаешь, — сквозь легкий смешок, сказала одна из сестричек. — Чэн Мэю нужно раздеться и приложить лед к опухшим местам. Пусть снимет ханьфу, я приложу к коже один из талисманов, чтобы вытащить застоявшуюся в мышцах кровь. О Юн Сине в этот момент почему-то благополучно забыли. Все. — Талисман? — переспросил Син Чэнь. — Ему придется раздеться? — Да, — хихикнули сестрички, и их глаза озорно заблестели. — Чэн Мэй, раздевайся. — Нет, — мгновенно отрубил Син Чэнь, но тут неожиданно Сюэ Ян, с лица которого не сходила улыбка, вновь захныкал. — Но мне так больно, — нахмурив бровки, тихо сказал он. — Я просто сниму верхнюю одежду и закатаю нижнюю… — Нет, — тем же голосом снова ответил Син Чэнь. — Сяо Син Чэнь, коль сам не можешь как следует рассмотреть, так позволь нам это сделать, — захихикали девушки. Не столько категоричность его ответов, сколько совсем неприкрытый, даже сказать очевидный флирт Сюэ Яна очень позабавил их. — А потом мы расскажем тебе, каковы впечатления от созерцания… — Нет, — уже грубее отозвался парень и более не удостоил их своего внимания. Сестрички, прикрывшись длинными рукавами, едва ли сдерживали свой звонкий хохот, похожий на звон тончайших металлических пластин, и очарованными взглядами смотрели на то, как даже не скрываясь Сюэ Ян сделал такое лицо, что пару человек даже прикрыли глаза, чтобы не ослепнуть от этого сияния. О «Юн Сине» по-прежнему не вспоминал никто. В общем, смысл его улыбки был предельно ясен, однако тот факт, что улыбался именно он, улыбался, нисколько не скрываясь и, судя по всему, забыв о том, что вокруг было море свидетелей, как бы намекало на что-то, но ни вслух, ни уже тем более подумать об этом братья не решились. Они сели плечом к плечу и некоторое время молча наблюдали как перед ними развивается что-то явно для их глаз не предназначенное. А Сюэ Ян, чьи глаза горели, а губы и щеки пунцовели подпер ладонью подбородок и, чуть склонив голову, пропускал мимо ушей то, как Син Чэнь рассказывает ему что-то о лекарственных травах, которые помогут убрать припухлости и болезненные ощущения. Юноша и сам не понял почему вдруг сделался таким счастливым, как только увидел, что делает Син Чэнь, избивая того, кто напал на него, как не дал ему раздеться пред всеми даже при том, что сам юноша провоцировал чувство жалости к себе. Син Чэнь избил из-за него человека, Син Чэнь за него заступился, Син Чэнь его защитил… Спокойное лицо парня, казалось, было умиротворено, однако из-за того, что он держал глаза открытыми, видно было как они довольно отчётливо поблескивали, как обычно бывает с теми, у кого в теле поднялась температура. Он был… зол, очень зол, и кажется до сих пор не мог прийти в себя, его тело автоматически исполняло самые простые задачи. Уводя Сюэ Яна он шел, а придя машинально поклонился и сел за стол, но хоть телом он был здесь, мысли его блуждали далеко. Очень, очень далеко. Если бы его спросили, то даже как следует остыв он не смог бы дать четкий ответ. Он только и помнил, что какой-то резкий вихрь внезапно кинулся на юношу со спины, и слабый, отчего-то такой беззащитный вскрик Сюэ Яна (хотя это было просто от неожиданности) вынудил голову Син Чэня вскипеть. Словно бы его душу что-то болезненно сжало, и он кинулся к источнику этих страданий. Сюэ Ян прищурился и упал правой стороной лица на свои руки, практически распластав их на поверхности стола, чуть не скинув чайничек и пару чашек. Братья снова тактично промолчали, синхронно посёрбывая свой чай. — Ты еще не выпил, а уже пьян, Чэн Мэй? — устав от этого немого воркования двух влюблённых пташек, первый нарушил молчание Шен. Сюэ Ян не сразу отреагировал, а когда всё же соизволил обратить на него взгляд, с лицом полным удивление спросил: — А? Шен мысленно хлопнул себя по лбу. Тем временем фруктовый чай закончился, причем оставалось непонятым, кто именно выпил больше всего, поскольку казалось, что руки всех присутствующих не отнимались от стола, а у Сюэ Яна они вообще были исключительно на столе, будто ему очень нравилось на столе… на столе, да. — Сегодня такой жаркий день, — поднимаясь, Лао подошел к постели брата и выудил из-под неё небольшой глиняный сосуд. — Как насчет холодного вина? — Эй! — ударив по столу руками, крикнул Шен. — Это что еще за своевольничество? — Мы же его для разных случаев припасли. — Мы? — дернул бровью Шен. — Ну да, мы, — спокойно ответил Лао. — Ты и я. — Что за дичь ты мне тут впариваешь?! — разразился руганью близнец. — Мы с тобой