Пламенное небо

Сюэ Яну показалось, что вся его жизнь одним быстрым стоп-кадром встала у него перед глазами. Его умственное и физическое напряжение настолько парализовали тело и сознание, что на какую-то секунду он и правда подумал, что выпилился из этого мира нахрен, то есть — умер. Но как-то подозрительно быстро эта смерть прошла, когда он неожиданно для себя понял, что его лицу стало чересчур мягко и тепло, как обычно бывает, когда человек смущается, заливаясь краской. Но случай был и правда вопиющий, а сама ситуация, вот лично для него, нестандартной: моргнув, он понял, что его лицо находится между двух невероятно упругих и одновременно мягких, буквально впустивших его в ложбинку между собой грудей. Ямамото, которая вплотную была прижата к нему, практически сидела на нем, вытянув руку в сторону полки. — Поймала! — радостно сказала она, вытащив прячущуюся на полке мышку. — Не крыса, конечно, но близко. А я тебе говорила, что у меня укус совсем другой и это не я твои книги погрызла. — Я этого не говорил, — все еще будучи в оцепенении, глухо отозвался Сюэ Ян. — Я говорил, что ты вырвала страницы, чтобы делать себе самокрутки на твой опиумный табак. — Ты отобрал мою кисэру! — Потому что ты заставила меня ночевать в доме шлюх. Мышь, тем временем, вовсю сражалась, чтобы выжить, потому что цепкие пальцы Ямамото, казалось, прижимались пальцами ко всем её жизненно важным органам, поэтому стоило мыши хоть маленько дернуться, как она тут же начинала громко пищать от боли сжимающихся на ней пальцев. Сюэ Ян, лицо которого и правда покраснело, выглядел несколько растрепанным, когда Ямамото наконец слезла с него. В то время для груди не было поддерживающего белья, только корсеты и эластичные бинты, но на Ямамото ведь было даже не платье, а халат, который она не запахивала на грудной клетке слишком сильно, и хотя напрямую к её груди он так и не прикоснулся, но все же явственно ощутил, как его лицо оказалось между ними. Грудь была большая, он это на ощупь оценил, и понял, что зрительное наблюдение не всегда бывает верное. Она была реально большая, больше, чем казалась на первый взгляд. — Приятного мне аппетита, — с улыбкой сказала Ямамото и подняв мышку открыла рот. — А-ам… — Стой! — мгновенно крикнул Сюэ Ян, только сейчас поняв, что все это время не дышал и чуть не свалился на землю от того, как быстро и резко сделал вдох. — Ты что делаешь?! И мышь и Ямамото одновременно уставились на него. Мышь, понятное дело, в полном испуге, а Ямамото наоборот, в легком недоумении, причем внезапно бегающий взгляд выдал в ней то, что недоумевала она от… себя. — Ой, — довольно просто воскликнула она. — Надо же, перепутала с завтраком. — Что? — На рынке продают жареных полевых мышей, видел таких? — Их же чернь покупает. — А ты думаешь Вэнь Чжао каждое утро курицу уплетал? — усмехнулась Ямамото. — Курица не птица, мышь от неё далеко не ушла. «Зря Вэнь Чжао тщательно не следит за своими служанками», — с некой горестью подумал Сюэ Ян. — А что, золотых приборов со стола хозяев тебе мало? — неожиданно усмехнулся Сюэ Ян. — Решила теперь им и в еду подгаживать? — Как я смею, — достаточно почтительно откликнулась Ямамото. — Неужели лаоши тебя настолько в деньгах ущемляет? Ямамото с удивлением воззрилась на него. — Знаешь, — протянула она, — тот, для кого он «лаоши» может и не знает счета деньгам, но те, для кого он господин, еще знают, что такое страх. Точнее, он не даёт им забыть. Лицо Сюэ Ян слегка нахмурилось. — Можно подумать, я такой самоубийца, что совсем не понимаю о каком человеке идет речь… — противоречиво пробормотал он и, встав, принялся собирать упавшие из-за охоты за мышкой книги и свитки. Ямамото, как всегда, лишь хмыкнула, тем самым не выражая особого согласия или несогласия, скорее уж этот хмык был не озвученным знаком вопроса, то бишь «как знать», и подойдя к двери выпустила четырехлапую мошенницу в коридор дворца. Внезапно голова её слегка повернулась в сторону, ноздри чуть раздулись. Улыбнувшись про себя, женщина зашла обратно внутрь и плотнее закрыла за собой двери, вновь вернув взгляд на Сюэ Яна. Тот хлопотал в своей любимой комнате или лучше сказать лаборатории для испытаний и учений, и совсем не замечал того, что одна женщина даже не дернется, чтобы ему помочь. Хотя, по правде сказать, он это любил, и на своей территории предпочитал управлять собственными силами, даже если это касалось уборки. Это на самом деле было грустно, потому что по идее во всем дворце у него не было своего угла, кроме как мест, которые ему выделял Чжи Шу, но иногда нужно было следить, чтобы ему не пакостили. Адепты клана Вэнь были сильны и очень себялюбивы, а потому Сюэ Ян прекрасно осознавал, что одно лишь покровительство его не защитит. Без разницы, был Чжи Шу рядом или нет, Сюэ Яна все равно пытались травить, тайно угрожали и открыто презирали. Даже несмотря на привлечение Ямамото ей тоже не всегда удавалось Сюэ Яна от этих презрительных плевков оградить. Но Сюэ Ян не был обычным любимчиком, и хотя добрая половина дворца открыто считала его любовником Чжи Шу, Сюэ Ян, вопреки своей внешности, не был изнеженным цветочком, поэтому сейчас наблюдая за ним, Ямамото думалось, когда же столь близкая связь с таким человеком, как Чжи Шу, даст в Сюэ Яне всход. Чжи Шу был опасен и холоден, как лёд, а Сюэ Ян наоборот, необуздан и горяч, со скрипом поддающийся терпению и практически не имеющий силы воли обуздать наиболее темные свои порывы. Но дело было даже не в этом. Невозможно было не заметить, что восхищаясь этим демоном, Сюэ Ян, конечно же, впитывал в себя всё, что было связано с ним, осознанно или неосознанно старался в чём-то копировать его, даже порой реагировать так же, как Чжи Шу, проявлять те же реакции. Это с какой-то стороны была даже больше детская привязанность, когда ребенок копирует поведение взрослых, потому что своего собственного не имеет, но Сюэ Ян не был ребёнком. Нет, это был юноша, молодой и гибкий тростник, который всё еще рос и которого еще можно было согнуть, чтобы заставить расти под тем углом, под которым кто-то бы этого захотел. Но Чжи Шу этого не желал, а потому не ограничивал его свободу ни в чем, кроме, пожалуй, той самой необузданности и угрюмости Сюэ Яна, в которой тот порой проявлял то свой гнев, то свою ревность, то обиду. Чжи Шу к этому был терпелив до поры до времени, но когда Сюэ Ян по-настоящему переходил границы, должно быть, воспринимая терпение Чжи Шу как должное или (самоубийца) слабость, Чжи Шу очень быстро ставил его на место. Нет, он ни разу не напомнил Сюэ Яну о том, что тот, можно сказать, никто, плебей без рода и племени, он ставил его на место используя другой подход. Он прежде всего напоминал ему кто он сам, и уже потом, что, если Сюэ Ян растет в себе от него, от его покровительства, то он может делать все, что хочет, до тех пор, пока это не начнет его позорить, ведь получается, что, чем дурнее становился Сюэ Ян, тем глупее тем самым выглядел Чжи Шу. Демону, собственно, было наплевать на всё, что творил Сюэ Ян. На все, кроме его возможного любовного влечения как к другим, так и к самому демону. Вот чего он ему никогда не позволял, слишком ревниво оберегая его и еще более яростно браня, когда юноша переходил эту черту. Для всех было загадкой, что же между ними за отношения такие, ведь как ни посмотри, а они были похожи на яростных любовников, на лед и пламя, которые сталкиваясь причиняли друг другу боль, а в попытке превзойти силой лишь делали еще больнее. Видно было, как Сюэ Ян порой на него смотрит, но вот взгляды Чжи Шу того же оттенка не несли. Если Сюэ Ян смотрел требовательно, то взгляд Чжи Шу был достаточно бережным, даже нежным. Голод Сюэ Яна был на поверхности, а вот возможный голод Чжи Шу, кажется, внешне никак себя не проявлял… Казалось, он искренне хотел видеть, как растет этот человек, растет в себе самом и в своих достижениях, но вот почему? И всё же Сюэ Ян был невероятно опасным, и в этом, по большей части, была его собственная заслуга. Да, его ненавидели и презирали, но не только потому, что завидовали или просто не принимали. С самого начала своего прибытия в Безночный дворец Сюэ Ян был единственным, кто выжил в симбиозе с темной Ци, был единственным, кто стал учеником такого существа, как Чжи Шу, и был единственным, кто, хоть сейчас уже меньше, но участвовал в ритуалах с некроэнергией и кому было ведомо о том, что происходит в темных жилах, текущих под сводами этого дворца. Подземелья, которые были пропитаны темной энергией, как отравой, лабиринты и комнаты, содержавшие в себе как жертв, так и мучеников этих экспериментов, а еще главный подземный зал, где Чжи Шу и Жохань творили свои самые темные дела. С этого момента начиналась самая интересная часть подобного мракобесия, потому что то, что взращивалось под дворцом, было плодом трудов долгих столетий, тщательно скрываемых и оберегаемых… Даже Сюэ Ян не знал точной конкретики того, какой именно смысл вкладывал во всё это Чжи Шу. Знал лишь, что то, в чем он участвует, невероятно опасно, а еще могущественно, настолько, что стоило Ямамото заговорить о богах сумрака, как по позвоночнику Сюэ Яна прошла дрожь, ведь он чувствовал, что за то, что они делают, их может настигнуть расплата не человеческая, а божественная. Без Чжи Шу, который манипулировал этими энергиями, у Жоханя никогда бы не получилось достигнуть таких высот, а Сюэ Ян, смертному телу которого наносился достаточно сильный урон самим участием в этом чувствовал, что становится слаб. Да, темня Ци точила его жизненные силы, из-за чего он убывал в своей духовной энергии. Вот уже некоторое время Чжи Шу запретил ему спускаться в подземелье и хоть как-либо взаимодействовать с этой отравой, понимая, что, как бы он ни был талантлив, а от человека все равно толку не будет. Чтобы управлять некроэнергией нужен был кто-то обладающий определённым телом и способностями, например те же Боги Смерти были мертвы от рождения, поэтому темной Ци нечего было в них губить, зато она могла просачиваться в них и наполнять их силами, которые они использовали. Это было общепринятое мнение о Богах Смерти, ведь как-то же нужно было объяснять их несоизмеримо большую власть, даже если это могло быть ложью. Но симбиоз некроэнергии с человеком такого эффекта не давал, человек был скорее едой для неё, потому что был живым. Живая материя была слабее некроэнергии, покуда поддавалось изменениям. Мертвые же тела были прекрасными сосудами для темной Ци, потому что там нечего было убивать. Но Сюэ Ян не был простым человеком, что Чжи Шу не раз признавал. Он так и не разобрался в том, как в теле смертного человека может быть два потока для разных энергий, но понимал, что поток для некроэнергии скорее всего был не врожденным, а делом рукотворным, причем незавершенным. Придя во дворец, Сюэ Ян, на свою беду, попался такому тирану, как Жохань, что сразу же пустил его в расход, чем, можно сказать, нанес сильный вред этому потоку, выжимая из него порой даже больше, чем Сюэ Ян мог перетерпеть. Вот так и получилось, что попадя уже к Чжи Шу поток этот был попорчен, но все еще стойко держался, однако с годами слабел, из-за чего темная Ци вредила телу Сюэ Яна. Он не желал быть бесполезным прежде всего себе самому, потому изначально знал, что в этом месте от него избавятся сразу же, как только он начнет ослабевать. Превосходство было его разменной монетой, благодаря которой он добивался желаемого обучения, знаний и даже защиты. Он заранее наводил вокруг себя ужас, чтобы скрыть свой собственный страх, и прекрасно понимал, что, пока он может быть полезным, его будут терпеть, а он получит то, что хочет. Плохая привычка Сюэ Яна напрямую отражалась на его поведении: если его начинали ненавидеть, он принимался делать всё, чтобы его ненавидели еще больше. Неопытный человек разглядит в подобном поведении эгоизм или жестокость, однако другие четко поймут, что здесь имеет место незрелость, затравленность и страх. Даже если он не признавался себе, что боится, он всё же боялся, боялся этого именно эмоционально, а потому инстинктивно старался напугать первым, дабы первее не сделали больно ему самому. Самые сильные страдания и одновременно психоз он испытывал, когда поначалу он с человеком ладил, но тот постепенно разочаровывался в нем. Тогда Сюэ Ян чувствовал себя преданным, себя и свое доброе расположение к этому человеку, а потому все его дальнейшие действия были сущим кошмаром: он нарочно с особой озлобленностью и превосходством сокрушал этого человека, даже не замечая того, каким монстром становится, и здесь совсем не важно было, слова ли он использовал или же меч, потому что и тем и другим старался ударить лишь в одно место — в самое сердце. Это была своеобразная месть за боль и страдания, причинённые собственному. Так получилось, что именно старшие люди, умудренные опытом и с высоты прожитых годов могли быть Сюэ Яну хорошими спутниками, понимая все чаяния его души и причины его боли и страхов. Такими были Ямамото и Чжи Шу, но, наверное, потому что Ямамото была женщиной, Сюэ Ян, кажется, доверял ей свою слабость больше, чем доверял её Чжи Шу. Перед демоном он вынужденно держал планку, и даже когда они нежничали, Сюэ Ян проявлял скорее томную слабость; с Ямамото же юноша мог запросто опустить руки и взглядом просить ласки, на что она порой поглаживала его по волосам, когда он, измученный собственным переживаниями, ложился к ней на колени. Это была самая естественная из потребностей, стать слабым и найти утешение в том, кто не стал бы эту слабость порицать, еще и защитил бы. С Ямамото он чувствовал себя так, как, должно быть, ребёнок чувствует себя в теплой материнской утробе, то есть, чтобы ни случилось, утроба эта не пропустит в себя ни капли зла или боли, ты всегда будешь защищен. Женщина знала, что мудрость и опыт не приходят за один день, особенно к тому, кто растет в безумии и беспорядке, но видя скрытое внутри Сюэ Яна благоразумие, видя его красоту и пытливый ум, она как могла старалась предостеречь его прежде всего от того зла, которое он наносил себе сам. Чжи Шу, к сожалению, так глубоко в него не смотрел и предостерегал его разве что от каких-то фатальных ошибок, оставляя процесс обучения и роста ему самому. Казалось, самым важным для мужчины было то, чтобы Сюэ Ян был сытым, никогда не мерз и имел место, где мог быть бы самим собой. Эту комнату ведь он ему подарил… Ямамото смотрела на хлопочущего Сюэ Яна со смесью обожания и наслаждения, будто созерцала прекрасный вид озеленившихся по весне гор. Разумеется, она не была его родителем, чтобы наблюдать перемены мальчика, постепенно превращающегося в мужчину, однако и за два года было на что посмотреть. Перемена совершается так постепенно и неуловимо, что ее не осознает даже сам юноша. Но очевидно он и сам до конца не понимал своего взросления, потому что стоило ему услышать голос Чжи Шу, как эмоции на лице Сюэ Яна сразу же менялись, наполняясь каким-то сиянием, а в сердце зрело что-то большое, чем просто радость. Он буквально дрожал от предвкушения их встречи, пытливо выжидая, что же она ему принесет. Как маленький росток он пробивался сквозь тяжелую поверхность земли и стремился к солнцу, прилагая все больше