Пламенное небо

Когда-то давно… да, это было очень давно, но для сердца, что не может отпустить, это «давно» всегда так близко, словно бы было лишь вчера, или же, что еще печальный, повторяется каждый день. Во сне ли, в памяти ли, в строках ли, в чувствах ли… не было ни дня, чтобы он не думал об этом, не вспоминал. Оно съедало его заживо, утяжеляя дыхание, туманя разум и глаза. Но то было лишь одно сердце, не знающее, что два остальных так же не ведали покоя. Демон во многом был не прав, опираясь лишь на верность Мин Хэй, в которой не сомневался. Говоря Лань Чжанфэю те унизительные для мужчины слова, он не нашел ни отрицаний, ни подтверждений своим речам, а потому сразу понял, что этому человеку есть что скрывать, как и, должно быть, его собственной сестре. Лань Чжанфэй молчал, долго молчал, но напрямую столкнувшись с бездной демона, видя, что та буквально сжигала его душу, впервые в жизни вынудив заплакать, наконец вытащил кинжал недоговорённости из своего сердца, посеяв в демоне семена сомнения, тем самым приоткрыв ему глаза. Большего он не сказал, не смел сказать, ведь тем самым он бы предал Мин Хэй, обесценил бы её жертву, её самую сильную, полную трагической любви жертву… Когда они сочлись узами брака, Лань Чжанфэй сдержал свое слово, и выбрав взамен клана женщину больше не имел на него влияния, поэтому когда Ци Жэнь с недрогнувшим сердцем отнял у Мин Хэй Си Чэня сразу после рождения, ни она, ни Лань Чжанфэй не сказали ни единого слова. Они понимали, чего хочет Ци Жэнь, и что он не допустит, дабы к будущим наследникам клана прикасалась грязная рука убийцы, пусть даже она принадлежала их матери. Позже, когда через несколько лет родился Лань Ван Цзи, Ци Жэнь немного смягчился, видя такую откровенную покорность обоих родителей и позволил женщине видеть своих детей раз в месяц. Она была рада и этим крохам, поэтому став на колени прижалась лбом к полу, молчаливо отдав низкий поклон Ци Жэню. Мало кто знал, но Лань Чжанфэй навещал свою супругу куда чаще, чем это было необходимо для свершения «великого» дела. Приходя к ней лишь по ночам, он тайно выпускал её из дома, позволяя лунному свету касаться её кожи. В основном это были молчаливые прогулки, но иногда рассвет встречал их в том месте, где жил, а точнее заключил себя Лань Чжанфэй. То было очень аскетичное, лишенное даже тени радости место с приглушающими звук стенами и всего одним окном, что выходило на восток, дабы первые лучи солнца сразу пробивались внутрь. Там они могли поговорить, хотя первое время совсем не знали, что сказать. Их жизни были разрушены, страшная тайна словно занесенный меч постоянно висела над их головами. Сама Мин Хэй после рождения Лань Ван Цзи надеялась лишь на то, что эта тайна умрет вместе с ней, а до тех пор она хотела лишь одного… — А-Чжань, — откровенно тиская ладошками столь упрямого молчуна, хихикала Мин Хэй. — Мама же видит, что ты аж покраснел от злости и надулся как морской еж, но все равно не уходишь. А-Чжань ведь любит мамочку, верно? А-Чжань будет сидеть у мамочки на коленях до тех пор, пока не придет злобный бородатый демон, что дергая свою козлиную бородку украдет у мамочки её сокровище. Не удержавшись она начала громко и весело смеяться, будучи счастливой от такого маленького, но дурманящего её сердце счастья. Лань Ван Цзи молчал как рыба об лёд, но от женщины не могло укрыться то, как он все сильнее жмётся спиной к её животу, словно бы в стремлении проникнуть собой под эту кожу или как можно плотней прильнуть к ней, так, как лепестки цветов погружаются в воду, беззвучно падая на тихую гладь прозрачных озер. С рождением этих детей Мин Хэй поняла, что в её жизни появились даже не крупицы счастья, а целое состояние, которым тяжело было насытиться, ибо мгновения этих встреч были так коротки, так быстро уплывало это тепло из её рук, когда мальчиков забирали… Лань Чжанфэй видел детей реже, но Нефриты помнили, что до смерти их матери эти встречи еще можно было назвать радостными, но факт оставался фактом — их отец не смотрел на них с той любовью, с которой смотрел на Мин Хэй. Возможно всему виной была та страшная катастрофа, возможно сердце мужчины так плотно захлопнулось от пережитых страданий, что лишь одной женщине еще удавалось его приоткрыть, а после её смерти сердце прежнего главы Ордена и вовсе стало беспросветным мраком, в печальных тенях которого раздавались глухие удары прежде сильного и раскрытого сердца. Казалось, они могли так жить очень и очень долго, скрываясь от клана и мира в целом. Мин Хэй больше не была заклинательницей, силы её равнялись силам обычного человека, но её всегда волновало не передались ли хотя бы крупицы её прежнего могущества мальчикам. Быть может в том месте, где раньше находилось Ядро, осталось хоть что-то? Тиская на руках Лань Ван Цзи она прислушивалась к его пульсу, его ауре, но, увы, отклика своих сил не находила. — Это ничего, — улыбалась она. — Вы все равно будете сильными и прекрасными мужчинами. Эх, только бы в дядю не пошли, лучше уж мою наследственность возьмите… Мда, еще в молодости получив звание «старого перечника», Лань Ци Жэнь вполне мог гордиться собой, ведь он добился желаемого, люди держались от него подальше, а его слава как наставника только росла. Все желали отдать своих детей под его начало, но ни один не хотел, чтобы их дети были хоть в чем-то похожи на него. — Раз уж твой брат пошел нарвать нам цветов, — продолжала она, — почему бы нам не приготовить чай к его возвращению, как думаешь? Он наверняка устанет и захочет пить. Фиалки ведь довольно трудно сыскать, а он всегда приносит мне именно их. Си Чэнь любит молочный улун, твой отец предпочитает зеленый чай, я без ума от жасминового, а ты? Все еще предпочитаешь простые черные чайные листья? И от чего тебе этот цвет так в душу запал, ей-богу. Даже цинь выбрал черный. Того и гляди, любимый человек тоже будет весь в черном, и одежда, и волосы, и глаза. Главное, чтобы не помыслы, тогда и не будет никакого вреда. — Не хочу, — впервые издав хоть какой-то звук, недовольно буркнул Лань Ван Цзи. — Что? — удивилась Мин Хэй. — Не хочу любимого человека, — сказал ей шестилетний Лань Ван Цзи. — Почему? — с еще большим интересом и нарастающим волнением спросила женщина. Ван Цзи молчал, после чего тихо сказал: — Он может не любить меня. Глаза женщины замерли на мальчике. Этот ребенок, который с младых ногтей уже был вот таким, замкнутость и обособленность которого проявила себя в столь малые годы… и Мин Хэй понимала, что этот мальчик словно воплотившая себя грусть столь трагичных отношений между «Юмин» и Лань Чжанфэем, которые Ван Цзи каким-то образом чувствовал, хоть в силу юного возраста еще не понимал. Быть может, он впитал их в себя еще в утробе матери, ведь даже выражение лица его всегда было таким холодным, а взгляд полнился грустью. Глаза были единственным его сходством с Лань Чжанфэем, но ведь глаза — зеркало души, и похоже это зеркало было отражением того, что жило у него внутри… «Он может не любить меня» — так он сказал. Этот ребенок уже боялся быть не любимым, поскольку видел, что его родители не вместе, видел, как меняется лицо Ци Жэня, когда он спрашивал о них. И чувствовал где-то глубоко внутри, что если между родителями нет этой любви, а он их сын, то как тогда они могут любить его? Лань Чжанфэй был очень замкнут, холод в его отношении к сыновьям всегда был ощутим, а по-настоящему ледяным стал лишь после смерти супруги, когда он и вовсе не желал видеть их. И Ван Цзи боялся своего отца, боялся этих жалящих его душу глаз, ведь холод, что буквально сочился из них, делал очень, очень больно. Поэтому он не желал быть похожим на него, ведь Лань Чжанфэй был словно ледяная пустыня, мёртвая и холодная, без единого просвета жизни. Годы спустя Лань Чжань осознал, что таким его сделала именно утраченная им любовь. Боясь подобных разрушений, юноша сказал себе, что никогда никого не полюбит, и никто не полюбит его. Он боялся, что если судьба не будет милостива, и он потеряет, то станет отражением того, что настигло Лань Чжанфэя. Но столь критичное заблуждение посетит его годами позже, а еще через несколько лет он будет валить деревья в лесу после того, как украв поцелуй из губ уже завладевшего его сердцем человека, сам же и столкнется с полным осознанием того, что влюбился, что способен любить, что это всё же произошло с ним, но сейчас… — О-о, — протянула Мин Хэй. — Но ты ведь будешь его любить. Боишься, что ты ему не понравишься? — Да. — А что будешь делать, если он тебе ну очень-очень понравится, но не он от тебя, а ты от него будешь бегать? — с улыбкой спросила Мин Хэй. Глаза Ван Цзи стали чуть больше. — Знаешь, за этого человека я спокойна, — как-то уверенно сказала она. — Потому что если он умен, то сразу поймет, что как только пропадет из поля твоего зрения, ты заволнуешься и сам начнешь его преследовать, лишь бы чаще перед глазами мелькать. — Матушка хочет унизить Ван Цзи, — мгновенно надулся тот. — Ван Цзи в любовных волнениях еще очень далеко до матушки, — весело заметила та. — Ван Цзи, похоже, так бесхитростен и упрям, что сердце матушки чувствует — эту крепость штурмом не возьмешь, зато когда штурм куда-то улетучится, «сокровище», что прячется в крепости, само выйдет наружу. — Матушка хочет осмеять Ван Цзи, — с натянутой как стрела спиной, холодно пробубнел Лань Ван Цзи. Мин Хэй посмотрела на своего ребёнка, мысленно сказав себе «безнадежно упрям», но разве же могло её сердце не смотреть на него с безграничной любовью? Он проявлял свой характер с самого раннего детства, поэтому она хорошо видела каким замкнутым и обособленным от всего он растет. Но так же она видела и то насколько мягкое и ранимое сердце у него внутри, настолько Ван Цзи жаждет её любви, насколько нуждается в ней. Ошиблась она лишь в том, что с возрастом это пройдет, потому что оно не прошло: Лань Чжань стал еще упрямей, еще более замкнут, настолько, что «вихрю», ворвавшемуся в его жизнь спустя какой-то десяток лет, удалось не только вдоволь «искусать» умелыми словами и поступками чье-то нежное нутро, но и удостоится того, чтобы это самое нутро искусало его, причем в прямом смысле. Будь у Ван Цзи зубы поострее, и в тот день Вэй У Сянь обзавелся бы не только меткой раскаленного тавра… Но здесь и сейчас, в этом месте покоя и тишины никто из них совершенно не думал о будущем, покорно и трепетно наслаждаясь настоящим, что было богато на благоухание цветов и обласкано солнечным светом, проникающим сквозь невидимую вуаль свежего горного ветра. Облачные Глубины и правда были местом, где течение времени было не властно над мыслями, а распри внешнего мира не могли тебя коснуться. Так и было бы, если бы «пламя» прошлого не настигло Мин Хэй вновь. Он пришел так неожиданно и непредсказуемо, что сперва в это отказывались верить. Высокий, статный, одежда его была бела как морская пена; молодой господин, который вовсе не был похож на исчадие ада, которым его описывала Лань И. Его верхнее платье было расшито изысканными узорами из посеребренных нитей, орнамент рисунка напоминал переплетенные между собой лозы какого-то дивного цветка, вот только самых цветов не было, из-за чего казалось, что эта, хоть и прекрасная, одежда символизирует собой не покой, а опустошение, как зима, где голые ветви деревьев прогибаются под тяжестью снега и спят, в ожидании пробуждения. Волосы мужчины были убраны в самую простую прическу с одной лишь лентой, тоже белой. Когда он шел, порывы ветра тревожили не только его волосы, но и эту самую ленту, и она извивалась подобно белёсой дымке, услаждая взор несравненным изяществом. Он прошел в Облачные Глубины очень тихо, но не скрытно. В его руках, сжимаемая холодными пальцами, находилась нефритовая бирка, что и позволила ему пройти. Поднимаясь по каменной лестнице он чувствовал, как боль в его груди постепенно возрастает, и чем дальше он шел, тем тяжелее становилось на сердце. Его встретили уже на подходе к другим воротам, однако это были далеко не те, кого он хотел увидеть. Точнее не тот. — Я хочу видеть Лань Чжанфэя, — довольно спокойным голосом начал Вэнь Чжанфэй. — У меня есть вопросы… пока что только они. Несколько Старейшин, что преградили ему путь, довольно напряженно взирали на него, видя, что этот человек, который по словам Лань И всегда тревожен, глаза которого сверкают словно у кошки и в чьих помыслах лишь унижать человеческое достоинство, выглядит совсем не так, каким они ожидали его увидеть. Этот молодой господин был очень спокоен, но лицо его было бледно и выглядело несколько измождённым, а в глазах залегла тень глубокой печали, как это обычно бывает у тех, кто страдает долгие годы. Но даже это лишь подчеркивало его редкую, по человеческим меркам, красоту, придавая ей той самой загадочности, которые алчные человеческие сердца ищут в других людях, а едва почувствовав её тут же влюбляются, неспособные противостоять этому мистическому притяжению. — Как вы попали сюда? — спросил один из Старейшин. Вэнь Чжанфэй молча протянул руку и разжал ладонь. На ней, поблескивая в лучах солнца, лежала нефритовая бирка. — Её я нашел в некро-жилах горы Луаньцзан, что залегают глубоко под землей, — смотря им прямо в глаза, продолжил он. — Но на этой бирке совсем не было крови. Некроэнергия унесла её в свои глубины отдельно от тела, если тело вообще было. Старейшины молчали. Молчаливо взирал на них и Вэнь Чжанфэй. Когда «выяснилось», что над Луаньцзан все же был проблеск их кланового сигнала тревоги, Вэнь Жо Хань тут же призвал брата немедленно отправится в путь, но когда они прибыли, то на удивление Жо Ханя не нашли ни тела, ни следов крови, ни уж тем более хоть каких-либо следов борьбы. Очень страшное