единое целое, то есть мы — это я. Отсюда вопрос, кто такие «мы»? Все решения тут принимаю Я! Отмахнувшись от этого бреда рукой, Лао налил в чашки благоухающего терпким запахом винограда вина, но неожиданно для всех первым воспротивился Сюэ Ян. — Ты не пробовал вино? — Пробовал, — ответил юноша. — Только это было винное желе, мне его стали делать на десятый день рождения, но спирт из него предварительно выпаривали. — Да брось, — соблазнял Шен. — Как можно жить… сколько ты там прожил? А, неважно. Как можно жить и ни разу не побыть во хмеле, пусть даже легком. Вино способствует притоку крови, а это полезно для твоего молодого тела, давай, всего одну чарочку. Это же не огненная вода, не бойся. Сюэ Ян подозрительно сузил глаза, но чашку все же взял. Через полчаса, почти что упав на стол, безостановочно хихикал уже Син Чэнь, Сюэ Ян же, на удивление, стал каким-то суровым, что ли. Он то и дело тряс Син Чэня, призывая его куда-то идти, а Син Чэнь, раскрасневшись и расслабившись, продолжал хихикать себе в рукава, спина его ритмично подергивалась, а ушки стали неимоверно горячими. — Интересно, как там живется в Да-Ло?.. — поглаживая парня по пышной копне волос, задумчиво произнёс Сюэ Ян. — Ничего особенного, — убрав со стола уже третий пустой сосуд, отозвался Шен. — Ты-то откуда знаешь? — Нас оттуда выгнали, — чистя молодые яблоки, поскольку сладости уже были съедены, меланхолично ответил Лао. — Что? — мгновенно протрезвел Сюэ Ян. — Как это выгнали? — Пинком под зад, — осушив свою чашку, близнец безразлично стряхивал с её дна несуществующие капли. — Порнография, алкоголь, наркотики и нимфомания там под запретом, так что нас выгнали сразу в тот же день, как мы впервые вознеслись. — Постой! — торопливо остановил его Сюэ Ян. — Но ведь вы так молоды, когда же было вознесение?! Братья удивленно на него уставились. — Двадцать пять лет назад, — почти в один голос ответили они. — Что? — широко распахнув глаза, пораженно отозвался юноша. — Нам чуть больше пятидесяти лет, — срезав кожуру и начав вырезать из долек кроликов, Лао уже подвигал несколько в центр стола. — А ты думал сколько? Сюэ Ян тактично возразил: — Ты же понимаешь, что твой внешний вид говорит об обратном? — Понимаю, — придирчиво осматривая кроликов, Лао недовольно поджал губы. Одного он умудрился вырезать чуть криво. — Но наши родители, они… До этого смеющийся и пытающийся растолкать Син Чэня Шен резко оборвал свой смех и с укоризной посмотрел на брата. — Сколько раз повторять?! — сжав пальцы на столе, из-за чего ногти вонзились в его края, грубо сказал он. — Нет у нас родителей и никогда не было! — Можешь говорить за себя, — уже давно измучившись с ним бороться, спокойно ответил Лао. — Но пока они живы, я себя к сиротам более причислять не собираюсь. Шен довольно агрессивно задышал, однако решиться на какие-то действия не мог. Жэчхи, который находясь в теле Юн Синя тихо лежал в углу не мог покинуть его при всех, и как следствие слышал всё. Не сказать, что эта фраза как-то уж слишком болезненно резанула его по сердцу, в конце концов своего родителя Жэчхи покинул сам, и это было легким решением, поскольку с детства он был предоставлен самому себе. Для него в этом не было никакой катастрофы, потому что будучи нарциссом, во всяком случае в далеком-далеком прошлом, он инстинктивно уходил от тех, кому был не нужен, и интуитивно стремился к тем, кому был бы необходим. Потерявшись в своих воспоминаниях он и не счелся, как мужчина, грубо пнув ногой стол, быстро вышел из комнаты, и наконец решился действовать. Сконцентрировав свою сущность он тихонько выполз из-под захваченного им тела едва заметной белой ниточкой змеи, что крадясь вдоль циновки медленно пробивалась к выходу. В комнате, где царили теплые тона, белый цвет слишком выделялся, поэтому приходилось действовать очень осторожно, однако как бы он не пытался незаметно прокрасться, а все же одна пара стрельнувших в его сторону глаз заметила это, после чего их владелец с какой-то непонятной (кажется дружественной) улыбкой изрек: — А давайте я вас нарисую, на память. Сюэ Ян с глупым лицом уставился на Лао, который уже вытащил обточенный в форму кисти уголь и почти сразу же принялся за дело. — На память? — переспросил юноша. — Ну да, — точными движениями Лао быстро выводил свой рисунок. — Ты же, насколько я помню, рвешься покинуть гору, вот я и постараюсь, чтобы у Син Чэня хотя бы какая-то память о тебе осталась. Син Чэнь, в голове которого клубился