Так и лежал, целую вечность лежал, дрожа от боли одиночества, от боли бессилия… и не чувствовал, как по лицу, что он так нежно оглаживал, текут прозрачные капли слез, но не дано им упасть на прижимающуюся к ногам юноши голову Синчэня, ведь все слезы впитывает в себя повязка на губах, на давая им упасть наземь. Будучи неподвижными, глаза исходили слезами, словно внутри него разгорелась такая боль, что выдавливала из себя эту влажную, наполненную теплом соль…
Сюэ Ян и не счелся, как сердце его пронзила такая боль, что он замер подобно ледяному исполину, и лишь глаза его, застывшие где-то между пространством и временем, исходили горячими живыми слезами, словно душа его в этот момент начала истекать кровью и это настолько застало его врасплох, что ни пояснения своему состоянию, ни уж тем более полному его осознанию он найти не мог. Он чувствовал, что плачет, он чувствовал, как жгли ему кожу эти слезы. Боль разрывала горло, грудь словно вспороли ножом. Где-то в горах с такой же болью в груди и горем в сердце плакал человек, прислонившись лицом к неподвижным коленям, не видящий родного лица… не видящий слез которые по нему текли. «Убей меня… — вопрошал Сяо Синчэнь. — Я не смогу без тебя…» Слезы быстрее начали течь с лица статуи. Проморгавшись, Сюэ Ян ощутил, как в груди что-то шевельнулось, задев сердце, и мир в его глазах померк. Тьма, в которой он очутился, была преисполнена эхом тихого скорбного рыдания и теплого живого дыхания. Теплое, такое неуловимое, словно человек, так горько плачущий, где-то рядом, близко, протяни руку — и нащупаешь его. И руки действительно поднялись, и Сюэ Ян почти упал на них. — Дитя… — Чжи Шу подхватил Сюэ Яна на руки, заключив в сильное кольцо объятий. — Что с тобой? Он спрашивал тревожно, и в глазах тоже была тревога. Чжи Шу видел, как непонятно почему Сюэ Ян, не то смотря на него, не то сквозь него, вдруг ни с того ни с сего начал плакать, молчаливо и как-то ошарашенно, а после словно в бреду пошел вперед, протягивая руки. Будто во сне ходил, мира совсем не видел, но руки тянул, словно чувствовал что-то, к чему-то спешил, тянулся. И Чжи Шу подхватил его, тепло его кожи наложилось на дрожь тела юноши, и оказавшись в этих объятиях Сюэ Ян успокоился, однако голос его дрожал. — Не плачь… — с невероятным волнением в голосе шептал он. — Не плачь… Чжи Шу совсем растерялся. А Сюэ Ян, который все еще был во тьме, так и бродил в ней душой, вырванный ненадолго из цепей реальности, сердцем идущий на этот скорбный зов. Еще чуть-чуть, еще немного и тьма наконец рассеется, и он увидит кто же так горько его зовёт, что во сне, что наяву. Этот голос, этот нежный, полный мольбы и скорби голос… Слезы статуи иссохли, а взор Сюэ Яна прояснился. Он больше не слышал голос, потому что не мог развеять тьму так, чтобы увидеть его обладателя. Вместо этого из тьмы появилось слегка обеспокоенное лицо Чжи Шу, что тревожно и нежно взирал на него, поддерживая на своих руках. Ноги Сюэ Яна были чуть согнуты в коленях, Чжи Шу крепко держал его. Смотря снизу-вверх, взгляд Сюэ Яна стал шире, глаза сильнее округлились. Он тяжело выдохнул и сильнее обнял демона. Ноги юноши подкосились и он, почти утаскивая за собой мужчину, потянул его вниз. Так они и опустились на землю, где Чжи Шу прижимал к себе дрожащее тело, поглаживая юношу по волосам и никак не ослабляя руки. Сюэ Ян дрожал. — Я так скучал, — теперь глаза Сюэ Яна были закрыты, он вкушал момент долгожданной встречи. — Каждый день был наполнен горем, вот и стал терять разум. Я так счастлив, что ты вернулся, я… ждал. Это было частым явлением, когда душа Сюэ Яна раскрывалась вот так. Он не знал кто был этому причиной, потому что если бы знал, то от тех тяжелых скорбных чувств, от того невыносимого горя, что испытала бы его душа, больше не смог бы жить. Это ведь Сяо Синчэнь взывал к нему, взывал, оставаясь на вершине горы, практически заморозив свое тело, а душу заперев внутри невидимого мира. Это он искал его, это он взывал к нему… и Сюэ Ян чувствовал это, тоже подсознательно ища источник этого зова, но видя перед собой Чжи Шу путал его с Сяо Синчэнем и тянулся к нему, считая, что именно в этом человеке его избавление от боли. Он обнимал его, теряясь в тепле его объятий, пряча свое сердце на груди у этого человека, пока другое сердце истекало кровью, а с губ сходили рваные болезненные всхлипы от той безумной тьмы, в которой Сяо Синчэнь не мог Чэнмэя отыскать, потому что Чэнмэя больше не было. Был лишь Сюэ Ян, который не знал о его любви и не мог откликнуться на его зов. Лишь ощутить его, но откликнуться… совершенно не мог. — Я же сказал, что вернусь, — целуя его волосы, тихо отвечал Чжи Шу. — Почему так долго? — тревожно спросил Сюэ Ян. — Дни я считал словно годы, погребая себя в этом одиночестве. Чжи Шу, казалось, слегка улыбнулся, в глазах его появился томный блеск. — Я так долго блуждал в лесу из роз, — приподняв пальцами его подбородок, демон свел их взгляды в одну линию, из-за чего Сюэ Ян видел лишь его прекрасные, преисполненные нежности глаза. — Блуждал, ища тебя, а пока шел ран мне наносилось бесчисленное множество. Но даже будь моя душа изрезана в кровь, а сам я порвался бы на лоскутки, я бы все рано шел, хоть духом, хоть телом. Розы… В них столько красоты, и столько шипов. Это очень опасная любовь, не терпящая слабости, но требующая нежности, потому что шипам нужна кровь. Без неё розы не будут красными, а не будучи красными они не станут столь желанными. — Расскажи мне, — прильнув к нему, шептал Сюэ Ян. — Расскажи мне, почему красны розы, почему они так жестоки… Взяв длинную прядь его волос, Чжи Шу поднес её к своим губам и не отрывая взгляд от Сюэ Яна прижался к ней поцелуем своих теплых сухих губ. — Его волосы темны, как темный гиацинт, а губы его красны, как та роза, которую он ищет, — голос Чжи Шу завораживал своей нежностью, в глазах сияла искра падшего света. — Когда-то, еще будучи юношей, он искал эту