лицо сделал тогда Вэнь Жо Хань, отвернувшись от старшего брата, ибо вывод напрашивался сам собой — клан Лань не убил пленницу, а скорее всего забрал её. Вэнь Чжанфэй же, само собой, этого знать не мог, но и действия его были ограничены, ведь если Мин Хэй ранена или прячется, он не может отправиться в клан Лань, что в свою очередь поступил более чем мудро: он скрыл гибель Лань И, а клану Вэнь отправили письмо о том, что адепт, посланный ими, неожиданно для всех исчез на Ночной Охоте. Однако мужчина этому не поверил, потому что иных причин, кроме как бегство, не могло быть для того, чтобы зная риски всё же взойти на эту гору, где опасно было находиться даже ему самому, хоть он и был демоном. Он понял, что Мин Хэй удалось убить ту женщину, и что скорее всего была погоня, но так как они не нашли следов борьбы, а клан Лань отрицал любое свое вмешательство (они сделали вид, что личность Мин Хэй так и осталась для них нераскрыта), то Вэнь Жо Хань предположил, что раненную и ослабленную сестру погубило не что иное как некроэнергия, нападение которой ей не удалось отбить. Кому как не демону было знать, что темная Ци убивает довольно тихо и почти не оставляет следов… По всему выходило, что их сестру затащило в глубины Луаньцзан, где она и сгинула бесследно, успев подать сигнал. Это было прекрасное, удобное и очень разумное объяснение… для демона, разумеется, и хотя Вэнь Жо Хань рассчитывал совершенно на другое, он понимал, что что-то действительно произошло, и раз Мин Хэй не убили здесь, то скорее всего убьют на территории Ордена Лань. Еще тогда он не знал о брачном союзе, не знал он так же и о детях, поэтому можно представить, как его ошарашила эта весть спустя годы. Вэнь Чжанфэй же, не зная покоя, буквально жил на этой горе, ища следы сестры. Доказательств, что к её исчезновению причастен клан Лань у него не было, но сердце демона чувствовало, что его кормят ложью. Однако будь его сестра в плену, она ведь обязательно сделала бы все, чтобы дать о себе знать, так он думал, ведь послала же она сигнал тревоги на этой чертовой горе! Что бы её ни погубило, темная Ци или ланьские мечи, но в пространстве должен был остаться хоть какой-то ментальный след её борьбы, а его просто не было. Вэнь Чжанфэй тогда не мог знать, что без Ядра такой след в пространстве оставить невозможно, и разумеется даже предположить не мог, что его сестра оказалась настолько беззащитна. Без Ядра она уже никто, простой человек, а значит не могла воззвать к брату, прибегнув к заклинательскому искусству, ведь Жо Хань позаботился, чтобы она не смогла этого сделать, пока на Могильных холмах её не настиг бы клан Лань, что, как он думал, сразу же добьет её… — Эта бирка принадлежала человеку, который много лет назад был приглашенным адептом из моего Ордена, — продолжал демон. — Адепту, следы которого оборвались на горе Луаньцзан. Некроэнергия поглотила эту бирку без тела, скорее всего она просто была обронена, а позже утащена на дно. Очень опасно между ними накалился воздух, но Старейшины понимали, что сейчас этот человек пришел не для того, чтобы сеять хаос и убийства, но какие же тогда цели он преследовал, раз уж так спокойно пришел к ним? — Наш Глава был очень сильно «ранен» на той Ночной Охоте, — медленно сказал Старейшина. — Как вы знаете, он уже очень долго не выходит в мир, ибо раны его настолько сильны, что некоторые из них не подлежат заживлению. Сформулировав всё так, мужчина не солгал, ибо раны на душе и сердце Лань Чжанфэя действительно были, искалечив его духовное состояние, искалечив его мысли. Ему тяжело было пережить смерть матери, но еще тяжелее было пережить предательство Мин Хэй, а после и то, что ему пришлось отвернуться от собственного клана ради того, чтобы её спасти. — Вот как, — тихо выдохнул Вэнь Чжанфэй. — Я очень надеялся увидеть его, ведь, как я чувствую, он тот, кто мог бы пролить свет на эту историю. Что ж, — веки демона мягко опустились. — Я пришел с миром, если можно так выразится, и всё, чего хочу, это на какое-то время попасть внутрь и осмотреть Облачные Глубины. — На предмет чего будут эти поиски? — неожиданно резко спросил один из Старейшин. Мужчина мрачно посмотрел на него. — Моей сестры, — спокойно, но твердо сказал он. — Так как я более чем уверен, что всё это время она находится здесь. Вот так просто, нисколько не скрываясь обнажив истину своих мыслей, Вэнь Чжанфэй поставил в тупик почтенных мужчин, выражение лиц которых сменилось шоком, а в некоторых даже ужасом. Они до сих пор не понимали почему этот человек так спокоен, ведь он только что ясно дал понять, что подозревает их, быть может уже очень долго, а бирку использовал лишь как предлог… предлог не врываться сюда с мечом, что отчасти было правдой. То, как страдал Вэнь Чжанфэй, невозможно было описать словами. С исчезновением сестры мир в его глазах померк, а сердце словно обросло льдом, причиняя столь нестерпимую боль, что крики рвались из горла, а он молчал, терпя эту бесчеловечную пытку. Дни и ночи напролет, он, не щадя сил своих, обыскивал гору, побывал в Илине и даже в тех местах, где происходила Ночная Охота. Шепот трав и деревьев поведал ему, что да, убийство было, и не одно, и что женщина бежала, будучи тяжело раненной. Травы запечатлели в себе топот множества ног, что означало, что весь клан бросился в погоню. Но если природа и была расположена ответить страдающему сердцу демона, то Луаньцзан, будучи обесчещенной людьми, что убийствами и оставленными трупами превратили её в такое, отказывалась говорить. Сколько бы демон не умолял, сколько бы не пытался силой, а гора молчала о тех событиях, что на ней произошли. И тогда демону пришлось спуститься в низы, туда, где близки были Врата Страны Теней, где даже его сил не хватило бы, чтобы противостоять столь плотоядной тьме. Но он прошел Врата, и едва ли не потеряв все силы узнал, что душа Мин Хэй здесь не проходила, и что ни одна из многочисленных костей, лежащих на дне, ей не принадлежит. Её убили не здесь, если убили вообще, и словно бы в доказательство он нашел нефритовую бирку без единого следа насилия. Брату он о находке не сказал, хотя на тот момент даже не подозревал его, хотя, возможно, не будь он так убит горем и не доверяй ему излишне, то возможно эта мысль посетила бы его… как посетила бы любого человека, что обнаружил бы в этой цепочке событий довольно видимую лазейку для того, кто жаждал власти. Вэнь Жо Хань не зря украл Ядро, ведь мужчина не отрицал возможности, что в случае разоблачения или других причин, ему придется избавиться и от демона, настолько он не желал отдавать свою власть. Тайно от бесчисленных ушей и глаз дворца Вэнь Чжанфэй отправился в клан Лань, отправился безоружным, отправился, облачившись в белое… пришел так же, как когда-то к нему самому прибыл Лань Чжанфэй. В тот момент демон был готов к любой правде, ведь он понимал, что клановая месть это не то, от чего можно спастись на Луаньцзан, и в душе он ждал услышать, что да, его сестра мертва. — Что ж, — после довольно долгого, практически мертвого молчания один из Старейшин, наиболее мудрый из них, поступился дорогой демону. — Нам нечего скрывать, сами в этом и убедитесь. Его соклановцы в неверии уставились на него, но возразить не смели. Этот Старейшина в свое время был близким другом Лань И, и кому как не ему было знать к каким последствиям привели ошибки этой женщины, ведь именно цепочка тех событий привела к тому, что они имели сейчас. Из-за неустойчивости её желаний, её сыну выпало столь тяжкое бремя её грехов, потому что то, что совершил клан, просто не имело оправданий. Столь сложный брак, впоследствии которого Лань Чжанфэй неофициально сложил свои обязанности просто не имел оправданий, а сейчас, когда перед глазами мужчины возник этот человек, что принес с собой не разрушения, как все они думали, а лишь глубокую тень печали, что он тащил за собой будто бремя, не могла не коснуться его сердца. Риск был огромен, но несмываемый позор и вина были куда более тяжким преступлением, за которое расплачиваться придется им всем. К тому же не пустить его означало косвенное признание того, что совершили даже не они, а один лишь Лань Чжанфэй. У них просто не было выбора. Демон должен был сюда войти. Не сказав ни слова, Вэнь Чжанфэй прошел мимо Старейшин и неторопливой, но твёрдой поступью вошел на территорию Облачных Глубин. Он никогда здесь раньше не был, лишь отдалённо слышал о впечатлениях тех, кому удалось здесь побывать. Тихое мирное место под облаками, где нет и капли зла — вот как описывали ему Облачные Глубины. Здесь всё было в очень сильной гармонии с природой, ни одна веточка не обрывалась бессмысленно или без острой нужды, дома и резиденции выстраивались так, чтобы не причинять ущерба местности, поэтому неудивительно было, что некоторые деревья росли внутри домов. Их не рубили, а просто выстраивали дом вокруг самого дерева, от чего красота этого места лишь усиливалась. В Безночном городе всё было совсем не так, да и дворец из камня снаружи и черного, потемневшего от темной Ци золота внутри казался скорее переходом в преисподнюю. Здесь же всё дышало жизнью, упиваясь ею до краев, и попав сюда Вэнь Чжанфэй понял, что такое место как ни одно другое подходит душе ищущей покоя. Возможно, сложись всё иначе, он и сам мог бы… — А почему нет? — спросил Лань Чжанфэй, когда много лет назад пригласивший его погостевать демон позволил ему посетить свои владения. — Как же я могу не ответить любезностью на любезность? — Не считай это чем-то особенным, — отмахнулся Вэнь Чжанфэй. — Это уж скорее ты проявил любезность, явившись лично, поэтому раз уж твои намерения столь чисты и простодушны, я вовсе не возражаю, чтобы ты побывал здесь. Лань Чжанфэй улыбнулся и молча продолжил идти за ним, пока они пересекали один из внутренних коридоров. Сам мужчина, как и полагается, был в белом, достаточно скромном одеянии, если сравнивать его с тем, во что был одет другой Чжанфэй. Тот, на удивление мужчины, тоже был одет в белое, правда его белое изобиловало роскошью, богатством и изяществом. Его одежды, с закрытым воротом под шею, были украшены вышивкой тонкой работы, в которой чувствовалось умиротворение и красота, созерцание которой успокаивает взволнованное сердце, а внутренняя подкладка была цвета пурпура, пожалуй, самого нежного оттенка, который только можно было представить. Этот цвет был таков, словно в момент заката кто-то поймал в свою палитру облако, в котором запечатлелся этот нежный оттенок, и перенёс его на одежду. Невероятно живой цвет, что таил в себе тот же бархат, которым закат покрывает небо, и от которого невозможно было оторвать взгляд… Но вот что удивило мужчину сильнее, так это орнамент самой вышивки, на котором он гораздо дольше задержал взгляд. Узор из продолговатых облаков был тонким и изящным, словно бы танцуя кончик кисти огибал ткань, рождая на ней столь изысканную красоту, от которой невозможно оторвать взгляд. Это совсем не было похоже на его клановый узор, так как в клане Лань облака изображались больше округлыми, нежели продолговатыми, и в сравнении с его эта расшивка выглядела куда более богато и роскошно. Даже несмотря на сходство в цвете и расшивке их одежды, с одного взгляда можно было сказать, насколько отличаются их положения, впрочем, как и наличие власти. Вэнь Чжанфэй был могущественнейшим человеком во всех пяти кланах, никогда не позволяя усомниться в этом. Его силу превосходила лишь его красота, а гордость не позволяла кому бы это ни было смотреть на него свысока, будь то брат, отец или даже собственный ребенок, если бы он у него был. Когда они вошли в комнату, Лань Чжанфэй сразу понял, что это жилище не для одного человека, а… для двоих. Нет, внутри совсем не пестрило чем-то, что выдало бы это, но раз Вэнь Чжанфэй пришел сюда, значит он здесь с кем-то жил, ведь кто еще мог так изящно украсить комнату, как не женщина? Внутри было много шелков и занавесей, приятно покачивающихся из-за открытых окон, пропускающих внутрь солнечный свет и ветер. Эта комната буквально дышала роскошью, стены были расписаны вплоть до потолков, тонкой работы светильники и мебель были изготовлены из ценных пород древесины, во многом рисунками на них выступали различных форм крылья. Сначала Лань Чжанфэй подумал, что это журавли, но слишком островатые перья и пламя вокруг них противоречили этой догадке. Впрочем, журавли всё же были. Они украшали различные предметы декора, от зеркал до шкатулок, женских принадлежностей и даже подсвечников. Кто бы здесь ни жил, а птиц они любили очень сильно, как и красивую одежду, отдельные части которой были развешены или брошены в разных частях комнаты, даже не полу. В большинстве своем это были расшитые накидки и верхние платья, лежа в таком беспорядке, словно их не примеряли и скинули, а сорвали и бросили, после чего без какого-либо беспокойства забыли о них, должно быть став относиться к ним как к покрывающим пол тканям. — В отношении твоего вопроса, — демон подошел к столику с небольшим бронзовым зеркалом и мягко провел пальцами по его поверхности. — Ты же понимаешь, что ни я, ни брат не можем прийти в ваш клан для обмена опытом, пусть даже предложение исходит от тебя, главы Ордена. Из-за ситуации, созданной твоей матерью, это невозможно, ибо такой поступок дискредитирует нас в глазах Совета и Старейшин. — И всё же… — Лань Чжанфэй сделал шаг вперед, лицо его оттенила тень сожаления. — Я всё же настаиваю, чтобы хоть кто-то из клана Вэнь прошел там обучение. Мы уже говорили об этом, и мне показалось, что ты понял искренность моих намерений. — Тебе не показалось, — улыбнулся Вэнь Чжанфэй. Мужчина, кажется, должен был расслабиться, но лишь нахмурился