Пламенное небо

«Твое прошлое и твое будущее. Проклятие, которое его окружает. Такую силу, что превозмогает само Творение, может победить лишь проклятие еще большее. Лишь противоборствующей силе выстоять, лишь ей одной удастся противостоять. А что можешь ты, человек без прошлого, человек, будущее которого, быть может, заставит тебя пережить все те кошмары заново, пока ты будешь думать, что это в первый раз…» Хоть это и ни было чьими-то фразами, но Сюэ Ян складывал обрывки этих слов словно головоломку, беря за основу то отдельные слова Ямамото, то свои собственные рассуждения. То, что он услышал от женщины, настолько потрясло его, и вместе с тем испугало, что он и сам до конца не понимал, в чем же именно страх? Он боится того, что, будучи рядом с Чжи Шу, его настигнет страшный конец, или же того, что ему не хватит сил быть с ним рядом и тот попросту сошлет, или того хуже… пренебрежет им, откажется от него. Он часто задавал себе вопрос, в чем же кроется причина расположения к себе такого человека и в глубине души надеялся, что причина именно та, которую он себе вообразил, а иначе это назвать было невозможно. Чжи Шу не делился с ним ни тайнами, ни чувствами, лишь редкие всплески томных эмоций, побуждающие его завести медленный и мягкий разговор и высоком, о глубоком, о недостижимом. И Сюэ Яну нравились эти неторопливые, наполненные чем-то неприкасаемым беседы, которые облачали эти тайны, но увы, от этого они не становились яснее. Чжи Шу любил объяснятся очень сложным языком, и чтобы его понять, требовалось немало внимания и ловкости ума, а еще какого-то особого внутреннего понимания, когда ухватившись взглядом лишь за одно едва заметное движение глаз или даже пальцев, можно было четко понять, о чем он говорит. Когда Чжи Шу говорил о любви, его тело становилось медленней, он был подобен зимнему цветку, теряющим даже дрожь под крупными хлопьями снега, что понемногу засыпает его. Медленный и неподвижный, лишь кожа его еще источает тепло, и даже под закрытыми веками глаза неподвижны, ресницы совсем не дрожат. Казалось, он погружался в тот самый зимний сон длиною лишь в известную ему Вечность, и именно тогда Сюэ Ян чувствовал до чего же он становится далек. Чжи Шу позволял ему находиться к себе так близко и все равно не пропускал его через невидимую границу своей души. Сюэ Ян чувствовал, что ему позволено лишь наблюдать за демоном, взывать к его вниманию. Но чтобы действительно быть с ним — нет. Но было в этом запрете что-то такое, от чего Сюэ Ян мысленно и с облегчением вздыхал. Он тоже подсознательно чувствовал ту жуткую, пугающую его тьму, в которой растворялся даже свет; тьму, плотность и глубина которой поражала своими масштабами, своей силой, своей скорбью. Это была тьма, которая не подчинялась — она правила. И Чжи Шу был внутри неё. Не она в нем, а он внутри неё. И мужчина не позволял Сюэ Яну коснуться её, самое большее, что мог позволить — это обнаружить отбрасываемую ею тень и какое-то время побыть в ней. Когда это случалось, они были близки, они целовали друг друга, шептали что-то друг другу, касались тел друг друга. Но то была лишь игра теней и света, игра, которой не под силу было сделать больно или убить. Почему Чжи Шу целовал его, почему позволял прикоснуться пусть даже к тени своего существа? Ямамото сказала, что он любил и что он потерял, и что никогда больше полюбить не сумеет… Глаза Сюэ Яна вспыхнули сумрачным пламенем, и от того, как резко он распахнул веки, в другой Вселенной тут же поднялась буря, нещадные порывы которой смели с лица земли целую Империю. Лишь один взмах этих ресниц был способен породить бурю — так говорил Жэчхи. О нем. Он был любимым цветком самого Бога самоубийц, а ныне же, растоптанный и обесславленный, скитался в глубоких недрах человеческой тьмы, что наполняла его своим безобразием и своей зловонной тягучей темнотой. И всё же Сюэ Ян не упал на самое дно. У него был он, который держал его руку, который своей тенью спасал тень того, что осталось от прежнего Чэнмэя… «Сюэ Ян…» Это имя, произнесенное его голосом, становилось для юноши призывом продолжать жить, призывом, на который откликалось всё его существо. — Ты не в праве судить, — злым шипящим шепотом, сквозь зубы процедил он. — Ни ты, ни кто-либо другой, и не тебе решать, кто кого и как долго может любить. Лаоши дает мне любовь, которая не дает мне упасть в это дно, а ты говоришь, что он никогда меня не полюбит? Он любит, пусть так, как есть, но любит. Я смирюсь с его правом сделать выбор не в пользу того проявления этих чувств, которых так жажду я, я смирюсь с тем, что любить его так, как любят друг друга люди, телом и душой, он мне не позволит. Но даже так я не откажусь от своих чувств к нему, от своей преданности ему. Он спас мне жизнь, и всё, что я сейчас имею, всё, что собой представляю… всё идет лишь от него одного. Скорбел Сюэ Ян от мысли, что отчасти Ямамото всё же была права, ведь теперь, остыв, он понял, что она имела в виду. Сюэ Ян хочет живой любви такого же пламенного сердца, как и у него самого. Что такое пламя? Это тепло, это энергия, это… жизнь, её живое воплощение. Чем же был Чжи Шу? Не жизнью, хоть и был по сути жив телом и душой… но это были уже руины, и самой жизни в них не было. У него осталась только память о счастливых мгновениях, о мгновениях печальных и трагических. Сюэ Ян не мог последовать за Чжи Шу, потому что у Чжи Шу не было будущего. Он был проклят страдать от этого бесконечного круга жизни, и не было никого, кто мог бы быть ему спутником в этом ужасном цикле судьбы. Всё, что он мог, это быть рядом с юношей всё то время, что ему отведено в этой жизни. Но разве может человек с потребностью любить и быть любимым обрести счастье рядом с тем, кто не впускает его в себя, кто просто не может этого сделать, кто может лишь быть рядом, омрачая чей-то свет своим шлейфом тянущейся за ним тьмы… Сюэ Ян не понимал, что Чжи Шу, ведая о его желаниях, был готов его отпустить. Он сам хотел, чтобы рядом с мальчиком была Жизнь, а не Смерть, и что Сюэ Ян столь страстно хочет не обманчивой, а честной искренней близости, как души, так и тела, что он нуждается в этом пламени… пламени, которое в нем кто-то пробудил. И этот кто-то всё еще был жив. Чжи Шу это знал. Чувствовал. Тот, с кем Сюэ Ян соединился, всё еще существует в этом мире. «Ты сможешь обрести себя только в том человеке, в котором и оставил этого самого «себя», — размышлял Чжи Шу. — Того себя, которого тебе так не хватает, которого ты даже не знаешь, но жаждешь познать. Ты ищешь живое воплощение своей души, Сюэ Ян, и поверь, оно где-то существует…» Странная это была связь, даже он это признавал. В душе юноши были оттенки двух абсолютно разных энергий, ему не принадлежащих. Одна, что была очень тихой, практически робкой, но сильной, и другая, темная и жестокая. Эти две энергии не соприкасались, но даже не взирая на то, что они в себе несли, попали в душу юноши они… по его добровольному согласию. Он впустил их в себя практически с ребячьей игривостью, не препятствуя их осадкам внутри себя. Чувство было такое, словно они принадлежали тем людям, что находились с ним с самого начала его жизни. Но исходя из того, каким в Безночный город пришел Сюэ Ян, не было похоже, чтобы те люди, с которыми были связаны эти энергии, нанесли ему такой ущерб. И Чжи Шу искренне не понимал, что же с Сюэ Яном произошло, и