прекрасную розу, что скрасила бы одиночество в его сердце. Он чувствовал, что само существование этого цвета обращено лишь к нему одному, и что шипы его не ранят… Склонившись к нему, Чжи Шу коснулся губами виска Сюэ Яна, что позволило последнему ощутить подлинное тепло его нежных губ. — Если ты хочешь получить красную розу, ты должен сам создать ее из звуков песни при лунном свете, и ты должен обагрить ее кровью сердца. Ты должен петь, прижавшись грудью к её шипу. Всю ночь ты должен петь, и шип пронзит твое сердце, и твоя живая кровь перельется в жилы цветка и станет его кровью. Взор Чжи Шу немного потускнел, словно он обратился внутренним взором на шлейф той тени, что хранит в себе самые тяжелые воспоминания. — Когда на небе засияла луна, он прилетел к Розовому кусту, и прижался к его шипу. Всю ночь он пел, прижавшись грудью к шипу, и холодная хрустальная луна слушала, склонив свой лик. Всю ночь он пел, а шип вонзался в его грудь все глубже и глубже, и из нее, по капле, сочилась теплая кровь. Пел… Сюэ Ян мгновенно вспомнил то, что ему говорила Ямамото. «Это был ты, не так ли? — посмотрев на него, Сюэ Ян не решался сказать вслух то, о чем он думал, лишь видел грустный взгляд отведённых в сторону глаз, что не желали на него смотреть. — Это ты пел в серебряном свете луны. И роза погубила тебя…» — Что было дальше? — нерешительно спросил он, обратив на демона влажный блеск своих глаз. Чжи Шу скорбно улыбнулся. — Его песня была прекрасна, — почти неслышно сказал он. — Он пел так красиво, и так долго, услаждая в этой розе всё, что только мог. Но вся кровь вытекла до последней капли, и когда роза, насытившись, расцвела в его руках, вдруг поднялась буря и в мгновение ока сорвала с неё все лепестки. Они улетели, подхваченные ветром, и затерялись в высоких горах. Там же их постигла участь всякого цвета, что превращает прекрасные лепестки в пыль воспоминаний о том, как же великолепны они были. Вот только о том, кто пел, никто даже и не вспомнил. Не вспомнил, как он, обескровленный и покинутый, остался лежать на холодной земле и некому было подать руку, дабы поднять его и упокоить с миром. С тех пор лишь его душа в скорбном одиночестве бродит по земле, взывая к потерянному, не видя будущего, не мечтая вновь обрести. Как глуп этот юноша, не так ли? Он так полюбил розу, что отдал ей всё… не ведая, что она отдала себя другому. (Прим. Автора. То, что Чжи Шу рассказал Сюэ Яну, была история о нем, Минхэй и Лань Чжанфэе из главы «Элегия застывших слез») Из глаз Чжи Шу сошли слезы. Он был неподвижен, как и Сюэ Ян ранее, и, должно быть, не сразу и понял, что плачет. Просто его слезы были очень холодными, а так как он уже давно привык к боли, то и не ощущал, как сильно жалит его этот холод. Женщина, которую он любил, и которая предала его, оставив в холодной темнице одиночества… Сюэ Ян совсем не знал, что сказать. Он видел перед собой живое воплощение страдания, растерзанное сердце, которое уже нельзя утешить и нельзя исцелить. Но почему же тогда Чжи Шу смотрит на него так нежно? Плачет и смотрит, так тепло смотрит, в отличие от тех холодных слез, что проливал. — Ты самый нежный цветок в саду моих волнений, — неожиданно сказал он. Сюэ Ян замер. — Я прорывался сквозь шипы, ища тебя… я тебя нашел. Позволь моим ранам истечь кровью на твоих руках… Чжи Шу стремился к Сюэ Яну так, как душа стремится вернуть свою любовь, но что это была за любовь, что демон чувствовал он и сам не мог понять. Словно бы Сюэ Ян воплощал собой то, что демон искал… нет, что было в нем самом, но он потерял это, утратил. — Вся моя жизнь вела меня к тебе, — беря его лицо в ладони, словно драгоценную чашу, смотря ему прямо в глаза тихо сказал Чжи Шу. — Вот как я чувствую тебя. В моей груди пустота, заполнить которую способен лишь ты, лишь одно твое существование. Я буду любить тебя вечно, всегда… В голове Сюэ Яна исчезла всякая мысль. Его затылок онемел, зрачки стали невероятно большими. Душа, истерзанная в клочья, ощутила что-то такое, что теплым весенним дождем смыло все прежние раны. Эти слова, что похожи на клятву… и не вспомнить тот кровавый закат, что уже был свидетелем таких же слов, и волей судьбы сейчас их произносил уже другой человек, словно вернув Сюэ Яну эхо его же слов, а потому услышав их он и вовсе забылся; голова закружилась, наступило забытье с его долгожданным утешением. Шум потревоженной листвы и древесных цветов заполнил пространство вокруг невыразимым очарованием. Деревья, словно вторя их слезам, опадали своими собственными, что были благоухающим дождем живой древесной плоти. Взяв багрово-алый лепесток, Чжи Шу легко коснулся им губ юноши, после чего прижал к поверхности лепестка свои. — Пусть всё, что способно встать между нами, будет лепестками роз, которыми я выстелю путь в твоей жизни, — сказал Чжи Шу. — Пусть их благоухающие ароматы будут единственным, что вскружит тебе голову. Падай, Сюэ Ян, падай и не бойся это делать. Я всегда поймаю тебя, никогда не дам твоему телу и сердцу испытать боли. Никто в этом мире не будет любить тебя так, как люблю я… Сюэ Ян чувствовал, что умирает. Что-то невидимое и невыразимо тяжелое, как комок всех испытанных им чувств, вдруг стало отделяться от его тела, облегчая эту страшную ношу, которую, порой он чувствовал, не сможет вынести. Чжи Шу медленно прильнул к нему, и Сюэ Ян, будучи полностью открытым, стал подаваться назад, так как Чжи Шу медленно опускал его на усеянную лепестками землю. Они все еще парили над ними, падали на их волосы, путались между пальцами и их черными волосами, что коснулись друг друга, когда их губы сошлись в поцелуе. Он был таким нежным, таким чувственным, глубоким и любящим, словно солнце коснулось луны, преклонив голову перед её темным сиянием, ведь сомнений в том, что Сюэ Ян был темной стороной луны не было, и сейчас солнце было обращено именно к ней, игнорируя всё остальное. Всем остальным был мир, который ныне был погребён во тьме, ведь солнце навечно отдало себя луне, потеряв себя в её холодном величии, в её боли, в дрожи её сердца. Словно проведя кистью по поверхности его волос, черная прядь вдруг окрасилась в белый, будто и правда соприкоснулась с луной. Сюэ Ян, что поневоле открыл глаза и увидел это, не поверил тому, что видит. Вдоль чёрной пряди Чжи Шу сошла белая полоса, посеребрив ранее черные волосы демона…***