сильнее. — Я желаю покончить с этой враждой, — твердо сказал он. — Это единственная цель, которую я преследую. Клянусь тебе своим именем, что я вовсе не затеваю смуту, и кого бы ты ни отправил, этот человек будет под моей защитой лично, его никто не тронет и не устыдит. — Вот как? — отойдя от зеркала, мужчина плавно опустился и присел на подушки возле ложа, занавеси на балдахине которого были убраны. — Меня не интересует, лжешь ты или говоришь правду, потому что мне решать, рисковать или нет. Даже прими я положительное решение, а ты возьми и обмани меня, ты ведь понимаешь, что тогда вас всех ждет смерть? Без каких-либо темных эмоций спокойно посмотрев ему в глаза, мужчина наблюдал за тем, как во взгляде Лань Чжанфэя не дрогнуло абсолютным счетом ничего, что довольно четко давало понять насколько тверды и чисты его намерения, и что ему нечего стыдится. Он не боялся, потому что не лгал, и подлых намерений тоже не имел. Демон дернул уголком губ, из-за чего минутное напряжение между ними, кажется, спало. — Ты прекрасный собеседник, эти три дня убедили меня в этом, — сказал он. — Не желаешь погостить подольше? — Ты и так оказал мне милости больше, чем я, должно быть, заслуживаю, — тоже улыбнулся Лань Чжанфэй. — Сказать честно, мне еще не доводилось встречать человека столь мудрого и дальновидного, Вэнь Чжанфэй. — Среди живых я предмет зависти и восхищения, — задумавшись, сказал он. — Среди мертвых — предмет насмешек и презрения, среди Небес — пустое ничтожество, не достойное даже снисхождения, — он посмотрел на мужчину, взгляд его стал глубже. — Так кто же я на самом деле, Лань Чжанфэй? Тот не совсем понял, о чем говорил демон, так как не знал ни тайну его рождения, ни тайну его души, поэтому услышанные слова казались ему загадкой, на которую не существовало ответа, лишь еще больше тайн, которыми был окутан этот человек. Однако причем здесь Небеса? Слухи твердили, что Вэнь Чжанфэй был помесью человека и демона, причем же здесь Небеса? Возможно, они тоже презирали его как полукровку, или же существовала другая причина того, почему он так сказал? В любом случае от слов его исходило столько тоски и скрытой боли, что невольно Лань Чжанфэй положил руку на свою флейту сяо, так как в самые тяжелые или радостные моменты жизни всегда оставался наедине с ней. — О, — отняв ладонь, пальцы которой ранее прижал к виску, Вэнь Чжанфэй переместил взгляд на флейту. — Вот это-то мне и понравилось. — Что именно? — Ты пришел без меча, — улыбнулся мужчина. — Хотя и не знал, что тебя здесь ждет. Очень неразумно и… восхитительно, как на мой взгляд. — Я слышал, ты человек очень критичных взглядов, что смягчаются лишь в отношении искусства. — Потому что это единственное, в чем люди могут воплотить свою душу, — слегка склонил голову демон. — Видишь ли, сказка про любовь для того и сказка, чтобы вникать ей через уста, что её рассказывают. — Но ведь ты тоже влюблен, — Лань Чжанфэй кивнул в сторону комнаты. — Ах это… — со смешком выдохнув, демон посмотрел на него немного зачарованным взглядом. — Знаешь, она получилась такой, потому что я только платил за то, на что указывала одна избалованная, но такая нежная рука. Впрочем, это лишь малая часть того, что я могу дать, но мне хочется, чтобы эту руку украшали лишь драгоценные камни и шелка, поверхность которых легче и невесомей, чем лунный свет. Взяв в руку овальной формы веер-утива, мужчина изрядно удивил Лань Чжанфэя, так как утива был преимущественно женским аксессуаром, ведь мужчины обычно предпочитали складные веера. На столь изящной вещи не могло быть чего-то агрессивно-броского, поэтому Лань Чжанфэй увидел на ней рисунок танцующих журавлей в период весенней любви. Если утиву начать крутить, зажав между ладонями, приведя в движение с помощью держащей его толстой спицы, журавли придут в движение и начнут танцевать… — Запах фиалок так кружит голову, потому что я влюблен? — задумчиво спросил Вэнь Чжанфэй и легко взмахнул веером. Комнату тут же заполонил ненавязчивый тонкий запах, исходивший от утивы. Должно быть, веер был надушен. — Весной на лесных полях их запах столь ощутимый, а трава кажется фиолетовой от этих цветов… — Говорят, музыку, стихи или красивые вещи создавать может лишь сердце, полное различных чувств, — улыбнулся Лань Чжанфэй. — Чаще всего любовных. Я не влюблен, но о моей музыке часто отзываются как о «любовной тоске». Мне нет по кому тосковать, но я часто вижу, как это делают другие. — Ты наблюдаешь за ними? — с интересом спросил Вэнь Чжанфэй. — Строки стихов и рассказов — раскрытое сердце глазам, видящих их, и душе, принимающей их. Любовная тоска повсюду, Вэнь Чжанфэй, потому что люди ищут этой любви, их страсть опережает саму мысль, и они изнемогают в желании облечь свои чувства в форму, придать ей форму, дабы увидеть или услышать их. В музыке это ноты, а в стихах — слова. — Я ведь не человек, поэтому рождать любовь в искусстве мне незачем, — бровь демона слегка дернулась, что придало его лицу легкой надменности. — Я способен рождать любовь в человеческом сердце, что станет моей колыбелью, или… моей могилой. Как бы там ни было, в отличии от вас, людей, я достаточно смел, чтобы отдать свою душу и тело тому, кому захочу. — Неужели ты думаешь… — было начал Лань Чжанфэй, но поправил себя. — Нет, почему ты думаешь, что люди способны делать это лишь в искусстве? — Потому что им нужно это контролировать, вот почему, — спокойно ответил демон. — То, что не поддается контролю, или то, что нельзя вписать в какие-то определённые рамки, дабы провести границы и, так сказать, поместить это, как ты сказал, в определённую форму, пугает их. Представь себе черноту, в которой нет ни лучика просвета, и ты не можешь предсказать, что тебя там ждет. Сколько необходимо смелости, чтобы войти в неё? Мужчина простодушно пожал плечами, на что Вэнь Чжанфэй издал легкий смешок. — Их пугает то, что они не понимают, — медленно сказал он. — А то, что их пугает, они пытаются либо уничтожить, либо взять под контроль. Итак, у нас есть человек, границ души которого мы не в состоянии объять, но этот человек уже не выходит из наших мыслей, а вскоре ты понимаешь, что уже не в состоянии не желать войти в эту душу и познать её. Но там, где нет границ, царит бесконечность, которая может поглотить всего тебя и не оставить ничего. Ты будешь уничтожен, разрушен, от твоей личности и твоего сердца не останется и следа. Бесконечность поглотит тебя, выпьет из тебя всё вплоть до желаний, ибо ты больше не сможешь желать. Все твои желания будет контролировать она, эта бесконечность другой души, все её мысли станут твоими мыслями, вся её боль станет твоей. Ты уже будешь не собой, ты будешь ею, но она все равно будет править над тобой, ибо она сильнее. Как думаешь, человек пойдет на такое? Он не способен обуздать даже самого себя, что уже говорить о том, что рассказал тебя я… — Ты говоришь об этом словно с позиции того, кто уже в рабстве этой любви, — сказал Лань Чжанфэй и мягко улыбнулся. — По всей видимости, ты уже перешел эту черту? Веки демона слегка сузились. — Потому что я уже не могу отпустить, — тихо сказал он. — И Я уже больше не Я, больше нет лишь одного меня. Есть Мы, даже если наступит момент, когда она этого не захочет. Будет она рядом со мной или нет, но я уже не принадлежу себе, и в свободе утешения мне более не сыскать. Все мои мысли только о ней, и мое сердце бьётся лишь ради неё одной. Знаешь, любить — это не какой-то там дар, как в этом остро пытаются убедить последователи верхних богов. Любить — это хаос, который мы, маленькие и ущербные жители серединного мира, выстоять не в силах. Наша смертность, наша ущербность и наше невежество — вот наши истинные препятствия, и, как я считаю, жизнь наша должна быть положена именно на то, чтобы их победить. Он говорил так, словно знал всё, и что хуже всего, прекрасно осознавал это Всё, как и то, что то, что выпало ему, в итоге принесет лишь боль. Словно он понимал любовь, которая во благо или еще больший мрак досталась и ему, понимал её риски, её хрупкость, её… силу, что способна утопить его сердце в пламени печали, и… даже боялся этого, а поступить иначе не мог. Принял этот проклятый дар, впустил его в себя подобно яду, понимая, что у его тела хватит сил сопротивляться ему, чтобы он и его любовь были вместе, но как долго он сможет сопротивляться, прежде чем сломается? Между строк мужчины буквально читалось, что любовь — это яд, но он выпьет этот яд до последней капли, потому что иначе уже не может. Он должен выпить его, ибо себе он больше не принадлежит, не может жить только ради себя… и в этом был великий плен его души. — Но что плохого в том, чтобы став на тропу жизни найти того, кто идет в том же направлении, что и ты? — взгляд Лань Чжанфэя стал мягче. — Разве корень зла в том, чтобы понимающие друг друга люди шли рука об руку по извилистой дороге судьбы? — Если любишь лишь ты, — голос Вэнь Чжанфэя полнился истомой, — то даже получив разрешение идти по этой тропе, ты будешь идти за ним, а не подле него. Если любят оба, значит они будут идти плечом к плечу, но в таком случае и боль примут оба… Лучше сыграй на своей флейте сяо, Лань Чжанфэй, — неожиданно с мягкой улыбкой предложил он. — Что толку горевать в словах, когда они лишь слова, и путь в мое сердце им закрыт. Давай поговорим в нотной симфонии, которая ближе и сердцу, и чувствам. — Кажется, в таком случае говорить буду только я, — нежная улыбка коснулась лица мужчины, когда вдруг он услышал: — Я могу петь, — полнившийся теплотой голос Вэнь Чжанфэя удивил мужчину сказанными словами. — Поэтому в твоей игре будет не только голос нот. Лань Чжанфэй на мгновение задержал на нем взгляд, кажется, секундно потерявшись в своих мыслях, но тут же кивнул и вытащил из-за пояса длинную флейту. Придя сюда несколько дней назад он никак не мог ожидать, что к нему проявят столько доброты, уважения и… доверия, потому что демон, которым с детства пугала его мать, предстал перед ним человеком с душой таинственной и необъятной, как моря, глубины которых скрывают в себе больше, чем могла бы уместить вся поверхность земли. И этот человек был расположен к Лань Чжанфэю, найдя его интересным для себя, а его взгляды — схожими со своими. Личности, смотрящие на одну и ту же вещь одинаковым взглядом обречены притягиваться друг к другу, вот только это приятное и волнительное притяжение, способное создавать столь сильные союзы, которым может быть под силу внести перемены в то, что ранее казалось неразрешимым. И «братья по имени» казались именно такими, ибо за все прожитые годы демон не встречал человека, к которому бы чувствовал такое притяжение и желание поделиться тем, о чем должно молчать. Мин Хэй была женщиной, и он любил её, а этот был мужчиной, который был близок его духу как друг, то есть тот, с кем можно было поделиться своими мыслями, находя на них полнившейся искренностью отклик… Поднеся флейту к губам, Лань Чжанфэй замедлился, подумав о том, что лучше было бы сыграть, но на ум так ничего и не пришло из того, что он знал. Взамен этого мужчина решил сыграть то, о чем ему поведал Вэнь Чжанфэй, сыграть скорбь того плена, о котором он рассказывал, сыграть о любви, что для людей оковы, а для сердца, ищущего её — печаль и горе. И он сыграл её, сыграл мелодию грусти и тоски того, кто ведает о тайнах мира, кто ведает об истине, кто ведает о жертве на алтаре любви. Демон не хотел говорить с ним дальше, не хотел раскрывать свои чувства в словах, поэтому так и не договорил о своем настоящем страхе. «Даже после смерти людские души имеют право и возможность быть вместе, — с горечью думал он. — У меня же этого права нет. Моя смерть и не смерть вовсе, скорее уж насмешка проклятия, которое я несу. Зато, когда умрет «она», её душа сможет обрести как новое рождение, так и новую любовь. Не вспомнит её душа обо мне, не откликнется она на мой зов даже если я найду её в будущих воплощениях. Я обречен медленно гнить на этой земле, лишенный как даров жизни, так и смерти…» Мелодия Лань Чжанфэя вторила его мыслям, из-за чего демон медленно закрыл глаза, на лице его отразился покой и очень нежная красота. В то время к Чжи Шу, который после раскрытия того, как (как он себе вообразил, не без помощи Жо Ханя, само собой) поступил с его сестрой Лань Чжанфэй возненавидел слышать свое имя, еще обращались как к Вэнь Чжанфэю, и Вэнь Чжанфэй был красив, невероятно красив, эмоции на его лице отражались мягче, кожа отливала жемчужным оттенком, длинные мягкие волосы были плотнее. Он был словно белый журавль, изящный и совершенный, потому что любил, и любил очень сильно. Силу этой любви давала такая же сильная расположенность к нему Мин Хэй, в чувствах которой Вэнь Чжанфэй не сомневался и оберегал её изо всех сил, привнося в её жизнь бархат своих чувств, на которые она отвечала. Это была нежная и очень глубокая любовь этих двоих, потому что Мин Хэй сострадала боли его сердца, прежде всего сострадая ему как мученику своего проклятия, заложнику своего бремени, а потому чувствуя это и понимая, что боль её брата не ложь, любовь Мин Хэй отражалась на мужчине словно свет, который окутывал его, вот почему он так полюбил одежды светлых тонов. Ему хотелось дабы тот свет, который несла ему она, окружал его во всем, точнее отражался во всем том, что его окружало. Он чувствовал её любовь, как и то, что отдаст этой любви все, даже свою смерть, какой бы жестокой она ни была… Неожиданно для Лань Чжанфэя мужчина запел, хотя тот не верил, что он действительно решится на это при чужаке, ведь они были вместе не так долго, чтобы проявить такое доверие. И всё же, когда зазвучал его голос, Лань Чжанфэй ощутил, как вздрогнуло в груди его сердце.