усилий, чтобы расти, расти и расти, как можно выше и сильнее, чтобы быть еще ближе к источнику тепла, наполняющего его силой. — Что такое? — заметив, что на него неподвижно смотрят слегка затуманившиеся поволокой глаза, Сюэ Ян удивлённо поднял брови. Он как раз отставил последнюю корзину с аккуратно сложенными в ней свитками. — Тебе мало было того, что демон сделал тебя своей улыбкой? — неожиданно хмуро сказала она. — Теперь ты намерен натаскивать себя как его наследника? Взгляд Сюэ Яна помрачнел. Тишина, окружившая их, уже не казалась чем-то естественным. Сидя на стуле, развернутым спинкой к Сюэ Яну, Ямамото прятала часть лица в согнутых в локтях руках, положив их на верхушку спинки, взирая на него как из засады, лишь глаза да нос её были видны. — Да, — достаточно низко ответил он спустя недолгое время. — Мне мало. Я хочу больше, всегда хотел. Мне было бы мало даже будь наши тела едины. Я хочу воплощать собой всё то, что у него на сердце. Взгляд Ямамото слегка прищурился. Хотя их с Чжи Шу методы самого взаимодействия с этим юношей всегда различалось, однако несмотря на то, что вклад в обучение Сюэ Яна была наиболее безопасным именно от Ямамото, она всегда чувствовала, что даже осознавая это различие и его пользу Сюэ Ян неизбежно выбирает именно сторону Чжи Шу. Ямамото учила его не доводить себя до агрессивного изнеможения, а Сюэ Ян был готов терпеть любую боль, какую бы ему ни причинило обучение Чжи Шу. Тот не истязал его, нет, но до того, как демон запретил ему спускаться в подземелье, Сюэ Ян, не показывая этого, терпел, напрочь выметая из головы всё то, что пыталась закрепить в нем Ямамото. Она пыталась направить его на Путь Света, обучить гармонии, но будучи так сильно привязанным к Чжи Шу, Сюэ Яна тянуло обратно в низы, туда, где копилось много тьмы, потому что Чжи Шу не был тем, кто излучал свет — он отбрасывал тень, весьма плотоядную и опасную тень. И, чтобы соответствовать такой силе, своя собственная должна если не превосходить, то хотя бы приблизиться к этому, а чтобы приблизиться к тени, светом быть невозможно. Тьму отразит лишь тьма и войдет во тьму лишь тьма, а потому Сюэ Ян, перешивая себя под эти стандарты стремился стать тем, что сможет ближе всех быть рядом с Чжи Шу. Его страстное желание придавало ему сил. Не зная в себе ничего кроме ненависти и гнева, он был неспособным гармонично создавать себя исходя из самопознания, которого у него не было, а потому обратив свой взор на более сильное существо, то существо, которое его восхищало и будоражило, он выстраивал себя принимая форму тени, которую могло бы отбрасывать это существо. Но это была не обычная тень, она не подчинялась воле Чжи Шу. Она использовала его, чтобы существовать самой, и демон этому не возражал. Сюэ Ян цеплялся за него эмоциями, душой, порой даже телом, а все потому, что страстно желал быть частью чего-то, чтобы не чувствовать себя таким одиноким и чтобы не было так страшно в этом враждебном жестоком мире. К чести Сюэ Яна, учился и прогрессировал он очень быстро, и еще быстрее, когда чувствовал, что его любят. Чжи Шу был нежен, Ямамото была нежна… Это наполняло душу Сюэ Яна блаженством и наполненностью, заглушая крики пустоты черного пространства, которое было причиной всех его страхов. — Как ты себе это представляешь? — слегка изогнула бровь Ямамото. — Он тот, кто он есть, а ты… человек, всего лишь. Обозревая лицо юноши, Ямамото неосознанно цеплялась вниманием за его светлую, практически аристократическую кожу, его густые черные брови, чувственные губы с дерзкой, порой доводящей до дрожи улыбкой. Какой же красивый… и невероятно невежественный, даже сказать наглый, но до чего же очаровательный человек. Еще не совсем мужчина, но уже и не мальчик; всего лишь смертный, но невероятно талантливый заклинатель. Она не могла в открытую осуждать такие его порывы, поскольку не хуже его знала законы этого мира. Сюэ Ян прекрасно осознавал, что как только станет бесполезным, больше чем неугодным — вылетит отсюда, и благо, если не в мешке со скалы. — Как ты считаешь, — неожиданно сменив прежнее недоумение на заинтересованность, Ямамото скользнула взглядом по телу юноши, из-за чего Сюэ Ян инстинктивно напрягся, — что ты делаешь? — В каком смысле? — В прямом, — медленно улыбнулась Ямамото. — Спускаясь в пещеры и видя ритуалы, что это по-твоему? Сюэ Ян задумался. Всё это время он искренне считал, что там внизу происходят запретные манипуляции с некроэнергией, а еще невероятный замысел Вэнь Жоханя подчинить её, направляя темную Ци в сосуды мертвой плоти. Как-то дальше он своими домыслами не заходил, но не потому что ему не рассказывали, а потому что не считал нужным. Но даже он знал, что там, в самых низах, куда входить мог один лишь Чжи Шу, есть нечто такое, что Жохань называет «артефактом», и что даже он сам не видел. — Пламя Атанора, — неожиданно низко, с легким блеском в глазах сказала Ямамото. — Имеешь представление, что это такое? И видя, что юноша глазами дает понять, что нет, женщина слегка хмыкнула и уголки её губ дернулись в насмешливом изгибе. — Черное пламя сумрака, негасимое пламя, огонь сумрачных богов, сердце подземного мира — так вкратце это переводится. Есть Зеркало Кармы, а есть Пламя Атанора, две абсолютно несовместимые вещи, принадлежащие разным мирам. Но именно эти объекты являются двумя точками, между которыми циркулирует символ бесконечности, цикл рождения и смертей, а также эти объекты то, что контролирует три мира. Я бы скорее назвала их системами, что управляют нашими мирами, весьма опасные и могущественные системы. Они подчиняются воле, а не богам. — Воле? — не совсем понял Сюэ Ян. — Чьей воле? Ямамото слегка прищурилась. — Янь-ван, Владыка сумрака, Первый Бог Смерти, единолично управляет Пламенем Атанора. Зеркало Кармы, являя собой белое зеркало на самой вершине Да-Ло, управляемое… волей сущности в ней заточенной. — Подожди, — Сюэ Ян обошел стол и сел обратно на свое место, — но ведь Янь-ван — бог. А ты сказала, что системы управляются волей. — Янь-ван не совсем обычный бог, — возразила Ямамото. — Он являет собой самую древнюю, самую могущественную сущность. Его называют богом, но лишь потому что он бессмертен, хотя, если уж быть точнее, заточенный в страдании нижнего мира. Слышал ли ты истории о богах древнего мира, а, Сюэ Ян? — Самые древние? — глаза Сюэ Яна задумчиво повернулись в сторону. — Есть легенда о том, как создавались японские острова. — А ну, — вздернула подбородок Ямамото. — У первой японской богини, имя которой Идзанами, было копье, украшенное драгоценными камнями, и капли, падающие из этого копья и упав вниз стали японскими островами. — Надо же, — поджав губы, лицо Ямамото сделалось незаинтересованно-унылым. — А там ничего не говорится о том, что эти капли часом не семенная жидкость, а? И да, она капает с копья в место, которое «рождает». Тебе это ничего не напоминает? Копье — это член, из которого капает семя, капает прямо в лоно богини, которая рождает новую жизнь. Прикольную они настоящему положению дел придумали аллегорию, не находишь? Пфф, копье… мясное, разве что. Сюэ Ян устало закатил глаза и, скрестив руки на груди, отвернул от неё свой взгляд. Небеса были ему свидетелем: когда эта женщина открывала рот, даже её язык не был таким же красным, как лица её собеседников. — После окончания Тысячелетней войны Япония стала единственным государством, что сохранило за собой статус Империи, хотя по сути это была лишь небольшая часть её прежнего величия. Настоящая Империя, созданная Великими Владыками, была практически уничтожена, а то, что осталось, стало Поднебесной и Японией. Но в дань уважения своему богу, Япония оставила за собой статус Империи, став последним оплотом поклонения богам Нулевого поколения. — Что? — резко повернул голову Сюэ Ян. — В… война? Какие еще Империи? — Когда всё закончилось, Идзанами и Идзанаги, понимая печальное положение дел, решили создать союз, дабы иметь большую уверенность в своем положении, и стали первыми богами Новой Японской Империи, вот почему летопись японских бессмертных и смертных в древних источниках начиналась именно с них. Жизнь они начали с них двоих вместе взятых, а вот власть и смерть поделили между супругами. Идзанами, так уж вышло, съела мертвый плод и оказалась заложницей ада. Идзанаги же, размножив себе детей, стал править серединным миром вместе с ними, восседая на Небесном троне будущей Такамагахары. Видя растерянность на лице юноши, Ямамото добродушно улыбнулась. — Ты сказал чепуху, я тебя поправила, — развела руками женщина. — Но кое в чем ты оказался прав. Копье действительно было, вот только не одно, и принадлежало оно не Идзанами. В древнем мире копий было семь. Двое принадлежали Владыкам, четверо — драконам четырех стихий. Это были неоспоримые символы власти, и обладать ими могло лишь самое высшее сословие. Вкратце, оно выглядело так: Великие Владыки, Мистические Звери, Человек и Бессмертные. Когда-то серединный мир был населен именно Человеком, сейчас же этот муравейник не более чем скопище людишек, кукол в руках тех, кто прозвал себя священными небожителями, чтоб у них члены усохли, раковые клетки эволюции, превратившие её в деградацию. — Стой, подожди немного! Ямамото слегка очнулась от своих раздумий и перевела на него взгляд, увидев, что, пока она говорила, Сюэ Ян растянул на столе свиток и бешённой скорописью записывал всё то, что она говорила. — Ты где такого набралась? — с широкой улыбкой увлеченно спросил он, когда кончик его кисти оторвался от бумаги. Женщина в недоумении захлопала своими большими глазами, трепетно взмахнув длинными густыми ресницами. — В свитках читала. — А я вот не читал. — Меньше в порнографию лезть надо было. — Куда? Ничего не перепутала? С собой то меня не равняй. — Да было бы что равнять, у меня даже члена нет, чтобы длину измерить. — Ямамото! Ты болеешь этими членами, что ли? — Уж скорее они мной, — ухмыльнулась она и вдруг взгляд её снова заскользил по телу юноши. — Но вот здесь, кажется, мне ловить нечего… Не успел Сюэ Ян опомниться, как она буквально стекла со стула, и медленно, плавно и мягко опираясь на колени и ладони словно кошечка подошла к нему на четвереньках, что её лицо в момент оказалось у него между ног. — Так тепло, — обняв его за бедра, Ямамото прижалась щекой прямо к местечку между его ног. — И мягко… Её тело согнулось легкой дугой, она сидела на полу, обнимая его ноги, закрыв глаза. Лицо её, будучи неподвижным, легко и совершенно без проявлений каких-либо намерений достаточно осторожно касалось нижней части его тела. Палочки благовоний уже догорали, тонкая извивающая белесая полоска становилась всё более прозрачной, лёгкое шипение углей в жаровне, что была предназначена для подогрева воды, в этой тишине стало немного громче. Комната была пропитана не только ароматами курильниц, чернил с книгами и теплом огня, но и так же энергией человека, который здесь почти что обитал. Ямамото видела и лежанку в углу комнаты, что представляла собой неширокую тахту, на которой не было подушек, только одеяла. Сначала ей показалось, что это и правда были одеяла, но потом она поняла, что на самом деле это были ткани из довольно плотной нити и тонкой вышивкой на них. Они были такими красивыми, хотя совсем не предназначались для того, чтобы быть одеялами. Женщина поняла, что сам Сюэ Ян не мог их сюда принести. Это, скорее всего, сделал Чжи Шу, что найдя его здесь ночью, когда Сюэ Яна не было в его комнате, должно быть, не решался потревожить его сон и просто укрывал юношу. Даже Сюэ Ян не знал, что в такие минуты, Чжи Шу, неслышно находясь внутри комнаты раздувал жаровню, чтобы было теплее, зажигал палочки благовоний, наполнитель которых составлял очень успокаивающую эфирную эссенцию. Однажды Сюэ Ян проснулся из-за удивительного запаха, что проникнув в его легкие очень сладко пробудил его и даже заставил ощутить чувство голода. Должно быть демон скучал просто сидеть и наблюдать за ним, хотя и не без удовольствия делал это. Жаровня ведь горела, так почему бы не воспользоваться ею? Так Сюэ Ян узнал, что Чжи Шу любит кофе… Ямамото знала, что Сюэ Ян вряд ли грубо прогонит её, но никак не ожидала, что юноша, не задавая никаких вопросов молча положит руку на её голову и начнет легонько поглаживать, пока она сидела у его ног, положив голову тому на колени. Полы её рукавов изящной волной свисали вниз, подол разметался по полу, черные смольные волосы змеились по плечам и спине. — Расскажи об этой войне, — тихо сказал Сюэ Ян. — Расскажи о богах древнего мира. — Что, интересно стало? — слабо улыбнулась Ямамото. — Мне просто кажется… — вдруг медленно протянул Сюэ Ян. — Кажется… что боги того мира ближе нашей душе, чем эти. С неподдельным удивлением подняв на него свои глаза, взгляд Ямамото коснулся подбородка юноши, затем его губ, пока он не повернул на неё свои глаза. Такие черные, с завораживающим блеском, расслабленными веками, что, опустившись, дали лучше рассмотреть его ресницы. Они казались женщине легче пуха и нежнее шелка, поэтому, наверное, коснувшись чужого лица должны были вызвать на чужой коже дрожь, не меньше. Этого Ямамото не знала, она ведь если и целовала его, то разве что в лоб или щеку, но тогда Сюэ Ян всегда держал глаза закрытыми и не хлопал ресницами, не приводил их в движение, чтобы женщина смогла ощутить их мягкое скольжение. Ей вдруг почему-то подумалось, что один взмах этих ресниц может смести полмира, если тот, кто пожелает это ощутить, выполнит то, чего хочет этот человек. Ямамото размякла, прежние её мысли постепенно улетучивались. Она смотрела на этого юношу и слезы медленно подступали к её глазам. Такой красивый, такой восхитительный и… страдает. Сюэ Яну всегда было больно, за эти два года она слышала столько его криков, столько раз видела его отчаянный взгляд, слушала его обреченное пугливое дыхание, а всё потому, что его душа была обесчещена и поругана; он боялся тишины собственных снов, порой боялся даже собственной тени и впадал в настоящую панику, когда что-то начинало душить его изнутри и он не знал, куда от этого убежать. Душа Сюэ Яна, ранее походившая на неподвижные воды чистого, как зеркала, озера покрылась льдом в семь лет, покрылась, чтобы защитить. Но когда над ним совершали злодеяние во второй раз, этот лед пошел глубокими страшными трещинами, а сам лед по толщине своей практически достиг дна. Лишь там, в самых неприступных глубинах, под слоями мертвого неподвижного льда, живым потоком еще протекала вода, скрытая от всего, даже от самого Сюэ Яна. В этой воде уже не было ни отражения неба, ни звёзд, ни луны, лишь только… слабые очертания лица, нежного, как лепестки древесных цветов по весне, лица, которого он сам же и не помнит. Но его помнит лед, заточив в себе это слабое очертание, и вода, отражая его, ждала того часа, когда льды растают и мужчина, склонившись у берега реки, сможет дать воде увидеть свое лицо. Она ждала, она отчаянно ждала отразить в себе это лицо, а Сюэ Ян… Сюэ Ян чувствовал это желание, это неослабевающее притяжение и подсознательно искал источник своих тревог, искал в… любви. Его сердце ждало отклика на эти чувства, чтобы схватив его втянуть в этот поток, где растворившись они могли бы