Ни богам, ни людям, даже самим демонам не дано убить эту любовь…
Если бы можно было превозмочь эту боль и поведать о том «как же сильно я тебя люблю»; если бы только можно было защитить своим телом этот хрупкий нежный цветок, но что толку — под волной разрушений и защищающее его тело, и сам цветок окажутся растоптанными, хуже — оскверненными. Почему хуже? Потому что жесточайшая пытка далеко не смерть. Смерть — это милосердие, разлука же — пытка. Ну и что, что остаешься жив? Разве это та же жизнь, которую ранее делили на двоих, разве это та же жизнь, что распускалась дивными цветами любви глубоко в груди, и цветение этих цветов выпадало не только на весну — оно было вечным. Природа на такое не способна, она слишком жестока. Рождая убивает, чтобы снова родить и снова убить. Потому что хочет жить, потому что не хочет исчезать. Люби она на самом деле, срывали бы холодные осенние ветра молодые листья, обжигал ли ледяной холод зимы омертвевшую землю и голые ветви прежде зеленых деревьев? Если это любовь во имя Жизни, умирать, чтобы рождается вновь, дабы сохранить популяцию самого вида, то лучше уж было никогда бы не попадать в этот плен. Почему?Потому что мне не дали умереть вместе с тобой…
Сделав быстрый вдох, словно ранее прекратил дышать, Сюэ Ян резко распахнул глаза. Чжи Шу рядом не было. Сюэ Ян приподнялся на локтях, так как ранее лежал, и огляделся. Кажется, он был в лесу, правда в лесу каком-то необычном. Ладони, вжавшись в траву, ощущали её почти шелковистую мягкость, и цвет её был таким, какого Сюэ Ян прежде не видел никогда. Зелено-голубой, глубокий, но словно бы переливающийся, да так, что и не заметишь сразу, если только не присматриваться. Но Сюэ Ян наклонился к стебелькам и увидел, что они и правда немного изменяют свой оттенок, если их качает ветер. Вот только солнца в этом месте если не было, и если туман уплотнялся сильнее, трава принимала оттенок бирюзы. Она была высокой и довольно крупной, но обычно такие широкие длинные побеги достаточно неприятные на ощупь, даже сказать жёсткие. Однако стоило провести по ним рукой, как тут же ощущаешь невиданную нежность, да такую трепетную, что хоть плачь. Никогда еще Сюэ Яну не доводилось быть среди такой мягкой травы, похожей на зеленую колыбель, в которой можно укутаться вечерним туманом и погрузиться в дивный сон. Звезды над головой словно игрушки над этой самой колыбелью, и ничто не способно потревожить этот беспробудный сон… Неожиданно слух Сюэ Яна уловил легкий шелест и напрягся. Этот лес, эта трава, даже воздух… всё было странным, потому что меньше всего такое принимаешь за явь. Над землей, путаясь в стеблях травы, змеился полупрозрачный туман дымчато-лавандового цвета, да и пах так же, лавандой. Этот запах всегда заставлял Сюэ Яна волноваться, так как едва ощутив его всё ему казалось, что с этим запахом связано что-то такое, что можно было бы назвать родным. Думая о лаванде, он почему-то сразу обращал свои мысли к непроглядной ночи, крошке камней под ногами… а еще к человеку, который чудился ему высоким и статным, с длинными черными волосами и улыбкой, похожей на марево заката. Поначалу он думал, что вспоминает своего отца, вот только с отцом никогда не была связана лаванда. Ни с матерью, ни с отцом. Так кто же пах этим цветком так, чтобы врезаться ему, Сюэ Яну, в память? Шаги приближались. Казало, кто-то тихо идет из глубины леса, но идет очень ровно и спокойно, будто точно знает, куда идет. Но ведь здесь сейчас был только Сюэ Ян, неужели незнакомец идет именно к нему? А Сюэ Ян и не знал, что делать. Он замер среди высокой травы, не шевелясь и только дыша, чередуя вдохи и выдохи. Он думал полностью спрятаться в этой траве, но почему-то передумал. И вот шаги слышались всё ближе и ближе. Почти не мигая, с почему-то замершим на мгновение в груди сердцем Сюэ Ян наблюдал, как прямо навстречу ему выходит кто-то облаченный в белые одежды. Он шел, а подол его одеяний скользил за ним, задевая траву и немножко приминая её. Он шел медленно, плавно, словно сползающий с гор туман, так же неторопливо и безразлично покрывая собой встречное пространство. Однако было то, что странным образом заставило Сюэ Яна лишь неподвижно наблюдать за этим человеком. На его глазах была белая повязка. Стоило ему её увидеть, как из горла тут же попытался сойти не то вскрик, не то иной звук, однако едва он открыл рот, как тут же в ужасе обнаружил, что его губы… связаны лентой. Это его настолько поразило, что конечности буквально парализовало, а по спине пробежал холодок. В то же время человек, идущий к нему, уже приблизился настолько, что Сюэ Ян мог слышать даже его дыхание, что было тихим и неспешным клубящимся белесым туманом, что выходил между его губ. Вдруг человек этот остановился и повернул голову. Его «взгляд» остановился прямо на Сюэ Яне. — Это ты? — голос, словно скрытый в глубине гор тихий ручей, прозвучал в этой прежде не нарушаемой тишине и Сюэ Ян, не двигаясь, замер глазами на этом человеке. — Ты здесь? Сюэ Ян не мог ответить, но мог пошевелиться, чтобы дат знать, что он здесь. Но его ли звал этот мужчина, его ли искал? Сюэ Ян не знал этого, а потому не двигался, как и был, молча сидя в траве. Он сам не понял, когда его взгляд с томной пытливой нежностью стал ласкать черты лица этого человека, словно одно его присутствие здесь было таким же естественным, как и нереальность этого самого места. Сюэ Ян ведь проснулся здесь один, а он неожиданно пришел. Но к нему ли? Не дождавшись ответа, человек, вероятно, уже вознамерился