Пусть наши пути неделимы сейчас, скорбь о разлуке словно яд на устах. В поцелуях моих ощутишь её враз, и печаль отразится в глубине твоих глаз…

Глаза Вэнь Чжанфэя были закрыты, но даже матовое сияние его кожи излучало столько нежности, что слова, полнившиеся любовью, и голос, рождающий их, казались больше божественным, нежели человеческим. Что такое божество? Это то, что воплощает в себе великолепие недостижимого для смертного мира, и великое благо снизойдет на того, кому удастся прикоснуться к нему.

Лишь вкусив этот яд скорбь в словах отразится, и дыхание твоё беспокойством отличится. Но вины моей в этом никак не ищи, ведь тебе не под силу меня изменить…

Голос его был тихим и умелым, поражающий своим магнетизмом, ибо это были звуки которые сложно было с чем-либо сравнить, потому что казалось не было ничего столь же прекрасного, с чем этот голос можно было сравнить. Он был такой единственный, нежный и бархатный, таящий в себе осязаемую печаль и неподдельные искренние чувства.

Я молил богиню заключить меня в плен, и любви её рабом стать с вожделением хотел. Мои мысли и плоть подчиняются ей, сердце страстно зовет, погибая в огне. Я молил свое тело обуздать этот жар, я молил эту женщину послать мне в сердце удар. Никого никогда так любить не сумею, и душой своей я уже не владею. Владычицей я тебя называю, и всего себя тебе предлагаю. Пусть я проклят, убей, и умру я счастливым, лишь бы сердце моё в тебе одной билось. Свои крылья навеки раскрыть над тобой, птица-Феникс желает разделить жизнь с тобой…

Лань Чжанфэю стоило довольно больших усилий правильно выводить свою игру в такт звучанию другого голоса, потому что то, о чем пел Вэнь Чжанфэй, было настолько… интимным, совершенно не предназначенным для чужих ушей, что в мужчину невольно закралось подозрение, что за ними кто-то наблюдает, и лишь поэтому демон так раскрылся. Он знает о том, что их подслушивают, но кто? Другой причины, почему он так раскрыт, Лань Чжанфэй не находил.

В белой пене любви я познать не сумел, и водные цепи лишили надежд. Я бы сгинул, но ты, загубив прежний лик, бога смерти молила спасти мою жизнь. Но тот нас отверг, отвернул тёмный лик, и другой бог пришел, с сердцем полным любви. Распахнул он Врата, и душа воспарила, прежним обликом вновь меня воскресила. И в объятиях моих Владычица плачет, больше нас не разлучат, — сквозь слезы стенает. Я целую её, и с глаз влага сходит, ты навеки моя, — мои губы пророчат.

Звучание голоса медленно сошло на нет, так как слова песни закончились. Мужчина тихо выдохнул, и медленно открыв глаза повернул взгляд на Лань Чжанфэя. Мелодия его флейты утонула в беззвучии, так как он мягко закончил её, постепенно приглушая волнующий душу поток. — Говорю же, не встречал я еще такого человека, как ты, — улыбнулся Вэнь Чжанфэй. — Ты сумел поймать музыкой то, о чем я пел, и поддержал слова таким звучанием, что песня и музыка стали неделимы. — Это… — Лань Чжанфэй, казалось, потерялся среди всё еще ощутимого эхо голоса Чжанфэя в своей голове. — Я просто следовал за тобой. — Правда? — выражение лица мужчины стало донельзя мягким. — Но ведь это ты начал мелодию, а значит следовал за тобой именно я. Не твоя музыка отзывалась мне, а мой голос отзывался тебе. — Я играл не свои чувства, — возразил Лань Чжанфэй, — а твои, потому что то, что ты сказал мне ранее… моя флейта просто не могла звучать иначе, а в то, что ты действенно запоешь, я не верил до последнего. — Почему? — Потому что это очень проникновенные слова, — взволнованно сказал Лань Чжанфэй. — Зачем было… я ведь не тот человек, который может это слышать. У меня нет права слушать такое. — Неужели созданная мной нежнейшая элегия о любви бессмертной птицы-Фениксе и Морской Богине это что-то настолько интимное, что ты, разволновавшись, уже хочешь сбежать? — весело усмехнулся Вэнь Чжанфэй. — Так это была элегия? — мгновенно расслабившись, мужчина про себя выдохнул. — Слава богам. Однако, такой истории я раньше не слышал. Это что-то очень древнее? — Не древнее Поднебесной, — отмахнулся Вэнь Чжанфэй. — Даже моложе, чем ты мог бы предположить. Это любимая история моей сестры, и специально для неё я решил придать ей рифму, а благодаря тебе теперь разжился и музыкой. Впрочем, у неё всё еще нет названия, и полагаю, что у мелодии твоей так же его нет. — Она родилась в этой комнате, — тихонько рассмеявшись, улыбнулся Лань Чжанфэй. Он никак не мог подавить ту искреннюю радость, затопившую его сердце, потому что времяпровождение с этим человеком и правда было чем-то, что приносит сердцу радость. — Однако ввиду того, что и другим своим мелодиям я не давал названия, полагаю, выбрать должен ты. — Я уже выбрал, — сказал он и задумчиво продолжил: — Как насчет «Делиться мыслями и чувствами, которые больше никому не дано понять». — А разве это не… — Я бы посвятил их нашему неожиданно удачному тандему, — поднявшись, Вэнь Чжанфэй, подошел к мужчине. — Потому что я очень рад, что встретил тебя… Неописуемая прелесть этой комнаты была в том, что будучи сплошь увешанной тончайшими, местами полупрозрачными занавесями, те постоянно двигал ветер, из-за чего они, приходя в движение, создавали таинственное очарование и как будто благоговейную пустоту, наполненную лишь светом и такой же сакральной тишиной. Занавеси качались от порывов воздуха, реальность растворялась в светлых тонах полупрозрачной ткани, запахи ириса и фиалок бередили душу. Это был словно мир внутри мира, созданный на пару с тем, кто отражал тебя как душу, как сердце, как человека… — Каков умелец, — выглядывая в окно, слегка скрываясь за тонким занавесом, что покачивал легкий ветерок, прозвучал немного низкий женский голос. Когда беседа мужчин подошла к концу, они довольно нехотя признали, что пришла пора прощаться, так как Лань Чжанфэй должен был возвращаться в свой клан. Он с тоской задержал свой взгляд на этой комнате, понимая, что это совершенно иной мир. В Безночном дворце он так и не побывал, потому что демон принял его в одной из своих резиденций, в которой проводил время лишь с одним человеком… к тому же это было единственное место, где он был уверен, что столь неожиданно пришедшего гостя никто не тронет, в тот момент еще не зная, с какой жадной ненавистью на Лань Чжанфэя смотрят глаза, обладателю которых демон создал свою элегию. На тот момент мужчины расстались очень хорошо, испытывая неподдельное восхищение друг другом. Когда же демон вернулся, в комнате уже находился кое-кто, наблюдая за тем, как удаляется фигура мужчины из Гу Су. — Его решение прийти в этот Орден могло стоить ему жизни, — медленно проговорил демон. — Но я бы всё равно не дал его убить, а здесь защитить этого человека было легче. Занавеси качнулись чуть сильнее, когда отняв взгляд от того, что было за окном, на Вэнь Чжанфэя повернулось спокойное, даже сказать умиротворенное лицо, и уголки губ женщины слегка приподнялись. — Понравился? — изогнув бровь, поинтересовался тот. — Умение этого мужчины чувствовать весьма неплохо отразилось в музыкальной игре, потому что его музыка буквально вознесла твою элегию до Небес, не иначе, — ответила Вэнь Мин Хэй. Присев на край кровати, Вэнь Чжанфэй наблюдал, как в волнах полупрозрачных занавесей молочного цвета к нему приближается женщина, ставшая смыслом всей его жизни. Гордая осанка и уверенный взгляд как ничто иное выдавали в ней человека высокого происхождения, украшенное золотыми нитями и прозрачными драгоценными камнями платье почти что сияло, поражающие своей изысканностью браслеты и кольца украшали не менее изящные руки, нежность которых проявила себя в тот же момент, как она, вплотную став к демону, обняла его из-за спины, накинув на плечи дымчато-синего цвета накидку из тонкого шифона, и скрестив руки на его груди закрыла тканью узор облаков. — Невыносимо было смотреть на схожесть ваших одежд, — печально прошептала она. — Его нахождение здесь словно издевка, и вдвойне — надо мной. Как ты мог привести этого человека в место, где обитаем лишь мы вдвоем… — Потому что во дворце его бы убили, — с малой толикой сожаления, ответил Вэнь Чжанфэй. Его рука поднялась, касаясь ладони женщины, их пальцы сразу же переплелись. — Этот человек не такой, как его мать, он… сострадает, однако это вовсе не означает, что в нужное время он не проявит силы. Она скрывается в нем, постоянно сдерживаясь его волей. Он не хочет идти путем разрушения, а потому и силу применять не хочет, а она есть, и её очень много. Мне еще не доводилось слышать столь мастерски отточенную игру на флейте сяо, ноты для которой исходили бы из глубин сердца. — Ты прав. Если бы у твоих чувств была музыка, то звучала бы она именно так. Эта флейта умеет плакать такими же теплыми слезами, какие бывают только у человека. — Разве мои чувства похожи на слезы? Мин Хэй тут же ощутила, как едва напряглись его плечи, и взволнованно обойдя его присела на колени у его ног, подняв к нему свое не менее взволнованное лицо. — Слезы? — переспросила она. — Это у меня слезы, а у тебя… шепот пламени, который изнемогает от своего же жара, не правда ли? Брат чувствует этот мир так, как не способен его чувствовать ни один человек, и именно это, как он думает, делает его таким… одиноким. Но брат не одинок, и я с нетерпением жду того часа, когда он наконец поймет это, потому что эта несчастная женщина всегда рядом, и кошмаром её жизни станет лишь разлука, ад которой уничтожит её… Они смотрели друг на друга и больше ничего не говорили. Просто смотрели, глаза в глаза, и никто не спешил первым отводить взгляд, да и зачем это нужно было? И всё же спустя время Вэнь Чжанфэй первым опустил глаза, медленно скользя ими по Мин Хэй. Волосы девушки были убраны в умелую, со вкусом подобранную ей прическу, красота которой была схожа с изящным цветком, трепет которого отзывался не на ветер, а на излучающие тепло пальцы, бережно поглаживающие эти нежные лепестки. Они часто заплетали друг друга, а Мин Хэй накладывала макияж так, чтобы максимально усилить схожесть их лиц. Особенно она любила подчеркивать глаза, так как искренне считала, что форма глаз её брата настоящее произведение искусства, а его губы и вовсе были её одержимостью. Она скорее бы умерла, чем позволила бы кому-либо прикасаться к этим губам, бархат которых вынуждал её тело гореть, а сердце буквально дрожать от нетерпения. То, что эти губы могли сделать с ней, можно было сравнить лишь с эффектом мускуса, только умноженным в десятки раз. Красота и магнетизм Вэнь Чжанфэя были настолько вне досягаемости этого ущербного мира, что его присутствие в чьей-то жизни могло показаться дурманящим разум сном, из которого никогда не хотелось проснуться. — И все же он довольно очаровательный, не так ли? — спокойно заметил Вэнь Чжанфэй. — Ты ведь успела его рассмотреть, пока втайне наблюдала за нами… Мин Хэй тут же отвела глаза в сторону, пытаясь скрыть возникнувшую неловкость за легким раздражением, слегка нахмурив свое лицо. Очень мягко она провела рукой по согнутой в колене ноге её брата, и буквально прильнув к ней прижалась щекой к её поверхности, пока подушечки её пальцев поглаживали его обувь. — Как бы сильно я им ни увлекся бы, а начать петь только из-за него одного никогда не стал бы. Я знал, что ты постоянно где-то рядом, а потому решил немного развеять твою скуку. Он, кажется, тоже тебя заметил, однако я жутко рассердился бы, если бы ты позволила ему увидеть тебя. Он плавно коснулся пальцами её подбородка и поднял лицо женщины на себя, видя столь очаровательную покорность в её глазах, что посмотри она так на любого другого мужчину тот тут же бы сошел с ума и набросился бы на неё со страстными поцелуями. Но Вэнь Чжанфэй принял этот взгляд лишь с нежным восхищением. — Если бы я мог, — завороженно смотря на неё, взгляд его оставался таким же твердым, с легким оттенком ревности, — то никому бы не позволил смотреть на тебя. Порой я ловлю на тебе их жадные взгляды и чувствую, как нечто дорогое мне оскверняется чьей-то похотливой душонкой. Мин Хэй мгновенно зарделась, огненный цветок пышно распустился где-то глубоко в груди. Истома, что столь быстро лишила её сил отразилась в её глазах, на её лице четко можно было увидеть то, что суть разговора ею уже утеряна, потому что всё внимание обращено совсем на другое. — Так ты говоришь, что он очарователен? — Мин Хэй с легкой улыбкой закрыла глаза. — А по-моему, обычный. Таких лиц пруд пруди, я даже не обратила внимания. А вот то, — она медленно вернула свой взгляд на брата, и как-то скрытно улыбнулась, — что у него внутри, может заинтересовать даже больше. Ну, того, кто умеет правильно смотреть, точнее видеть те