винный туман, лишь заслышав свое имя подорвался, наконец-то отлепив лицо от стола, но не сумев удержать отчего-то налившуюся свинцом голову чуть склонил её, глаза его сошлись на переносице, а тяжелый язык частично вывалился изо рта. — Кошмар какой, — недовольно причитал Сюэ Ян. — Хоть бы заранее предупредил, я бы приоделся и привел себя в порядок! Сделав одно из своих чуть менее недовольных лиц, он, подумав немного и решив, что, чем ярче рисунок, тем сильнее будет его влияние, сделал то, что когда-то видел в сумраке, а если точнее, то оттопырил средний палец и внимательно посмотрел на Лао. Тот не придал этому никакого значения, в конце концов он не знал, что эта плохая привычка, перешедшая от Сюань Юэ, означала жест пренебрежения и насмешки, но в этой ситуации он больше приобрел какой-то комический эффект. Лао, вопреки своему почтенному возрасту, простодушно решил, что Сюэ Ян просто указывает пальцем в небо, поэтому на рисунке отразил и этот жест. И всё же во время рисования Лао то и дело подмечал какие взгляды бросает на весьма счастливого от выпивки Син Чэня Сюэ Ян. Глаза, которыми он смотрел на него, были… ох, боги, движения карандаша близнеца были быстрыми, но даже применив всё свое умение он не смог изобразить взгляд этих глаз. Они сияли всё ярче, и незаметно для наблюдающего постоянно изменяли свое прежнее выражение, веки могли сдвинутся всего на миллиметры, а их выражение все равно менялось, на рисунке это невозможно было запечатлеть. Лао старался изобразить именно такое его лицо, принадлежащее… по уши влюбленному человеку. Закончив рисунок, Лао вытащил новый лист и сказал Сюэ Яну: — Будь добр, подсядь поближе к нему. Юноша с запоздалой реакцией оглянулся на него и спросил: — Зачем? — Просто подсядь к нему так, как делаешь это в минуты отдыха или уединения. Одного рисунка мало. Он лгал, потому что желание запечатлеть это лицо было невыразимо большим, и Лао безумно хотелось поймать своим карандашом тот момент, когда эти двое, находясь друг с другом, забывали всё на свете. Сюэ Ян не был во хмеле, но разум его, слегка подпоенный хорошим вином, немного ослабил бдительность, и несколько смутившись он подсел поближе к Син Чэню, и левая сторона его головы коснулась лица парня, скользнув по его коже своими мягкими волосами. Сюэ Ян, ощутив эту опору, слегка покраснел и чуть смежил веки. Тем временем Син Чэнь, почувствовав знакомый запах, тоже чуть наклонил голову и приобнял юношу, мягко улыбнувшись самим краешком губ. Рука Лао работала почти безостановочно, и лишь его глаза бегали от рисунка к «моделям». То, что отражалось на листе, сперва напоминало тени, но не прошло много времени и тени начали приобретать очертания. Длинные, струящиеся вниз волосы, мягкая линия губ, плавные линии бровей, чуть выделенные темным веки и ресницы, аккуратные прямые носы. Губы юноши были приоткрыты, Син Чэнь же все так же лишь слегка улыбался, и Сюэ Ян, изнежившись в благоухающем фруктами и вином тепле его тела закрыл глаза, медленно смежив веки. Это был тот момент, который мечтал поймать любой художник, момент, который стирал грани реальности и можно было увидеть тот мир, что создают влюбленные просто застыв в объятиях друг друга. Лао был немного поражен, так как эти двое так легко забыли о его существовании, и будь они где-то в другом месте на них бы сошлись все взгляды, и каждый подумал бы об одном и том же… А тем временем идя вдоль цепочки высоко растущих деревьев, Жэчхи, уже в своем первоначально облике, нес перекинутое через плечо тело и недовольно морщился. — Ох и ёханды, какой тяжелый, — все время поправляя бессознательного Шена, ворчал он. — С виду худой, а весит нехило. Несколько минут назад он, нагнав парня в своем истинном обличии, начал беззастенчиво его рассматривать. — Привет, — с улыбкой сказал он и взгляд его неожиданно стал очень теплым. Шен с подозрением прищурился. Тот, кто его окликнул, был молодым парнем с копной коротких черных волос с некрупным плоским пучком на затылке, который поддерживала всего одна длинная, на тонкой ножке, заколка теплого янтарного цвета, остальные же пряди, которые не удалось взять в прическу, хаотично свисали по обе стороны лица. Присмотревшись к ней можно было увидеть, что на этом, казалось, совсем незамысловатом украшении была вырезана настоящая печать, как принадлежность к определённой семье или даже династии. Почему она так бросалась в глаза? Её форма и отделка тонкой работы буквально кричала о том, что это был