стать единым целым… Ямамото мечтала увести его на восток. Не важно, с собой или без себя — но увести его подальше от столь падшей Поднебесной с её агрессивными испорченными властью богами, мечтала увести этого человека от его ужасной судьбы. Она уже было хотела заговорить вновь, словно в порыве поведать ему что-то, на что бы не осмелилась без такого отчаянного порыва, подкрепленного взрывом чувств, как вдруг заметила на полке за его спиной слишком бросающийся в глаза кусок небесно-голубого цвета. Это был невероятно тонкой работы веер утива с натянутой на нем органзой, на которой были изображены танцующие журавли. — Откуда… — прошептала она, глядя на веер. Лицо её медленно начало хмуриться. — Откуда у тебя эта вещь? Сюэ Ян обернулся, не совсем понимая, о чем она. А она знала, что этой вещи быть здесь не должно, ей просто не может быть места в этой комнате. Нет, так близко с этим человеком. — Небрежность лаоши порой не знает меры, — мягко улыбнулся Сюэ Ян. — Он оставил это, уже давно. — Оставил? — произнося это, бровь Ямамото дернулась. Казалось, она была неприятно поражена этим ответом. — Вещица и правда славная, ты позволишь? Он не возражал. Ямамото встала и, протянув руку, обхватила ею ручку веера. От этого касания ладонь её словно обожгло если не нагретым железом, то уж точно раздутыми углями, ручка ведь была из дерева. Весенний зов был тем, что завлекал этих прекрасных птиц расправлять свои крылья, изящно двигая шейками и издавать мелодичные звуки. Хлопая крыльями, они передвигали ногами, то сгибаясь, словно в поклоне, то наоборот, отбрасывая голову назад, из-за чего их шея соблазнительно выгибалась. Иногда возникал вопрос: руки ли у танцовщиц словно крылья или же крылья у птиц словно руки, желающие облачить свои чувства в движения, которые нарекли танцем? Взгляд Ямамото стал холоднее. Вот она только что была в порыве чувств; теперь же на глаза её легла тень. Она с легким пренебрежением медленно положила утиву на стол и посмотрела куда-то в сторону жаровни. Тлеющие в ней угли словно бы нашли тайный отблеск в глазах этой женщины. Этот веер принадлежал не Чжи Шу, а… его сестре, его возлюбленной сестре, и тот факт, что этот веер появился здесь, вынудил голос Ямамото зазвучать словно лед. Она посмотрела на Сюэ Яна, острая улыбка натянула её внезапно налившиеся более сочным цветом губы, ну точно кто-то незаметно подвел их помадой, однако все было гораздо проще: задумавшись на мгновение, она достаточно сильно куснула их своими зубами, вот они и раскраснелись. — Известно ли тебе о Фениксах, Сюэ Ян? — с легкой надменностью, достаточно холодно спросила она. — В таком случае я должна сказать, кому принадлежало седьмое копье. Сюэ Яну почему-то показалось, что Ямамото невероятно зла, и как бы намеренно стала говорить о том, о чем начала. Это было странно, потому что сперва она рассказала лишь о шести копьях и спокойно ушла в другую тему. Но сейчас её будто бы что-то разозлило настолько, что Сюэ Ян чувствовал — она стала говорить о чем-то таком, о чем говорить не следовало бы, или было запрещено. — Их было семь, и если два из них принадлежали Владыкам, четыре — драконам четырех стихий, то одно, последнее, седьмое… принадлежало Мистическому Зверю не входящему в ранг Повелителя Стихий. Седьмым копьем владел Феникс, первый созданный Мистический Зверь, самый прекрасный Зверь, наиболее любимый Владыкой Зверь. Владыка был влюблен в птиц, ведь они были его первым творением. Он мечтательно вздыхал, когда видел, как они, расправляя крылья, пускались покорять небесные чертоги, и именно это побудило его создать невообразимо прекрасное создание наделенное душой, красотой и великолепным телом. Феникс был первым среди созданных Мистических Зверей, но что сильнее отличило его от всех остальных, было не только первенство в создании, но и то, что именно над Фениксом Янь-ван и Янь-ди трудились вместе. Янь-ди создавал материю, а Янь-ван ткал его душу, вытягивая из энергий разных оттенков бесплотные нити, у каждой был свой цвет и свое сияние. Будучи в восторге от того, как выглядела эта душа, Янь-ди сделал крылья Феникса еще более необычными: их перья были подобны поверхности прозрачных алмазов, что отражали не наружный свет, а внутренний, то есть тот самый свет души, сотканной из бесплотных нитей. Эти крылья были бесценным холстом своего создателя, холстом, на котором цвет передавался не красками, а как на фреске, драгоценными камнями, но драгоценными их делала не порода камня, а свет души Феникса. Казалось, в его крыльях были и рубины, и изумруды, бриллианты, сапфиры, гранаты, и зрелище это было столь невероятным, практически невообразимым, что сияя при свете дня это могло иметь свои, можно сказать, трагические последствия, ведь сияние это было столь сильным, что способно было затмить солнце. Именно Феникс делал закат таким прекрасным. Каждый день, дожидаясь того часа, когда свет солнца начинал понемногу уступать приближающейся ночи, Феникс поднимался прямо к толще небес и буквально прорезал своими крыльями облака, из-за чего те рассыпались и расходились, словно разорванные в клочья. Но когда крылья Феникса загорались, пробуждая огонь души, именно эти цвета придавали облакам различных оттенков, и когда-то закатное небо переливалось десятками цветов, настолько ярких и сочных, что казалось будто это не небо, а зеркало из драгоценных каменьев. Именно по причине того, что Феникс мог затмить собой солнце, он стал Луной, освещая собой ночи древнего мира, получив титул не только Мистического Зверя, но и Стража ночи. Днем он был пламенным, ночью же облачался в черный доспех, украшенный темно-синими перьями — цвет ночного неба. Белой луны тогда еще не существовало, Янь-ди создал её позже, после определенных событий, заставивших Феникса навечно покинуть просторы неба. В итоге и получалось, что лишь на закате его перья так ярко сияли, в остальное же время они были цвета синей стали… В облике человека Феникс воплощал собой мужское начало, красота лица его была еще одним венцом великолепия своих Создателей, и так получилось, что создавая его душу, Янь-ван думал о Янь-ди, а потому она и обрела столь живое сияние наиболее драгоценной и изысканной палитры цветов, и это была не просто яркая радуга, да и не радуга вообще. Цвета эти были наполнены сумраком ночей с их глубокими переливами, а потому словами сложно передать до чего это был невероятный контраст обладающих глубоким сиянием цветов… Янь-ди же, отвечая за материю, придал Фениксу того облика, которым его душа видела своего возлюбленного — Янь-вана. То, как Янь-ван выглядел на самом деле, и то, как он отражался в душе Янь-ди несколько отличалось, потому что глаза влюбленного всегда видят облик своей любви несколько иначе, едва ли не в сиянии солнечных лучей, которых нет на самом деле вокруг него, но глаза, а точнее душа видит это именно так. В душе Янь-ди Янь-ван был самым прекрасным, что только находилось в этом мире, поэтому всё внешнее существо Феникса отразило собой то, как Янь-ди видел Янь-вана. С этим творением их силы работали рука об руку, как две кисти в двух разных руках, рисующих одну картину, но если Янь-ван был цветом холста, то Янь-ди стал линиями рисунка… Феникс был любимейшим созданием их обоих, он был первым Мистическим Зверем и первым получившим Копье Власти. Это была не обычная реликвия, воплощающая собой статус своего владельца, это была вещица куда могущественней. Так как Человек был наиболее ранним созданием Жизни и был смертным, то есть с ограниченным временем, Янь-ди также создал бессмертных, работа которых заключалась в том, чтобы… служить Человеку, помогать ему и направлять его. Он именно поэтому и задумал их как бессмертных, создав их в ограниченном количестве. Бессмертные должны были стать столпами человечества, нерушимыми столпами, на которых бы держалось не одно поколение, и столпы эти должны были передавать знания, направлять, удерживать Человека от возможных ошибок, не допуская хаоса в столь упорядоченном мире. Затем, в желании использовать и еще более сильную энергию — стихии — Янь-ди, в качество сосудов для этой силы, создал четырех драконов для разных стихий, и тоже дал им Копья Власти. Эти копья были накапливающим энергию механизмом, а также рычагом давления на материальное воплощение стихий, однако именно в этом случилось небольшое недоразумение, если оно таковым было: Феникс был пламенем изначально, но он не вошел в ранг Повелителя стихий. Над элементом огня властвовал огненный дракон. Феникс был создан пламенным, но задумывался не как сосуд для удержания стихии. Получалось, что у него было огромное преимущество не только как Мистического Зверя, но и как существа, получившего в свои руки власть большую, чем та, что определялась другим Мистическим Зверям. Всё же Янь-ди очень любил его, они с Янь-ваном воплотили в Фениксе всё великолепие себя как Творцов. Феникс был самым прекрасным созданием, самым сильным, самым могущественным и наиболее независимым из всех… — После определённых событий, положивших начало Тысячелетней войне и оставивших Владыку в одиночку сражаться с миром, — мрачно сказала Ямамото, — Феникс стал тем, в чем он нашел свое последнее утешение. Никто из Мистических Зверей не был так близок с Владыкой, как Феникс. Ему он доверил ночное небо, его он сделал Луной, и именно его допустил к себе так близко, что Фениксу было дозволено проникать своей энергией в душу Владыки, чтобы своим сиянием успокоить его отчаянное сердце. Это позволило Фениксу увидеть многое из того, чего видеть не следовало и получить знания, которым нет места в этом мире, до того невообразимо могущественными они были… Ямамото замолчала, взгляд её наполнился каким-то отчаянным мраком, настолько, что глаза её стали слишком отрешенными, а речь донельзя холодной, практически ледяной. — До чего тяжкий удар судьбы… — отрешенно прошептала она. — Что удар, ниспосланный в сердце Владыки и убивший его… Ямамото слегка пошатнулась, веки её затрепетали словно крылья в агонии умирающего тела сбитых в полете птиц. Именно Феникс стал тем, кто предал Янь-ди; предал, несмотря на то, что был ему обязан всем, что имел, в том числе и собственным существованием. Это он выдал бессмертным тайну того, как можно было убить даже воплощение самой Бездны, поведав, что именно в самой Бездне кроется то, что способно это воплотить. Это он подсказал им как начать накапливать энергию из её глубин, как преобразовать её в самое могущественное оружие, способное уничтожить как Янь-ди, так и вообще весь созданный им мир. Это и были те печально известные Стрелы Бездны, которыми был сокрушен Янь-ди, которыми был пронизан Сюань Юэ… Стрелы, полные мрака беспросветной темноты и черной материи, поглощающей даже само время, покуда Бездна не была Колыбелью Жизни — ею был Янь-ди, неся в себе ту созидающую силу, которую и высвободила из себя Бездна, чтобы создавать и наблюдать. Янь-ди был порождением Бездны, как и Янь-ван, а все, что шло после них, было уже порождением их самих. Именно так Феникс и догадался как можно их уничтожить, достаточно просто было вернуть назад то, что было отслоено и облачено в материю. Но Бездну невозможно было призвать в материальный мир, так как же тогда сделать это, как уничтожить столь сильное тело, чтобы добраться до эфира? И тут он вспомнил о Копьях Власти, способных накапливать в себя энергию. Если подумать, принцип накапливания можно было применить к любому виду энергии, достаточно лишь было знать, как это делать. Черная материя в своем первоначальном виде… какой же сосуд выдержал бы такую силу? Так сама же черная материя, только еще более уплотненная, скажем, так закостенелая, только полая внутри, в которой бы была подвижна эта черная плазма, ведь только ей было под силу «проесть» тело Янь-ди и поглотить даже сам эфир. Однако Фениксу не суждено было увидеть смерть своего Создателя. — Был среди драконов один, который разделял с Фениксом не просто статус Мистического Зверя, как другие. Это был его лучший друг, Дракон водной стихии, единственной, которая могла бросить вызов стихии огня, которой владел Феникс, а Феникс, как ты уже понял, владел не самым обычным огнем. Это было негасимое пламя, но не черное, как Атанора, а именно пламенное. — То есть, — Сюэ Ян слегка нахмурил брови, — огонь Феникса был не природной стихией серединного мира, это было… Солнце? Ямамото с восхищением посмотрела на этого человека. Всего ничего услышав о столь глубокой древности он все же догадался по какой причине перед пламенем Феникса уступал даже дракон огненной стихии. Негасимое пламя Феникса не относилось к трем мирам, его корни уходили в куда более независимый элемент — Солнце. Ни Дракон огненной стихии, ни даже Дракон, повелевающий элементом земли, ни тот, что владел ветром, — никто из них не мог выступить против Феникса, покуда все эти элементы для Феникса несли обратный от поражения эффект. Землю он выжигал, ветер его лишь раздувал, а другой огонь просто поглощался им, питая его силы. И только вода еще могла бросить ему вызов, покуда соприкасаясь эти два элемента отталкивались друг от друга, и даже учитывая, что из-за их единения вода все же убывала в своем воплощении — жидкости — она тут же становилась паром, а пар снова мог стать водой, вот где могли помочь другие стихии. Ветер гнал облака, земля расступалась, открывая доступ к подземным источникам, а огонь оттягивал на себя буйства чужого пламени, и уже это по силе преобладающей энергии могло доставить Фениксу большие увечья. Так и было бы, и это был бы страшный бой, если бы о предательстве Феникса узнали все драконы. Но мыслимо ли было, чтобы об этом узнал тот, который был ему самым близким другом, а их дружба была поистине делом великим и многолетним. Эти двое, несмотря на различие своих элементов, были самыми близкими Зверями из всех… Может быть не последнюю роль здесь сыграло то, что именно благодаря своему страстному неистовству, а также невероятно яркому темпераменту и живому веселому уму, этот Дракон по силе своего жизненного сияния и не уступал Фениксу, и даже превосходил его в этой подвижности. Но если Феникс хорошо осознавал значимость этого сияния как усладу Великим Владыкам, чем невероятно гордился и что постоянно усложнял ради еще большего совершенства, то Дракон водной стихии, кажется, совсем не обращал на неё внимания, скорее не гордясь ею, а используя этот «фонарь» на своем жизненном пути. Он не желал воспринимать это сияние как некоторую титулованность и вознести в ранг статуса, нет. Он был куда проще, если можно так выразиться, и живя по принципу «здесь и сейчас» просто был тем, кто он есть, не преувеличивая ни значения своего сияния, ни уж тем более себя самого. Как должное воспринимал он все свои таланты и все свои чувства, вкладывая всего себя именно в последнее. Феникс пекся о статусе и гордости, поддерживая всё это на должном высоком уровне; Дракон же водной стихии и без всех этих заморочек и так знал, кто он и что он, а потому бросал свои силы на приятное переживание жизни, не заботясь ни о стыде, ни о будущем. Просто жил, так же свободно, как и дышал, чем неимоверно радовал своих Владык. Они находили его «блудливым» живчиком, хулиганьем, непоседой и бог