вещи, которые действительно важны. Он играл так, как может играть лишь человек познавший печаль, в конце концов в его мелодии было очень много грусти. — Это он от меня заразился, — усмехнулся мужчина, — наслушался этой околёсицы и принял за чистую монету. — Как тебе не стыдно, — она шутливо коснулась его лица. — Как не стыдно лгать… самому себе. Вэнь Чжанфэй вопросительно склонил голову. — Сестра всё видит, — наконец-то сказал он и приобнял её за плечи. — От сестры я ничего не могу скрыть. — А еще сестра ревнует, — нахмурилась Мин Хэй. — Ведь этому человеку брат сказал то, что ранее доверял лишь сестре. — Ты ревнуешь меня как сестра или как женщина? — неожиданно весело улыбнулся он и заключил её в мягкие объятия. — По правде сказать, мне ещё не доводилось встречать человека таких рассуждений, как у него. Уверен, что если судьба будет благосклонна, Лань Чжанфэй займет высокое место не только в своем клане, но и, возможно, даже в истории. В нем есть нечто особенное, нечто такое, к чему неосознанно притягиваешься. И, как оказалось, собеседник он отличный, но не потому, что его мало что удивляет. Его удивляет, просто он… чего-то не понимая не принимается сразу это осуждать или оспаривать, он хочет понять. — Раньше ты не встречал такого человека, — лениво отмахнулась Мин Хэй, и отстранившись мягко положила свои ладони на его лицо, внимательно посмотрев на демона. — Но и он не встречал таких, как ты. — И еще вряд ли когда-нибудь встретит, — улыбнулся мужчина. — Я не люблю путешествовать, поэтому малая вероятность того, что я когда-нибудь забреду в Гу Су без острой нужды. На это женщина ничего не ответила, предпочитая промолчать. С того самого момента как этот мужчина пришел сюда со своим довольно вызывающим и даже дерзким предложением (во всяком случае лично ею оно было воспринято именно так), Мин Хэй не покидала мысль о том, что именно она должна стать тем самым приглашенным адептом клана Вэнь. Не давая о себе знать она тайком наблюдала за прогуливающимися мужчинами, про себя удивляясь, как это её брат мог позволить себе снизойти до общения с представителем враждебного их семьи клана, поэтому постаралась внимательней изучить хотя бы лицо этого мужчины. Оно было достаточно свежим и молодым, у Лань Чжанфэя были красивые светлые глаза, которые как будто сияли на солнце, хорошее телосложение и безупречные манеры. В разговоре он чем-то напоминал тростник — такой же гибкий, в меру податливый, но не дающий прижать себя к земле. Мин Хэй смотрела на этого главу клана Лань и всё пыталась понять насколько сильно он похож на свою мать, те же ли черты ей искать, когда она проникнет внутрь. И всё же Лань Чжанфэй был красив, она не могла не отметить этого. В какой-то момент мужчина улыбнулся, и в то же время улыбнулся Вэнь Чжанфэй. Мин Хэй невольно замерла. В этот момент мужчины были похожи на хороших друзей, проводящих время в праздной прогулке, лениво, но твердо шествуя по вымощенной камнем земле. Казалось, они прониклись друг другом настолько, что совсем не скрывали эмоций, позволяя себе быть не столько искренними, сколько честными друг с другом. В какой-то миг, пожалуй, самый короткий, но все же миг, в душу Мин Хэй закралась мысль, что, быть может, месть — это совсем не тот путь, что она ищет, быть может, что этот мужчина, которого её брат нашел настолько впечатляющим, может как-то иначе искоренить те семена зла, посеянные Лань И, и что именно Лань Чжанфэй будет тем, кто изменит отношения двух кланов, при этом не прибегая к жестокой войне. Но сейчас ей было не до этих мыслей. — Гэгэ… — её руки обняли мужчину за плечи, и он почувствовал, как она всё сильнее утаскивает его на себя, из-за чего они оказались на раскинутых на полу шелках. — Гэгэ… Её ставший таким тихим дрожащий шепот был далеко не тем, чему вообще возможно было сопротивляться, а потому мгновенно поняв её желание, Вэнь Чжанфэй так же выбросил все мысли из головы, тотчас же потерявшись в россыпи поцелуев, которыми стал покрывать её источающую благоуханием кожу.

***

Шаги мужчины стали медленней. Его потяжелевшую от многолетних терзаний голову не покидала боль, взгляд уставших покрасневших глаз продолжал цепляться за внешние виды Облачных Глубин. Кто бы ни создал это место, а тот факт, что он старался по-своему быть ближе к Небесам, не оставлял сомнений. Чем дальше он шел, тем больше терялся среди укромных садов, белых павильонов с черепичной крышей, тумана, что подобно волнам сползал с высоты гор и терялся здесь, окутывая прекрасные сады и здания своей бесплотной дымкой. Он нигде не чувствовал и намека на присутствие сестры, и тем сильнее была его печаль, поскольку он был уверен, что действительно будь она здесь, то увидь его она обязательно подала бы знак. Поэтому он и блуждал столь бесцельно, просто мелькая белой тенью среди неизвестного ему мира. Он мог прийти сюда с мечом, он мог бы разворошить это дышащее самим покоем место, но не стал. Вэнь Чжанфэй безумно измучился и был готов принять любой исход, лишь бы наконец узнать правду, лишь бы наконец-то подвести черту под всю эту историю. Он был сломлен годами неизвестности и одинокого стенания, он был сломлен своей потерей, своей беспомощностью, своим бессилием. Луаньцзан по-своему постаралась его сломить, и как только демон проникал в её глубины тут же принималась жадно поглощать его энергию, буквально пить её словно из живого сосуда. И демон терпел, а уходил лишь тогда, когда чувствовал, что эта плотоядная гора вот-вот разорвет его на части… Долго он бродил, видя лишь незнакомых людей в белом, которые признавали в нем чужака, но почему-то не трогали, уступая ему дорогу. Он близко подходил к каждому зданию, прислушивался к тому, что происходило внутри и молча уходил, не найдя отклика своему зову. Странное дело, но природа и здесь, в этом пропитанном светлой Ци месте отказывалась с ним говорить. Была ли причина в том, что он был демоном, и Облачные Глубины его отвергали, или же в каком-то колдовстве, Вэнь Чжанфэй не знал. Возможно, его магия была достаточно черна для столь праведного места, и всё живое, относящееся к природе, не понимало его, или же вовсе не хотело говорить… Спустя долгое время, когда он обошел все территории, где были здания и сады, он вышел на очень узкую каменную тропку, что изрядно заросла травой. Это было странно, ведь все иные тропы хорошо чистили и не позволяли зелени излишне буйствовать, но эта тропа была словно забыта, будто по ней либо не ходили вообще, либо очень редко. Эта тропа и вывела его к маленькому домику, вокруг которого росла горечавка и который был так укромен, что невольно навевал какие-то теплые чувства. — Где же твой брат? — гладя Лань Ван Цзи по голове, пальцы Мин Хэй входили в пряди и мягко скользили вниз. — Может нужно поискать его? Хотя нет, лишние хлопоты. Здесь ему ничего не угрожает, поэтому очевидно, что его либо кто-то позвал, либо, что более вероятно, он никак не может отыскать самые красивые цветы, верно, Ван Цзи? Тот ничего не ответил, продолжая молчать, и разве что не мурлыкал, глубоко наслаждаясь тем, как нежные прикосновения поглаживают его волосы. Мин Хэй тихонько рассмеялась, будучи готовой вновь раздразнить Ван Цзи каким-то словом, когда вдруг почувствовала тихую поступь, что приближалась к дому. От этой поступи веяло усталостью, но при этом она оставалась такой же твердой и уверенной, словно бы человек, что приближался сюда, мог быть очень, очень опасен. Инстинкты женщины тут же обострились, она живо повернулась на дверь и вдруг замерла. Чем ближе человек приближался, тем явственней становилось присутствие не менее тяжелой и сильной энергии, что была абсолютно чужа этим местам, настолько, как если бы посреди белого дня Облачные Глубины неожиданно накрыла ночь. Она была чужа Глубинам, но не ей, которая знала её вкус и цвет, которая когда-то наполняла её собственное Ядро, и которая подобно крови разливалась по её венам, согревая изнутри… — Что?.. — сорвавшийся с её губ приглушенный голос будто утонул в беззвучии, настолько тихими стали её слова. — Что… Глаза её широко распахнулись, губы задрожали, сердце пропустило удар. Чем ближе он был, тем явственней начало трястись её тело, и сделав шаг назад она быстро подхватила на руки ничего не понимающего Ван Цзи, быстро и беззвучно отбежав к большому шкафу с книгами, за которым так же быстро спряталась, и тут же её ладонь крепко прижалась к губам мальчика. Дверь медленно открылась. Сам не понимая почему, но вместо того, чтобы привычно обойти и этот дом Вэнь Чжанфэй подошел к самому порогу и тихо толкнул дверь. Она была не заперта, внутри было очень тихо. Осмотрев скромное, неброское убранство комнаты, глаза демона цеплялись то за одну вещь, то за другую. На полу было что-то разбросано, жилище выглядело обжитым, запахи благовоний блуждали внутри. Демон медленно пошёл дальше, сделав еще пару шагов, слыша, как под его тяжелой поступью скрипнули деревянные полы. Он стал посреди комнаты, молчаливо взирая на её внутренности. Некоторые окна были открыты, сквозь резные рамы внутрь просачивался свет, падая на пол различными узорами, книги высокими стопками покоились на столе, а на подоконниках сушились маленькие головки цветов. Дрожа всем телом, Мин Хэй сидела за шкафом, не имея в себе сил хотя бы моргнуть. Ван Цзи, которого она крепко прижимала к себе не понимал, что происходит, но тоже стал бояться того человека, который вошел внутрь. Он замер на руках матери и не шевелился, лишь глаза его то и дело смотрели куда-то вверх. Мин Хэй, увидев это, перевела взгляд туда же, и глаза её моментально увлажнились. Наверху стояло продолговатое зеркало, прикрепленное к стене, и в этом зеркале отражался он. Как же был он красив, всё так же красив, но… как же измождено усталостью и горем его лицо, как же грустны его глаза, сквозь взгляд которых сочилась ни с чем не сравнимая печаль. Ван Цзи тоже видел этого человека, но вдруг повернул глаза к матери, и сердце его сжалось от боли. Она, не отрывая своего взгляда от отражения в зеркале выглядела так, словно весь смысл её жизни отражался в нем, утерянный смысл, который так близко, и к которому она не имеет права даже прикоснуться. Она смотрела на этого мужчину так, как смотрят души на источник жизни, как смотрит ребенок на вновь обретённого родителя, как… как смотрит человеческое сердце на живое воплощение своей любви. Крупные капли слез начали течь с её глаз, орошая лицо этим обжигающим саму душу соленым дождем, боли в котором хватило бы, чтобы убить троих. А Вэнь Чжанфэй, который молча прислушивался ко всему, кажется, погрустнел еще больше, куда более плотная тень печали легла на его глаза, когда обернувшись он сделал шаг, шаг к выходу из этого дома, намереваясь его покинуть. Он не почувствовал присутствия Мин Хэй, не почувствовал, потому что у неё больше не было Ядра, благодаря которому он мог уловить её энергию. Будучи демоном, он был способен улавливать многое благодаря этим ядрам, что хорошо было известно Вэнь Жо Ханю, который вырвав Ядро у Мин Хэй не вшил его в свое тело, изначально понимая, что демон его обнаружит. Он планировал использовать это Ядро лишь в самом крайнем случае, и не как внутреннее, а как внешнее, что позволило бы ему высвобождать его энергию напрямую, без того, чтобы она проходила через его тело, что он и сделал годами спустя, когда началась Аннигиляция Солнца… Как же ей хотелось закричать, как ей хотелось позвать его! Сердце Мин Хэй билось так громко, что лишь прижатый к её груди Ван Цзи своим маленьким тельцем приглушал эти удары, дабы мужчина их не услышал. Когда дверь за ним закрылась, прошло лишь несколько секунд, прежде чем женщина отстранила от себя Ван Цзи и кинулась к этой двери со всех ног, но лишь подбежав к ней силой воли удержала себя, согнувшись у самого порога. «Брат, — лицо её было влажным от слез. — Брат, я так хочу… хочу снова вернуться к тебе…» Ноги её задрожали, она крепко обхватила себя руками, пытаясь сдержать порыв открыть эту дверь, что пальцы её до посинения впились в кожу, а зубы сжались так крепко, что из десен едва ли не пошла кровь. «Верни меня домой… — крики в глубине её души порождали волны боли, что цепями сковали её тело. — Ну почему, почему ты пришел, и как ты нашел, ведь не должно было остаться никаких следов, даже намека, я… О боги, эту боль не выразить словами, ведь она не утихала никогда…» Она любила его. Он, который был с ней с самого начала её жизни, своей нежной заботой глубоко укоренившись в её сердце, и она, что будучи еще девочкой обожала его так сильно, что повзрослев не представляла иной судьбы кроме как всегда быть с ним, с