пойти дальше, когда его уже сделавшая шаг нога замерла, а лицо снова повернулось в сторону Сюэ Яна. Сердце того затрепетало, грудь сдавило чувством приятного беспокойства. Губы мужчины приоткрылись, ноздри немножко расширились, словно он делал глубокий вдох. А после наклонился прямо к Сюэ Яну, из-за чего глаза последнего расширились, и он вовсе перестал дышать. Однако, к его удивлению, человек этот хоть и наклонился к нему, но не коснулся, хоть и протянул руку, но не к нему. Он вытянул руку куда-то за его спину, нащупал в траве что-то и убрал руку обратно. Сюэ Ян стрельнул глазами на его ладонь и увидел, что так аккуратно обхватил пальцами этот мужчина. Ликорис. Длинный стебель цветка был бережно зажат его пальцами, алые усики паучьей лилии уже касались его лица. — Этих цветов здесь быть не должно… — тихо сказал мужчина. — Они не способны расти, если только рядом не находишься… ты. Губы Сюэ Яна приоткрылись, будто раскрылась пурпурная морская ракушка, и он, начав дрожать, не мигая смотрел на мужчину, что снова обратил свое лицо к нему. В этот раз он протянул руку уже к самому юноше, черты его лица исказило отчаяние. — Это ты? — коснувшись лица Сюэ Яна, мужчина и сам начал дрожать, особенно нижняя губа. — Ты здесь? Это ты? Прошу, скажи хоть слово, я хочу услышать твой голос. Лента на губах Сюэ Яна сжалась крепче, глаза его неожиданно затопило горячей влагой. Он взял мужчину за руку, пока тот все еще прижимал свою ладонь к его лицу, и так выразительно посмотрел на него, словно глазами хотел закричать, и, быть может, крик этот был бы услышан… был бы, если бы у этого мужчины было зрение, способное его увидеть. — Я ошибался… — голос мужчины задрожал и звучал так болезненно, словно он в чем-то раскаивается. — До встречи с тобой я думал, что слеп, что мир мой омрачен тьмой. Но на самом деле всё то время я был зрячим, ибо та тьма, которую я считал своим проклятием, подарила мне тебя. С ней я был подле тебя, всегда чувствовал твою руку, слышал твой голос, и я всегда «видел» тебя. Любимый, почему же ты сделал так, что теперь я вижу только себя? Я не способен жить в мире, преисполненном светом, если в нем нет тебя. Но тьма покинула меня, а ты… ты остался в ней. И я хочу вернуть тебя, даже если в этот раз я сам выберу эту тьму. Голос его сорвался. Вслед за словами начали звучать тихие всхлипы, и уже обеими ладонями обняв его лицо, мужчина зашелся в слезах, что сжимали ему горло. — Верни меня к жизни, ибо без тебя я лишь печальный голос этих гор, бесконечно зовущий тебя и слышащий в ответ лишь эхо… черные небеса моих глаз сокрушаются слезами, и никому не в силах их осушить… исчезли ветра, способные унять эти слезы, высушить их с моего лица, коснувшись поцелуем… на каждый удар моего сердца небо отзывается криками боли… нет, это я кричу, потому что нет тебя, нет тебя… и в этом лишь моя вина… Верни меня к жизни, верни меня тебе. Я сокрушен этой пустотой и мои холодные губы обжигает солнечный свет, который никогда их не согреет… Как лепестки сливы покрывают белый снег, услаждая взор багрово-белым очарованием, так и белая повязка этого человека пропиталась кровью, которой было так много, что и ткань не могла её удержать — тяжелые ручейки начали стекать вниз. В необъяснимой самому себе панике Сюэ Ян зашелся в тревоге и принялся стирать пальцами эту кровь, но лишь делал и без того печальное зрелище еще более трагическим. Крови было так много, что вокруг них что-то начало шевелиться, словно реагируя на её присутствие. Туман вокруг них сгустился, стал плотнее, и из практически почерневшей травы потянулись какие-то странные нити, и устремились они именно к этому мужчине. Сюэ Ян вдруг увидел, как усики паучьей лилии, что этот человек держал в руках, тоже вытянулись и прижались к крови на лице несчастного. Чем плотнее прижимались, тем более красным становился цветок. Сюэ Ян в панике схватил его и отбросил в траву, но тут же из неё потянулись еще нити, и все устремились к мужчине, словно их преследовал зов крови. Он начал медленно падать назад, словно силы в одночасье покинули его, и стебли травы тут же задрожали над ним, укрывая его своими стеблями. Вокруг мужчины ликорисы начали расти быстрее и активней, а их нити словно вены, обхватив руки мужчины, будто вытягивали из него кровь, наполняя ею свои цветы.Я живу в этом мире, не зная, смогу ли встретить тебя вновь, и лишь молчаливое небо над моей головой, отражающее осеннюю печаль моей души, которая гибнет от тишины твоих слов, память которых угасает у меня внутри
Мужчина больше не издал ни звука, полностью отдавшись во власть обессиливших его цветов. Лицо его было бледно, но, кажется, стало спокойней. Он, казалось, заснул, слушая шепот цветов, так и не дождавшись звучания голоса, что, как ни порывался, не мог ему ответить… В какой-то момент Сюэ Ян снова очнулся и удивленно осмотрелся вокруг. Небо над головой было темным, вокруг сгустились сумерки. Шум бамбуковой листвы коснулся его ушей, теплый ветер приласкал его мягкие губы. Перед ним было здание из белого камня, а может даже нефрита. Оно было белое, отстранённое, похожее на небольшой комплекс. Такая же белая лестница вела наверх. На ступеньках то тут, то там, можно было заметить то древесные листочки, явно принесённые ветром, то какие-то камешки. Подняв один, Сюэ Ян понял, что это не просто камешек — это фигура игры в вэйцы. Кто-то уронил несколько камешков, вот они и выделялись будто черные жемчужины на этой белой лестнице. Сюэ Ян стал подниматься по ней, ощущая, как по телу расползается странное волнение, из-за чего шаги были медленными, гораздо медленней, чем он мог бы идти даже к тому, на кого хотел напасть. Войдя внутрь, он увидел длинный коридор, вдоль которого были расставлены квадратные фонари из прозрачной бумаги. Благодаря такой бумаге свет преломлялся и рассеивался, окружая небольшое пространство вкруг себя теплым янтарным свечением. Сюэ Ян присел возле такого фонаря и