знает чем еще. Если сравнить проще, то Феникс был словно прилежным учеником, которого очень любил преподавательский состав; Дракон же был скорее сорванцом, но очень обаятельным, искренним, и именно это подкупало, а потому что бы он не вытворял, относились к нему снисходительно и тоже любили. Их радовало то, что буйство этого сорванца походило на дикость и необузданность природы, чей хаос таил в себе невероятную красоту и сакральную глубину самой сущности… Тут стоит сделать небольшое отступление и уточнить, что как создания Янь-ди, драконы четырех стихий тоже были необычными, хотя и уступали Фениксу в некоторых моментах. Начать хотя бы с того, что эти существа могли принимать человеческий облик, то есть их сущность могла воплощать себя в нескольких формах. Как боевая, это было тело дракона, но как, скажем, обыденная, свободная — человеческая. Правда, это были невообразимо красивые люди, идеально гармоничные и правильные. Однако не стоит забывать, родились они не сами по себе, их задумывал и создавал разум полный волнений и переживаний, а потому каждый из драконов воплощал в себе не только силу, но и некоторые передавшиеся им черты самого Янь-ди. Дракон водной стихии был наиболее необузданным из всех, а все потому, что воплощал собой саму страсть своего Владыки, то бишь был самым страстным, а потому и самым верным, наиболее преданным, искренним и неудержимым. Его душа и чувства были так открыты, ведь он черпал свою силу из своего страстного побуждения жить, жить, жить, впитывая в себя всё что только позволяло ему это движение. Можно было представить каким ударом для него стал факт того, что его лучший друг, любимец его Владык, самый великолепный и непревзойдённый Мистический Зверь из всех… предал их. Он призвал его к ответу, требуя немедленного раскаяния, хотя от шока и боли тогда плохо осознавал тот факт, что подобному прощения нет и быть не может, и единственным итогом станет либо изгнание, либо… смерть. Но Феникс, к его удивлению, не стал ни раскаиваться, ни, что поражало, еще сильнее, признавать свое предательство как неоспоримую вину и несмываемый позор всего своего существа. — Предатель! — в ярости закричал Дракон, не веря тому страшному зрелищу, которое видят его глаза, а именно высокомерный взгляд глаз, что ранее излучали свет столь великолепной души. — Бесстыжий! — Так ли это? — прорычал Феникс. — Может ты забыл, как тот, кому мы служим, подал нам пример настоящего предательства, совершив преступление настолько непоправимое, что я и рядом не стоял! Разумеется, говорил он о том, как Янь-ди вырвал сердце Янь-вана и заключил его в Нижний мир. От такого страшного напоминания Дракон потерял дар речи, все еще не ведая страшной истины того, что Феникс предал Янь-ди не только тем, что выдал его тайну. Сами по себе Мистические Звери были созданы в одном экземпляре и несли в себе лишь мужское начало. У них не было равной им пары, но несмотря на запрет для бессмертных размножать свою энергию, этот закон не распространялся на Мистических Зверей, но так как те были сущностями уж слишком отличающимися от человеческой природы, им и в голову не приходило воспользоваться своей природой в этих целях как-то злонамеренно. Они прекрасно осознавали для чего созданы, любили своего Владыку, и эта любовь распространялась лишь на него одного. Они любили своего Владыку, находя наслаждение в том, что могут существовать и служить его воле, любили за то, что он не ограничивал их свободу и они, по сути, наслаждались своей жизнью, не ведая таких омрачающих существование вещей, как ответственность за кого-то еще. Они даже не отвечали за самих себя, поскольку Янь-ди любил их и защищал, по сути они знали, что всегда могут вернуться к нему как энергия, которую он отслоил от себя. Именно Феникс нарушил этот закон, сойдясь с одной из бессмертных, и по этой же причине предал Янь-ди. Дракон водной стихии готов был рвать на себе волосы от отчаяния и гнева, громогласно крича что есть мочи, чтобы хоть как-то дать выход тому кошмару что поразил его душу. — Спутаться с бессмертной тварью, что посеяла вражду в серединном мире, унижая любимое творение нашего Владыки! — кричал Дракон. — Как ты мог снизойти до такого позорного падения, как ты мог! Любой, в чьих жилах течет золотая кровь, должен быть уничтожен нами, а не принят, их поступкам нет оправдания! — У богов вместо крови — золото? — удивленно спросил Сюэ Ян. — Я не первый раз об этом слышу, но поскольку это сказала ты, то мне вдруг подумалось, что возможно это правда. — А ты думаешь, почему золото имеет такую ценность в серединном мире, и почему те недра, где его извлекают, называют золотыми жилами? — дёрнула бровью Ямамото. — Но почему именно золото? — А, — отрешённо отмахнулась та. — Просто золото было наиболее легким элементом, быстро поддающемся плавке и так же быстро затвердевающим. Владыка задумывал этих созданий бессмертными, а потому их тело должно было соответствовать этой нетленности, поэтому кровь, несущая их энергию, не должна была быть относительно органичной, или если точнее — подвластной времени. Золото прекрасно подходило для этой роли, потому что этого хлама было предостаточно, и оно было легким в использовании. Во время Тысячелетней войны Владыка убил всё первое поколение бессмертных, и их кровь текла рекой. Те жилы в глубинах гор — это кровь, лившаяся рекой в тех жестоких сражениях. Всё золото, найденное людьми — это кровь кого-то из повергнутых бессмертных, и тут есть несколько интересных моментов: если золото находят под землей, скажем, в глубинах гор, значит бессмертный, скорее всего, был пойман, убит и растерзан драконом или кем-то из Мистических Зверей, обладающих крыльями. Хотя, может быть и такое, что это была Сюань У того времени, затащившая свою жертву в укромное логово; если золото добывается за счет промывания речного песка, значит бессмертный был убит Владыкой, который не беспокоился о том, что тела повергнутых им бессмертных свалены друг на друге в одной местности. Иногда, правда, он сам сбрасывал их в реки, но тут причина была в другом: находящиеся под его покровительством японцы не гнушались сливать золотую кровь из мертвого тела, или того хуже — снимали скальп с тел, в страстном желании добраться до самих вен, по которым и текла эта золотая кровь. Вены они держали в особом растворе, после чего высушивали и делали из них прочнейшие веревки, на которых потом вешали или разрывали лошадьми пойманных и плененных китайцев. У золота одна цена, Сюэ Ян, поэтому синонимом этого слова всегда была и будет «смерть». — Подожди, — немного отходя от общей темы, Сюэ Ян задал вопрос: — Ты сказала «или кто-то с крыльями», но разве драконы не летают? — Японские крыльев не имеют, — улыбнулась женщина, имея в виду, что во время войны рухнувшая Империя разделилась на две стороны, и драконы, выбравшие сторону, стали «японскими». — Формально они могут подниматься в небеса, но крыльев у них нет, а почему? Когда раскрылся заговор бессмертных против Владыки, драконы самолично оторвали собственные крылья, дабы больше ничего не связывало их с Небесами, потому что именно крылья были символом единства Небес и Земли… и родство с предавшим Владыку Фениксом. Представив, как сильный могущественный зверь добровольно уничтожает столь прекрасную часть своего тела, по коже Сюэ Яна прошла лёгкая дрожь. Он удивлялся такой отчаянной верности, одновременно приходя в восторг от великолепия этих необыкновенных созданий. — Скажи, — Сюэ Ян поднял на неё свой взгляд, — что же такого совершили бессмертные, что их поступки, как я понял, привели к Тысячелетней войне и унижению… унижению Человека. Глаза Ямамото смотрели в пол. — Ведь ты сказала, что нынешние люди — это не тот Человек, которым они когда-то были… — было продолжил Сюэ Ян, когда тело женщины вдруг пришло в движение. Они не замечали, как быстро уходило время. В этой комнате было несколько окон, в которые проникал солнечный свет, но сейчас было очевидно, что он постепенно угасает. Ямамото поднялась, её стул со скрипом ушел в сторону, пройдясь ножками по каменном полу. Воткнув в жаровню длинный кусок тонкого, практически полого внутри дерева, она быстро зажгла его и стала зажигать им прикрепленные к стенам лампадки, чтобы заранее осветить эту комнату светом пламени. Стекло в лампадках было алым, но светило достаточно теплым и приятным для глаз светом. — Владыка любил людей, — держа в руках исходящий плотным завитком дыма кусочек дерева, тихо сказала она. — Он сделал их частью серединного мира, и предопределённая им роль заключалась в том, чтобы быть частью круговорота жизни. Как и все живое они рождались, испытывали расцвет своих сил и умирали, успев оставить после себя потомство, которое продолжало этот цикл. Как цветы на земле, которая была для них вечной и твёрдой опорой… Но он хотел видеть живое воплощение самой сущности души, понимаешь? Видеть, как энергия растет и усложняется, меняется, размножается. Он хотел создать мир, в котором энергия имела бы свои сосуды и через них воплощала себя, чтобы ставшая душой энергия росла в своем собственном ритме, услаждая взор Великих Владык. О таком мире он мечтал. Но его сердце омрачал тот факт, что они умирали, и он отчаянно искал способ это исправить. — Но почему тогда он изначально не создал их бессмертными? — Потому что бессмертные были созданы им уже после Человека, и именно в них он учел те недостатки, которые выпали на долю человечества, но даже создав бессмертных не желал отсеивать смертных из круга Жизни. В глубине души Янь-ди понимал, бессмертие не может иметь продолжения в виде потомства, и совершенствоваться бессмертию некуда, как и расти. Земля ведь не резиновая, что он будет делать, когда новому рождению уже просто не будет места? Бессмертные исполняли роль колонн для поддержания гармонии мира, они задумывались как защита законам и устоям целостности этого мира. Они должны были защищать, направлять, создавать пути для совершенствования Человека. Учитывая их предназначение и силу, давать им собственную волю уже был риск, но кто же мог предугадать, что творение отвергнет любовь Творца и совершит переворот… Янь-ди и правда спятил, когда так отчаянно искал способ сделать Человека бессмертным просто потому, что не мог вынести страдания из-за их смерти. Понимаешь, тогда для души еще не было места, которое было бы для неё, так скажем, пограничной зоной, где что-то могло бы её направлять в новое рождение. — Получается, эти души умирали вместе с телом? — Да, — кивнула Ямамото. — И именно этим бессмертные воспользовались, точнее использовали как против Владык, так и против самого человечества. Владыку Жизни они убедили, что другой Владыка, ныне известный как Янь-ван, уничтожит человечество, ведь война тогда как раз началась, и Владыки сражались друг с другом, не заметив, как бессмертные нанесли еще один подлый удар. Они смутили человечество, грязными интригами заставив Империю разделиться, посеяв войну и между ними. Одни были на стороне Янь-вана, другие — на стороне Владыки Жизни. Прежде единый народ восстал против самого себя. Знаешь, как говорят? Хочешь победить своего врага — воспитай его детей. Война была страшная и жестокая, многие умирали, на смену им приходили другие. Вот за них бессмертные и взялись, вот только не так, как учил их Владыка… Если прежнему поколению они вынуждены были служить, то с новыми задались целью сделать все, чтобы оно служило им, избрало их своей надеждой, чтобы в их сердцах поселился благоговейный страх слабого перед сильным, но как это сделать, покуда у них были знания о своем превосходстве и значимости? Янь-ди достаточно поздно заметил вражду между прежде единым человечеством, поэтому, когда он уничтожил древо Познания, бессмертные под корень вырезали всех тех, кто вкусил его плод, и уничтожив их уничтожили и знания, которыми они владели, постепенно стирая из их памяти и собственную великую историю, после чего… пришли на помощь новому, молодому поколению, убедив их в своей дружбе и «искреннему» желанию помочь. Вот так Человек постепенно становился конвейером по производству множества людей, которых словно поленья бросали в топку войны, искривляя сияние их душ, накладывая множество слоев из таких понятий как страх, ненависть и ложь на их эфир, из-за чего они напрочь забыли о том, кем были и кем должны были быть. Их смертность стала более ущербной, разум блек, сердце пугливо вздрагивало в груди. Но хуже всего, что в этом геноциде самой человечности они отвернули их взор от себя же, приучив смотреть на мир через призму взращенных страхов, излишнего воображения и злопамятности, а не разумно познавая природу своего чувственного переживания мира, как учил их Янь-ди. — Боги сознательно позволяют страданию размножать себя. Они прекрасно осведомлены о самой сильной ущербности людей, которую сами же и взрастили в них — ущербности зацикливаться на собственном страдании, сознательно отвергая саму возможность освободиться, что дарит им жизнь — и не предпринимают почти никаких мер, чтобы не то что воспрепятствовать этому, а хотя бы научить, раскрыть глаза блуждающим в серединном мире слепцам. Попав в ловушку страданий, человек, сам того не ведая, позволяет тому взять над собой верх путем этой зацикленности. Люди оскорбляются, люди злятся, люди хотят мстить. Жажда отмщения сильная, она словно ядучий купол наглухо закрывает сознание и человек уже сам не понимает, что стал не хозяином и создателем своей личности, а рабом собственных иллюзий, навеянных этой темной жаждой… Прекрасным тому примером был Мэн Яо, который не отпустил от своего сердца обиду и позволил той взять над его волей верх. Разве душа внутри Мэн Яо шла по миру? Нет. Будучи наглухо запечатанной, она крепко спала, пока вся воля этого человека была подчинена не ему, а этим обидам и склокам, что ожидаемо приведут его к заслуженному финалу; точно так же прекрасным примером выступал и сам Сюэ Ян, беда которого настигла гораздо раньше, тогда, когда мальчик, в силу возраста, еще был слишком нежен и слаб, но до того его душу изувечила та трагедия, что он просто-напросто не осознавал, как можно продолжать жить без жажды мести. Она стала его путеводной звездой, единственной опорой, благодаря которой он мог расти. Сюань Юэ пытался спасти его от этого, и очень сильно преуспел в этом, но другая трагедия повернула время вспять, и Сюэ Ян начал становиться тем, чем и должен был еще с семи лет. Но теперь он был сильнее, а потому его ненависть обрела второе дыхание. Сердца этих двоих, Мэн Яо и Сюэ Яна, были обречены страдать, поскольку именно их хозяева в первую очередь были заинтересованы в этом страдании, покуда желали его другим, и точно так же стравливали темными волнениями себя. Да, отпустить сложно, еще сложнее быть честным с самим собой и признавать очевидное… и прощать тоже тяжело. О, это несомненно самое тяжкое, простить и отпустить, потому что темные волнения — это такие же живые эмоции, как и все остальное. Оно живое, а потому до последнего будет противиться тому, чтобы умереть, исчезнуть, ведь без человека они просто не смогут существовать… Боги прекрасно знали о всех этих жизненных ловушках, знали их причину и следствие, но уж больно невыгодно было