его печалью, с его проклятием, которое ей не под силу было уничтожить, но лишь с ней одной он забывал обо всем, и в этом было его утешение и её гордость. Она любила его, любила сильно и преданно, в отличии от Вэнь Жо Ханя не стремясь обладать им, а лишь стать утешением, что способны подарить её столь малые, в сравнении с его, годы жизни. И Вэнь Жо Хань уничтожил всё это, из-за чего она оказалась в такой ловушке из хранимых ею тайн, что выбраться из неё так, дабы не пострадал Вэнь Чжанфэй, просто не было возможности… Внезапно мужчина, что уже успел отойти от дома обернулся, и она почувствовала это. Он каким-то странным, даже взволнованным взглядом вновь посмотрел на дверь, и дыхание его стало быстрее. Он что-то почувствовал, что-то, что шло откуда-то из глубин души и противилось тому, дабы отдалиться от этого места. Он не слышал и не чувствовал ничего извне, но внутри него поднималось какое-то пламя, что остро и болезненно впивалось ему прямо в сердце. Он смотрел на дверь так, словно бы ранее совсем не открывал её и должен это сделать. Он должен открыть эту дверь еще раз. Мин Хэй, чье сердце пустилось вскачь, едва не лишилась рассудка от переполнивших её эмоций. Она была так близка к тому, чтобы самой потянуть за ручку, чтобы распахнуть эту дверь и наконец дать ему увидеть себя… «Но ведь я предала его… — мысли словно ядовитые муравьи жалили ей голову. — А может мне… скрыть этот позор и… убить их? Сколько раз во сне я представляла, какими бы они были, если бы были его, а не Лань Чжанфэя… Я могу убить этих детей, а после стоит лишь взять брата за руку и умолить его никогда не возвращаться в тот проклятый клан, скрыться от всех даже не в Поднебесной, а в Империи Восходящего Солнца, что так далека от этих мест. Я же могу, ведь могу же? Убить их не составит труда, и он никогда ничего не узнает…» Много разных мыслей успело пронестись за те доли секунды, что она была близка к тому, чтобы обнаружить себя перед этим мужчиной и покончить со всем. Предательство брата, жертва Лань Чжанфэя, брак, рождение детей — всё так ярко вспыхнуло перед глазами, словно кошмарный сон, и вот теперь у неё есть шанс проснуться. Он ведь разбудит её, он вытащит её из западни, он ведь всегда был рядом, чтобы защитить, чтобы спасти. Любовь к нему не покидала её сердце ни на минуту, ведь он был смыслом её жизни, её печалью, её гордостью, её нежностью… она же была лишь женщиной, какой бы сильной заклинательницей она ни была, а как женщина, особенно женщина такого мужчины она была невероятно слаба перед ним, перед его несчастной судьбой, которую ей не под силу было изменить. Но она любила его, готовая отдать ему всё, дабы хоть как-то унять его боль… Именно из-за этого приглушенные, но не забытые за годы разлуки чувства столь резко и быстро вспыхнули алым пламенем, призывая её скрыть свое предательство, ведь кому как не ей было знать, как сильно Лань Чжанфэй хотел детей… от неё. И Вэнь Мин Хэй на долю секунды всерьез задумалась о таком страшном поступке как убийство, что явственно показывало, как близка она к тому, чтобы сойти с ума… — Кто вы? — неожиданно тихий голос прозвучал где-то близко, на что и Мин Хэй, и Чжанфэй тут же подняли головы. Демон обернулся и увидел ребенка, держащего в руках охапку благоухающих цветов. Это был Лань Си Чэнь. Тогда он был еще ребенком и черты его лица еще не настолько отражали отцовские, поэтому мужчина видел лишь обычного ребенка, даже отдаленно не подумав о том, чей это может быть сын. — Кто вы и что здесь делаете? — снова повторил он немного напряженным голосом. Видно было, что он очень осторожничает, потому что был один и по всей видимости позвать кого-либо не мог. Бровь Вэнь Чжанфэя слегка изогнулась, когда он смерил его оценивающим взглядом, но так и не найдя ничего, что привлекло бы его внимание, попросту опустил глаза. — Я ищу свою сестру, — неожиданно честно сказал он, и лишь услышав этот грустный, полнившийся болью голос, сердце Лань Си Чэня неожиданно сжалось в груди. — Ты знаешь, где она может быть? Мин Хэй чувствовала, что еще немного, и она попросту повредится рассудком. — Женская секция не здесь, — немного неуверенно ответил он. — И я не знаю, кто ваша сестра. Глаза мужчины немного увлажнились, так как слова ребенка были откровенными, но именно эти откровения резали его по живому. — Вот как? — грустно выдохнул он. — Действительно, откуда ты можешь знать… Сказав это он провернулся и начал идти в другую от дома сторону, в сторону Лань Си Чэня. Увидев в его руках букет фиалок, Вэнь Чжанфэй молча взял оттуда один цветок и покрутив его между пальцами приник им к уху мальчика, как бы заправляя за него. — Твоя мама любит тебя? — тихо спросил он. Лань Си Чэнь, пойманный в ловушку его проницательного взгляда, некоторое время не мог открыть рот. — Она добра и никогда не прогоняет нас, — только и сказал он. — Поэтому думаю, что да. Мужчина грустно полуулыбнулся самим уголком губ. — Оберегай это, — мягко, но все равно так грустно сказал он. — Потому что моя совсем не любила меня, и я даже не представляю каково это, когда тебя любит та, что родила тебя на этот свет, что первой была ближе и роднее всех… Беги к своей матери, ведь она любит тебя. А меня не бойся, я уже ухожу. Я должен найти ту, которая единственная любила меня, и которую я ждал столько мучительно долгих столетий… но то были лишь годы одиночества, теперь же они сменились годами разлуки. Знаешь ли ты, что для меня значит разлука? Это смерть моя, а потому ты видишь лишь призрак, и, как и положено призраку, даже моя тень не коснется тебя. Не бойся, этот призрак не причинит тебе зла… Сказав это он обошел мальчика и чуть более быстрой поступью поспешил к выходу из Облачных Глубин. Уходя, его не покидало чувство, словно его душа где-то здесь, а он уходит пустым, тело излишне тяжёлое, как если бы вслед за ним тянулось множество цепей, уходящих вглубь этой земли. Возможно это было связано с тем, что найдя нефритовую бирку и убедившись, что на Луаньцзан её тела нет, других вариантов, где могла быть она либо же её тело, просто не было. Он верил, он чувствовал — она где-то здесь, верил, еще толком не придя в Облачные Глубины… Отсутствие Ядра не дало ему уловить её энергию, покуда энергия заклинателей крепко-накрепко связана с Ядром. По этой же причине лишенный Ядра Вэй У Сянь не мог воспользоваться мечом, а Лань Ван Цзи не мог найти его, играя на гуцине, когда того сбросили в недра горы. Да, Ядро было живо, находившись в теле Цзян Чэна, но лишь попав в его тело тут де обволоклось эфиром Вань Иня, а эфир Вэй У Сяня оказался без впитывающего его Ядра. Эфир — это душа, а Ядро — накапливающая и систематизирующая система, высвобождающая силу души, дабы к той притягивалась светлая Ци, что в свою очередь превращалась в энергию, используемую заклинателями в их целях. Если Ядра нет, эфир замкнут в теле, у него больше нет оттоков, по которым его можно было бы извлекать… и отследить. Единственное, что острее всего еще можно было ощутить, так это полное отсутствие души в серединном мире, но чтобы это произошло, человеку надобно было сделать лишь одно — умереть. Вэнь Чжанфэй покинул Облачные Глубины с тяжелым сердцем и не меньшей болью. Он обошел их все, но так и не нашел хотя бы намека на присутствие сестры. Сердце его болело, глаза полнились скорбью. Он уходил ни с чем, лишь горькое одиночество черной тенью влачилось за его спиной… Едва услышав звук его голоса, Мин Хэй показалось, что всё, абсолютно всё внутри неё исходит ужасными пропастями, трещит по швам и рассыпается подобно осколкам льда, что врезаются, ранят нежную плоть изнутри и тут же воспламеняются, прижигая кровоточащие раны. Его голос, его слова… её ребенок, которого он увидел и не убил, был так добродушен, хотя и не знал кто это. А если бы знал, убил бы? А её? Узнай он, что она его мать, убил бы её? Она бы сама подставилась под его удар, сама бы молила предать её мучениям и пытке, и нашла бы в этом освобождение, в надежде, что причиненная ей боль искупит все её грехи, всё страдание этого человека, который так её любил, а она… предала его, еще и так жестоко. Когда они жили в Безночном городе, то всегда были вместе, всегда, и не было ни дня, чтобы они не видели друг друга. Их чувства были очень глубоки, они буквально пропитывались друг другом в каждом моменте их времяпровождения, стараясь стать одним целым. Она говорила ему, что он её крылья, возносящие её в глубины Небес, где влюбленная птица-Феникс ждет свою богиню, ждет преданно и верно. Феникс сгорел, дабы стать хотя бы пеной в лазурных волнах бездонных морей, а богиня, будучи готовой умереть за него, спустилась в Страну Теней, где темная Ци вгрызалась ей в плоть, точа о её золотую кровь свои бесплотные зубы. Боги смерти не торгуют душами, исключений нет, однако один из богов смерти отличался и был очень сострадателен чужой боли. Да, Феникс разбился о воду; и да, душа его запечаталась в ней так же, как и испепеленное тело. В воде он не мог переродиться, в итоге став её заложником, потому что неся на себе проклятие своего рода не мог умереть, почему душа его сумраку так и не стала принадлежать. Благодаря этому милосердный бог смерти позволил вратам в подземный мир, что скрывались в бездне морей, открыться и впустить в Воды Перерождения создание с жестокой и печальной историей, благодаря которой Фениксы прославились как самые преданные, но и как самые несчастные носители столь тяжкого бремени, как любовь… — Во тьме пылают черным золотом крылья, — Вэнь Чжанфэй, пропустив свои пальцы сквозь пальцы Мин Хэй, развел их руки словно сплетенные вместе раскрытые крылья, и касаясь своей щекой её щеки закрыл глаза. — Но голос молчит, ведь рассвета не видно. Кто спасет этого несчастного от тьмы и от пламени, что его пожирает? Моя судьба в руках, что так нежны, и эти же руки единственные, что способны мое сердце вырвать из груди… Закрыв глаза, они, делая мягкие шаги на месте двигались по кругу, чувствуя, как тёплое дыхание друг друга словно шёлком скользит по коже. Их губы, порой соприкасаясь, делали это так невинно и нежно, а главное медленно, будто время вокруг них застыло, и спешить больше незачем. Медленно, прислушиваясь друг к другу самой душой, пока различные её страсти остывают, словно погружены в глубокие ледники, где тишина такая, что кажется будто это край земли, обласканный лишь шёпотом ветра и теплом солнечных лучей. — Позволь этой богине умереть за эту птицу, — тихо сказала Мин Хэй, так и не открыв глаза. — Позволь ей принести себя в жертву, ей… от этого станет легче, — вдруг её веки медленно поднялись и её взгляд сошелся с грустным взглядом мужчины. — Пусть огонь, от которого ты так страдаешь, всегда будет во мне и сжигает тоже только меня. Моих сил хватит, чтобы выдержать его жар, а если потребуется, то сложить в высоком полете крылья, сгорев дотла. — Ты не можешь знать, как я тебя люблю, — тихо сказал Вэнь Чжанфэй. — Если судьба моему сердцу гореть в огне, и если причина этому лишь ты или я… Он замолчал, словно бы не находя нужных слов. В ту пору как раз отцветали сады, и благоухание цветов кружило голову, однако утро выдалось туманным, легкий холод угадывался в замершем без единого порыва ветра воздухе. Туманная дымка была словно ширма, скрывающая всё, что происходило в этих садах, и земля, усеянная опавшими лепестками казалась сизой, словно притрушенной снегом. — Вдали от тебя мне уже никогда не познать свободы, но и рядом с тобой я в плену, но этот плен — самое великое благословение в моей жизни, — смотря ему в глаза, тихо сказала Мин Хэй. — Если потребуется, я приму на себя столько выпавшего на твою участь страдания, сколько смогу. Боги невластны над моим решением, и ты тоже. Твои крылья всегда были раскинуты над моим телом и душой, они — колыбель всего того, чем я стала. Я защищу тебя от боли, потому что знаю, что все свои усилия ты бросишь, чтобы защитить меня, при этом не считаясь с собой, я… выдержу, Вэнь Чжанфэй. Как часто они проводили время за подобными разговорами, где она видела какое страдание ему приносит простая истина: она — человек. Придёт время, круг её жизни сойдется в последней черте, и она уйдет, это неизбежно, а он… а он даже не сможет последовать за ней, его проклятие ему этого не позволит. Сколько раз Мин Хэй пыталась убедить его, что найдет способ, чтобы после смерти не обрести новое рождение, дабы хоть бесплотным призраком вернуться к нему. Да что угодно, лишь бы не потерять память, в которой был он. Но она человек, что она может? Её силы велики лишь пока она жива, после смерти же она бессильна… — Мой Чжанфэй, — прижимая ладони к своему