вдруг поймал себя на мысли, что конструкция ему очень знакома. Она была достаточно примитивной, но надежной. Деревянная рама, обтянутая прозрачной бумагой, а внутри либо свеча-таблетка, залитая в алюминиевый корпус любой формы либо непосредственно сам фитиль в какой-нибудь плоской пиалке, что тлел гораздо медленней, а потому и горел дольше. Несмотря на то, что коридор было освещен, вдали виднелся несколько более яркий свет, просачивающийся сквозь какую-то преграду. Сюэ Ян пошел на него и вдруг услышал звучание чистого беззаботного смеха. — Да ты шутишь, — голос звучал с такой теплотой и восхищением, словно тот, к кому он обращался, был именно тем человеком, которого желаешь видеть рядом с собой всегда. — Ты же знаешь, мне это плохо удается. — Правда? Но я умираю от восхищения! — Не умирай, — такой тихий робкий голос, но ответ совершенно лишен робости. — Без тебя я не смогу… Глаза Сюэ Яна стали больше, и он неслышно подошёл к двери, которой оказалась сёдзи из промасленной плотной бумаги, она-то, собственно, и пропускала желтоватый свет, что был внутри. Сёдзи были приоткрыты и первым, что увидел Сюэ Ян, были абсолютно обнажены ноги, вплоть до самого бедра. Но вот они уже согнулись в коленях, скрестились лодыжками и стали медленно покачиваться, да так лениво, как только и может позволить себе человек, влачащий праздное существование. Хоть бедра и были открыты, но вот ягодицы и то, что было выше, закрывали полы поднятого халата, да такого роскошного, что даже в смятом положении еще можно было различить многообразие вышивки и узоров. Кто-то еще, кто тоже был в комнате, опустился на колени рядом с лениво двигающим ногами человеком и, склонившись, частично закрыл его своими белыми одеждами. Дальше наступила тишина, в которой расцветали звуки ускорившегося дыхания, и кое-что такое, когда две пары губ соприкасаются друг с другом. — Ты сделаешь это? — человек, чьи ноги были обнажены, сменил позу, кажется, привстав, и голос его зазвучал с какой-то решительной мольбой. — Я прошу тебя назначить день и час, когда ты сделаешь меня своим. Сюэ Ян задержал дыхание и, кажется, был близок к тому, чтобы заставить свою кровь не так сильно шуметь в ушах. — Я твой всецело, — медленно ответил ему второй, после чего повторил: — Всецело… В наступившей тишине можно было услышать, как на кончике фитиля изредка потрескивает пламя, но этой искры не хватало, чтобы размножить лепесток пламени до неистовой волны всепоглощающего огня. — Я хочу быть твоим… полностью твоим, — голос так дрожал, но вовсе не от страха, а от… возбуждения. — Я умоляю тебя — владей мной целиком и полностью. Я только твой, я твой навечно, и в нестерпимой муке пылает мое тело и мое сердце, что лишь твоя любовь способна этот жар усладить, эту боль утолить. Неужели ты не видишь, как я страдаю, хоть мы и каждую ночь вместе, и ты так близко… но не во мне. Я жаден, я эгоистичен, если хочу завладеть тобой целиком? Умоляю тебя, не бойся никаких последний. Я встречу их вместе с тобой. — Любимый… — Дай же мне встретить их вместе с тобой! — вдруг прокричал он. — Я жажду разделить с тобой эту тяжкую ношу, и неимоверным облегчением это станет для моей души, что я наконец успокоюсь, ибо только тогда, разделив твои тягости и горе, почувствую себя частью того пути, который выпал на твою участь. Позволь стать для тебя утешением, позволь стать для тебя усладой. Никто во всем мире не будет любить тебя так, как люблю я, и никому не дано понять твое сердце так, как пойму его я. Если бы я только мог, я бы схоронил тебя глубоко внутри себя, защитил бы от всеобщего зла, от твоих тревог, и никто бы не посмел обидеть тебя, ибо сперва им пришлось бы пройти через меня, разрезать мне плоть, вытащить мое сердце… и обратить на себя мою ненависть, ибо гнев мой страшен, и путь заходятся в истошном крике все те, кто посмеет оскорбить тебя даже взглядом, любовь моя. Ничто в этом мире я так не желаю беречь как тебя, и никто не в силах заставить меня отказаться от тебя. Отбрось все свои тревоги, пока я буду обнимать тебя. Во всем мире нет никого, кого бы я любил так, как тебя… Эти откровенные пылкие речи были наполнены такой верностью, такой страстью, что Сюэ Ян не знал не то что чтобы что-то подумать, но и вообще как-то осмыслить все услышанное. Он лишь понимал, что говорят эти двое на довольно изысканном наречии с использованием редкой, сложной, услаждающей слух манерой речи, приемлемой лишь для людей высоких духовных рангов, или связанных с учением искусства. Их слова были похожи на взмах золотых крыльев в саду персикового источника, где солнце никогда не садится, а реки не иссыхают… Голоса перешли на шепот, шепот перешел в стоны… Вскоре комнату заполнили звуки предающихся любви влюбленных друг в друга людей, действительно влюбленных, если судить по тому, что было озвучено и, самое главное, как это было озвучено. Правда, один был все же больше молчалив, как будто сдержан, а другой своих чувств не скрывал, слез не стеснялся, всхлипы не приглушал. Он все взывал и взывал, что-то несвязно шептал и умолял. Сюэ Ян бросил еще один взгляд в щель и увидел два прижатых друг к другу тела. Они срывали друг с друга одежду и, не отрываясь, целовали друг друга. Их волосы смешались и тот, кто был склонен к другому, увы закрыл черными прядями не только свое лицо, но и лицо своего возлюбленного. Эти отношения были похожи не столько на «тихую гавань», сколько на покачивающуюся над звездной бездной колыбель, в которой спят новорожденные миры. И почему-то Сюэ Ян даже не спрашивал себя, а стоит ли ему удивляться тому, что они оба — мужчины… Он тяжело прислонился к стене, чувствуя, как эти звуки острыми когтями терзают ему душу, как боль наполняла его жилы, как сердце заходилось в отчаянии. Почему он испытывал такие чувства он не понимал, вот только режущая сердце зависть к тому человеку, что всё это получал, темным занавесом застилала ему глаза.Достоин ли я такой же любви?