почему его никто не ищет? Он был связан с кем-то, причем очень сильно, и тени его прошлого клубились внутри его подсознания, извлекая себя с помощью снов или видений. …Сюэ Ян тихонько вздохнул. Ах, до чего же прелестна загадочность леса, что прячется там, в уже охвативших город сумерках. Сюэ Ян смотрел на словно касающихся неба верхушки деревьев, что вдали казались гуще, словно не деревья, а большое накопление мха у берегов облачающегося в ночь неба. Лес всегда был его любимым местом для единения, для общения, ведь с ним говорило всё: ветер, травы, шелест листьев, особенно бамбука, пение птиц и шорох под ногами, когда он слышал, как даже там, в глубинах земли, есть жизнь. Его слух был настолько чувствителен, что он мог расслышать, как в траве прыгает кузнечик, как среди опавшей листвы ползет змея, как богомол прыгает с ветки на ветку, как цикада шуршит крылышками. Он слышал всё, и всегда ему казалось, что в том, что для людей просто шум, для него было разговором, беседой. Среди шума листвы ему порой слышался и другой шум, столь гармонично вплетающийся в звуки ветра и деревьев. Он, стоящий одиноко в его порывах, слышал трепет взмахнувшихся рукавов, слышал тонкий звук лезвия, что описывал дуги в воздухе, чувствовал кожей горячее дыхание, скользившее на нем нежнейшим лепестком. Невидимым правда, но это были лепестки… словно лепестки губ, кажущиеся такими настоящими, что Сюэ Ян отказывался открывать глаза, боясь, что это наваждение спадет. Он чувствовал запах более глубокий, нежели запах листвы и трав, чувствовал тепло, под веками мерещились длинные волосы, приведенные в движение танцующим телом. И вправду, лес умел говорить, нужно было лишь просто научиться слышать. А горы? Горы ведь умели дышать! Их легкие были раскрыты, ребра тянулись к неприкасаемым небесным вершинам, и они дышали, Сюэ Ян слышал это дыхание! Ветер в горах таков, что трусливому человеку может показаться, будто его понемногу окружают демоны, и он боится той тишины, которую может дать отсутствие ветра. В тишине даже упавший камешек может показаться громогласной атакой, и часто, очень часто заблудившиеся в горах сходят с ума и умирают именно от страха, а не из-за голода или холода. Горы были опасным спутником на жизненном пути, они не умели прощать, лишь изредка могли проявить милосердие, но прощать глупца, забредшего в их царство — никогда. Но Сюэ Ян любил горы, его тянуло к ним, туда, всё дальше и дальше к вершинам, что белели, усыпанные снегами. Он чувствовал, всегда чувствовал, что в горах есть нечто такое, что зовет его… От раздумий его прервал едва слышный шорох, раздавшийся, наверное, откуда-то из коридора. Сюэ Ян напрягся. Он редко обращал внимание на громкие звуки, поскольку они были для него более естественными и безопасными, нежели те звуки, по которым ясно было, что они не просто приглушенные, а намеренно приглушенные. Кто станет таить свои шаги? Только недруг, никто больше. Сперва он даже подумал, что это Ямамото, поскольку та часто любила его подлавливать, чем и научила его всегда быть начеку, но подобное предположение сошло на нет, когда к одному звуку прибавился другой, а потом еще один. И их издавало не одно существо, а… несколько. Эти были звуки приближающихся шагов. Сюэ Ян никогда не думал, что может стоять так неподвижно, уняв все, кроме дыхания и сердцебиения, и глаза, чей взгляд с опасно сузившимися зрачками прикован к двери. Когда леопард замирает, его волнение или напряженность может выдать лишь слегка извивающийся хвост, иногда даже подергивающийся. Это единственная часть его тела, через движение которой он сбрасывает напряжение, особенно когда должен неподвижно сидеть в засаде. Ноздри Сюэ Яна немного раздувались от тревожного дыхания, глаза начали поблескивать. Он повернулся и стал всем телом к двери. Он ждал. «О, мой дражайший друг, — с волнением подумал он о Ямамото. — Как же невовремя ты решила разбить мне сердце… ведь сейчас те, другие, должно быть, пришли добить уже осколки…» Конечно же он преувеличивал их ссору, поскольку за два года проведенных вместе с этой женщиной, никогда ни при каких условиях не умел на неё злиться. В этом была заслуга самой Ямамото, в её отношении не только к Сюэ Яну, но и вообще ко всему, что происходило с ней или же с вокруг неё. Она очень отличалась от того отребья, которое населяло дворец, и порой Сюэ Яну казалось, что она и вовсе не человек. В ней не было этой пагубной зависти, вероломства, тщеславия, лживости, в общем всего того, чем перенасыщены жалкие и ущербные душонки адептов и членов монаршей семьи. Она вела себя так, словно была свободна от самой тьмы столь пагубных эмоций, её не волновали ни неизменные желания, ни уж тем более она не была зациклена на достижении чего-либо. Ну право же, немыслимо ведь? Человека с самого рождения воспитывают так, чтобы взрастить в нем само побуждение к стремлению, к возвышению, и особенно — к гордости, зацикленности на своём Я, чести, долге, манерам и прочей бесполезной ерунде. Они учат ребенка всему, кроме одного — желанию быть свободным, и прежде всего от распрей собственных противоречий, страхов, слабости. Его не учат быть сильным — его учат подавлять слабых. Его не учат любить жизнь — его учат покорять её, перешивать под свои стандарты или стандарты ценностей семьи. Его не учат любить других — его учат возвышаться и доминировать, держать под контролем объект своих желаний. У Ямамото были грехи земных желаний, таких как еда, алкоголь и… близость, но за этим всем не крылось и крупицы темных побуждений. Это была её почва, в которой свободолюбивое растение цвело и благоухало, наполняя пространство вокруг себя весельем и радостью, беззаботной радостью и счастьем. Она спокойно могла выставить себя полной дурой, лишь бы повеселить и разрядить обстановку, могла отдать последние деньги на совершенно неприемлемую ерунду — пудру тончайшего пурпурного оттенка — но остаться голодной, да еще и без крыши над головой. Сидя в уголке какого-то храма или подворотни, она могла этой же пудрой выбелить себе лицо и веселить уличных сироток, чтобы немного скрасить их страх одиночества и слегка отвлечь от мыслей об еще одной голодной ночи; а могла даже подбить их на малый бунт и пойти пугать вечерних кукумышек, что по несчастью поздно возвращались домой. Мальчишки нападали, отбирали сдобу, а Ямамото, притворившись призраком, как она говорила, «злой неудовлетворенной женщины», воспитывала в них благодать, призывая никогда не проходить мимо сироток. Она, как Сюэ Яну показалось, была равнодушна к маленьким девочкам, но уж больно сильно её сердце обращалось в сторону мальчиков. Их она нежила, всегда была ласкова и даже плакала от их историй. Точно так же она плакала и когда Сюэ Ян рассказывал ей свою… «Это было просто недоразумение, — продолжал думать юноша. — Я неправильно тебя понял или же ты неправильно что-то сказала мне. Ты не способна причинить мне зло, не верю! Ведь ты была той, в ком я нашел это тихое мирное утешение…» Дверь медленно со скрипом отворилась. Тень, что расползлась по полу, исчезла так же резко, как и появилась. Зрачки Сюэ Яна сузились еще сильнее, когда эта же самая тень молниеносно возникла перед ним, а вокруг него — еще шесть таких же. Он сразу их узнал, он признал эти черные, словно сама ночь, одеяния. Это были убийцы, причем не простые убийцы, а личная стража самого Вэнь Жоханя.