лицу, стенала Вэнь Мин Хэй. — Мой… Рыдая на пороге заросшего горечавкой дома, она, когда-то сильнейшая из заклинательниц, первая в очереди на наследование могущественного клана теперь была всего лишь женщиной с поломанной судьбой, предавшей свою любовь женщиной. Она любила Вэнь Чжанфэя, но немало она была привязана и к Лань Чжанфэю, единственному человеку, которого её брат нашел близким своему духу. В чем же были чары этого человека, почему неосторожно впустив его чувства в себя, она, уже будучи уничтоженной братом не нашла в себе сил дабы покончить со всем еще тогда, когда её спасли на Могильных холмах… Она знала, что должна была умереть еще тогда, но Лань Чжанфэй… ведь он тоже любил её, душа его отдала себя ей так же, как и душа Вэнь Чжанфэя. «Теми нежными чувствами, что ты проявил, еще когда мы бродили по Гу Су, и своей жертвой на Могильных холмах ты словно привязал меня к себе, ведь я убила твою мать, а ты не дал убить меня… — отчаянно шептала она. — Почему ты еще тогда стал так нежно дорог мне, ведь я согласилась жить из-за тебя, из-за твоей жертвы, из-за того, сколько боли тебе причинила, ведь ты верил мне, хотя я пришла к тебе как враг, а позже, узнав о твоих чувствах все равно предала тебя, и всё во имя мести, которую должна была свершить… Тебе тоже больно, Лань Чжанфэй, не так ли? Думаю, если бы ты с самого начала знал, что я его сестра… нет, что меня выбрало его сердце, ты бы никогда не решился отдать себя этим чувствам. Я знаю это, я в этом уверена, потому что ты единственный человек, о котором Чжанфэй отзывался с такой теплотой. Он увидел тебя отличимым от остальных почему-то… Ты просто ничего не знал, и это незнание погубило тебя…» Двое мужчин и одна женщина. Два человека и один демон. Три сердца, и все три уничтожены. Всё ведь могло быть иначе, всё должно было быть иначе! Но вмешались силы, подлость которых способна разрушать не только жизни, но и целые эпохи. — Убирайся… — едва она почувствовала, как дрожащий от её боли Лань Ван Цзи коснулся её руки словно в намерении привнести её страданию хоть немного утешения, женщина с внезапной, непривычной для мальчика резкостью отбила её и с ужасом смотря на ребёнка как на воплощение своего предательства начала отползать от него. — Убирайся, убирайся! Лань Чжань не удержался на ногах и упал, но абсолютно беззвучно. Лишь глаза его были широко открыты, ведь такой он свою мать не видел еще никогда. — Почему ты пришел? — шатаясь, она попыталась пройти вперед, бормоча себе под нос плохо различаемые слова. — Если этот предавший нас пес узнает, что ты здесь был, и что ты меня не нашел… он ведь знает, что я здесь… он не станет так рисковать и убьет меня, а потом… потом Лань Чжанфэй станет мстить. Я знаю, он отомстит, и мой несчастный брат узнает правду. Ну зачем, зачем ты пришел… Неужели ты не остановишься, пока не убедишься в том, что я «мертва», чтобы твоя душа умерла окончательно… — Мама? Она так долго бормотала различные слова, что не заметила, как на пороге с букетом фиалок в руках стоял Лань Си Чэнь. Он с удивлением смотрел на мать и на брата, что сидя на коленях так, словно бы сильно провинился в чем-то, устремил глаза в пол. — Что здесь происходит? Он положил цветы на стол и было попытался поднять брата, но мальчик, одернув локоть, за который тот схватился, не сошел с места. — Ван Цзи, что с тобой? — совсем растерявшись, Си Чэнь смотрел то на мать, то на брата. Он видел, как сильно побледнело лицо Ван Цзи, и как дрожат его губы, словно бы он… вот-вот заплачет. — Да скажи же что-нибудь наконец! — Пусть накажут… — тихо, так тихо прошептал он и его глаза заблестели еще сильнее. — Лишь бы маме стало легче. Пусть только не гонит меня, а я приму любое наказание. Мальчик думал, что это его вина в столь резкой перемене настроения матушки, что он в чем-то провинился, быть может молчанием своим обидел её, или же она… попросту разочаровалась в нем. — Да за что тебя наказывать? — не унимался Си Чэнь, когда вдруг увидел, что их мать повернулась и с настолько горьким выражением лица смотрит на них, словно бы лишь одно их присутствие здесь приносит ей столько боли, что её сердце вот-взорвется. Шаги её вдруг стали тверже, она быстрой поступью сократила между ними пространство, и подхватив на руки Ван Цзи крепко поцеловала его в лоб, сразу же передав ошарашенного мальчика брату, который тут же обхватил его руками. — Мама всегда будет любить вас, — тихим шепотом прозвучал её голос. — Но «Юмин» может любить только «его»… «Как жаль, что этих двоих женщин нельзя разделить, как жаль, — с не меньшей печалью, подумала она, — чтобы хоть одну из них оставить здесь, подле этих маленьких, но таких дорогих сердцу существ. Кто же я, кто же? Возлюбленная Феникса, или же мать этих детей? Будь я лишь одной из них, не презирала бы себя за беспомощность...» — Мама! — громко закричал Ван Цзи, когда она буквально выпихнула их обоих за дверь, наглухо закрыв её. — Мама!!! Он совсем не понимал почему кричит, но изнутри него рвалось что-то, что вдруг вселило в него такой страх и панику, что Си Чэню стоило больших усилий, дабы внезапно потяжелевшее тело не вырвалось у него из рук. Он услышал, как к двери пододвигается что-то, словно бы изнутри баррикадировались, и страх тут же накрыл его самого. Снаружи всё быстрее становилось темно, ведь приближался вечер, а с гор еще и спускались темные облака, что явно были предвестниками дождя или бури. Они были такими темными, что пришли в Облачные Глубины раньше, чем сумерки, в итоге став ими. Лань Си Чэнь, не теряя времени, крепче подхватил на руки Ван Цзи и побежал вниз, в намерении немедленно позвать кого-либо, интуитивно чувствуя, что их матери угрожает опасность. Вот только не знал он, что опасность эта исходит лишь от неё одной. Наглухо закрыв все окна, подперев двери и наконец-то выровняв дыхание, Мин Хэй неспешно подошла к зеркалу, в котором ранее увидела измождённое лицо Вэнь Чжанфэя. Взяв его в руки она увидела в нем уже свое отражение, и пренебрежительно сузив веки резко хлопнула им по углу стола, тем самым разбив его. Теперь в её руках был длинный острозаточенный осколок, в котором отражался лишь её твердый, достаточно решимый взгляд. Мельком стрельнув глазами на дверь, она увидела возле неё оставленные Лань Си Чэнем цветы, которыми, как она и предугадывала, всё же оказались фиалки. Воспоминания о том, как когда-то запах лесных цветов кружил ей голову, а их броский фиолетовый цвет так ярко смотрелся на белом шелке, меж белых пальцев, подушечки которых растирали эти лепестки, и дорогие ей руки буквально пропитывались этим запахом, лишь одним своим касанием опьяняя её душу… — Это нужно было сделать давным-давно, — прошептала она. — Я не могу не любить их. Для одного я сама любовь, а для второго — причина, по которой он потерял всё. Брат бы тебя тоже полюбил, Лань Чжанфэй. Думаю, я нечаянно позволила твоим чувствам скользнуть в себя, потому что ты единственный, кто смотрел на моего брата как на человека, а не как на ходячую ошибку, разрушителя всего и вся, как в этом была убеждена твоя мать. Я осталась жить ради тебя, но сейчас… сейчас пришла пора умереть ради него. Клянусь Небом и Землей, я буду ждать того часа, когда мы снова сможем быть все вместе, но без этой сломленной ошибками и стараниями других судьбы, что покалечила и погубила нас, и до тех пор моя душа не покинет Страну Теней. Я наконец поняла, как могу это сделать, уже давно поняла. Простите меня и… прощайте. Одним резким движением осколок в недрогнувшей руке глубоко вошел в сердце. Хрипло выдохнув, Мин Хэй тут же ощутила во рту привкус крови, и вот уже кровавый кашель захлестнул её легкие. Она тяжело повалилась на спину, чувствуя, как начинает вздрагивать тело. Один вдох, еще один… выдох давался тяжелее, потому что легкие сжимались, а вместе с ними и заполонившая их кровь. Вдох, еще половина… Окровавленные губы перестали дрожать, мерцающий свет в глазах, кажется, успокоился, потому что глаза стали настолько неподвижными, что замерли с немного опущенными ресницами. Вдоха больше не было, лишь ручейки крови с уголков губ стекали куда-то за ворот одежды, пропитывая пол под спиной… Резко повалившись на колени, Вэнь Чжанфэй буквально изрыгнул из себя огромное количество крови. Он не успел отойти от Облачных Глубин на приличное расстояние, и буря, что спускалась с гор, застала его на равнине, куда он еще успел спуститься. Небо потемнело так быстро, а сильные раскаты грома сотрясали землю. Поднявшийся холодный ветер качал деревья, шум внутри листьев напоминал какой-то глухой свист. Ледяная волна прошлась по спине мужчины, он прижал ладонь к губам, не понимая, что происходит. Его тело сковало в какой-то панической судороге, и кровь, что пробивалась наружу, начала делать это через нос и даже через глаза… Видя за окном набирающую силу бурю, Лань Чжанфэй не спешил закрывать его, но этот неожиданный холод принес далеко не ветер. Сердце успело пропустить удар, прежде чем он, взволнованно обернувшись, увидел, как от ярко вспыхнувшей молнии на стене отразилась его тень, и свет свеч, попавший в неё, тут же погас, хотя опять-таки, ветер не пробивался внутрь, так от чего же им было погаснуть? Шум дождя, что неожиданно сильно застучал по ставням, тяжелыми камнями проникал в сердце мужчины, как будто бы его душа была обнажена, и всё, чем изобиловал внешний мир внезапно напало на него, будто в желании дать ему ощутить боль, много боли. Мужчина резко развернулся и буквально выбежал из своего жилища. Дождь лил как из ведра, его одежда и волосы тут же вымокли. Земля стала скользкой и опасной, молнии становились всё ярче, гром — всё громче, но он все равно бежал так быстро, словно бы от этого зависела его судьба. С каждым шагом его сердце лишь сильнее сжималось в груди, и ища причину этой боли ноги несли его именно туда, где он ни за что не хотел её найти. Казалось, что буря проходится громовыми раскатами не в небесах, а в его собственном сердце… В то же время Лань Си Чэнь, который добежал до резиденции дяди, срывающимся хриплым голосом поведал ему всё, что видел, рассказав о странном человеке в дорогих белых одеяниях, рассказав о том, как странно вела себя их мать. Лань Ци Жэнь побледнел лицом, и строго велев племянникам оставаться внутри выбежал из комнаты, не увидев, что Си Чэнь, отдав Ван Цзи другим адептам, кинулся за ним. Сердце его было неспокойно, болезненный холод сковывал ему грудь, не давая дышать. Они бежали, казалось, так долго, пока ноги утопали в бегущих потоках и ставшей вязкой земле, потому что такую бурю, что сошла на Облачные Глубины в тот день, не видывали, пожалуй, несколько десятков лет. С вершин гор валились камни, сходила земля, а немногочисленные узкие реки превратились в настоящее бедствие, погребая всё на своем пути. Лань Ци Жэнь еще даже не успел добежать до двери дома, когда Си Чэнь, что очень отставал от него услышал страшный, полный боли и отчаяния крик, что заглушил многочисленные раскаты грома и врезался прямо мальчику в сердце. От этого крика замер и Ци Жэнь, его глаза опасливо и с некой осторожностью буквально впились в дверь. Он не находил в себе силы открыть её, но когда Си Чэнь уже был недалеко и мог хорошо его видеть, дверь неожиданно распахнулась, сперва дав рассмотреть лишь черное ничто, из которого что-то медленно приближалось к порогу. Там, с невидящим, практически немигающим взглядом стоял Лань Чжанфэй. Ци Жэнь предупредительно отошёл назад, волосы его прилипли к лицу, и он зло убрал их, нечаянно царапнув себя по щеке. На одеянии его брата от ворота и до низа живота, а так же на рукавах была кровь, много крови. И руки его тоже были в крови, ею окрасились его ладони. Сделав тяжелый шаг вперед он начал медленно выходить наружу, дождь тут же пропитал его одежду, из-за чего кровь на её поверхности расползлась лишь большими алыми пятнами. Он прошел мимо молчаливого Лань Ци Жэня даже не взглянув на него, а вот сам мужчина, бросив быстрый взгляд внутрь не увидел ничего, так как там было темным-темно, но даже несмотря на это он уже и так знал, что найдет внутри. Вновь вернув взгляд на брата он увидел, что тот, делая такие болезненно-медленные шаги, пошатываясь, словно бы его тело вот-вот могло упасть уходит, причем уходит в сторону столь опасных в бурю гор. — Что ты задумал совершить? — с укоризной прокричал ему в спину Лань Ци Жэнь. — Ты пренебрёг нашим кланом, а теперь решил пренебречь и собственными детьми? Чем они виноваты, что у них такой отец и такая мать, что самолично сделала то, что ты не смог совершить с ней тогда, когда должен был это сделать! Глухой звук грома сотряс