для их собственного правления давать людям те знания, что их бы спасли. Значило ли это, что они были такими же темными паразитами в существовании людей? После Тысячелетней войны большая часть знаний была навеки утеряна, и многие мудрецы, просветленные и попросту те, кто путем усердных стараний достиг истины и, как следствие, бессмертия, отказались от него и тоже пытались донести к людям правду. Но увы, их было слишком мало, это была лишь капля в океане жизни, и эта жизнь порой даже не обращала на неё внимание. Люди инстинктивно и сами жаждали познать эту самую истину, что освободит их от цепей и сделает свободными, а потому стали обращаться к любви и смерти, больше всего в этом преуспели именно японцы, но они же больше всех впали в сильнейшее заблуждение, отчаянно бросаясь в объятия собственной гибели, не сумев побороть желание романтично страдать. И все же, невзирая на все препятствия, люди все равно страстно желали жить. Кого-то к этому побуждал страх смерти и полного забвения, кого-то возможность познания себя или же создания себя, а кто-то просто желал взаимодействовать с живым и прекрасным миром, наполняясь им до краев и в итоге стремясь стать часть его, ради чего обращался к глубокой медитации и полному самосознанию. Утратив свое прежнее величие, как Человека, люди стали самым слабым видом жизни, способным к росту и самосовершенствованию, но продолжили быть самым сильным смертным творением Янь-ди и Янь-вана, потому что только людям одинаково были доступны рост и падение, плен и свобода, добро и зло, страх и мужество, самопожертва и предательство. Люди были Всем, потому что воплощали в себе это Всё, даже не догадываясь, что не только они живут в мире — мир живет внутри них, и лишь от них самих зависит какими они хотят себя видеть и какими в итоге станут. Они не были богами, не обладали с рождения знаниями и волей, им нужно было это взрастить в течении той жизни, что им удастся прожить, и именно в этом была проблема. Их нужно было учить, они как ничто другое были расположены к познанию… однако если их не учить, чем они тогда станут, попав в ловушку собственного разума и эмоций, которых не понимают, которых не сумеют контролировать? Они станут рабами страдания и будут множить его, это бесконечная цепь, которая сжимается на горле Творения. И боги знали об этом, и боги закрывали на это глаза… Люди не понимали, что, отомстив, их будет преследовать возмездие, и что бы они в дальнейшем не пытались создать, оно будет обречено на погибель либо при жизни этих людей, либо затронув их потомков. Те, пострадав, так же обессилят в собственной воле, и она, поруганная болью, будет толкать их во тьму. И снова возмездие, и снова страдание. Бесконечная цепь, и ей не будет конца до тех пор, пока хотя бы одно звено в размножающейся цепи — дело ведь часто касается целых семей, а то и кланов — не сумеет выстоять в этой Карме, чтобы именно на нем она закончилась. Но вернемся к противостоянию двух прежде самых лучших друзей. То, о чем не знал Дракон водной стихии, было тем, что Феникс не просто спутался с бессмертной, но и зашел куда дальше, за чем и последовало его главное предательство и обнаружение тайны Владыки. Однако столько времени обманывая Янь-ди и всех Мистических Зверей, Феникс не знал, что, предав их, сам уже давно оказался преданным… — Женщина, которую он рискнул возлюбить, — тихо сказала Ямамото, — на самом деле была не более, чем пешкой, благодаря которой бессмертные достигли своей цели. Рот Сюэ Яна непроизвольно открылся. Пешкой? Но ведь это значило… — Феникс предал… — медленно, словно в небольшом забытьи продолжала она. — Предал из-за страха потери, из любви к этой женщине, уверовав её лживым речам. Он действительно любил её, прекрасно осознавая, что, сойдясь с ней в эпоху вражды, это может грозить ему самыми страшными последствиями, почему и встал перед таким страшным выбором между ней и Владыкой, а она… с самого начала уже предала его. Их встреча не была случайностью, её «любовь» не была «внезапно осознанной». Всё было спланировано, всё было продумано на много ходов вперед. Феникс был обманут, и думая, что поступает правильно, на самом деле был полностью использован в заговоре бессмертных против Владыки. Ямамото замолчала, а глаза Сюэ Яна, что неотрывно смотрели на неё, начали медленно расширяться. Из глаз Ямамото тонкими струйками начали течь слезы, но, кажется, сама женщина этого не осознавала. — Бой между бывшими друзьями был свиреп настолько, что им удалось ранить друг друга роковыми ударами. Как ты понимаешь, это были удары в сердце. Но если Феникс пронзил его, всего ничего не достав к сердцу, то Дракон… ударил по другому его сердцу, — взгляд Ямамото резко сошелся с глазами Сюэ Яна. — Ты понимаешь, что это значит?.. Дракона водной стихии наверняка ждала бы неизбежная смерть, если бы буквально в последний момент не вмешался сам Янь-ди. Узнав о предательстве Феникса, Дракон поспешил к нему прежде, чем доложил об этом Владыке, хотя, если уж быть честным, не желал, дабы тот узнал об этом, ибо знал каким страшным ударом это для него станет. Он спешил к Фениксу, чтобы вразумить того хоть что-либо сделать, чтобы исправить весь этот кошмар, призвать к ответу своего друга прежде всего перед собственной совестью, а не перед Янь-ди. Но они сцепились в схватке, и каждому пришлось принять бой. Кто бы мог подумать, что придет время, когда друзья, называющие друг друга братьями, повернут свои копья в сторону друг друга… — Не понимаю… — прошептал Сюэ Ян. Голос его стал таким тихим, что даже обрел столь ненавидимую им робость — Что значит… «ударил по другому его сердцу»? Казалось, то тусклое сияние в глазах Ямамото и вовсе исчезло. Она как-то отрешенно отвела от него взгляд, и Сюэ Яну показалось, что нервы под кожей её лица как бы задрожали, из-за чего её лицо стало каким-то… обреченным, что ли. — Он убил его возлюбленную, — отрешенно пробормотала она. — Убил, потому что она… встала между ними. За это Феникс вонзил его же меч прямиком Дракону в грудь. Бой был невероятно жесток и свиреп. Они терзали и рвали друг друга, порой принимая облик Мистических Зверей, но по большей части сражались именно в своих человеческих телах. Почему? Возможно они что-то говорили друг другу, крича свою правду и свою боль… Когда Феникс, практически доведя до смерти Дракона, был повержен неожиданно пришедшим Янь-ди, он так и не склонил головы. Он кричал своему Создателю о том, что тот не может судить его за совершенные им поступки, поскольку сам Янь-ди еще раньше предал их всех, погубив Янь-вана. Что удивительно, но из всех Мистических Зверей именно Феникс был наиболее привязан не к Янь-ди, а к Янь-вану, хотя тот был ко всему отрешённым и, казалось, даже не интересовался жизнями своих творений. Но если они сами приходили к нему, он не гнал их, а если они что-то спрашивали, он всегда отвечал. Когда Янь-ди сделал то, что сделал, это было невероятным ударом для всех, и самым сильным — для Феникса. Он не верил, что такое может быть, но именно с того дня его разум смутили различные противоречивые мысли, чем и воспользовались боги. Они убедили его, что в целях Янь-ди уничтожить всё живое, что он, не имея сил призвать Янь-вана обратно, но зная, что без ведущих систем (которыми в итоге стали пламя Атанора и зеркало Кармы) вся духовная сфера жизни проходит через него, задумал уничтожить их всех путем… Тысячелетней войны, которую на самом деле начал как кампанию против бессмертных. Феникс очень любил Янь-вана, но даже не столько его самого, сколько саму любовь между своими Владыками, просто Янь-вана он выделял, потому что чувственная сфера Янь-ди была как бы открыта, внешняя, а у Янь-вана она была скрыта, не показываясь из глубин его существа. Так странно… Дракон водной стихи был самым младшим из созданных драконов, но будучи полной противоположностью Фениксу именно эти двое имели довольно сильное притяжение, что в итоге позволило им стать лучшими друзьями, учитывая какими сильными противоположностями они были, причем во всем. Дракон был неистов и чувств своих не скрывал, его движение было везде и повсюду; и точно такой же страстной была его преданность Янь-ди, которого он любил и страдания которого вызывали в его глазах слезы. Бывало видя, как страдает его Владыка, он падал перед ним на колени и обнимал его ноги, содрогаясь от рыданий, поскольку его чистое открытое сердце не могло вынести боли столь дорогого ему существа. Удивительно, но именно такая глубина чувств принадлежала не взрослому, а ребенку, который чист и невинен в своем восприятии мира, и его преданность неоспорима, в ней нет лжи или притворства. Ребенок делает то, к чему его призывают эмоции, а поскольку сердце Дракона не знало ни лукавства, ни обмана, он был открыт в своих чувствах. Он, как и ребенок, просто не умел иначе. Среди всех созданий Янь-ди именно этот Мистический Зверь был тем, кто до смешного открыто, практически играючи наслаждался жизнью, что позволяло испытывать счастье просто от того, что он существует, что он и использовал во всем, что совершал, каким бы сладким, неистовым или странным они бы ни было. Феникс же категорично отличался от него. Гордость этого Мистического Зверя не позволяла ему потерять лицо, а внутренние побуждения всегда подталкивали его усложнять собственное существо, из-за чего он был немного оторванным от всех остальных и часто проводил время исключительно с Янь-ди, но так как это был Янь-ди, Феникс всегда сопровождал его в странствиях, выполнял миссии, и будучи на те времена ночным светилом имел много обязанностей. Ночью на земле его не было, он летал в небесах, освещая их черноту. Словно огромная комета с удивительно ярким переливающимся хвостом он бороздил небесные просторы, наполняя ночной мир зрелищем настолько фантастическим, что ему возносили благодарности лишь за одно его существование в этом мире. Он был действительно прекрасен, самый красивый Мистический Зверь из всех, и самый сильный, обладающий могущественной реликвией — Копьем власти. Да, не только он обладал им, но выделялось оно не только потому, что Феникс не был драконом, а копьем все же обладал. А вот Дракон водной стихии всегда бросал его где попало и практически не использовал его даже в битвах; он больше предпочитал катану, а она у него, на минуточку, была самой длинной, и он буквально пыжился от самовольства, когда видел, как на неё бросают завистливые взгляды. Ну конечно же, учитывая его неусидчивость, наиболее длинной у него была не только катана, поэтому поводов для преувеличенной гордости всегда хватало. И, как ни странно, именно эти два существа имели очень тесную связь. Помимо Янь-ди Феникс мог прожить время только с ним, и вопреки всем отличиям они находили друг друга как дорогими сердцу собеседниками, так и просто теми, к кому действительно тянуло. Дракон был прост и открыт, так что было неудивительно, что он сумел найти с Фениксом общий язык; но вот что сам Дракон нашел в столь горделивом и по-своему замкнутом существе, оставалось загадкой, как и то, почему Феникс не отталкивал его, учитывая, что этот дракон своим дурным поведением воплощал собой всё то, за что даже обычным людям было бы стыдно, с которыми он, к слову, очень любил взаимодействовать, находя их очаровательными и невероятно интересными. Если говорить простыми словами, то у него было большое сердце, такое же огромное, как и моря, глубины которых непостижимы, тайны которых не понять даже ему самому… — …Ты смеешь сравнивать свое существо с моим? — видя угасающий, ранее упрямый блеск его глаз, ровно и довольно низко сказал Янь-ди. — Ты смеешь судить меня за совершенное? Более того — ставить себя и меня на одну черту?! Он с яростным сожалением смотрел на того, кто был лучшим, кто во всем превосходил других, кто буквально сиял своим совершенством, точно луна на ночном небе. — И всё же ты предал меня, — с мрачным отчаянием закончил он. — Ты, который был ближе всех и каждого ко мне… к нему, к нам обоим. Ты, который видел предательство бессмертных и все же примкнул к ним. Ты уверовал тому, как они оболгали меня, но неужели только из страха, что я совершу с тобой или с кем-то и вас то же, что и… с ним. Вдруг глаза его заблестели не отчаянным мраком, а опаляющей сердце яростью; яростью, что пронзила сердце обоих Мистических Зверей. — Ты же знал, знал, что я сам оказался обманут своими же противоречиями! — закричал он. — Видел, как я раскаивался и страдал, видел, что, погубив любимое существо, потерял и себя самого! Я отрёкся от моей любви ради спасения того, что мы создали вместе с Янь-ваном, как я думал, спасая вас всех, но что в итоге? Мой Янь-ван заключен в ловушку мрака и страданий, и мне больше никогда не ощутить радости жизни, а вы все продолжаете топтать ногами землю, под которой он заточен, и зная, что я пошел на это ради вас, бесстыдно судите меня!!! Раскаяние Янь-ди не знало границ, он со всепоглощающим ужасом сожалел о том, что совершил. Вопреки своей огромной любви к своим же созданиям, он дошел до того, что уже не разделял их и Янь-вана, что глубоко ранило последнего, ведь ради воплощения задуманного Янь-ди, он отдался великому страданию, а после и великой измене. Янь-ди предал его любовь, и Феникс, который был ближе всех к нему, словно предал его в отместку, отзеркалив совершенное. Сердце Янь-ди обливалось кровью. Он был уверен, что близок тот час, когда он сойдет с ума… — Нельзя просто так взять и стать сердцем всего человечества, — лицо Ямамото слегка искривила маска несогласия и боли. — Он просто не мог им стать. Люди — это далеко не то, ради чего можно принести такую жертву, потому что любовь, желающую их спасти, они уничтожат, а ту, что захочет их истребить, они возвысят и станут поклоняться ей, и как думаешь, почему? Они ненормально относятся к смерти и абсолютно болезненно к жизни, и сами же не понимают насколько облагораживают эту самую смерть, при этом ни во что не ставя жизнь! Всё их искусство зыблется лишь на одном желании — увековечить, то есть создать нечто нетленное, вечное. Искусство — это их попытка создать свою вечность. Картины, музыка и даже куклы… им неведома карма старения, им не познать смерть. Вне зависимости от прожитых годов они будут всё так же юны и прекрасны. Они мертвы, но при этом их материя лишена гниения, лишена тленности. Люди ищут вечности во всем, но что такое эта вечность, то, что никогда им доступным не станет. Вечность — это бесконечное наслаждение без какого-либо движения, без осознания себя как личности, вообще без какого-либо осознания чего-то. В вечности нет чего-то раздельного, там всё едино, всё собрано в одно целое. Это «целое» даже никогда не разделялось. Оно рождено в себе же, оно дышит собой, оно ведает Всё, и это Всё не имеет над ним власти. Это она — власть, бесконечно наслаждающаяся собой же. В эту же вечность уходят корни Великих Владык, а уже от них — творений и всего человечества… И Янь-ди слишком поздно понял, что, потворствовав человечеству, совершил самую ужасную, самую непоправимую ошибку из всех, ведь бессмертные, которые по-своему его к этому шагу подвели, на этом не становились. Их целью было уничтожение и второго Владыки. Они хотели убить Бога Жизни, чтобы единолично