***

— Сопротивление должно быть разумным! — как-то сказала ему Ямамото в пылу их схватки. — А ты бросаешься в бой сломя голову лишь потому, что задето твое чувство собственного достоинства. — И что в этом такого? — Что такого? — вскипела она. — Да попадись тебе человек с холодным расчётливым умом, и он обратит против тебя же всё твое хваленое мастерство. Даже мне сейчас проще простого направить твой гнев против тебя и использовать всё, что ты умеешь, чтобы приблизить час твоей гибели. Ты настолько не умеешь держать себя в руках, что способен наткнуться на собственный меч и умереть от этого! Она была фантастически искусным фехтовальщиком, от созерцания мастерства которого прежде мнивший себя великим воин мог согласиться на добровольный суицид, дабы не омрачать своим существованием её сияние. Техники, которыми владела Ямамото, зачастую казались будто из другого времени, и что самое невероятное, в борьбе она предпочитала использовать такие мечи, пропорции которых больше мешали, нежели шли во благо. Например, мечи с излишней длиной, больше подходившие для всадника, но никак не для пешего: мечи из грубого тяжёлого железа, вес которых предполагал держать меч двумя руками, а она держала одной. Если Ямамото дать в руки легкий меч, она просто отбросит его и пойдет в бой без него. Это было немыслимо, она же была женщиной, а предпочитала оружие, с которым и крепкий-то мужчина справился бы со скрипом. Но силы в этих руках и правда было немерено. С Сюэ Яном она использовала только оригинальные мечи, которые бог весть откуда доставала, но это было одной из причин, почему Сюэ Яна буквально раздувало от какого-то чувства собственной значимости, как и уникальности того, что они делали. Чжи Шу не уделял столько времени этому виду обучения, как это делала Ямамото, и по сути почти сразу же раскрыв его мышечную память и восстановив всё то, чему он научился в сумраке, Ямамото усовершенствовала все его навыки, улучшила то, что было подзабыто или не доучено до конца, а так же научила его довольно редким приемам, которые он мог модернизировать, в зависимости от ситуации и оружия. — Помни: ты всегда можешь умереть, — наставляла она, когда они в очередной раз сходились в близком от лица ударах мечей. Их клинки издавали глухой звон, скрежет лезвий порой неприятно резал слух. — Никогда не забывай: ты можешь умереть! В тишине тускло освещенной комнаты смерть выдохнула в первый раз: это шипастый шар, на черной тонкой цепи, пробил собой дверь и почти влетел Сюэ Яну в голову. Тот отклонился, согнувшись в коленях, и слегка отставив ногу принял нижнюю позицию. Нутро его трепетало. — Я всегда могу умереть? — зло кричал Сюэ Ян Ямамото, потеряв контроль от этих слов. — Это я-то могу умереть?! По другую сторону комнаты, ту, которую занимал сейчас юноша, смерть сделала вдох, когда Сюэ Ян, выбросив под дверь игрушку-ловушку закрыл голову руками, так как взорвавшись она выпустила из себя не менее опасные осколки, которые, попав на любую материю, взрывались дополнительно и испускали из себя ядовитое вещество, поражающие глаза и легкие. — Ты всегда можешь умереть! — низко рычала Ямамото, но затем её звериный оскал смягчался, и она, сверкнув в сторону Сюэ Яна своим хитрым глубоким взглядом, с улыбкой произносила: — И они тоже могут. Все могут умереть, так кому же смерть тогда служит? Сюэ Ян выбежал из комнаты, перескочив через троих на полу, уже мертвых, плоть их конвульсивно подергивалась, хотя они уже этого не могли ощутить. — Сильнейшему! — отвечал юноша, и словно бы в доказательство нацелился женщине в голову. Та легко обогнула столь свирепый выпад, словно уклонилась от пытающегося оставить на её щеке эфемерный след от поцелуя ветра. — И слабому тоже, — спокойно отвечала она. — Она верно служит лишь тому, кто помнит, что всегда может умереть, а не только убивать других. Если ты будешь помнить об этом, если перестанешь мнить себя разумней всех, она даже снизойдет до того, чтобы не смотреть в твою сторону, а будет идти впереди тебя, жадно поглощая тех, кто мнит себя непобедимым… Сюэ Ян бежал, казалось, по раскаленным углям, настолько быстрыми были его движения. Он прекрасно осознавал, что, оставшись во дворце, у него нет шансов. Смерть была везде, она была спутником как Сюэ Яну, так и тем, кто пытался его убить. Сам Сюэ Ян нанес первый удар, и та смерть, что нес он, казалось бы, была сильнее. Но он чувствовал это холоднее дыхание на своем затылке, чувствовал её касание, что заползает под кожу призрачной рукой и заставляет деревенеть конечности. Он впервые видел дворец таким зловещим, и еще никогда он не казался ему таким черным, таким зловонным, таким… адовым местом, хотя и прожил здесь два года. Он только сейчас подумал о том, что за свое бесстыдное вольнодумие наконец пришла пора расплачиваться, как и вспомнить о том, что он всё еще жив не потому, что хитрее или ловчее, а потому что ему просто не давали умереть. Но Чжи Шу не было, а где находилась Ямамото он не знал. Но он не боялся этих убийц — он просто убегал с дворца на более просторную территорию, где скрывшись в ночи он будет иметь больше преимущества, больше шансов выиграть у самых яростных убийц с которыми ему приходилось сталкиваться, ведь те были личной собственностью Жоханя, а уж как он дрессировал своих зверушек Сюэ Ян хорошо знал. Он бежал в лес, в его спасительную черноту, он бежал укрыться под пологами шуршащих листьев, бежал в объятия высокого бамбука, бежал под купол черного, с россыпью звезд, неба. Он мог принять бой во дворце, он мог позвать на помощь… но он не бы наивным, чтобы надеяться, что кто-то ему поможет, что узкие своды коридоров сослужат ему и его клинкам хорошую службу. Теперь он понял, почему во дворце было темнее, чем обычно, понял, почему не встретил ни одного слугу. В эту ночь, с её могильной тишиной, дворец ждал криков и крови, как когда-то ждал их от беременных женщин, что были близки к тому, чтобы облегчить свою ношу. Но в эту ночь ожидали не жизни — дворец приготовили к тому, чтобы он встретил смерть Сюэ Яна, чтобы его кровь и крики оборвались навечно, во славу смерти, а не жизни. У Вэнь Жоханя уже было приготовлено три или четыре легенды, объясняющие трагическую смерть юноши, и каждая из них была разной, в зависимости от того, как именно его убьют. Если получится так, что отрубят голову, Вэнь Жохань просто прикажет отрубить всё остальное, оставив лишь туловище, а Чжи Шу скажет, что Сюэ Яна разорвали лютые мертвецы. Если ран будет мало, просто бросит юношу в ущелье с темной Ци, например, на той же Луаньцзан. Уж гора-то обглодает его как следует, и никто ничего не докажет. Разумеется, Ямамото, как верная слуга Чжи Шу, должна была «последовать» за юношей и сгинуть так же, будучи пойманной Луаньцзан. Её тело будет недалеко от тела Сюэ Яна… Он должен был умереть, его нужно было убить! Его существование всё больше становилось самой серьёзной угрозой, препятствием и ошибкой, которую Вэнь Жохань страстно желал исправить. Он сам единолично должен был управлять чувствами брата, он, а не какая-то грязная шлюха, которая явилась в его дворец неизвестно откуда и завладела всеми помыслами брата! Сегодня Сюэ Ян должен был умереть, и не важно, какой он даст отпор. Без Чжи Шу, без Ямамото, его жизнь уже ничего не