символ принадлежности к знатному или же очень древнему роду. Помимо изящной символики печать несла в себе бледно-розовый цветок сакуры, почти незаметный, однако очень изящный. На незнакомце было простое верхнее одеяние, однако на груди бесстыдно распахнутое почти до солнечного сплетения, обнажая белую кожу. Подул ветер, и рукава затрепетали, как и почти весь халат, плохо подвязанный неброским, но с аккуратной вышивкой поясом. Как оказалось, свои руки этот человек держал внутри одежды, будто давал им отдых. — Ты кто?! Жэчхи довольно улыбнулся. — Твой отец. Услышав сие заявление, Шен было хотел скрутить его (а заодно безнаказанно сорвать хоть на ком-то свое зло) когда неожиданно этот незнакомец потянулся вперед и со смешинками в глазах… поцеловал его, соединив их губы. То, как он смотрел на него в этот момент, носило в себе легкую примесь смеха и одновременно внимательности, словно через этот поцелуй незнакомец пытался что-то найти или понять. На деле так и было, вот только целуя его Жэчхи считывал сияние его души и испускаемые эфиром волны, по вкусу ощущая их тональность и цвет. Глаза близнеца расширились от панического ужаса, но неожиданно для себя самого он пошатнулся и упал без сознания, словно бы в этом поцелуе были подмешаны сонные травы. Неспешно разомкнув их сухие нисколько не увлажнившиеся губы змей подхватил его на руки и рассмеялся, так как подобный взгляд он видел и прежде, тогда, когда проделывал подобное с Лунъю. Правда ему тогда ребра помогли пересчитать, но это неважно. — Вторая биологическая единица, что помогла тебе появиться на свет испереживалась вся, плешь мне каждый день проедает, — причитал Жэчхи. — Если бы твой рот не изрекал столько зла мне не пришлось бы… Эх, весь в меня. Я тоже своего родителя терпеть не мог, хотя он, в общем-то, меня даже съесть пытался, но здесь же случай совершенно иной. Однако! Я слышал, есть поговорка, что, кто с молоком, тот мать, а с золотом — отец. В таком случае это я должен был рожать, потому что золота у меня нет (ложь), а потомство всё прибавляется. Если это единственный способ сэкономить, то я согласен штамповать вас десятками. Просто блестяще. Я и мои сыновья почти одногодки, как они меня будут уважать? Хотя ваша мать меня тоже не уважает, а еще бьёт! Кто поручится за мою жизнь, если я вдруг заболею и больше не смогу его удовлетворять, а ведь это единственная гарантия того, что он остановится прежде, чем вконец добьет меня. Продолжая идти он всё ныл и жаловался, и отчего-то слишком громко отрицал, что мазохист до мозга костей. Это, казалось, было японским проклятием всех мужей, ибо они испытывали настоящий экстаз, когда их вторая половина прежде чем начать «скачки» унижала и бранила их на чем свет стоит. Эта раса и правда несла в своих генах какой-то дьявольский мазохизм, и Жэчхи, хоть и не был человеческим существом, а исключением не стал. Его ветреность и бесстыдство передалось старшему, а вот внешность — младшему. Однако младший потянул на себя характер Лунъю и его бесконтрольное желание близости. Невероятно, однако вопреки, тому, что именно Жэчхи был инициатором «танцев», именно Лунъю выступал в роли главного террориста, и хоть взять эту крепость было нелегко, однако если всё же удавалось, стоило быть бдительным, иначе она с живого тебя не слезет. Продолжая идти Жэчхи лишь один раз оглянулся на здание, где находился Сюэ Ян, и его глаза невольно прищурились. Он испытывал нечто сродни гордости, поскольку был очень доволен тем человеком, который занял место подле юноши, во всех смыслах, и лишь ему одному удалось одним собой вытеснить почти их всех. Сюэ Ян был… влюблен, это было так очевидно, как и то, что солнце восходит на востоке. Его радость и восторг, когда за него заступились, чуть не ослепили змею более-менее неподбитый стараниями Син Чэня глаз. Этот юнец радовался как девица, ради которой впервые устроили драку, и змей был убежден, что сердечко его трепетало как пойманная чьими-то ладонями птица. «Я не был уверен, что кто-то помимо Сюань Юэ способен оттеснить злополучную Инь преобладающую в его Тай Ши, — про себя думал змей. — Если только это не тот, кто сам добровольно ластится к этому чудовищу из цикла Инь-Ян. Подумать только, в этом мире действительно существует кто-то, кто, очевидно, так долго ждал именно его…»***