Не передать словами его терзания, всю силу его собственных страданий, когда он понимал, что несмотря на то, как Чжи Шу благосклонен к нему, а сердце его всё же до того плотно закрыто, что и лучику света не пробиться, не говоря уже о чем-то более сильном, например, страстному пламени, которым пылала душа Сюэ Яна. Если у демона и было обожание в отношении юноши, то только то, что порождает сильную привязанность или крепкую дружбу. Это были те чувства, которые он, возможно, испытывал к Лань Чжанфэю, находя его как человека наиболее близкого к своему чувственному переживанию мира. И все же Сюэ Ян был тем, кого нельзя было сравнивать с этим человеком, равно как и чувствам Чжи Шу нельзя было дать силу меньшую, чем они были на самом деле. И все же они были странными, пылкими, но не страстными, сильными, но не всепоглощающими, словно он… хотел защищать юношу даже от себя самого. Сюэ Ян порой и сам не понимал, что же именно испытывает к нему. То, что это была сильнейшая привязанность и признательность — да. Но вместе с этим это была еще и потребность в этом человеке, порой перерастающая в настоящую зависимость, и именно с этого начиналась потерянность чувств Сюэ Яна к нему. Он любил Чжи Шу, но даже своих сил ему хватило, чтобы признаться себе в том, что он так стремился к близости с ним лишь из-за страха потерять этого человека. Он, будучи слишком молодым и неопытным, допускал в своих размышлениях достаточно предсказуемую ошибку, и заключалась она в том самом убеждении, что телом можно удержать. Чжи Шу был бесконечно красивым мужчиной, и лишь за эту красоту к нему уже можно было воспылать желанием, но поскольку Сюэ Ян был сильно привязан к нему, такое его желание возникало само собой, как и у любого существа, жаждущего стать еще более близким с субъектом своего обожания. Потому-то Сюэ Ян и не мог себе сказать, та ли это любовь. Он хотел, чтобы Чжи Шу обладал им, потому что верил, что если тот подпустит его к себе настолько близко, то и он, Сюэ Ян, сможет обладать им, вот чего он на самом деле хотел — уверенности в том, что его не бросят. У него совершенно не было на демона никакого рычага давления кроме как своего незрелого поведения, и он думал, что если сумеет привлечь демона к себе настолько близко, то сможет удерживать его этим, то есть своим телом. Однако и без всех этих мыслей Сюэ Ян думал, что, если бы не этот страх, а Чжи Шу сам бы выказывал к нему такое расположение, он бы не сопротивлялся ему. Он испытывал благоговейный трепет перед человеком такого могущества, перед тем, кто давал ему столько сил и знаний. Между ними была довольно глубокая внутренняя связь, и Сюэ Ян доверял ему, точнее доверялся. Если бы Чжи Шу «захотел», он бы не отказал. Он жаждал познать этого человека, а тело как он считал, было одним из инструментов еще более глубокой связи. И он не понимал, почему демон не проявляет к нему желания более откровенного, такого, которое он видел сейчас между людьми, чьи тела обратились колыбелью, качая внутри сплетённые воедино души… — Почему ты не хочешь меня? — вопрошал Сюэ Ян, даже не видя демона глазами все равно чувствуя его рядом с собой. Он протянул ладонь, коснувшись его нежной кожи, чувствуя, как тот склонился над ним. Сюэ Ян лежал на спине, его взгляд выдавал его уязвленность, его тревоги, его трепет, обеспокоенность. — Зачем я тогда тебе, зачем ты так меня целуешь? Но даже в поцелуях ты не так пылок и откровенен, как с женщинами. Я… не достоин тебя? — Ты создан для любви… — мягкие волосы Чжи Шу спадали по обе стороны лица Сюэ Яна. — Ты — сама любовь, самое истинное её воплощение. Ты всегда будешь любим, ты никогда не будешь одинок. Этот мир делает тебя одиноким, ведь твое сердце ищет того, кто тебя ждет. — Но кто же, кто меня ждет? — со слезами на глазах вопрошал юноша. — Я, — сказало ему лицо с закрытыми повязкой глазами. Подобно потревоженной бабочке сердце Сюэ Яна затрепетало внутри. И точно так же, как неожиданно появилась эта тревога, до этого момента он не заметил, как всё вокруг него переменилось. Он лежал на… воде, на поверхности воды, что отражала закатное небо. Пурпурные и оранжевые облака плыли по этому небу, а вместе с ним и в отражении водной глади, что была такой ровной и спокойно, что даже погрузив в неё ладонь Сюэ Ян не растревожил столь спокойные воды. Над ним, склонившись так же, как ранее склонялся Чжи Шу, уже был другой человек, тот самый, который слушал пламенные речи в будто спрятанной от всего мира комнате, обители таинства их любви. Сюэ Ян даже не понял, как быстро одно лицо сменилось другим, и вообще был ли то Чжи Шу поначалу, а теперь вдруг явил себя и этот человек… Однако в куда больших чувствах, нежели ранее делал это с демоном, Сюэ Ян протянул свою влажную от воды ладонь и прикоснулся ею к щеке незнакомого мужчины. Тепло, что он ощутил, вынудило сердце трепетать как крылья порхающей бабочки, что мчится к желанному цветку, зовущего её своим благоухающим зовом. Он смотрел в это лицо и чувство радости расплывалось по венам вместе с кровью, неконтролируемое счастье затопило его душу. Он как будто… любил, да так сильно, что от этого хотелось плакать. Но что Сюэ Яна удивило сильнее, так это отсутствие у него на губах повязки. Он вздрогнул от осознания этого, но губы плотно держал закрытыми. На пробу он лишь подумал о том, чтобы что-то сказать, как повязка тут же появилась на его губах, крепко сжав ему кожу. «Вот оно, — чувство невыразимой радости затопило его сознание. — Вот оно!» Пока он молчит, пока не порывается говорить, его губы будут свободны. Да, сказать хоть слово он не сможет, но губы… губы будут открытыми! — Из твоей красоты рождаются звезды, — глубокий, полный затаенной чувственности голос рождал в сердце Сюэ Яна весенние цветы. — Лишь стоит тебе посмотреть — и блеск в глазах рождает звёздные тела. Дыхание твоё подобно лунной ночи, туманом влажным исходя из легких, которые напряжены и дышат часто, потому что твои губы на моих губах… и твои стоны подобно лезвию ножа, что никогда не причинит мне боли… Сюэ Ян смотрел на это лицо почти загипнотизированным взглядом, зрачки его были расширенными, а легкость, парящая по всему телу, казалось, могла поднять его к самым небесам. То, что он слышал, то что он видел… и томная нега, укутавшая его бесплотными нитями, сжавшая где-то глубоко в сердце и не отпускающая ни на миг… «Если я буду молчать… — завороженно смотря на эти губы, думал он, -он примет меня за своего возлюбленного и продолжит меня целовать…» Сюэ Ян в глубине души понимал, что не он причина этим трепетным словам, что не ему предназначаются эти слова. Человек, что их