спасло бы от того, чтобы быть раздавленной и уничтоженной. Словно быстроногая лань Сюэ Ян вскочил в спасительную тьму бамбукового леса, и даже ночью, точно зная, куда бежать, безошибочно делал повороты, сетуя на то, что его сердце бьется слишком громко и шум в ушах мешает слышать звуки погони. А она была, она настигала его так быстро, что он снова почувствовал, как немеет затылок от этой призрачной костлявой руки, как во рту сразу ощутилась горечь, как дыхание невольно сперло и сбившись распространило в его груди такую резкую боль, что он чуть не вскрикнул. Сюэ Ян бежал уже очень долго, надеясь пересечь черту леса и выйти к широкой, протекающей на сотни ли реке, разделяющей территорию клана Вэнь с другой, которая уходила в сторону клана Не. Если он пересечет реку, если он сумеет добраться до другого берега и с помощью магии подожжет хотя бы часть уже другого леса, погранична стража клана Не отреагирует мгновенно. Чжи Шу не раз учил его, что, если произойдет катастрофа и юноше придется бежать (не важно от кого и по каким причинам), а его, Чжи Шу, не будет рядом, чтобы помочь, Сюэ Яну нужно приложить все силы, чтобы добраться до границ этого клана и попасть в руки уже им. Чжи Шу научил его, что нужно сказать, чтобы его не убили и чтобы спрятали. Глава клана Не имел перед демоном один незакрытый должок, связанный с темной Ци, и Не Минцзюэ не посмеет отказать юноше в помощи, если он скажет ему то, что выдало бы его родство с демоном. «В приоритете твоя жизнь, — поучал он. — Поэтому, если меня не окажется рядом, спасайся бегством. Я найду тебя, всегда смогу отыскать, и лучше, чтобы на этом свете…» Теперь Сюэ Ян понимал, почему демон сказал ему не сражаться за свою жизнь, а бежать, спасая её. Без него в этом клане у Сюэ Яна не было и шансов, и не важно, какой бы силой он сам обладал: на территории Безночнго дворца, да даже в городе, неоткуда было ждать помощь. Только сейчас, практически перед порогом смерти, он наконец-то осознал до чего ущербно его положение. Чжи Шу не было, с Ямамото вообще непонятно, что получилось, и помощи от неё он уже ждать не мог, так как убежал из дворца и уже был довольно далеко от него. «Лаоши… — мысленно позвал Сюэ Ян. — Как ты мог оставить меня, как ты мог бросить меня на произвол судьбы! Ты должен был взять меня с собой, мне нельзя без тебя, пока этот клан окружает…» Он было хотел сказать «нас», но вовремя понял до чего же глупо это звучит. Разве ему, Чжи Шу, собственный клан мог причинить вред? Глухой крик пронзил тишину ночного леса, впитавшись в черноту остроконечных листьев. Созданный из тонких, острых, словно бритва, нитей, трос обхватил ногу Сюэ Яна и впился в кожу почти до самой кости. От боли у юноши помутилось в глазах, он сразу же упал, мгновенно сообразив, что это такое. К тросу этому было не прикоснуться, и если он обвил часть тела и сжался, его уже было не снять. Паника ворвалась в разум Сюэ Яна, он поднял голову и увидел, как подобно демоническим тварям убийцы Вэнь Жоханя приближаются к нему по земле, некоторые даже прыгали по бамбуку, создавая впечатление двигающихся птиц, больших и опасных, чернее самой тьмы. Пот стекал по лицу Сюэ Яна, дыхание рвало легкие. Ему не хватило каких-то жалких сотен шагов, чтобы достигнуть реки. При себе у него были лишь кинжалы и еще несколько игрушек-ловушек, но бросать их в лесу было глупо. Территория слишком большая, убийцы успеют вовремя уклониться. А вот если осколки попадут в него самого, или, что хуже, убийцы обыщут его и найдут эти ловушки… — Женщина мертва, — неожиданно глухо сказал кто-то из них. — И ты тоже скоро будешь. Не сопротивляйся и прими свою участь. Мертва? Глаза Сюэ Яна распахнулись, слезы мгновенно обожгли уголки век. — Как это… мертва… — тихо, почти одними губами выдохнул он и губы его задрожали. — Зачем она вам, ведь вы пришли за мной! — Она мертва, — повторили ему. — Не смей мне лгать! — неожиданно отчаянно и вместе с тем с огромной обжигающей ненавистью закричал Сюэ Ян. — Невозможно, этого не может быть! Потеряв всякий рассудок, он схватился голыми руками за трос и тот тут же впился в кожу его ладоней, разрывая их до мяса. Приложи он еще немного усилий, и пальцы, что он уже протиснул под трос, таки сумев немного ослабить его, так и остались бы там, отделённые, а если точнее, отрезанные от его рук. Он не верил, он просто не мог в это поверить! «Твоя мать мертва…» — именно эти слова сказал ему отец, когда женщину, родившую его на свет, убили. «Твой отец мертв…» — словно эхо повторял он сам себе, когда его родителя загрызли собаки, а он сам, маленький мальчик, чью душу осквернила чужая подлость, чье тело осталось без пальца, позже лежал посреди дороги, пока в темноте его обжигало горячее смрадное дыхание, а кожа ощущала касание, причинявшее боль. «Твой лаоши мертв… — ярчайшим видением перед ним возникло окровавленное лицо Ямамото, что смотрела на него и улыбалась. — Мы все мертвы… из-за тебя. Теперь ты снова один и так будет всегда…» — Нет… — протяжно простонал Сюэ Ян, чувствуя, как его схватили за волосы. — Нет, нет! Не покидайте меня, не умирайте! Не оставляйте меня!!! Ужасный грохот от треснувших льдов заполонил его разум, его душу; льды трещали целыми пропастями, истекая не водой, а кровью, и кровь эта затопила его сознание, в голове словно расплескали жидкий огонь. Сюэ Ян распахнул глаза и увидел перед собой мужчину с опущенной головой. Он держался одной рукой за его плечо, вторую прижимал к животу. Сюэ Ян опустил глаза и увидел, что держит меч, который наполовину вошел в тело мужчины. Кровь, вытекающая из раны, пачкала ему ладони, одежду, она расползалась багровым пятном под его ногами, словно впитывалась в почву, из которой рос… убийца, погубивший того, кто так сильно его любил. «Сюэ Ян… — незнакомый юноше голос, принадлежавший Лунъю, был таким жалостливым, таким отчаянным, что руки юноши задрожали. Но вот мужчина поднял голову, и юноша тут же оцепенел. — Сюэ Ян…» На него смотрел Чжи Шу. — Зачем ты убил меня?.. — с печальной улыбкой прошептал он, и с его губ начала течь кровь. — Зачем ты убил меня? — Я не хотел… — запинаясь, простонал Сюэ Ян. — Как я мог убить тебя? Всего на короткий миг сомкнув веки он снова их разомкнул и увидел перед собой лицо, верхняя часть которого была перевязана белой лентой. — Чэнмэй… — Сюэ Ян не услышал, что сказал этот человек, так как говорил он почти одними губами и очень неразборчиво. — Зачем ты убил меня, зачем? Сюэ Ян и сам не счелся, как меч, которым был проткнут живот, уже был приставлен к горлу этого незнакомого мужчины. Одно точное движение — и меч, словно управляемый невидимой рукой, прочертил полосу, высвободившей фонтан крови, что брызнул юноше в лицо. Мужчина с белой повязкой на глазах начал падать, Сюэ Ян тут же подхватил его. «Я всегда буду любить тебя… — упавший ему на руки мужчина был уже с другой, черной повязкой, что закрывала ему губы, но то, что он говорил, Сюэ Ян слышал в своей голове. Глаза мужчины были изумрудно-зелеными, но такими тусклыми, словно огонёк жизни в нем едва горел. — Всегда, всегда буду любить. Я никогда не оставлю тебя…» Доведенный до помешательства и с бешено колотящимся сердцем Сюэ Ян дрожал как в лихорадке. Его лицо передергивало, конечности вздрагивали, челюсть стучала так громко, но