Когда-то давно двое великих существ, позже именуемых Творцами мира, были влюблены друг в друга так сильно, что сияние этой любви затмевало солнце, пристыжало свет луны и звезд. Они были друг для друга целыми Вселенными, и вот однажды в одной из них родился человеческий мир. Он был их порождением, как и их проклятием, и болью. Боги умерли, в пустоте и страданиях, отдав самих себя на спасение того, что раньше должно было быть венцом их любви. Однако, хоть они и были мертвы, хоть они больше не могли быть вместе, но их любовь, воплощённая в душах каждого из живых, продолжала существовать. Люди, верхние боги, сумрачные существа… хотели они этого или не хотели, но они были наследниками этого чувства, и каждый раз, когда между двумя вспыхивала эта искра и перерастала в бушующее пламя, новой трагедии было не избежать. Будь то человек или бог, но их души притягивались друг к другу потому что стремились воссоединиться, как любовь Янь-ди стремилась вновь стать одним целым с любовью Янь-вана. Люди были их наследием, а потому люди никогда не перестанут пытаться соединить свои души. Эта крошечная крупица любви, что им удавалось создать, была лишь пылью у ног Великих господ прошлого, но даже так, когда двое становились единым, пробуждалось именно то наследие, которое было оставлено Янь-ди и Янь-ваном. Любовь, которую не уничтожит ни время, ни жизнь, ни смерть. Она дышит в сердце каждого человека, каждого бога, каждого сумрачного существа. Её потоки куда более живучи и сильны нежели сама жизнь, потому что жизнь способна лишь рождаться, любовь же существует всегда, вне зависимости от того в каком она положении… Глаза Сюань Юэ были закрыты. Он сидел на морском побережье и слушал шум волн, всё прибывающих к берегу. Они что-то шептали, ненавязчиво пробираясь к затаенным глубинам души, и кажется эти глубины отвечали им. Влюбленный в ветер морской бриз… что происходит, когда они встречаются? — Почему-то так и думала, что смогу найти тебя у воды. Голос раздался позади божества, и он медленно поднял веки. Не дожидаясь ответа рядом с ним ненавязчиво прошелестели длинные одежды нежного красного цвета, и присев рядом пальцы расправили складки, из-за чего красный подол немного сошелся с черным, находящимся рядом. — Как твое самочувствие? Сюань Юэ по-прежнему молчал. Бао Шань Саньжэнь, лишь дважды решившись повернуть глаза в его сторону, решила не тревожить сверх лишнего и тоже уставилась в сторону очень спокойного моря, прелестного, как и всегда. — Он не боится смерти, — наконец подал голос Сюань Юэ, и глаза Саньжэнь сами по себе немедленно повернулись в его сторону, отмечая лишь профиль бога самоубийц. — Однако жить лишь с одной верой, что однажды тебя полюбят, и все равно остаться в одиночестве… ведь хуже смерти, не так ли? Я очень виноват перед ним за то, что допустил дабы он испытал такие чувства, ведь отправив его к тебе я действительно словно бросил его. Ему было неважно, пытку я для него приготовил или же жизнь полную солнечного света… он чувствовал себя брошенным, как же тогда он смог бы раскрыть свое сердце? Я очень боюсь того, что, если однажды он познает с кем-то счастье, но по какой-то причине снова останется один… Он не боится смерти, лишь одиночества, что хуже её в разы, потому что не в его силах пока преодолеть его. Бао Шань Саньжэнь незаметно кивнула. И правда, когда не остаётся даже надежды, каждый вдох превращается в пытку, а биение сердца в оковы, заживо сжигающие душу. — Я знаю, что у тебя есть ученик, которого ты выделяешь из остальной массы, — неожиданно повернувшись к ней лицом, улыбнулся бог самоубийц. — Я не успел к нему присмотреться, чтобы понять почему, однако заметил кое-что привлекшее мое внимание. Саньжэнь незаметно для себя задержала дыхание, даже глаза её перестали мигать. В тот день бог самоубийц хорошо видел, кто побежал вслед за убегающим Сюэ Яном. — Странно, — Сюань Юэ чуть поджал губы. — Его нить присутствует, но она… будто бесплотная. — Что это значит? — всё еще не сбросив это напряжение, низким голосом спросила богиня. — Это значит, что даже если ему и была предначертана пара, он от неё… заранее отрекся, и его душа еще до рождения тела оборвала судьбоносную красную нить. Богиня слегка взволнованно прищурилась. Души вполне способны отказаться от судьбы, предначертанной богами или Кармой, если находят её неугодной или же стремятся к чему-то другому, но это не означает, что она у них поменяется, просто родившись они будут жить так словно идут против течения, ибо к этому их будет призывать душа, сделавшая выбор в пользу своих чувств. Но что касается нити, то бишь любви… обрезать её означало не