произносил… ведь это тот самый, который ранее уже ему встречался. Он искал любимого, в лесу усеянным ликорисами, чья повязка на глазах пропиталась от крови, а душа — от отчаяния и горечи. А потом Сюэ Ян, как он понял, увидел отрывок из жизни тех возлюбленных и понял… понял, что действительно тот человек прав. Так как он любит этого человека не полюбит никто, и его слова, что он жарко и истомно шептал, были клятвой, обещанием, надеждой. «Я не в праве отнимать, — думал Сюэ Ян. — Не в праве… и я не отнимаю, лишь утешением прошусь побыть. Хотя бы немного… но прошу, полюби меня так, как любишь его, дай ощутить то, что такое любовь. Ты ищешь своего любимого, но глаза твои скрыты за этой проклятой повязкой, которую ты, очевидно, не можешь снять. Я вовсе не отнимаю твою любовь, я просто утешу тебя… потому что и сам хочу… быть утешенным тобою…» То, что он чувствовал своим сердцем и душой, было куда более глубоким и необъяснимым, чем то, что он чувствовал в отношении Чжи Шу. «Утешь мою скорбь… — лицо Сюэ Яна уже тянулось к этим губам. — Умоляю, дай ощутить твою любовь… дай обмануться тем, словно я и есть тот, кому ты шепчешь эти слова, над кем ты склоняешься, что это сладостно тревожит мое истерзанное сердце. Умоляю, умоляю… полюби меня…» Чем дальше думал, тем больше терялся в мыслях и уже не заметил, как страстно желает быть любимым этим человеком. Их губы сомкнулись в медленном движении, таком нежном, как персиковые цветы, и мягком, словно бархат, даже еще мягче, трепетней, ранимей, словно бы они прикасались к самому дорогу сокровищу в мире. Но поцелуй углубился, и страсть, которую Сюэ Ян так и не ощутил в отношении себя от Чжи Шу, во всяком случае не такую глубокую и откровенную, наполнила его вены жаром, тело задрожало в сладостной истоме из губ, невольно вырвался стон, столь чарующий, что тот другой, услышав его, и сам издал несдержанный стон, будто лишь одним звуком этого голоса, даже если то было просто дыхание, он уже подтвердил для себя что-то. В невероятной жажде и голоде набросившись друг на друга они уже нетрепливо стаскивали друг с друга одежду, стремясь как можно быстрее прильнуть наконец к коже, и лишь ощутив тепло его тела человек в повязке задрожал и не счевшись начал плакать, а после принялся горестно стенать, словно годами бродил по выжженной солнцем пустыне своей жизни и вдруг обнаружил обитель, в которой нашел не столько дверь в новый мир… она была ему не нужна, как и этот самый мир. Он нашел свою душу, свою потерянную, загнанную на край вселенной душу и наконец-то смог обнять её, прижать к своей груди. Сюэ Ян, гладя его волосы и целуя их, позволял тому держать себя в дрожащих объятиях, принимал его слезы, всю его печаль. Находясь рядом с этим человеком в столь интимной, практически эфирной близости, он чувствовал себя живее всех живых, чувствовал, как что-то вливается в его душу, похожее на тончайшую пыльцу, покрывающую лепестки его раскрывшихся цветов. — Я не смогу без тебя… — крепко держа его в своих объятиях, плакал мужчина. — Умоляю, верни себя мне, вернись домой, умоляю… Он так горько плакал, что Сюэ Ян ощутил, как его собственное горло будто сжало железным обручем, но не имея возможности что-то сказать снова начал целовать его, буквально выцеловывая как слезы, так и эти хрупкие дрожащие стоны. В этот момент он забыл обо всем, чем жил, чем был и даже чем дышал. Он мечтал, чтобы этот мужчина опрокинул его на зеркало водной глади и шептал ему, как сильно он его любит… Забывшись в том, чего сам до конца не понимает, юноша не заметил, как стоя недалеко от них, однако совершенно не отражаясь в воде, словно это был мертвец, стояла черная тень, неподвижно наблюдая за ними. У этой тени не было зеленых глаз, однако от спины тянулись безжизненные, как могло поначалу показаться, голые ветви, что на деле были скелетом лишенных перьев крыльев, которые уже никогда не полетят, медленно рассыпаясь под воздействием безжалостного времени, держащего в плену род приговоренного к вечной жизни…***
Дождь из лепестков вишни и слив покрыл собой всё вокруг, покрыв землю едва ли не цветочным снегом. Белый и красный смешивались в этом вихре древесных цветов, наполняя воздух дивными ароматами бесконечной весны, такой нежной, что сердце заходилось от взволнованных такой красотой чувств. Ветви, что колыхал слабый ветер шумели, издавая дивный шероховатый звук, и словно движение кисти на листе бумаги эти звуки, казалось, так же накладывались на саму душу, усыпляя её тревожность, шепча ей своим особенным языком как сильно она любима. Деревья ведь действительно умели говорить, для каждого по-своему, и хоть их шепот нельзя было облечь в слова, но язык этот был чувственен и покрытый тайной, что лишь душа, обратившая на неё всё свое существо, могла услышать то, что искала. Ветер тревожил деревья словно нетерпеливый любовник, вплетаясь в их зеленые ветви, и вихрь этот порождал не то слияние ветра и деревьев, не то был итогом их единения. Как бы там ни было, лишь ветер мог заставить дерево шептать свою песню, а тот, кто мог её услышать и понять, был только человек. Сидя под деревом вишни, Чжи Шу, веки которого частично закрыли глаза, был неподвижен и смотрел, казалось, в никуда, застыв взглядом на клочке уже ставшей бело-алой земли. На его голову падали лепестки и словно слезы медленно скользили вниз, но некоторые особо упорные не желали покидать эту мягкую обитель черных волос. Под этим дождем из лепестков всё казалось нежным и очаровательным, однако иные мысли приходят в голову, когда видишь то выражение лица, что было у Чжи Шу. Оно было… грустным и даже каким-то потерянным, почти обреченным, с очень слабыми нотками зарождающегося гнева. В ответ на это деревья снизошли не дождем, а цветами, поскольку Чжи Шу никогда не стал бы лить слезы в присутствии Сюэ Яна, хотя юноша, лежа на его руках, был неподвижен, а лицо его не омрачала даже тень тревоги или боли. Но Чжи Шу вовсе не казался счастливым от созерцания этого лица. Он держал юношу в объятиях, но от пальцев демона исходила тьма, что глубоко вошла в тело, а после — и сердце Сюэ Яна. Когда-то он уже делал это, когда они вместе вошли в Луаньцзан, и тогда, погрузившись в мертвую реку, Сюэ Ян увидел то, что скрывала его душа. Чтобы это сделать, нужны были ключи, которые хранились в духовной сфере того, с кем у юноши было самое сильное взаимодействие. Этими ключами было то, что Сюэ Ян и Сяо Синчэнь оставили друг в друге, вот только разными путями они эти ключи извлекали, а потому по-разному нутро своей души наблюдали. Сяо Синчэнь выбрал путь наиболее глубокой медитации, очень опасной, потому