он не слышал этот звук. Он начал смеяться, почти сошедший с ума от того безумия, что его накрыло. Его рваный истерический смех так сильно душил его легкие, что они и сами начали трещать подобно сухим ветвям, которые нещадно ломала неумолимая жестокая рука… Убийцы вздрогнули, когда из горла юноши вырвался нечеловеческий, ужасающе громкий крик. Эхо его голоса не успевало замереть, и лес наполнился трагическими криками, от которых, казалось, звенел даже воздух. Это был настолько отчаянный клич о помощи, зов самой души, почти доведенной до саморазрушения, что они, убийцы, которые не вздрагивали перед зверствами своего господина и то растерялись, поскольку никогда не слышали, чтобы человеческий крик настолько остро вонзался в их души и рвал, рвал эфирный слой, вгрызался в ментальную плоть, изрыгая живое пламя, плавящее сердце. Это был самый отчаянный призыв о помощи, самый печальный, принадлежавший измученному, испуганному, потерявшемуся во времени и пространстве существу, которое взывает к тому, кто клялся его любить, кто любит его, кто не забывал об этой любви ни на миг. Листва бамбука зловеще зашуршала, хотя ветра не было. Мужчины оглянулись, видя, как начали покачиваться стволы бамбука, как от земли поднимается тьма, как небо словно стало ниже и вот-вот раздавит их. Он слышит, он всегда услышит… Он придет, он не может не прийти… Он убьет любого, кто посмеет причинить ему боль… Весь мир бессильный перед его силой… Его могущество неоспоримо… Он уже здесь, он всегда был рядом… Как же он близко, как же страшна эта тьма, как она пагубна для нашего мира… Как вы посмели обидеть его дитя, глупцы! Вот он, я чувствую его, он уже здесь, он совсем близко! В это невозможно было поверить, но листья шуршали… голосами. Они говорили, и разговор их был полон страха и предчувствия чего-то ужасного, они дрожали перед окружившей их тьмой, что вовсе не была похожа на привычную для них темноту ночи. Мужчины растерялись, их внутренний инстинкт буквально кричал им бежать! Но как они могли, они должны были убить этого человека, что затихнув конвульсивно вздрагивал, ворочаясь на земле. Глаза его были закатаны, из губ текла тонкая нить слюны, кровь сочилась из ладоней. Неожиданно вся листва как по команде смолкла и замерла, словно её тотчас же сковало невидимым холодом. Лес замолчал, позволив мраку сделать себя гуще, превратив воздух в какие-то слои дымного черного тумана, от которых слезились глаза и который насыщал лёгкие не кислородом, а отравой из самых недр Бестиария. Глухой звук вошедшего в плоть лезвия заставил убийц остолбенеть. Что-то на невероятной скорости двинулось в темноте и вонзилось еще в одного, потом еще. Оно двигалось быстро и точно, как призрак, и поражало одного мужчину за другим, пока наконец, словно натянутая стрела, на какой-то безумной скорости не вонзилось в ствол бамбука и замерло, тотчас же растеряв все силы. Мужчины в страхе зажгли талисманы, наполнившие пространство алым свечением и увидели, что в бамбук был вонзен… меч, причем меч в ножнах, с которых стекала кровь и виднелись кусочки внутренностей тех, кого этот меч поразил. Поразил будучи в ножнах! Мужчины боялись к нему подойти, и так получилось, что страшась меча, не сразу поняли, что отошли и от юноши, окружив его полукругом. Едва кто-то из них попытался снова приблизиться к нему, меч начинал дрожать как в лихорадке, и не то не мог высвободиться, не то просто чего-то ждал. Он был очень близко к юноше, рукоять «смотрела» точно на него. — Ну что ты в самом деле, — чьи-то ласковые прохладные ладони обняли лицо Сюэ Яна, и тот, чьи глаза были полны слез, уставился на очень красивое лицо с улыбкой теплее даже чем тысячи солнц. — Аники… — мальчишка облегченно выдохнул и тут же улыбнулся. — Твой брат… — Знаю, пугает, — улыбнулся Сюань Юэ. — Но он не нарочно, не бойся его. Вот, смотри, я принес тебе подарок на день рождения. В руках Сюэ Яна оказался шелковый сверток, длинный и тяжелый. Прощупав его он понял, что это именно то, чего он так долго ждал. — С днем рождения, мой возлюбленный ребенок, — обняв его, Сюань Юэ поцеловал его в лоб. — Я всегда буду любить тебя… «Я всегда буду любить тебя…» — тихий звон колокольчика создал тишину, в которой Сюэ Ян, очнувшись от воскресшего в душе кошмара, открыл глаза и посмотрел вперед. Он увидел меч, вогнанный в ствол бамбука, и рукоять, направленную точно на него. Его рука потянулась сама по себе. Он желал коснуться предмета, от которого исходил этот красивый, тонкий и нежный звон крохотного колокольчика, что прогонял все его кошмары. Пальцы юноши вытянулись, тело подгибалось под собственным весом. Ладонь Сюэ Ян обхватила отлитую из темного металла рукоять меча… В тот же самый момент по его телу прошлась теплая, полнившееся невероятной энергией волна, которая одним лишь порывом прогнала из его разума всю тьму и тут же очистила его сознание. Вокруг тела юноши сперва мерцая, а затем ярко воссияв появился алый барьер, что отходя слоями подобно призрачным лепесткам опадал на его тело, просачиваясь сквозь одежду и впитываясь в кожу. Меч, который был призван защищать его даже от психологических атак, от всей тьмы, что могла ему навредить, от всего зла, что могло его коснуться… снова был в его руках. Это был он, Чэнмэй, созданный Богом самоубийц меч, единоличным хозяином которого был только он, Сюэ Ян. Ранее исходившая дрожью рука сжала пальцы и дрожь её прекратилась. На ладони отчетливо проявились вены, и в них, отслаиваясь от меча, вливался дымчато-голубой сумрачный свет, исходивший от меча и, проникая внутрь, расползался по коже юноши темными ручейками. Всё его тело покрылось этими своеобразными метками, конечной целью которых были его глаза. Этот сумрачный свет должен был обжигать холодом, но юношу он ласкал, баюкал, ластился, хотя и был хищным, но прятал свои клыки, почти дрожал, очарованный этим слияниям. Сложно было сказать, помнил ли себя в этот момент Сюэ Ян или снова, в попытке защитить и исцелить, запрятал себя в покой подсознания, уже очищенного подсознания, из которого меч изгнал душащую его скверну, запечатал своим сумрачным сиянием глубокие трещины, наложив на них слои белого, словно морская пена, тумана, такого нежного, такого тёплого и мягкого, что словно дымная вуаль спадает поутру на травы, дабы не сразу солнечный свет выпарил из тонких стебельков росу, что дрожит от порывов ветра, сверкая алмазом, едва её коснётся первый солнечный луч… Издав приглушенное сдавленное рычание, Сюэ Ян, пошатываясь, поднялся на раненные ноги и схватившись другой рукой за ножны потянул на себя рукоять, высвободив меч. Металл сверкнул вспышкой белого света, на лезвии тут же проступили узоры, похожие на переплетения лоз, и повернувшись к мужчинам, он, лицо которого ранее было бледным и влажным, а с губ стекала кровь… улыбнулся. — Теперь сразимся на равных, — с пренебрежительной надменностью сказал он и сделал шаг вперед. Меч в его руке возбужденно дрожал, взволнованно и восхищенно поглощая в себя энергию хозяина, тут же отдавая ему свою. Радости Чэнмэя не было предела, ведь он, меч, с той самой минуты, как они расстались, мечтал об этом воссоединении. Чжи Шу даже не знал насколько был прав, когда сказал, что такие мечи возвращаются к своим хозяевам любой ценой, даже ценой