только возможный выбор другого избранника, но и попросту выбор, сделанный вопреки всем прошлым связям в уже минувших жизнях. Обычно так пытались отсечь свою прошлую Карму, дабы не рождаться в одном временном потоке с теми, кого любил или знал в прошлых жизнях. — Звучит несколько… мистически. — Правда? — полуулыбнулся Сюань Юэ. — Возьмем в пример Сюэ Яна. Была у него нить или нет, но без пальца она уже не может связать узел, и соответственно его любовь не притянется красной нитью, поскольку если люди предназначены друг другу, то они рождаются с красной нитью, что изначально связывает их, и по ней, то бишь идя по стезям судьбы, они ищут друг друга, а вот Сюэ Ян… если к нему и притянется любовь, то нить здесь будет ни при чем, и если такое случится, полагаю… полагаю, что этот союз будет куда более серьезным, так как это уже можно назвать единением душ, что выбрали друг друга без предначертанной красной нити судьбы. Твой Син Чэнь и мой Сюэ Ян в этом, как ни странно, схожи. Они оба будто пошли против судьбы ища что-то совершенно иное, то есть… свое, но вот когда именно «это» стало своим трудно сказать. Быть может их выбор был предрешен еще в потустороннем мире, а быть может они сделают свой выбор здесь, в мире людском. Они живут так словно им предначертано желать сделать этот выбор в пользу своего сердца, а не избранной кем-то или чем-то судьбы, они… ищут и ждут, ждут и ищут, намереваясь распознать «свое», на что пал или падет их выбор, душой, а не телом. Честно сказать я даже не представляю, какой у этих людей может быть избранник, но богиня Красных Нитей поведала мне, что Сюэ Яна ждут… и уже очень давно. Должно быть, эта девушка старше его. «Девушка? — мысленно изогнула бровь Саньжэнь. — Син Чэнь о чем-то мне не договаривал? Не может же такого быть, что я воспитываю не заклинателя, а заклинательницу…» — Никак не могу понять. Если есть бесчисленные варианты создать любовь и без неё, зачем же тогда она у людей есть? — А зачем им вторая почка, или второй глаз? — довольно прищурился Сюань Юэ. — Во всем важно равновесие, понимаешь? Человеческие судьбы как песок, которые «сильные» мира сего играючи пересыпают между пальцами. Ты же понимаешь, что у богов этой нити нет, потому что мы достаточно сильны, чтобы самим решать кому отдать свое сердце. Люди же достаточно ущербны и слабы, но идя против течения судьбы используют эту нить немного иначе. Она впитывает возникшую между ними любовь и глубоко укореняется в душе, как бессмертная память. Нить присутствует, да, но выбор не всегда принимается в пользу её сущности. Нить бессильна, если сердце сделает свой выбор. Саньжэнь призадумалась. — Но если с рождения нить у него была, но палец отсечен… — То, что она была, не значит, что у него изначально была пара, — сказал Сюань Юэ. — Сюэ Ян ведь чистая юная душа без прошлых перерождений, так что у его души нет груза прошлого. Он родился с красной нитью, как и все, но эта нить должна обрести другую, а не изначально быть с кем-то соединенной, понимаешь? Он должен найти того, кто его ждет. Богиня чуть нахмурилась, и мысль, что по какой-то причине палец Сюэ Яна отсечен, именно отсечен, никак не давала ей покоя. Она и прежде знала, что нить Син Чэня неспособна соприкоснуться с чьей-либо другой… до недавнего времени, ведь когда он встретил юношу, его бесплотная призрачная нить, ранее безжизненной дымкой волочащаяся за ним, стала ярче и осязаемей. Какая-то странная закономерность в их ситуации не давала ей покоя. Рука без пальца, неспособная создать узел, и нить, не желающая идти на поводу у судьбы. Богиня вспоминала тот предзакатный вечер, тот купол, что создала затвердевшая, будто алмаз, нить багрово-рубинового цвета. Отсеченный палец; души, идущие против своих судеб… мог ли палец быть отсечен, дабы это привело ко встрече с тем, кто ждет; кто-то ищет, а кто-то ждет… — И какая судьба им предназначена, если они встретят друг друга? — Встретить мало, — задумчиво, несколько отрешенно произнес Сюань Юэ. — Важно признать и не отвергать. Какое бы чувство они не создали между собой, а если оно приживется, то разорвать подобную связь будет трудно. Ты лучше меня знаешь систему трех миров: если души людей объединяются, поглощаются друг другом в попытках стать единым целым и сохраняют эту связь в течении жизни не отвергая её даже после смерти, в своих будущих перерождениях они снова будут искать друг друга, поэтому… м-м, скажем, сейчас или в будущем Сюэ Яну доведётся влюбиться, сильно