править самим. — Простыми словами, — продолжала Ямамото, — то, что они сделали с Владыкой, они же сделали и с Фениксом. Он так же оказался обманут и введен в заблуждение. И ладно бы он просто примкнул бы к бессмертным, ладно бы просто сошелся с той женщиной. Но ведь он раскрыл тайну того, как убить самого Создателя… Однако, что сильнее всего огорчило Янь-ди, так это то, что до того возгордился Феникс, что удумал поставить себя на один уровень с Янь-ди, удумал упрекнуть его в совершенном, тем самым как бы сравнив их во всем, даже… в силе любви. — Если посмел ты вообразить, что твоя любовь равняется моей, — смотря на него сверху вниз, низко сказал Янь-ди, — если вздумал сравнить свои страдания с моими… значит у меня нет другого выбора, кроме как сделать это реальным. Феникс поднял на него свой взгляд. В глазах его не отражалось ничего, кроме тусклого огонька ожидания приговора. — Ты посмел вообразить, будто чаши наших жизней стоят на одних весах, — призвав рукой его копье, Янь-ди сжал его своей ладонью, остриём опустив вниз. — Так вкуси же мою жизнь и мое страдание сполна. Слушай внимательно, ибо это будет последнее, что ты услышишь от меня, ведь из-за твоего предательства мой голос, уж не знаю когда, но померкнет, и более не услышать его ни тебе, ни остальным. Он повернулся в сторону Дракона, который все это время был там и слышал каждое слово, слышал всё. — Тебе не познать смерти в той её форме, что предполагает смену лика и перерождения души, — высвободив из ладоней багрово-чёрное пламя, он направил его в сторону Феникса. — Ты будешь гореть, и из пепла своего возрождаться вновь, снова и снова, покуда существует этот мир. Тебе не покинуть Жизнь ни с помощью самоубийства, ни путем иной гибели, но при этом любой сможет убить тебя, если ты это позволишь, а убив все равно не убьет, ибо ты будешь гореть в муках, а после возродишься вновь. Ни тебя, ни детей твоих это проклятие не минует, вместе с кровью оно будет продолжаться в других, и так будет до тех пор, пока кровь от крови моей, душа от души моей не смилуется над тобой. И тут же могильным голосом добавил: — А пока ты знаешь неоспоримую истину, знаешь о моей потере, то должен понимать, что страданиям твоим не будет конца, ибо тот единственный, с кем я делю кровь и душу, уже никогда вновь не обнимет меня, чтобы и мы могли в радости единства своего создать то, что Человек венчал как свое дитя, продолжение крови своей, продолжение души своей, любви своей… Багровое пламя окутало Феникса подобно воронке, и горя в этом пламени кричал тот так сильно, что даже не слышал себя, так оглушили его эти крики. Пламя это наложило несмываемое проклятие, выжгло его плоть до конца и снова собрало. И лежит Феникс обнаженным в черном снегу, который был пеплом его сгоревшего тела, и кожу его покрывают страшные, змеящиеся по всей плоти отметины, похожие на разрывы молний в толще небес. И лицо его тоже обезображено этими метками, и даже душа, на которой они сцепили свои кандалы. Со временем он сможет скрыть их, наложив иллюзию, но даже так было понятно, что он потерял всё… После падения Феникса Янь-ди создал луну, чтобы теперь она освещала ночное небо. — Этого можно было бы избежать, должно быть… — отрешённо пробормотала Ямамото. Взгляд её глаз был каким-то стеклянным, практически неживым, близким к отчаянному безумию. — Если бы он только не ранил Владыку… не предательством, нет. Он ранил его тем, что сказал, что их страдания похожи. Понимал ли в тот момент, о чем говорит? А вот Владыка дал ему это понять. Получив бессмертие, от которого не спастись, его страданиям не будет конца, и горькие воспоминания черными волнами снова и снова будут наказывать на его душу, и ничего ему не останется, кроме как тонуть в них бесконечно. Такими были страдания Владыки, с которым он вздумал себя сравнить. Но он не виноват… — тут же слабым, слегка срывающимся голосом добавила она. — Он не виноват. Он был обманут, пусть не только бессмертными, но и самим собой. Он неверно на все это смотрел, он не был так виноват. Уж лучше бы свергли не его, а дракона, который его возлюбленную погубил. Да, точно, уж лучше бы второго любимца Владыки к такому бы приговорили. Кого этот дракон вообще мог спасти? Это из-за него Феникс сказал те слова, потеряв свою возлюбленную, это всё дракон его смутил! Если бы не это, если бы не та женщина… Пальцы Ямамото вплелись в собственные волосы, лицо разгорячилось от слишком сильных размышлений. Даже Сюэ Ян понимал, что феникс был виновен и виновен немало. Но она почему-то говорила, что нет, словно… оправдывала его, но оправдывала не в пользу его поступков, а как будто от какого-то отчаяния, словно был шанс чего-то, но поступки были совершены такие, что только хуже стало. Но при этом Дракону отводилась роль убийцы, а Фениксу — страдания. Почему она так обо всем этом говорила и… уж не недоговаривает ли чего? — Откуда ты столько знаешь? — тихо протянул Сюэ Ян. Он видел, что чем дальше она заходила в своих рассказах, тем более болезненным становилось выражение её лица и взгляд её застывал в одной точке, словно что-то отчаянно-болезненное брало над ней верх. Вдруг она улыбнулась и посмотрела на него. — Эмоционально вышло, правда? — внезапно дерзко ухмыльнулась она. — Когда я что-то читаю или слышу, я так этим проникаюсь, что, пересказывая, будто исполняю все роли. Такой рассказ, что я тебе поведала, собирается не одну сотню лет. Ты ведь уже слышал о трагедии «Государь прощается с наложницей»? Но, разумеется, он был бы тебе не интересен, ведь, как ты сказал, это всего лишь театр. Неожиданно она снова вжалась ладонями в поверхность стола и мягко, но с хищной изящностью склонилась к нему, согнувшись в пояснице. — Как думаешь, почему я рассказала тебе эту историю? — Не знаю, — честно ответил Сюэ Ян. Взгляд Ямамото снова покосился на утиву, и снова она лишь коснулась глазами этого предмета, недовольно поджав губы, и снова тень темных эмоций отразилась на её лице. — Неправильно, — улыбнулась она. — Я солгала. Это была не история, а предыстория тому, что я хочу тебе поведать, но могу быть и убита за это, однако… — она снова распрямилась, с высоты своего роста смотря на сидящего Сюэ Яна. — Однако ты должен знать… должен знать, что в своей затее твой конец будет страшен, Сюэ Ян. Юноша мгновенно напрягся. Он всегда подозревал, что она даже сильнее, чем Чжи Шу, ведает о волнениях его сердца, а потому сказав свои слова заставила всю его насторожённость буквально встать на дыбы. Пламя в лампадке издало тихий треск, словно бы кто-то брызнул туда водой. Этот треск сопровождал два разнополярных взгляда, устремившихся друг в друга. Сюэ Ян, чувствуя, какой внезапный холод встал между ними, напрягся всем телом, усидеть на месте ему казалось все более непосильной задачей. Он интуитивно ожидал нападения, чувствуя, что его могут ударить прямиком в сердце. Не в буквальном смысле, что было еще более опасным. — Не надейся на любовь, она того не стоит, — голос Ямамото сквозил непривычной, для нее во всяком случае, ранее издевкой. — Тебя полюбят за то, чем ты кажешься, а не за то, какой ты на самом деле. Угли в жаровне, что уже какое-то время медленно угасали из-за того, что их не раздували, казалось, издали одно из своих последних переливающихся темным рубином мерцаний. Палочки благовония догорали, исходя практически невидимым сизоватым дымком. Ночь накрыла Безночный город, создавая сумрачные декорации для выжидающего своего выхода зла. — Я знаю, как ты смотришь на него, — темно улыбнулась она. — Точнее, каким взглядом ты заглатываешь всё его существо. — Закрой свой рот, — достаточно низко процедил Сюэ Ян, всё еще размышляя о том, встать ему или нет. Он сидел на стуле и чувствовал себя очень уязвимым из-за своего сидячего положения. Его телу было некомфортно, так как он был излишне напряжен и насторожен, и в прямом положении чувствовал бы себя более уверенно. Атмосфера межу ними так охладилась, что даже еще не получив в лицо открытых упреков или злословия, Сюэ Ян уже выставил вокруг себя защиту, мгновенно дав женщине понять, насколько опасной дорогой она идет. Чем, собственно, и выдал себя, свои чувства в отношении темы, что она затронула, хотя это было лишь начало. Но он сказал ей эти слова столь грубым, непривычным для их отношений тоном из страха и невероятного напряжения, нежели откровенно со зла. Он нутром чувствовал, что человек перед ним совсем не тот, к которому он привык. Вообще Сюэ Ян был очень чувствителен к подобному, так как сказывался опыт его бесчеловечных страданий в прошлом. Взгляд Ямамото и правда переменился. Казалось, в нем не было ничего, кроме пренебрежительного чувства сильного к слабому, но все же у этого пренебрежения еще была снисходительность, которая достаточно сильно унижала Сюэ Яна, так как он чувствовал превосходство существа, что пренебрежительно сжалилось над чем-то убогим, словно стоящим ниже его самого не столько в способностях, а в самом своём существе. Заговорив о любви Сюэ Яна к Чжи Шу, глаза Ямамото словно смеялись над ним, так они на него смотрели, и осознание этого полоснуло его горячим лезвием по пока еще внешнему слою души. — Я хочу рассказать тебе историю, Сюэ Ян, — медленно, все с таким же шутливым пренебрежением сказала она. — Довольно с меня историй, — предупреждающим тоном низко ответил он. — А ты все же послушай, — хоть и с улыбкой, однако вложив в само произношение не терпящий возражений оттенок, она заставила юношу лишь молчаливо взирать на неё этим своим донельзя упрямым, настороженным и невероятно острым взглядом. — Это история о демоне, ждущего любящего сердца, что разделит с ним его чувства и ответит на них. И демон влюбился, влюбился в человека, сердце которого было открыто ему. Демон очень любил историю о пламенной птице-Фениксе и Богине водной стихии, что нежно полюбили друг друга. Человек тот не знал, что демону Феникс был ближе как никто другой. Человек не знал, что конец у этой истории был другой. Да, Богиня спустилась в Страну Теней. И да, Феникс воскрес в водах сумрака. И их единственный ребенок был зачат там же. Это была девочка, ставшая прелестнейшей из демонесс, потому что, родившись в сумраке, не пожелала она покинуть место, которое приняла как свой дом. Сила её пламени, унаследованная по линии своего отца, была настолько велика, что её сердце воспламенялось подобно алому цветку… Много столетий прошло, но история о бесконечной любви не была забыта, вот только о девочке не знал никто, ибо полюбив Страну Теней не желала она ни серединного мира, ни Верхнего. Рядом с Богами Смерти чувствовала она покой, и сердце её было лишено тревог, так как удалось ей познать великое милосердие Второго господина, что спас её отца, и преданна она была этому чувству, и желала прожить жизнь во владениях самого милосердного среди всех богов, дабы её сердце всегда питал источник силы, льющийся из существа темного господина — любовь… Однако не все легенды были переписаны, кое-что утрачено не было, и о существовании девочки знали. Знали те, кто желал заполучить пламя Феникса в свои руки, пламя, что чернее самой ночи, могущество которого способно призывать в этот мир великое зло… как они считали, ведь этот Феникс был потомком того самого Мистического Зверя, который предал Владыку… И вот однажды в серединном мире сгустилась тьма. Демоны и люди сталкивались всё чаще, и вскоре эти стычки начали именовать Ночной охотой. Ставшая прекрасной демонессой девочка, прекраснейшая из цветов тьмы, была поймана, и в отличии от собратьев оставлена в живых. Люди, что пленили её, знали, кто она, и мир тьмы удивлялся как же им удалось постигнуть такую тайну. Не знал сумрак, что богам Небес было неугодно её существование, так как её родители принадлежали Небесам. Она же выбрала сумрак, чем «унизила и предала» свою благородную кровь. Не хотелось богам делиться столь драгоценной жемчужиной с теневым миром… Люди поймали её, потому что очень вовремя «кто-то» ослепил её божественным светом и запечатал все её магические силы. Демонесса попала в плен людям, а те, алчные и властолюбивые, избрали для неё особую участь… Сюэ Ян слушал практически не мигая, даже дыхание его стало столь медленным и тихим, что звук его приглушенного сердцебиения отбивался в его ушах. — И вот, несмотря на всё сопротивление, у этой демонессы родился ребенок, мальчик. Он был очень красивым, кожа его была бледна, а губы — словно зрелый плод в садах Да-Ло. Плод вишни, Сюэ Ян, что по цвету напоминает кровь. Этот мальчик не видел свою мать ни разу, хотя и был осведомлен о всех тонкостях своего рождения, как и о его причинах. В месте, где он родился, принято было с детства ожесточать сердце. Он был любимым сыном своего отца, поставленный выше всех и вся, обученный всему чему можно и нельзя. Но несмотря на всё, сердце этого демона источало грусть и тревогу, а также волнения, которые ему не с кем было разделить. Этот демон «ждал», Сюэ Ян, страстно ожидая того, кто скрасит печальное одиночество его сердца. И вот однажды в этой семье родился ребенок, девочка… — Брат, только посмотри на это, — сказал ему её отец. — Первый ребенок — и девочка. Должен был быть мальчик, мальчик! Отец этого ребенка был сильно рассержен, и причины были логичны и понятны демону, вот только… только сам он подобных чувств не испытывал. У этого ребенка были прекрасные, зеркальные, словно скрытые в темных пещерах воды глаза, и единожды посмотрев в них демон понял, что ему уже не сбежать… Прошло много лун, девочка выросла, и однажды, скрытые ото всех, в тени ночи они делились сокровенным, находясь в объятиях друг друга. Вдруг девочка, посмотрев на темно-синее небо, что по цвету напомнило ей цвет морской воды в сумерках, рассказала демону легенду о прекрасной птице-Фениксе и Богине водной стихии, а закончив посмотрела в глаза влюбленному в неё демону. — Ты похож на неё, на эту божественную птицу, — улыбнувшись она, прикоснулась ладонью к длинным черным прядям и пропустила сквозь них свои благоухающие медовыми цветами пальцы. — Пламенная птица-Феникс, самая верная в своей любви и… самая одинокая, — с грустью добавила она. Могла ли эта девушка знать, что человек, сидящий перед ней, так глубоко взирающий на неё своими черными поблёскивающими глазами, был ребенком той самой демонессы, и что пламя, живущее у него внутри, принадлежало пламени Феникса, унаследованное им и покоящееся глубоко на дне его души. Ямамото замолчала, выразительно посмотрев на Сюэ Яна. — Феникс… — пораженно прошептал он. — Так лаоши… — Ты ведь уже всё понял, не так ли? — с легким налетом грусти сказала она. — Тем демоном был Чжи Шу, а демонессой, что родила его — ребенком птицы-Феникса и морской богини. Фениксы любят лишь один раз и навсегда, такова их сущность, и ни смертным, ни бессмертным с этим не тягаться. Всю свою жизнь Чжи Шу, прикованный к семье и клану, ждал любящее сердце, что разделило бы с ним его чувства, ответило бы на них и разделило его одинокую участь. Человеком, в которого он влюбился, была старшая наследница этого клана в прошлом поколении. Уже много лет как она мертва, но ты ведь понимаешь, что любовь Фениксов бессмертна? Сперва Сюэ Ян застыл, словно громом пораженный, и несколько минут не было