своей верности. Чэнмэй позволил сохранить себя Жэчхи, позволил тому использовать себя, и всё лишь с одной целью — чтобы тот привел его к Сюэ Яну. Попав в руки демону, и что более важно, во дворец, он, чувствуя энергию своего господина, порывался сразу же воссоединиться с ним, но понимал, что этот страшный человек не желает их встречи, и меч тревожно и тихо ждал того часа, когда бы Чжи Шу куда-нибудь исчез. А сегодня, когда он услышал зов своего хозяина, он больше не мог оставаться в стороне. Скованный печатями, запрятанный в глубинах дворца он порвал свои цепи и преодолев препятствия кинулся на помощь Сюэ Яну… Меч и хозяин воссоединились, и хотя это не вернуло Сюэ Яну воспоминания, однако теперь, когда меч мог влиять на такие страшные для Сюэ Яна вспышки и историю событий, юноше больше не нужно было боятся, что это сведет его с ума. Меч не позволит этой тьме внутри разума и души Сюэ Яна больше властвовать над ним так сильно. Только одного меч не осознавал. Что по нему, о котором знали, что он принадлежит Королю Ночи, и на котором это было отчеканено, могут опознать настоящего Сюэ Яна…

***

Никогда еще тьма ночи не видела такого яростного, пламенного, неоспоримо великолепного сияния, принадлежавшего душе, взращенной там, где царствуют Великие Владыки, где небом правит луна, а не солнце, воздух пропитан эфиром, а Боги Смерти, гордо шествуя по своим владениям, смягчали свой взор лишь при виде одного — буйного цветения жизни, попавшего к ним так печально, но оберегаемого так свирепо. Когда-то, будучи в самых недоступных глубинах нижнего мира, Сюэ Ян, исследуя его вдоль и в поперек и сам был похож на молодое божество. Одетый в самые красивые, самые лучшие одежды, имея при себе один из бесспорно могущественных мечей, он, юный и свободный, сиял в великолепии своей красоты и своей значимости, любимый Богом самоубийц и своей «семьей»; обученный тайным знаниям и не ущемленный ни в чем он был самым прекрасным цветком в сумрачном мире. Цветком, которого осквернили и заставили выпустить острые, истекающие кровью шипы… У людей Вэнь Жоханя не было шанса пережить эту ночь. Раны на теле Сюэ Яна зажили так быстро, что он даже не вспомнил о том, что они были. С лихорадочным блеском в глазах, полностью уверенный в себе и своих способностях он вырезал этих мужчин одного за другим. Его техника ведения боя была свирепой и безжалостной, быстрой и точной, руки не ведали усталости, пока лицо, волосы и одежда пачкались чужой кровью. Холодный блеск металла сверкал то тут, то там, похожий на белые вспышки ледяного света, тут же поглощаемые вспышками другими, более темными и кровожадными — вспышками черного света. Они высвобождались из алого барьера, который был невидимым их взору, как невидим взору и самого Сюэ Яна, но тем не менее алел в ночи словно кровавый фонарь в руке самой смерти. — Ямамото! — расправившись с тем, что было, Сюэ Ян вдруг вздрогнул и взгляд его стал испуганным. — Он сказал, они убили женщину… Встав на меч, он поднялся над вершинами деревьев и полетел вперед, возвращаясь во дворец, напрочь забыв о том, что ему приказывал Чжи Шу. Сюэ Ян мог, даже должен был полететь в другую сторону, но он возвращался во дворец, хотя и знал, к каким рискам это может привести. Но несмотря на это всё равно спешил туда. Он уже забыл об их ссоре, забыл о своем гневе. Все его мысли были обращены к тому, что он может потерять её. Навсегда. Если там, в лесу, он чувствовал себя добычей, раздираемой на куски, отчаянно разумевшей, что никто не придет его спасти, то что же тогда он должен был чувствовать во дворце, месте, где без покровительства демона он был даже немощней, чем лежащий посреди дороги ребенок! Но Сюэ Ян не испытывал страха, более того, он дерзко и открыто пролетел над самими головами ночной стражи и вошел во дворец через окно собственной комнаты. Там был ужасный погром после его «игрушек», но сейчас это, пожалуй, было единственное место, где его точно не станут искать. Однако как бы не так! Сюэ Ян молниеносно схватил за шею человека, который прячась в наиболее непроглядном пространстве комнаты, был неподвижен и не дышал, однако острый слух Сюэ Яна уловил издающее звуки сердце, что взволнованно забилось, как только он оказался внутри. — Остынь, это я! — закричал Мэн Яо, чей благословленный спасать ему жизнь рот открылся раньше, чем Сюэ Ян успел бы его прирезать, потому что другую руку он уже отвел для удара. Слегка сузив веки Сюэ Ян не без колебаний ослабил хватку, но меч не убрал, наставляя его на своего «друга». — Просто поразительно, — залепетал Мэн Яо. — Ты жив! И даже невредим! Низко зарычав Сюэ Ян сузил веки и сделал шаг к мужчине. — Мог бы и предупредить, что сегодня ночью меня затравят как скотину на бойне! — резко вскричал он. — Сюэ Ян, я клянусь тебе, Вэнь мне об этом не сообщил, — несмотря ни на что, слова Мэн Яо были правдой. — Всё было сделано в такой секретности, что и не прознать. — Тогда что ты здесь делаешь? — Так спешил предупредить тебя, — развел руками Мэн Яо. — Я сразу почувствовал неладное, когда поднявшись из нижних комнат, где мучают пленников, обнаружил, что дворец как-то странно затих и омрачен тьмой. В коридорах почти не было света… А потом я услышал грохот, словно что-то взорвалось, и судя по звуку это были верхние этажи. Я сразу понял, что беда именно с тобой, ведь в отсутствие Чжи Шу кого еще могли попытаться убить? Признаю, я думал, Жохань сделает это сразу после его отбытия, но ты пропал, так как тебя увела Яма. Но затем ты вернулся, и я подумал: «Ну что за идиот?» Ты сам дал этим убийцам шанс, столь легкомысленно решив, что лишь из-за твоего положения тебя не тронут. — Знаю! — низко рыкнул Сюэ Ян и нахмурился. — Я самый настоящий болван, но теперь мои глаза прозрели. Я и раньше это знал, а теперь как никогда ясно понимаю, что, если хочу жить, здесь мне оставаться никак нельзя. — А если Чжи Шу не вернется, что будешь делать? — с любопытством спросил Мэн Яо. Мысли о судьбе Сюэ Яна терзали его час и минуту, но лишь потому, что он хотел его себе. Он напряженно обдумывал как спасти этого глупого юнца от его же спеси, как спрятать так, чтобы в своё время безопасно и под железобетонным предлогом закрепить за дворцом уже своего клана, чтобы самому справляться о жизни и смерти этого юноши. У Мэн Яо было фантастическое чутье на людей, и в Сюэ Яне он сразу почувствовал то, что этот человек может быть ему невероятно полезен. Услышав его слова, взгляд Сюэ Яна застыл, в нем сверкнули алые искры. — Он вернётся, — низко сказал он и почему-то напрягся. — Вернётся! — Да постой же ты! — видя, что тот рванулся к двери, Мэн Яо бросился преграждать ему путь. — Совсем спятил?! Там снаружи рыщут убийцы Жоханя, которые, должно быть, ждут хороших вестей о твоей смерти, а ты сам выскакиваешь им на золотом блюдце? Одумайся! — Убери руки! — Сюэ Ян! — Мэн Яо почти ввязался с ним в драку, поскольку тот упрямился и вырывался. — Покинь дворец до возвращения демона, схоронись где угодно, лишь бы подальше отсюда. Ну неужели ты не понимаешь насколько все серьезно! Здесь каждый камень дышит смертью, и сегодня эта смерть натравлена на тебя! — Я уже давно живу с ней бок-о-бок, — вырвав руку, низко сказал Сюэ Ян. — И я не собираюсь сдаваться ей! Если я всегда буду убегать, она