влюбиться, и уже это автоматически лишает его одиночного перерождения. Если он умрет, то обязательно родится там, где будет избранная им душа. Он уже не сможет жить для себя как сейчас, а посему потеряет свободу, позволяющую ему сосредоточиться лишь на себе самом. — Тебя это тревожит? — Да, если честно, — чуть склонил голову Сюань Юэ. — Потому что его любовь такова, что он отдает ей всего себя, вместе с телом, сердцем и душой, а посему разрыв будет не просто болезненным, он будет… фатальным для него, его разум может помутиться от горя, и он совершит непоправимое. Если избранный им человек оставит его, или же, что еще хуже, заставит усомниться в своей любви, предаст, он… может сойти с ума от горя и забудет самого себя, а что случится после, я… не желаю предполагать. Проще говоря любой из исходов повлечет за собой лишь страдание, пытки и боль. Король Ночи не отвергнет лишь тот мир, который обретет в своем возлюбленном, а познав его однажды жить где-либо уже не сможет. Такая любовь… безумна, и вместе с тем сильна так же, как и луна, способная затмить солнце. Длинные волосы Саньжэнь всколыхнул несильный порыв ветра, и Сюань Юэ перевел на неё взгляд, но она не увидела этого, задумчиво смотря на линию горизонта. — Без прошлых жизней, без нити судьбы… — несколько тихо пошептала она. — Как же они способны друг друга найти, узнать друг друга… Сюань Юэ улыбнулся. — Энергии связаны, и ты лучше меня это знаешь. Смертные, боги, ты и я — все мы изначально являлись частью единого целого, скорее всего это были наши великие предки, создавшие этот мир путем слияния своих энергий. Твой Син Чэнь быть может просто не желал принять определённую кем-то (красной нитью, богами) судьбу, взамен этому положившись на себя самого. По всей видимости он не хотел искать то, что предопределила ему нить, а хотел, чтобы это его нашли, что значит, что тот, кто придет к нему, кто на самом деле сумеет его найти, именно того «его», которого он сам же и прячет или в котором не уверен, найти даже больше душой, нежели телом или какими-то эмоциями, будет тем, кто по-настоящему сможет и захочет принять его таким, какой он есть. В таком случае к его энергии притянется та, что близка ему по духу, что способна сострадать ему. Я могу предположить, что человек, который осознанно или неосознанно ищет его объят страданиями и болью, и ищет утешение, а если твой Син Чэнь и сам немало страдал, то именно это может взволновать их души настолько, что их колебания станут единой симфонией, что создаст… любовь. — Сюань Юэ, — не то восхищенно, не то пораженно выдохнула Бао Шань Саньжэнь. — Ты понимаешь, что это значит? Ведь притянуться к идущей против судьбы душе может лишь та, что тоже борется против избранной кем-то собственной судьбы. Тот же Сюэ Ян должен был умереть в далеком детстве, но не смирился с этим, и сквозь боль и слезы нарушил планы богов, ибо его крик услышал бог самоубийц и спас его; Син Чэнь, который едва не сошел с ума от осознания того, что демон живет в его глазах и так будет всегда чуть не покончил с собой в том же детстве, что было изначальным вариантом его судьбы. Он выжил, и это помогло ему встретить Бао Шань Саньжэнь. — Да, — кивнул бог самоубийц. — Без красной нити, без прошлых перерождений… эта любовь создаст себя «здесь и сейчас», без цепей прошлого, без оков будущего, которые обеспечивает красная нить. Это… неподдельное, настоящее, самое чистое проявление любви, которое воссияет так ярко, что станет драгоценней чем любая жемчужина Небес, ибо ярчайшим алмазом, или даже звездой, что украшает чертоги Вселенной, займет свое почетное место там, где правит Вечность. Однако не забывай, что любовь, подобную этой силе, еще нужно суметь пробудить, а не создать фальшивку, сотканную блеянием разума и фантазий. Саньжэнь не отрывала от него свой взгляд. «Говоря такие слова ты всё же пребываешь в абсолютном неведении настоящей истины, — смотря на супруга, думала богиня. — Ты как будто всегда в неведении всего, и, что хуже, оно никогда очевидным не будет. Ты хоть понимаешь, что это уже случилось?» Есть легенда о Боге Жизни и о Боге Смерти, которых считают заклятыми врагами. Есть легенда о Творцах мира, которых обычно принимают за возлюбленных, но никто не знает, что и те, и другие — одни и те же существа. У Янь-вана и Янь-ди не было ни судьбы, ни красной нити, это всё было создано позже, как вспомогательное средство для людей и богов, чьи души находились в круговороте Кармы и