Облачные Глубины. — Не смей последовать за ней в эту пропасть, не смей! — чем дальше Лань Чжанфэй уходил, тем сильнее ненависть и обида звучали в голосе Ци Жэня. — Брат, у тебя же дети, хотя бы ради них..! Он не успел договорить, когда увидел вымокшую до последней нитки низкую фигуру в белом, что бежа к Лань Чжанфэю споткнулась и упала, но невзирая на боль быстро поднялась и вновь возобновила бег. Это был Си Чэнь, который схватив отца за руку вынудил того остановиться, но едва губы его распахнулись, чтобы что-то сказать, как он перевел взгляд на свои ладони и увидел стекающую по ним кровь. Глаза его широко распахнулись, в них застыл ужас, смешанный с чувством страха. Он поднял глаза на отца и тот тоже посмотрел на него. Вспышка молнии осветила лица обоих, но особенно ярко лицо Лань Чжанфэя. Он смотрел, но, казалось, не видел совсем ничего. Губы Си Чэня начали дрожать, но далеко не от подступающих слез, а потому, что взгляд Лань Чжанфэя был как у… сошедшего с ума человека, такой пугающий, какой обычно бывает у тех, кого самые страшные события жизни лишили всякого рассудка. — Прочь! — отпихнув его рукой точно так же, как ранее это сделала Мин Хэй, Лань Чжанфэй даже не обратил внимание на то, что от этого толчка Си Чэнь тяжело упал, довольно болезненно ударившись о землю, но взгляда от отца все равно не отнял, видя, как его белый силуэт постепенно исчезает, растворяясь во тьме ночных гор. Как прав был демон, когда всего ничего побыв с этим человеком заключил, что, пусть его личность сильна, а таланты бесспорны, но несмотря на внешнюю силу душа его до того хрупка и уязвима, что стоило лишь впустить любовь в себя, как она уничтожила его своей жестокой реальностью. Лань Чжанфэй скрывал эту хрупкость, нежность которой была подобна чарующей сердцевине цветка, которую скрывают сильные крепкие лепестки. Уничтожить эту сердцевину легко, достаточно лишь распахнуть лепестки. Они ни за что бы не открылись под давлением грубой силы или принуждения, но любовь... любовь способна отворить всё, проникнуть куда угодно, и ей даже не нужен ключ, не нужны и уговоры. Она не станет спрашивать дозволения войти, она просто проникнет в самую глубь, из-за чего цветы взойдут пышным цветением. А если они цветут, лепестки непременно откроются... Лань Чжанфэй полюбил возлюбленную мужчины, которым был восхищен, он пошел против клана, не дав ему убить убийцу своей же матери, из-за чего вынужден был неофициально сложить обязанности и отойти от всех дел, осуждённый за свое решение и более не имеющий на клан никакого влияния. Он ведь предал своих соклановцев, предал их веру в себя, и осознание вины тяжёлым камнем легло на его сердце, как и невозможность всё это изменить, что всё кончено, что ничего уже не исправить. Его жизнь была разрушена, все его надежды на примирение двух кланов, на управление своим же Орденом… всё было уничтожено, всё было погублено, но всё же тень последней надежды еще была при нем, пока она оставалась жива. Это была последняя нить, удерживающая его над пропастью, ставшей для него началом конца. Он любил её, вопреки всему всё равно продолжал любить. И это его уничтожило. Лань Чжанфэй не дошел до гор, упав где-то вблизи стен, что в ту ночь спасло ему жизнь. Уйди он в горы, что сотрясались от такой бури, то непременно погиб бы даже не приложив к этому усилия. Последнее, что видел мужчина, это несколько изумрудно-зеленых вспышек молний, столь таинственных и странных, что казались чем-то фантастическим и неправдоподобным, а посему принялись им за игры угасающего сознания… Но это были не игры. Другой мужчина, взгляд которого застыл на небе, тоже видел их. Видел, и не мог в это поверить, как ранее не мог понять почему его тело столь неожиданно начало истекать кровью, будто внутри была смертельная рана, погубившая его. — Нет… — отчаянно прошептал он, когда очередная зелёная вспышка отразилась в его глазах. — Нет! Этого не может быть! Что такое зеленые молнии? Это столь редкое явление не согласует себя с законами природы, потому что причина их возникновений та же, что и у солнца, взошедшего на западе, а не на востоке, вот только в последнем случае это означает возвращение души из мира мертвых, а в первом… её самоубийство. Сердце взорвалось агонией боли. Вэнь Чжанфэй закричал, практически утопая в земле, словно бы его затягивало в неё. Тяжелое содрогающееся тело покрывалось холодом, немигающий взгляд устремился в черноту полыхающих изумрудом небес. Ему казалось, что жизнь уходит из него понемногу, поднимаясь из глубин более не подчиняющегося ему тела. Взгляд мужчины замер, на поверхности глаз скользнула черная вспышка, когда с его тела, раскрывшись прямо над ним вырвалась бесплотная черная птица в таком же черном огне, что раскрыла над ним свои крылья. Вэнь Чжанфэй смотрел на неё слыша её глубокий, полнившийся печалью крик. Так обычно кричали соколы или ястребы, но этот крик звучал печальной музыкой и мог принадлежать лишь одному существу. «Черная птица в черном пламени… — мысленно сказал себе Вэнь Чжанфэй. — Так скорбно могут кричать лишь они…» Это был Феникс. Благородная птица, символизирующая собой бесконечную преданность одной единственной любви; птица, что родившись однажды не познает смерти… но никто не ведал, что не познав смерти они заложники жизни, которая разлучит их с теми, чье время закончится. Громко закричав, Феникс поднялся выше и сложив крылья устремился в землю, с шумом погрузившись в неё недалеко от Вэнь Чжанфэя, оставив после себя внушительные повреждения на её поверхности. Мужчина не шевелился. Его души сейчас не было в теле. Минуя потоки земли, Феникс выбрался к небесам уже подземного мира, и огибая остроконечные скалы и пропасти выбрался в пустыню, а из неё, крича еще громче, ворвался в Бестиарий. Проникнув в самую его глубь Феникс увидел огромную, поражающую своими размерами изумрудно-зеленую воронку, что всегда была в движении и в которую из разных сторон постоянно проникали светящиеся сферы душ, что обрекли себя на этот отчаянный шаг. Среди этих сфер Феникс увидел одну, чье сияние не спутал бы ни с чем, и кинувшись к ней раскрыл крылья еще сильнее, черное пламя которых сжигало всё, что мешалось ему на пути. Из его бесплотного тела вырвалось пламя, что по форме напомнило человеческую руку, и от одной из сфер, к которой он летел, казалось, тоже отошло немного сияния, похожее на тонкие светящиеся пальцы. Феникс был так близок к тому, чтобы коснуться их, совершенно не видя, что летит он прямо в центр воронки, и что если она его поглотит, то даже его сил не хватит, дабы выбраться из неё, как вдруг птицу отшвырнуло так стремительно, словно бы она наткнулась на невидимый барьер, буквально парализовавший её тело. Пальцы, к которым тянулась его рука, которой не хватило всего ничего, чтобы схватить их тут же исчезли, а сам сияющий шар исчез в глубинах воронки, подхваченный её непрекращающимся движением. Феникс взвыл и распластался на острой крошке мертвой земли, что почуяв живое тут же начала въедаться в раны на поверхности этой души. Птица подняла свои глаза, увидев, что к ней приближается темный силуэт, за спиной которого вспыхивает зеленое пламя, а энергия, исходившая от него, буквально пригибала к земле, так сильна и могущественна она была. — Уходи, наследник проклятого рода, — зеленые глаза, в упор смотря на птицу, были неподвижны, в их глубинах не было и намека на снисхождение. — Тебе никогда не будет места ни здесь, ни в других частях сумрака. Возвращайся к жизни, пока не сгоришь и не возродишься из своего пепла вновь, тебе все равно не познать смерти. Возвращайся и продолжай жить. Его холодный стальной голос звучал твердо и властно, как и подобает господину Страны Теней, идущему Вторым после могущественного бога смерти, Янь-вана. Это был бог самоубийц, что на тот момент уже был сломлен своим отречением от собственной супруги, выплакавший часть своей души и более не знавший радости, скорбя каждый свой миг. Силуэт тут же повернулся к птице спиной, когда неожиданно услышал звук больше похожий на хриплое, полное боли завывание, схожее с тем, когда раненые животные скулят от многочисленных ран. Вновь обернувшись мужчина увидел, как из последних сил птица продолжает ползти к нему, болезненно дёргая крыльями, а тяжелую голову даже не было сил оторвать от земли, поэтому она просто волочилась по ней, раня себя об острую крошку. Это была душа Вэнь Чжанфэя, и чем больше она слабела, тем быстрее птица обретала очертания уже человеческого тела. Черная земля под ним покрылась слоем белого пепла, ослепительно белого, похожего на хлопья снега, и ему чудилось, что вокруг него в буйном цветении возвышаются сады утерянных грёз, где каждый цветок шептал ему свое имя, а каждый опавший лепесток скользил по телу подобно слезе, что уже стекала с уголков его ресниц. «Когда-то это была «Элегия цветущих роз», — вспоминая те прекрасные строки, что пел своей возлюбленной, Вэнь Чжанфэй как никогда мечтал умереть. — Теперь же они стали пусты, мне нечего петь. «Элегия застывших слёз», в которой нет ни слов, ни голоса, ни крупицы души. Лишь одинокая могила для сердца, что никогда уже не сможет жить…» Бог самоубийц, чьи глаза были неподвижны, казалось, почувствовал что-то, и уголки его век согрела теплая влага. Тень его поднятой руки легла на глаза Вэнь Чжанфэя, из-за чего тот мгновенно потерял себя, лишившись последних сил. «Я чувствую, как слеза стекает по коже, обжигая её, — пребывая в небытие, думал он. — И вместе с этим ожогом боль прорывается к сердцу. Нет, она выходит из него, пробиваясь слезами, потому что мое сердце плачет кровью, но никому не под силу увидеть это… увидеть, что у меня есть сердце, которое едва ожив умирает мучительной смертью, едва расцвёв уже усыхает, костенеет, убывает в своей силе подобно уходящей луне. Мое сердце больше никогда не издаст ни стон радости, ни стон боли, потому что будучи убитым станет нечувствительным к страданиям. Уста мои, через которые прошла нить крови и сшившая их в своей зверской пытке — больше никогда вам не улыбнуться. Станьте холодным изваянием льда, вечно молодым и прекрасным, через которое уже не пробьется ни скорбь, ни счастье. Станьте хладными и бесчувственными подобно туману мглистых гор, через который не пробивается даже солнце. Отныне свет мой померк, а я заложник неугасимого пламени печали, и быть сему до тех пор, пока мы не встретимся вновь, Мин Хэй…» Там, в сумраке, тело его души перестало дрожать, пока смотря на него в упор, зеленые глаза, казалось, стерли его из этого печального мира, вернув в настоящий ад одиночества, где очнувшись Вэнь Чжанфэй больше никогда не улыбался, навсегда забыв, как это делать…

***

Как и в ту ночь, в эту тоже шел дождь, но бури не было, и холодная ночная влага благодатным дождем сошла на лес, что был так далеко и от Облачных Глубин, и от Безночного города. Неподвижно стоя на месте, Чжи Шу сжимал в руке Янхуа, глаза его были плотно закрыты. Боли не было, но и жизни, казалось, тоже, а смерть всё не наступала, оковы плоти не слабели, и душа заходилось в немом стенании, хотя воззвать было не к кому. Отведя руку, Чжи Шу, не открывая глаз своих направил кончик Янхуа на себя, прямо в солнечное сплетение, и прижав сглотнул, от чего его кадык пришел в движение, мягко перекатившись в горе. Шум дождя врезался в слух мягким шуршанием, мужчина отчетливо мог расслышать как капли влаги ударяются об листья и скользят вниз. Их трепетный шорох мягко окутывал его, пока дождь смывал с его лица влагу слез, крови и, казалось бы, намертво застывшему на нем слою криков. Янхуа даже не дрожал, будучи податливым и покорным в дорогих ему руках, потому что несмотря на то, что был прижат к телу собственного хозяина, все равно не получил от него приказа начинать. Так Чжи Шу и простоял некоторое время с прижатым к себе Янхуа, что довольно отчетливо давало понять, что он хотел сделать, пока наконец глаза его открылись, и он устремил несколько задумчивый взгляд на землю, чернота которой напомнила ему взгляд, полнившийся нескрываемым обожанием, и волосы, чей блеск завораживал своим перламутровым сиянием. — А ведь ты прав, — словно бы очнувшись, сказал он, кажется обращаясь к своему оружию. — Котенок, так любящий засыпать у меня на руках, ждёт нашего возвращения. Откинув голову назад он подставил лицо освежающим каплям дождя, и сняв с себя всю одежду, в которой ранее был, сбросил её в грязь, в итоге оставшись лишь в одном черном халате, после чего не спеша пошел вперед, во тьму, где его темный облик терялся среди такой же темноты, заключившей его в свои спокойные, пропитанные шумом дождя объятия.