заберет у меня всё то, что я люблю и что любит меня! Пойми же и ты наконец: мне больше некуда бежать, кроме как в её объятия, потому что всё то, что мне дорого, оказывается в её власти. Я больше не хочу терять! Бросившись вон из комнаты, он исчез в дворовой тьме, звук его шагов с каждой секундой становился всё тише, а значит отдалённей. Мэн Яо тяжело прижался к стене и вдруг сделал движение головой, немного больно, почти отрезвляюще ударившись о каменную кладь своим затылком. Слова Сюэ Яна задели в нем что-то такое, отчего мужчина болезненно смежил веки. Он вдруг подумал о том, а смог бы он вот так же безрассудно броситься спасать то, что ему дорого, ну, не считая собственной жизни. «Может быть он? — подумал Мэн Яо. — Он единственный, кто не должен умереть. Не переживу…» Сняв обувь, Сюэ Ян отбросил её, и не медля, рысью, кинулся вперед, буквально летя по лестничным пролетам, что вели вниз. Он бы ещё в лесу снял обувь, но боялся здешней земли и того, что на в себе таила, а вот дворцового камня он не боялся. Конечно, земля лучше бы заглушила шаги, чем каменный пол, который что в обуви, что без неё создавал звуки, но выбора не было. Лететь в не слишком высоких сводах коридора он не мог, но здесь легче было спрятаться. Тьма была повсюду, ни один факел не горел. Лишь через запахнутые жалюзями окна пробивался ночной свет, просачивающийся сквозь щели и трещины. Он не стал бежать в комнату Ямамото, так как знал, что по вечерам она любила спускаться вниз, чтобы принять ванну. Внутренний инстинкт гнал его именно туда, но когда он наконец добежал до цели, в купальнях оказалось пусто. — Влажный, — прижав ладонь к камню, пробормотал себе под нос Сюэ Ян. — И хранит тепло, правда едва ли, но всё равно, купальней сегодня определённо пользовались. Он вышел, еще раз осмотрелся и, ругая себя за недальновидность решил, что так глубоко ночью никто ванну принимать не станет, она наверняка должна быть в своей комнате! И почему-то сделав шаг в противоположную сторону вдруг обнаружил, что его ступня ощутила что-то влажное. Было темно, он не мог увидеть, что это, поэтому подняв ногу с силой наступил на то же место. Раздался слабый хлюпающий звук, как от какой-то жидкости. Присев на корточки, Сюэ Ян коснулся жидкости пальцами и поднес их к своему лицу. Кровь. Это был запах крови, причем холодной, давно уже остывшей крови. Мгновенно перейдя на быстрый шаг, Сюэ Ян, высвободив огненный талисман, зажал его пальцами и пошел вперед. Он знал, что зажигать огонь опасно, но сердце его слишком сильно билось в груди, чтобы он мог сейчас думать только о своей жизни. От того, что увидели его глаза, прежде быстро бьющееся сердце словно замерло, а дыхание так и вовсе замерло в груди. Вся одежда в крови, весь пол был в крови, и её было так много, словно здесь был не один, а несколько истекающих кровью. — Ямамото? — подбежав к лежащему телу и перевернув его он увидел смертельно бледное лицо и запавшие внутрь нижние веки, почти черные. — Ямамото! Не сразу он понял, что она еще дышит, но еще даже не успел нащупать её руку, чтобы проверить пульс, когда сзади на него навалилось что-то тяжелое и, сжав его шею, потянуло его назад. Это был тот самый мужчина, который нанес Ямамото те ужасные удары, и был ли он среди тех, кто находился в лесу или же на всякий случай остался здесь, выжидая возможного возвращения, сказать было сложно. Но он был здесь, из плоти и крови, а также намерения убить юношу. Его хватка изначально была очень крепкой, он пережал сонную артерию, из-за чего в глазах Сюэ Яна помутнело, но он упорно не желал терять сознание. Он укусил мужчину за руку, почти оторвав клок кожи с мясом, и именно из-за этого хватка сразу ослабла. Пережатое ранее горло болело и вспухло, от боли слезы наворачивались на глаза. Сюэ Ян, что отступал назад увидел, как рука мужчины занесла над ним окровавленный кинжал, тот самый, которым он ранил женщину. Глаза Сюэ Яна сверкнули, неподвижно уставившись на него, тело инстинктивно напряглось, вытянутая рука призвала меч… Грудь мужчины насквозь пробил сильный, точный, невероятно безжалостный удар, что нанесли ему в тот же момент, как меч оказался в руке Сюэ Яна. Оба, и мужчина, и юноша замерли в испуганном удивлении, когда обнаружили руку, что торчала из грудной клетки убийцы, и пальцы этой руки слегка дрожали. Никогда еще Сюэ Ян не видел, чтобы кому-то хватило сил вот так, с близкого расстояния, пройти сопротивление костей, мышц и плоти, и пробить чье-то тело как деревянную дощечку во время тренировок. Мужчина упал, на его лице играло все то же застигнутое врасплох выражение со смесью страха и удивления, которое стало последним, что отразилось на его лице. Падая, он дал увидеть другую фигуру, которая, слегка согнувшись, чье дыхание было хриплым и тяжелым, стояла у него за спиной. Сюэ Ян, сорвавшись с места, бросился вперед, чтобы поддержать уже падающую Ямамото, изо рта и тела которой все еще хлестала кровь. — Жив… — тяжело пробормотала она, смотря на юношу. — Жив… Спасибо, что живой. Она закашлялась, Сюэ Ян тут же повернул её голову, чтобы ей легче было отхаркнуть кровь. Бегло осмотрев её тело, он увидел те страшные, внушающие ужас раны внизу её живота. Из-за того, что по одному месту били несколько раз, в некоторые из них можно было просунуть кулак, не иначе. Её ударили глубоко, очень глубоко, нож вошел в плоть и кровь была… красной. В темноте Сюэ Ян не мог различить цвет, но теперь видел, что кровь… красная. Он вопросительно уставился на неё, и Ямамото, увидев его взгляд, зашлась в хриплом смешке. Сюэ Ян не был так наивен, чтобы не подозревать, что эта женщина далека от обычных человеческих стандартов. Она была… исключительно сильна, хитра и умна, как для даже не обычного заклинателя. И темная Ци не приносила ей вреда. Сюэ Ян смотрел на её кровь и понимал — он ошибался. У богов золотая кровь, у демонов темная, или практически темная. Красная же была только у человека и земных животных. Хотя… у мононоке и ёкаев, как и у оборотней, кровь была красного цвета из-за их близкой природы с животными или связи с элементами земли. Может Ямамото была именно сильным мононоке? Этим существам подчинялись почти все виды энергии, их раны быстро затягивались, и они могли спокойно жить в Преисподней. Однако у ёкаев и мононоке была одна исключительная черта. Их кровь была холодной. У Ямамото же она была горячей… — А ты думал, я не человек? — легкие её сжались от приступа смеха, но она прекратила его, так как смеяться было настолько больно, как если бы живот рвали изнутри. — Я... — виновато протянул Сюэ Ян. — Я ничего не думал. — Лжец, — слабым движением пнув его плохо зажатым кулаком в грудь, прошептала Ямамото. — Тебя спасать надо, — опомнился Сюэ Ян. — Раны требуется зашить. Он, слегка поджав губы, распахнул её кимоно, и стараясь не отводить глаза осмотрел раны. Понятное дело, что разведя полы её одежды, он увидел её обнаженное тело, во всяком случае низ, и это его невероятно стеснило. Однако осознав катастрофическое состояние её тела он мгновенно забыл о стеснении, заключив, что просто зашить кожу недостаточно: нужно также зашить и… матку, она покромсана и разорвана, и именно она выталкивает из её тела кровь. — Сынок… — вдруг слезливо прошептала Ямамото. — Прости… Сюэ Ян поднял