сумрака. Истина, не подвергающаяся никакому оспорению, такова: Янь-ван и Янь-ди, чья энергия была вложена в людей, и ими же усовершенствована, живет в каждом из обладателей души. Влюбляются даже не они, а энергии притягиваются внутри них, энергии, в которых заключена любовь Янь-вана и Янь-ди друг к другу, поэтому каждый раз, когда между двумя вспыхивает искра затаенного в глубинах эфира, даже не они сами идут навстречу друг другу, а... Янь-ван и Янь-ди, которые пытаются вновь стать единым целым, но уже через них, людей, в каждом из которых живет их собственная частичка бессмертной энергии. Это божественное притяжение внутри людей была и есть последняя, пожалуй, сама нежная и одновременно безнадежная попытка двух великих существ освободить свои души из заточения мрака вечной ночи и непреодолимого одиночества. — Ты ведь понимаешь, — тихо, очень тихо сказала Саньжэнь, — что те, кто не руководится красной нитью, у кого нет общих прошлых перерождений, и кто идет против избранной кем-то судьбы… повторяют путь Творцов, возлюбленных, создавших наш мир, ибо лишь их любовь изначально не зависела ни от чего кроме них самих. Чего не скажешь о конце, настигнувшем их… Богиня прекрасно помнила то, что ей удалось увидеть соприкоснувшись с наследием (ядром) Сюань Юэ. Янь-ван, который любил Янь-ди и им же был повержен, и Янь-ди, в конце отдавший за него всего себя, вплоть до души и тела, но итог все равно один — трагедия. Мир слишком велик, в нем слишком много закономерностей и возможных переплетений, путей и ловушек, и если в такую паутину забросить любовь двоих… выживут ли они в итоге, или… хотя бы умрут подле друг друга, дабы не был нестерпим их предсмертный час, дабы душа не кричала в агонии страха и сожалений. Сюэ Ян и Сяо Син Чэнь… то, что воспламенилось между ними и сошлось друг с другом не было предначертано судьбой, богами, красной нитью судьбы. Она как вспомогательное средство была при них, но их жизнь шла так, словно они отреклись от этого. Что же их души искали, если нашли это друг в друге, и их нити вместо того, чтобы по всем законам сойтись в одну, лишь окружили их барьерами, оплели тела словно доспехи, и будто бы скрыли от остального, такого агрессивного и порочного мира. Саньжэнь замолчала, молчал и Сюань Юэ. Они оба слишком хорошо понимали, что перевес сил всегда идет на различного рода обстоятельства. Всё, то что движется по жизни, уж слишком от этих обстоятельств зависит, поэтому как выжить такому чувству, как любовь, для которой этот мир злополучен и тесен, было вопросом на который всё еще нет должного ответа. — Знаешь, почему я заговорил о нем? — усмехнулся Сюань Юэ. — Почему? — снова напряглась богиня. Она явно не была готова к тому, чтобы в случае чего давать объяснения, потому что этих объяснений у неё точно не было, зато была неоспоримая вина, ведь Син Чэнь был её учеником, она была ответственна за него. Бог самоубийц медленно склонил голову. — Танец, — только и сказал он, и Бао Шань Саньжэнь мысленно выдохнула. Сяо Син Чэнь был обучен ею лично, и не было ничего удивительного в том, что в какой-то момент их взаимоотношений богиня, уча его танцевать, сознательно или не очень выучила его тому, что когда-то видела сама. — Я не сержусь, — восприняв её молчание как угрызения совести, Сюань Юэ поднялся и повернулся к ней лицом. — Больше того, я восхищен, ведь когда еще со стороны увидишь такую великолепную имитацию того, как закатные ветра укутывают бархатом приближающуюся ночь. Сюань Юэ вскинул руку, и прямо от линии горизонта в небо начали змеиться изумрудные потоки, что смешавшись с пурпуром небес воссоздали то, что когда-то было между богом и богиней любовными посланиями. Бао Шань Саньжэнь не могла отвести взгляд. Сотни, даже тысячи чувств всколыхнулись в её сердце, а Сюань Юэ, видя такое её замешательство не сдержал улыбки и добродушно расхохотался. Подойдя к ней он взял её за руки, поднимая с песка, и положив одну руку ей на талию, а другую переплетя с пальцами её руки, он, вовлеченный в это невыразимо прекрасное чувство, закружил её на морском берегу. Их одежды, подхваченные этими движениями будто струились друг на друге потоками красного и черного. Чувствуя, что еще немного, и ноги попросту перестанут её держать, богиня остановилось и взволнованно прижалась лбом ко лбу Сюань Юэ. Тот тоже замер, ответный взволнованный взгляд коснулся её лица, однако и его глаза блаженно закрылись, наслаждаясь теплом, идущим откуда-то из самых глубин сердца.