слышно даже его дыхания, настолько тихим и неподвижным стал этот юноша. Проклятие Феникса, черное пламя… и Чжи Шу, проклятый гореть в нем вечно; Фениксы, которые любят лишь один раз и навсегда… «Один раз и навсегда, да?» — мрачно подумал он, и вдруг, словно проблеск света, его сухие, уже долгое время не знавшие влаги губы слегка растянулись в мягкой, даже сказать сердечной улыбке. Выжидающе смотря на отчего-то улыбающегося Сюэ Яна, Ямамото не понимала смысла этой довольно необычной улыбки, в которой читалось столько уверенности в чем-то, что это даже завораживало, учитывая насколько обаятельному юноше она принадлежала. — Сердце, как и время, не стоит на месте, — неожиданно подняв на неё глаза, с той же прекрасной улыбкой сказал Сюэ Ян. — Демону больше не нужно ждать, Ямамото, потому что теперь я здесь, я пришел, вот реальность, а не умирающие на свитках легенды. Как бы сильно он её ни любил, меня будет любить сильнее, потому что сердце, что по-настоящему способно разделить его чувства, бьется у меня в груди! Во взгляде Ямамото застыл лед. Пока еще скрывая это, она уставилась на юношу этим холодным, несколько пораженным взглядом. — Тогда ты должен знать, — низко сказала она, — что с таким сильным проклятием, судьба у любви Фениксов лишь одна — смерть. — Что? — нахмурил брови Сюэ Ян. — Эта женщина мертва, — безжалостно произнося каждое слово, сказала она, — а перед смертью успела нанести ему такую рану, что смерть, пожалуй, была бы предпочтительней. Но умерла только она, хотя и он пытался. Знаешь ли ты, как сильно Вэнь Чжанфэй любил петь? У него был прекрасный голос, способный завораживать, а в иных случаях даже вести на смерть. Был этот голос так прекрасен, что тому, кто его слушал, хотелось умереть лишь с воспоминанием об этом голосе. Но после смерти Минхэй он больше никогда не пел — сорвал голос в бесчисленных криках и горьких стенаниях своей заживо горевшей души. — Но как же он не смог защитить её? — поразился Сюэ Ян. Он полагал, что наследницу именитого клана, да еще и избранницу такого сильного мужчины, ничто не способно погубить или отправить на тот свет. — Она сделала это сама, — холодно ответила Ямамото. — Невозможно! — сорвавшись с места, закричал Сюэ Ян. — Если любила, тогда почему… — Она предала его! — низко прошипела женщина. — Предала еще в тот момент, когда впервые приласкала, когда вообще вообразила себе, что сможет победить злой рок его судьбы! Её ошибка была в том, что она поверила сама и заставила поверить его в то, что сможет выдержать проклятие этого мужчины, и её любовь была скорее благоговейной и милосердной, нежели пылкой и страстной. Одно проклятие может победить лишь другое проклятие. Проклятие — это сосредоточение силы, способной сражать не только других, но и обрушиться на тебя самого. В роду Фениксов лишь один отличился счастливой судьбой, а знаешь почему? Потому что никакому проклятию не под силу выстоять перед Вторым господином, если он соблаговолит вмешаться в участь несчастного потомка Мистического Зверя. Если бы не он, тот Феникс так и был бы призраком морей, а богиня сгинула бы от своих страданий. Но он вмешался, и проклятие самого Владыки склонило перед ним голову. Он позволил Фениксу воскреснуть из воды, но само проклятие это не сняло, и оно передалось его потомкам. Его дочь, зная об этом еще с малых лет, приняла решение, что на ней это проклятие и оборвется. Так получилось, что девочки избегали такой кошмарной участи и даже имели право умереть. Но если та же девочка рожала мальчика, всё проклятие Феникса в одночасье передавалось ему. Так случилось, потому что среди Мистических Зверей не было особей женского пола, а те, что к их виду не относились, были не больше чем колыбелью, способной взрастить новое потомство. Девочки в таком союзе были носителями проклятия, оно просто спало в них. Но если эти девочки рожали мальчиков, те были обречены, и знаешь, что хуже всего? Неважно, кто был отец, пусть даже смертный — если родится мальчик, проклятия не избежать. Да, она была демонессой. Но в первую очередь она была дочерью Феникса… Её длинные речи несли в себе много ответов, и Сюэ Ян понял, что она имела в виду. Только носителю более сильного проклятия под силу выстоять перед настолько чудовищным проклятием Феникса, подводящего судьбу своих владельцев к неизбежной трагедии. Феникса проклял сам Янь-ди, и поскольку у него была трагическая любовь, то и Фениксам не избежать этой участи. Получается, что все те, кого полюбит Феникс, ждёт лишь один конец — смерть, а самого Феникса — жизнь, полная невыносимой боли и невозможности даже умереть. — Он никогда не полюбит тебя, — с горящим безумным огнем глазами вдруг сказала Ямамото. — Не надейся на его любовь, он всю её отдал ей одной. — Замолчи… — тяжело дыша, сказал Сюэ Ян. — Хватит! Ты не знаешь побуждений моего сердца! Я смогу его защитить! — Чертов невежда! — с презрительным гневом, низко сказала она. — Да ты хоть знаешь, что такое быть связанным с кем-то на жизнь и на смерть, когда гибель одного определяет и твою гибель, и страдание, которое ты неизбежно должен разделить! Люди не настолько сильны, чтобы следовать этим обетам, они безбожные глупцы, эгоисты, сломленные собственной беспомощностью в угоду этим тварям, коими являются небожители! Ты… да чего ты стоишь, скажи мне, а, скажи! Даже Минхэй не удалось выстоять, так куда лезешь ты?! Чтобы выстоять проклятие Феникса, необходимо еще более сильное проклятие. Бессмертному пламени Феникса в свое время мог противостоять лишь один дракон, его близкий, самый близкий друг, сердечный друг… Ямамото вдруг пошатнулась, и Сюэ Ян в который раз заметил, что такие перемены с ней начали происходить сразу же после истории о Тысячелетней войне. — Можно подумать, ты и вовсе запрещаешь мне любить, — страшась, уже очень сильно страшась близко подходить к ней, прошептал Сюэ Ян. Ямамото, что до этого прислонила ладонь ко лбу, бросила на него взгляд. Взгляд её снова помрачнел. — Я хочу, чтобы ты был независимым от всего этого! — вдруг подбежав к нему и схватив его за плечи, отчаянно выкрикнула она. — Ты даже представить себе не можешь, скольких в трех мирах сломила эта чертова любовь! Они гибли лишь потому, что уверовали, будто больше себе не принадлежат, став одержимыми идеей принадлежать своей любви! Пойми же наконец, совершенно неважно, реальна любовь или нет, но если ты не будешь самодостаточным, если не взрастишь себя как сильную, самодостаточную личность, а не паразита чьей-то души, от неё питающимся и от неё же растущий, тебе не выстоять! Эта любовь раздавит тебя, уничтожит, пустит на удобрение в своем многочисленном дерьме! Знаешь почему вы, люди, начали чувствовать себя одинокими? Потому что потеряли не любовь, вы потеряли себя, ибо даже сама любовь, все эти эмоции прежде всего исходят от вас! Вы одиноки, потому что перестали чувствовать себя, слышать, развивать в конце концов. Ты можешь быть одержимым другим человеком, но больше, чем этим, ты должен быть одержимым самим собой, постоянно стремясь к личным переменам, накапливая опыт и делая выводы из всего, что с тобой происходит! Ты — прежде всего, остальное лишь то, что тебя окружает. Пользуйся им, а не позволяй ему пользоваться тобой! — Ямамото… — невольно схватившись за её запястья, словно бы падал в пропасть, глаза Сюэ Яна повлажнели. — Если бы ты только видел эти раны внутри себя! — отчаянно простонала она. — Эти льды, полнившиеся глубокими трещинами, страшными трещинами, которые кровоточат! Ты когда-нибудь видел льды, которые бы истекали кровью? А твоя душа именно такая. Тебе не выстоять против этого демона, ты погубишь себя, погубишь! Его уже спасет не любовь, а смерть. Он должен найти способ умереть, вот что его освободит! Но если ты отдашь ему свое сердце, если ты отдашь ему себя… ты закончишь даже хуже, чем Минхэй. Посмотри на её судьбу, посмотри! Иначе просто не могло быть, ведь она, человек, вздумала себе выступить против судьбы того, кто проклят самим Создателем наших миров! Она обманулась своей верой в это и закончила как предавшая его женщина! — Я никогда не предам его, даже если меня будут рвать на куски! — агрессивно выкрикнул Сюэ Ян. — Да как такое возможно, чтобы предать его… Убежденный в своем желании любить его я никогда не брошу его, я хочу быть с ним! Я чувствую, что наши души похожи, и я хочу быть для него тем, что утешит его одинокое сердце, потому что мое… мое уже устало кричать от одиночества!!! Вдруг Сюэ Ян резко смолк, лицо его начало наливаться краснотой. Глаза Ямамото, на которых проступила багровая сетка сосудов, с невероятной ненавистью, какой-то больной неистовой ненавистью прожигала его насквозь. Её рука, сомкнувшись на его горле, сжалась так сильно, что вполне могла бы сломать ему горло. Она, женщина, слегка подняла его над уровнем пола, всё с той же отчаянной ненавистью смотря в его глаза. Внезапно её взгляд слегка расслабился, в глазах начали плясать веселые искорки. Она улыбнулась жуткой кривой улыбкой, что, собственно, сделало её лицо воинственно очаровательным. — Да? — с легким смешком она вскинула свою точеную бровь. — Тогда вот тебе мои убеждения — человек живет до тех пор, пока я так хочу. А раз уж ты не отказываешься от своей самоубийственной затеи, я помогу тебе отправиться к предкам прямо сейчас. Чего, спрашивается, ждать? Ведь если отдашь ему свое сердце, тотчас же покойником и станешь. Побродишь, правда, немного по земле матушке, да и сгинешь себе с богом. К чему тогда ждать? Сюэ Ян уставил на неё повлажневший не верящий взгляд. Она не блефовала, она серьёзно душила его и в глазах её не было ни тени сомнения, ни тени раскаяния за свои жестокие слова. Десятки, даже сотни мыслей кружились в голове Сюэ Яна, пока перед глазами мерцали багровые и темно-синие цветы, похожие на мерцающие искры, что оставляет после себя салют или бенгальский огонь. Темнота, сгущающаяся в его сознании, сжигала легкие, сжимала сердце, слепила глаза. Он не верил в то, что происходит, что его предают, что его на самом деле хочет убить та, которой он доверял, которая взрастила его, которая… говорила ему, что любит его. «Чего ты хочешь? — в панике думал он. — Неужели ты тоже… тоже любишь его? Нет, не может быть. Зачем ты убиваешь меня, что тебе это даст? Почему ты ненавидишь мою любовь к нему, почему ты ненавидишь мою надежду на эту любовь? Ты, как и те, другие, из моего прошлого, которых я не помню, тоже предаешь меня… Ямамото, неужели и ты ввергнешь меня в это пламя печали, неужели твои руки не чувствуют дрожь моего тела? Неужели твои пальцы не ослабят хватку…» Он готов был заплакать от такого отчаяния, он готов быть сдаться душащим его рукам. Но вдруг в его голове так ярко вспыхнули сказанные ему слова, эти жестокие, полнившиеся ядом слова, что впивались не только в его разум, а даже в плоть, подобно точным змеиным укусам. Эти слова словно яд впрыскивались в его кровь, сжигали её, сгустки копились в самом сердце, из-за чего оно, пытаясь вытолкнуть их, лихорадочно билось. Глаза Сюэ Яна завлекло совершенно иной, более глубокой и опасной тьмой… Ямамото невольно вздрогнула, когда он неожиданно крепко схватил её за запястье. Это не была хватка человека, взывающего немой мольбой или же беспомощно сопротивляющегося. Женщина невольно задрожала всем телом, когда ранее опущенная голова вновь поднялась на неё и Сюэ Ян открыл глаза, что были похожи на темные цветы. Они. Были. Полностью. Черными. — Да кто ты такая? — ровным, но до ужаса низким голосом произнес он, и это несмотря на то, что её ладонь всё еще сжимала ему горло. Сюэ Ян поднял вторую руку и с громким хлопком пальцы этой руки сжали ей не столько горло, сколько саму щитовидку. Эти пальцы будто пытались войти ей под кожу и… вырвать это самое горло. — Кто ты такая, чтобы говорить со мной в таком тоне! Его голос сделался громче, властность и превосходство ощущались в каждой его ноте. Она поразилась властности его голоса и тому, как он заставил её мгновенно замереть, сжавшись всем телом. Лицо Сюэ Яна сияло голубоватой белизной, какая бывает в самом сердце пламени, неистовом пламени; темное неистовство его глаз, казалось, смотрит не на её лицо, а прямиком в её существо. Волосы Сюэ Яна зашевелились, словно их обдало еще одной гравитацией, словно он был под водой и их окутывала невидимая сила, в которой они изящно извивались, медленно, как одураченные игрой заклинателя змей кобры. Женщина дрожала всем телом. Вместе с ней, с едва слышной вибрацией, задрожали и стены. Тьма, отбрасываемая тенями лампадок и свеч, пришла в движение, она сгустилась за спиной юноши и подобно вступившей в свои права ночи начала расползаться по комнате. Палочки с благовониями задрожали, запылали ярче угли в жаровне, потяжелел воздух. Во рту явственно ощутился тяжёлый металлический привкус, зубы непроизвольно начали постукивать друг о друга. — Ты всего лишь слуга, — говоря медленно, даже слишком, он наступал на неё, делая тяжелые шаги. Ей пришлось сделать шаг назад. — Твое дело служить мне и моей воле. Как ты смеешь порочить своим грязным языком мои чувства, как ты смеешь твердить мне, что я должен, а что нет! Ты рабыня, чертово ничтожество! Открой свои глаза и посмотри, кто стоит перед тобой! Как смеешь ты поднимать руку на своего господина, как смеешь! Присмотрись, кто стоит перед тобой! Сама аура вокруг Сюэ Яна начала вибрировать, завибрировали и стены, в ещё более зловещее движение пришла тьма. Его черные глаза, словно пожирающие сам свет коллапсары, смотрели ей прямо в душу, из-за чего женщине казалось, что вокруг неё исчезает всё, даже тьма. Лишь он один был в центре всего, как черное солнце, как… темное божество. Стоило Сюэ Яну закричать, стоило сказать свои последние слова, как тьма, сгустившаяся вокруг него, выскользнула из его тела и распростерла над ним шлейф крыльев, что приняли форму тела. Там были руки, раскрывшиеся над ним, там было туловище, стоящее за его спиной, там было… лицо, глаза которого горели зловещей, ярко-изумрудной чернотой. Эти глаза, эта улыбка, эта… сущность, что возвысилась над ним, была готова убить всё, что вокруг него, уничтожить само время, если потребуется. Она бы накинулась и на него, время, и, как подобает коллапсару, поглотила бы и его. Как только это случилось, ноги Ямамото подкосились, и она упала назад, в беспомощном жесте подняв свои руки, словно пытаясь закрыться от этой устрашающей черноты. Тьма над головой Сюэ Яна, эта сверкающая зеленоватым свечением тьма, что лилась прямо из его глаз, накинулась на женщину. Та вскрикнула, тело её задрожало сильнее. Вдруг Сюэ Ян и сам пошатнулся, с глаз его медленно начала отступать тьма. Сущность, что накинулась на Ямамото, тут же растворилась, не оставив после себя даже призрачного осадка. Она исчезла, как исчезает дым в воздухе, как исчезает всё, что не имеет плоти. Тело Сюэ Яна ослабло, он едва успел опереться на стол, чтобы не упасть. Он и сам не понял, что произошло. Его глаза в какой-то момент ослепли, а потом… потом он напрочь выпал из того, что происходило. Не слышал он ни слов произнесенных, ни тем более действий своих не ощущал. Он как будто заснул на мгновение и тут же пробудился. И ужаснулся. Лежащая перед ним Ямамото, чьи губы и даже волосы