что сама медитация в принципе была направлена на то, чтобы отслоить свой дух от тела, дав ему возможность передвигаться в информационной паутине мира или других миров. Синчэнь же выбрал ту, которая не отделяла дух от тела, а сильнее тянула его в самую глубину многослойности сознания, души и тела, то есть он как бы запечатывал себя в процессах собственного тела, через них отслеживая всё то, что ему пришлось пережить и какие чувства за этим следовали. Сюэ Ян же выбрал еще более опасный путь. Он «пробурил» собственную душу скверной, потому что только она и была способна такие повреждения нанести, и через эти прорехи проникнул в руины своего прежнего Я, частично наблюдая ту картину мира, которая была в прошлом и которая предсказывала будущее. Но не всё так просто. Сяо Синчэнь не был поруган так, как это произошло с Сюэ Яном, а потому когда он проникал в свою душу, он не мог обнаружить там живого Чэнмэя, потому что Чэнмэй был мертв, жестоко убит той подлостью, что ему причинили. Сяо Синчэнь искал именно Чэнмэя, но это «Я» Сюэ Яна было мертво, потому что Чэнмэй стал Сюэ Яном, а Сюэ Ян, идя по совершенно иному пути, окруженный тем, что его окружало, можно сказать был совершенно другим человеком и с собой прежним его роднили только наиболее глубокие побуждения, такие как любовь, боль и ненависть. Когда же Сюэ Ян погрузился в себя, он, обнаружив живого Сяо Синчэня, потому что Сяо Синчэнь остался Сяо Синчэнем, и тот эфирный след, что он оставил в душе юноши, не прерывал энергетическую связь со своим подлинным владельцем. Что же касается того эфирного следа, что оставил в Сяо Синчэне Сюэ Ян, то тут всё было гораздо сложнее. Сюэ Яну стерли Чэнмэя, и Чэнмэй — это не просто имя. Это было состояние его души, его чувств, его осознания мира и своей любви к Синчэню. Сюэ Ян оставил в Сяо Синчэне эфирный след своей любви, но вот энергетическая связь была разорвана из-за того, что сделали с юношей, с его душой. Они же практически сожгли её, что потеряв почти всю свою память Сюэ Яну пришлось снова начинать свой путь, снова искать свои чувства в отношении себя и мира, снова искать себя. Прежде он нашел себя в сумраке, нашел себя на Божественном пике… а когда очнулся, нашел себя сперва со змеем, не давшему ему никаких ответов, потом с Чжи Шу… Поэтому Синчэнь, уже проклятый Сюань Юэ, был слеп внутри собственного Я, и тот неподвижно застывший человек, которого он нашел, был убитым Чэнмэем, которого он знал. Но не мог дозваться его покуда, Чэнмэй был мертв в самой душе Сюэ Яна, но память о нем была жива в душе Сяо Синчэня. И вот что интересно: роковые метки, что эти двое получили из-за проклятия Бога самоубийц, проявили себя именно лентами, что закрывали им глаза и губы, потому что один никогда не увидит, ибо не должен узнать, а другой не скажет, но не потому, что ему нечего сказать, а потому что он не знает, что сказать. Но даже так голосу его не позволялась прозвучать, увы. Это вовсе не значит, что в недавнем своем видении Сюэ Я видел подлинного Синчэня, что скрывался в медитации на горе и искал его. Внутри него был осколок его эфира, и это он стенал, взывая к своей любви. Точно так же, как и в Сяо Синчэне живого сознания Сюэ Яна не было, тоже только осколок, хоть и мертвый. Однако, если бы эти двое встретились в реальном мире, так или иначе их глубинные энергии, живой эфир их души ощутил бы если не родство, то точно знакомые чувства, и неизбежно потянулся бы навстречу. Что произойдет после такого слияния сказать было сложно, поскольку если они и правда встретятся, то это будет не встреча Чэнмэя и Сяо Синчэня, а Сяо Синчэня и Сюэ Яна. Чжи Шу видел всё. Ему невероятно сложно было проникнуть своим сознанием именно в то, что происходило в столь глубоком состоянии юноши, но он сделал это и убедился, что да, это действительно правда — в душе Сюэ Яна оставлен сильный след другой души, что значило… что в прошлом у него уже была с кем-то связь, и очень сильная. Но жестоко обрезана, можно сказать даже насильно разорвана, причем не самим юношей. Что-то вмешалось, причем не менее сильное, даже жестокое, полное ненавистной злобы и жажды мести. И Чжи Шу очень подозревал, что это вмешательство произошло со стороны того, кто оставил этот след, потому что, чтобы учинить над Сюэ Яном такое насилие, нужно было быть либо могущественным богом, либо тем, кому сам юноша беспрекословно доверял, чтобы открыть свою душу настолько, что по ней возможно было бы нанести такой страшный удар. Но Чжи Шу не забывал, что мужчин было двое, и хоть сейчас тот второй не появился, но он тоже был, скрывался в чертогах души Сюэ Яна и порой вмешивался в эти встречи юноши с тем незнакомым слепым мужчиной. Незнакомец, чьи губы тоже были перевязаны лентой, словно он не имел права ничего сказать, и его сверкающие дьявольским огнем зеленые глаза, глубокие, как редкие изумруды, взращенные в самой глубине горных недр, куда не попадает не то что луч света, а даже свежий воздух, хоть капелька влаги с поверхности… «Кто же мог с тобой такое зло учинить… — прижавшись щекой к его волосам, тихо бормотал Чжи Шу. Его, казалось, не столько взволновало то, что он видел Сюэ Яна столь страстно и откровенно предающегося любовному томлению с другим человеком, сколько сам факт того, что с ним сделали, что в итоге всё обернулось вот так. — Кто тот жестокий злодей, что так изувечил тебя, этот беспощадный убийца… могущественный убийца, что по силе равен лишь богу, но уж никак не человеку. Или тебя и правда предал тот, кого ты любил, кому ты открылся настолько, что даже человеку было под силу с тобой такое учинить…» Он баюкал его в своих объятиях, глубоко уйдя в себя. Этот человек, что неподвижно застыл у него на руках, был так прекрасен, так великолепен, был таким нежным и чувственным, страдающим и одиноким. Чжи Шу смотрел на него и чувствовал, как все внутри него переворачивается от пышноцветия разнообразных чувств, очень сильных и очень глубоких. Ему так хотелось защитить этого человека, такое родство он с ним чувствовал, что преисполнялся эмоциями такой силы, что, без сомнений, убил бы за него любого, кто посмел бы омрачить жизнь этого юноши. Здесь, в прекрасном саду, что исходил цветочным дождём, двое предавались тихому и мирному единству, и даже благоуханию древесных цветов не сравниться с тем очаровательным дивным теплом, что исходило от кожи и волос Сюэ Яна, который спал так крепко лишь потому, что чувствовал, что он любим и важен, и что ничто в мире не вырвет его из этих рук, ставших для него тихой колыбелью в вихре падающих лепестков…Даже когда небеса падут, эхом разрушенного мира останемся ты и я...