дрожали, а глаза в невероятном страхе и шоке уставились на него. Руки её все еще были подняты, она частично закрывалась ими. Пальцы так сильно дрожали, что Сюэ Яну и самому стало на это страшно смотреть. Он не понял, что случилось, но такой вид женщины его ошеломил, хотя он все еще помнил её слова, помнил издевку в её глазах. Но сейчас этого не было. Она смотрела на него, и видят Небеса, не могла и слова молвить. Сюэ Ян сжал зубы и, кинувшись к выходу, быстро покинул комнату. Ямамото, которая с трудом пришла в себя, еще с пару секунд блуждала глазами по каменному полу и вдруг кинулась вслед за ним. — Стой! — вцепившись в стену, закричала она. — Сюэ Ян, постой. Прости меня, Сюэ Ян! Но он уже успел убежать далеко, и даже если слышал, виду не подал. Ямамото, чье лицо из испуганного стало потерянным, зло ударила ребром сжатого кулака в стену и вдруг резко обернулась. Её внимательный острый взгляд впился в поворот коридора, зрачки немедленно сузились. — Не ту крысу я поймала, — удрученно пробормотала она. — И вовсе не ту не сожрала раньше… А тем временем, буквально растворившись во тьме, скрывшись в тайном проходе, что открыл ему рычажок в камне стены, который он повернул, Мэн Яо быстрыми шагами стремился как можно быстрее дойти к той части дворца, где был Вэнь Жохань. Он знал, что эта женщина по своей воле ни за что не ступит туда, и пока он близко к главе Ордена, ему ничего не грозит. Он уже давно чувствовал, как сильно она его ненавидит, и подозревал, что эта женщина хочет его смерти. И не ошибался. Ямамото ненавидела его, возненавидев с первого же дня. Он слышал не весь разговор, удачно попав лишь на последнюю его часть, но даже так инстинктивно чувствовал, что Сюэ Яна… выводят из себя намеренно. Никогда еще Ямамото не была так жестока, и никогда еще не смела поднять на него, воспитанника самого Чжи Шу, руку. Но она подняла, и слова сказала такие, что он, Сюэ Ян, уже из-за этого имел право её изувечить. Так как Яо не видел того, что произошло, он подумал, что Сюэ Ян ударил её, потому что вдруг наступила тишина, в которой слышно было, как стучат друг о друга зубы. Это дрожала она, а после Сюэ Ян выбежал из комнаты, она же кинулась просить у него прощения. Это было очень, очень странно. «И что за домыслы плетет это исчадие ада? — тревожно думал он. Не будь Ямамото женщиной, он бы её так не опасался, потому что с мужчинами он всегда был настороже, но так как вырос в борделе, привык видеть природу женщины зачастую униженную природой мужчины. Конечно, попав в клан и встретив заклинательниц, он слегка переменил свое мнение, но даже женщины, наделенные силой, в конечном счете оставались всего лишь женщинами, которым неистовство Инь все равно было не чуждо, но эта… эта была настоящим вызовом и неоспоримой чумой для того, кто на свою неудачу станет её врагом. Беспощадная, опасная, практически неумолимая и… невероятно прекрасная, что придавало ей лишь большей опасности, учитывая столь странную энергию её природы, которая и соблазняла, и одновременно устрашала. — Что ты хотела словить на этот выпад своей ядовитой паутины, а? Я думал, что паук — Чжи Шу… но как такое может быть, чтобы ты посмела ранить самого Сюэ Яна!» Такая, как Ямамото, вполне могла убить Сюэ Яна, если бы захотела, но зайдя своими словами так далеко, чего она в итоге ждала? Понятное дело, тот бы устроил скандал или даже полез бы в драку, о чем она была прекрасно осведомлена, ведь воспитывала его столько времени, и скольких она погубила среди тех, кто юношу обижал или причинял ему вред… и сама же в итоге ранила его правдивой жестокостью своих слов. Зачем она это сделала? Очевидно ведь, что в итоге она так же жестоко поплатится за них, если Сюэ Ян обо всем поведает Чжи Шу, а тот не станет доискиваться причин — он просто снесет этой женщине голову и отдаст её Сюэ Яну! И всё же Яо был рад, что застал подобную сцену, ведь она была до невозможного компрометирующей. Может случится так, что именно она в свое время поможет ему если не избежать гибели, то по возможности отстрочить её, ведь он знал, как жесток Чжи Шу к тем, кто как-либо обижает его любимца, как знал и то, что не пощадит он никого, будь это хоть Ямамото, хоть… собственный брат. Мэн Яо был свидетелем их ссоры, слышал её и быстро делал выводы. Если по каким-то причинам Сюэ Ян промолчит об этом, то уж Мэн Яо при особом случае не помедлит вспомнить… Чжи Шу был зависим от Сюэ Яна, из-за чего Жохань еще сильнее ненавидел этого мальчишку. И очень скоро его ненависть даст о себе знать.

***

«…хочется удариться в истерику, начав лить слезы. Но даже так мы не можем остановиться. Мы хотим любить, я хочу любить! Никто никогда не узнает о том, что такой, как я, могу так страстно желать этого! Кто поверит, что такой, как я, хочет любить, что такой, как я, вообще способен любить! Мой удел лишь в ненависти, для них я чудовище. Меня никто не любил, и я сам никогда не полюблю! Ямамото, я последний идиот, если цепляюсь за что-то столь бессмысленное, учитывая, кто я есть и какую жизнь веду, но, черт возьми, даже я понимаю, что я человек, всего лишь человек! Вот почему… вот почему эта вера никак не умрет!» Пар купальни застилал глаза. Обнаженная, она сидела в горячей воде. Глаза её были закрыты, брови слегка нахмурены. Её сердце издавало беспокойные удары в груди. «Они сильны в этой слабости, — голос Чжи Шу неожиданно зазвучал в её голове. — Вот почему они прекрасны. Будучи столь ущербными и одинокими, они всё же не безнадежны. Не понимая этой силы, они жаждут любить и быть любимыми, словно догадыватся, что изначально души людей были едины… и вся их жизнь, пусть даже они этого никогда не осознают — это стремление вернуться к этому единству…» Веки Ямамото дрогнули. Словно в ответ, от лёгкого движения её тела на воде пошла едва заметная рябь, столь скудно отражающая настоящий шторм, царивший в глубинах её души. «Ты ведь тоже это понимаешь, не так ли? — бывало, что шепот Сюэ Яна воспринимался ею как крик, а грубый тон — как мольба о помощи. — Возлюбленный — это твое отражение. Только он может увидеть тебя, а ты его. Я не увижу свой танец, но зато это увидит тот человек. Он скажет мне, был ли я прекрасен, красив ли я, ужасен, или же что я невероятно нежен, или груб, быть может. Мои действия отражаться и на нем… благодаря этому я увижу, во что превращаюсь. Если он будет страдать, значит я чудовище. Если он будет счастлив, значит я не монстр. Проблема в том, что те, кто сейчас рядом со мной, кажется, уже имеют свои отражения, и мне попросту не достучаться до них своими чувствами. Это заставляет меня чувствовать себя очень одиноким…» Это было довольно редкое его явление, вызванное сильным наплывом чувств, чтобы его душа, полна боли и обиды, смогла так раскрыться в словах, да еще и чтобы их кто-то услышал. Потом Сюэ Ян уже и не вспомнит даже о своих словах, забудет то, что говорил. Останутся лишь тени, которые он будет тащить за собой, ступая в этом жестоком равнодушном мире. Эти тени не увидит никто, он просто не позволит никому такого себя увидеть. Он будет ожесточаться, озлобляться, он станет отражением того, как люди его ненавидят. Ведя себя, как чудовище, он словно показывал им их собственное отражение, то, что они с ним, как с человеком, делают, вот почему он так жесток, потерян и одинок. — Так ли уж необходимо становиться этим одним целым? — вслух произнесла Ямамото, обращаясь уже к себе. — Что ты можешь знать о едином существовании, ребенок! Чтобы стать одним целым, нужно отвергнуть в себе всё, вплоть до личности, полностью отдавшись другому, и для соблюдения равновесия, тот, другой, тоже должен сделать точно так же. Предательства, ложь, безумие, одержимость — вот итог того, когда лишь один жертвует собой! Люди, стремящиеся к тому, с чем не сумеют справиться… они попросту слабы для такого! И ты такой же, такой же… Она не хотела, чтобы он погряз в этой дьявольской трясине. Не хотела, чтобы он отчаянно искал себя в ком-то другом, ведь знала, как тяжело с ним будет справиться, как силен должен быть тот, кто сумел бы удержать юношу прежде всего от собственной пропасти, от собственной боли, которая во многом станет причиной непоправимых ошибок… и горя. Ямамото прикладывала все усилия, чтобы Сюэ Ян уверовал в то, что своих сил ему хватит, чтобы выровнять состояние своей души самостоятельно, но он не желал любить себя, взамен этого предпочитая забыться в иллюзиях о том, что это сделает кто-то другой. Кто-то, но только не он. Должно быть, он не умел любить себя, потому что боялся, из чего выходило, что любовь его пробудится лишь в том случае, когда проснётся его страх потери. Но что можно боятся потерять? Часть себя, что-то признанное своей душой… Вот так работала любовь, эта страшная вещь, к которой стремилось всё человечество. — Сперва они сбивают ноги в кровь в поиске, как они себе внушили, недостающей части себя, — вылезая из купальни, зло прорычала Ямамото. — Потом эмоционально привязываются к человеку, добровольно становясь зависимым уже от его эмоционального фона, от его решений. Это паразитизм, такая привязка. Но, если они её потеряют, то больше не захотят жить, вот как это, черт возьми, работает! Не спорю, они порываются стать частью чего-то, но ведь искренность в том, чтобы не подавлять своими желаниями другую личность, не приручать её, не обладать ею, ревниво цепляясь как клещ за донора. Они назвали любовью обыкновенный паразитизм на фоне личности, слабости и неполноценности. Но знают ли они, что такое то, к чему они стремятся, нарек это любовью… В словах невозможно было описать, потому что мир, в котором существовали люди, прогнил и катился ко всем чертям. Как площадка для существования души в плоти, этот мир уже давно был просрочен для любви, и всякий свет, появляющийся в нем, был обречен стать тьмой. И плодиться, порождая еще большую тьму. Она хотела избавить его от этой иллюзии, хотела направить его жизненную энергию на усовершенствование себя, а не уничижение, к которому он, погрязая в страхах своих, себя загонял. Он мог всё, но меркли все его старания, если не были направлены на достижение чего-то более хрупкого, сердечного, нежного. Мальчик желал чувствовать себя нужным, желал обрести колыбель, в которой успокоит свою душу. Он хотел объятий, которые дарили бы ему тепло, поскольку тепло собственного тела порой воспринимал как холод, парализующий его в мгновения панического наваждения. Это был не взрослый человек, это был ребенок, который еще нуждался в опеке матери, и в психологическом смысле именно так всё и выглядело. Сколько людей, имея взрослое тело, остались такими детьми? А сколько их интуитивно искало этих объятий? Их нельзя было винить, но в таком случае они не смели называть это побуждение любовью. Это не любовь. Это неполноценность духа, который нуждался в росте и взрослении. — В такой тьме, наверное, и правда нужен поводырь, — завязывая пояс халата, Ямамото на мгновение закрыла глаза. — Но что это должен быть за поводырь, когда глаза смотрят, но не видят, даже тень собственную не видят, их взгляд направлен в никуда. Это не душа, а зародыш души, и не поводырь ему нужен, а чрево, в котором он смог бы дорасти, дозреть, так сказать. Но Сюэ Ян был не таким. Да, он страдал от эмоциональной нестабильности и потерянности, но лишь потому, что ему был нанесен сильнейший ущерб, откинувший его в эту тьму. Он знал свет, знал любовь, просто… забыл об этом, а когда очнулся, то первым делом кинулся бежать, попав в самый ад. И здесь, в сердце тьмы, ему встретился тот, кто был еще темнее этой черноты, но именно в нем горел тот лучик света, который выводил юношу из тьмы. Чжи Шу… Очень опасно было то, что она сегодня сделала, и не только потому, что решилась на столь опасные слова и действия. Та сила, что буквально оторвалась от Сюэ Яна, распростёршись над ним как черные сумрачные небеса, поразила и испугала женщину. Даже раньше, когда он злился до безумия, такого не происходило. Почему же сейчас, что это было? — Глаза, зеленые как дьявольский фонарь, — идя вдоль каменного коридора, размышляла она. — И сила, способная поедать энергию. Лишь тьма способна на такое. За те два года, что я провела с ним, в нем ничего не выказывало подобного симбиоза с… это даже темной Ци не назовёшь, это что-то более сильное. Как энергия какой-то сущности, запечатанная в нем и находящая выход в моменты, когда ему грозит опасность. Но я бы не убила его, ни за что. Значит, она освободилась, потому что он сам был близок к тому, чтобы причинить себе вред. Мыслями быть может? А может он горел внутри, его разум помутился… помутился, потому что высвободившаяся тьма омрачила ему глаза, дабы не он что-то совершил, а она. Эта энергия ему не принадлежит. Она будто оставлена в нем кем-то… Ямамото помнила, что несмотря на тьму, высвободилось и кое-что еще. Багровые всплески, похожие на короткие вспышки ленточных молний, изгибающиеся в форме сферы, окружающей его. На самом деле это был алый барьер, которого он лишился в тот роковой день, и возникновение которого было напрямую привязано к его мечу. Чтобы вновь, так сказать, активировать его, нужен был меч Сюэ Яна, его Чэнмэй… Незримое глазу движение за её спиной заставило женщину молниеносно обернуться. У неё не было глаз на спине, зато была поразительная чувствительность и невероятной остроты слух, способный улавливать что угодно на уровне ультразвука. Легче всего всегда было обращать внимание как раз не на громкие звуки, а на приглушенные, поскольку именно они были самыми подозрительными. «Показалось? — видя за собой освещаемую факелами полутьму, женщина дёрнула бровями и снова обернулась. — Хватку теряю, что ли…» Стоило ей обернуться, как неожиданно сильная, практически убийственная хватка на горле потянула её назад, это была хватка внутренней стороной локтя, и жуткое удушение мгновенно сковало ей горло. Молниеносно, спустя всего секунду, другая рука вскинулась с зажатым в ней кинжалом и хладнокровно начала наносить ей удары в низ живота, сделав около десятка глубоких рваных дыр. Он бил так быстро и так глубоко, что Ямамото лишь дёргала ногами, чувствуя, как по ним стекает кровь. Хватка на горле ослабла, она медленно начала сползать вниз, инстинктивно прижимая ладонь к животу, из которого ручьями хлестала кровь. Тот, кто наносил ей удары, бил по несколько раз в одно и то же место, из-за чего дыры были огромными, в некоторые из них можно было просунуть кулак. — Парень не выходил из дворца, — сквозь сильный шум в голове, услышала она. — А этой уже не жить. Сделать всё нужно быстро. — Но теперь ему на помощь никто не придет. — Он и сам способен оказать её себе. Не забывай, чей он протеже. Улыбка демона… Ямамото тяжелым грузом повалилась на пол. Ей было так больно, что веки тяжелели в попытке отправить её в обезболивающий сон, с той лишь разницей, что сон этот мог стать вечным. «У меня же не должно быть регул, рано еще, — уплывающее сознание мутило взор, шум в голове стал тише. — И почему столько крови?..» Продолжая пульсировать, её раны выталкивали всё больше крови, пачкая не только бедра, но и впитываясь одеждой. Ямамото удрученно выдохнула. Это был её любимый халат, на который ей, сам же и выбрав ткань, расщедрился Сюэ Ян…