на неё удивленный взгляд и почувствовал, как она схватила его за руку. — Я плохо о тебе заботилась, я была не права… — снова прошептала она и её глаза повлажнели еще сильнее. — Сынок… — Где его найти? — собственный дрожащий голос показался чужим даже ему самому, но он не мог спокойно смотреть на то, как начала плакать Ямамото. — Я приведу его, когда поправишься… — Я уже не поправлюсь, — сухо ответила женщина. — Но ты должен найти его, ты… должен передать ему один документ. Давно уже хочу вручить ему, так как эта неблагодарная скотина заявила, что не заявится ко мне даже на похороны. — Да ты что говоришь?! — думая, что она бредит, закричал Сюэ Ян. В том, что сейчас происходило, он полностью винил себя и свою недальновидность. Ямамото ведь не зря забрала его из дворца, а он взял и так беспечно сюда вернулся… — Ты тоже прости меня. — Вот поправишься, тогда и прощу! — Сейчас прощай. — Нет! Ямамото снова закашлялась и, разомкнув пальцы, снова сомкнула их. В руке у неё оказалась скрученная бумага, перевязанная красной нитью. — Сыну… передай… — слабо простонала она. — Здесь всё, что я ему оставляю. Сюэ Яну казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Всё его нутро кричало ему о том, что нельзя давать Ямамото слово, что он передаст послание, что кинется искать её сына. Он чувствовал, что, если пообещает ей это, она… перестанет бороться за жизнь. — Ни за что! — закричал он. — Сама… сама ему и передашь, сама найдешь! — он начал путаться в словах и даже дошел до того, что начал её трясти. — Что ты разлеглась здесь, кто тебе позволил? Вставай! Вставай и сопровождай меня, я должен вернуться в свою комнату, я должен стать сильнее, ты должна меня научить! Ты же обещала лаоши, что позаботишься обо мне, вот так ты держишь свое слово?! Он так её тряс, что женщине показалось, будто она уже отправилась в гиперпространство, так как перед глазами замерцали белые пятна, а мозг, казалось, взболтался в черепной коробке как плохой коктейль. Нить на свертке ослабилась, так как Сюэ Ян, истерично вцепившись ей в плечи, не выпустил из рук бумагу, и вдруг красная нить ослабла, сверток развернулся. Сюэ Ян, уже думая, как бы сподручней взвалить бы женщину себе на плечи и вынести из дворца увидел это и, смахнув с глаз влажную пелену, зачем-то развернул сверток полностью и прочитал то, что в нем находилось.

Хрен тебе!

Сюэ Ян никогда не думал, что его лицо может парализовать так сильно. — Сволочь! — отшвырнув от себя сверток, в сердцах прокричал Сюэ Ян. — И это всё твое хваленое наследство? Да это похоже всё, что у тебя вообще есть! Ямамото издала тихий смешок и слабо похлопала парня по колену. — Материальное другим моим детям отойдет, — сквозь измученную улыбку прошептала она. — А этой неблагодарной скотине только это! Куда меня посылал, то и получит. Это ведь из-за него… из-за него я вынуждена была отрабатывать тот страшный долг, он взял кредит на моё имя! И сам же поимел себя с этим кредитом, так как ничем хорошим это не закончилось ни для меня, ни для него. О горе мне, быть подставленной и обворованной собственным сыном, у которого я за всю жизнь не взяла ни гроша, ни листика табака, ни капли вина… Но, Сюэ Ян, — её взгляд вдруг стал серьезней. — Подлатать меня всё же нужно. Так много крови ушло, ты должен… Внезапно она потеряла сознание. Сюэ Ян снова подумал, что она играет, но лицо женщины побледнело еще больше, на губах появился оттенок синевы. При себе у парня не было его хирургических инструментов, за ними нужно было подняться в подаренную для него Чжи Шу комнату. Он стал проверять рукава и внутренние карманы Ямамото, надеясь найти там талисман перемещения или хоть что-либо полезное. Однако нашел только иглы, пару пузырьков и… поддельные кости, которые показывали одно определённое число. Выигрышное. «Ну неужели ты думаешь, что на том свете тебе дадут отыграться? — измученно подумал он и посмотрел на пузырек. На нем было написано «Используй меня». — Ах, конечно. Как же я мог забыть о твоих способностях алхимика. Посмотрим, предугадала ли ты свою возможную погибель…» В пузырьке был очень мелкий, пурпурного цвета порошок, и не зная, как лучше будет его применить, Сюэ Ян на пробу насыпал немножко в рот женщины, прямо под язык, а большую его часть высыпал на раны. Он пугливо отскочил, когда они начали шкварчать, а от порезов и углублений начал идти багрового цвета дымок. Но чудеса на этом не закончились. Тот же дымок, словно в игре теней, начал двигаться, принимая различные формы, и стал клубиться так, словно бы зашивал ей раны. Вот нить, её четко можно было различить, а вот игла, и весь этот бесплотный дым врачевал её рану, стягивал порезы, превращая их в ровный тугой шов. Однако цвет лица женщины всё так же оставался бледным, хотя синева с губ немного сошла. Сюэ Ян бросил взгляд вглубь коридора, увидев проблески света, должно быть, попадающие внутрь через решетчатые окна. Близился рассвет.

***

Это помещение можно было назвать Холодным Залом, потому что невзирая на пламя и темную Ци, стены и пол были почти ледяными, а воздух, бывало, звенел от резких движений меча или выброшенного талисмана. Но как же скоро любой звук в этом воздухе застывал и словно схваченная льдом струна был глухим и тяжелым, порой мешая свободно дышать. Однако учитывая, что из живых здесь находились лишь те, для кого подобные помещения либо стали, либо и так были вторым домом, а остальной публикой были мертвые, то броди здесь сама Смерть эти люди просто посторонились бы, учтиво склонив голову. Много сплетен ходило о том, что же происходит в этих подземных залах, куда не попадает ни один луч света. Зато в обширном проеме в полу, откуда видны были отблески пламени, жар обжигал кожу, свет опалял глаза. И вот сейчас этот огонь из недр нижнего мира отражался в багрово-карих глазах Вэнь Жоханя, что не мигая смотрел на переливы сумрачного пламени. «Безумен… — это слово крутилось у него в голове уже долгое время, и всё, о чем он мог думать, было только это. — Безумен…» Официальной должностью Сюэ Яна при дворе была должность ловчего. Это такой человек, который сопровождает правящую чету в охоте, организовывая её, спускает собак на добычу, первым преподносит её своему хозяину и первым выпускает ей кровь. Эту должность Жохань дал ему почти сразу после того, как Чжи Шу взял мальчишку под свое крыло, и дабы усластить брату, решил дать юноше хоть что-то, что обеспечит ему мало-мальский статус. Он сделал это почти походя, совершенно не заботясь о том, что можно было выбрать и что-то другое, потому что был уверен, что дни юноши сочтены. Он уже вступил в симбиоз с темной Ци, на него обратил свой взор демон дворца, так сколько ему тогда оставалось жить? Неделю? Месяц? Вэнь Жохань рассматривал его лишь как кусок мяса, из которого можно высосать жизнь и выгоду, и его совершенно не волновало, что станется с обладателем этих дьявольски сверкающих глаз, что порой взирали так жадно, а порой невероятно яростно… Как ловчий Сюэ Ян проявил себя достаточно искусно, словно весь его потенциал заключался в погоне и ловле. Как ловчий он был также ответственен и за собак, которых специально тренировали как кровожадных ищеек, всегда кормили только сырым мясом, чтобы заставлять их кровь бурлить с большей силой, и натаскивали на то, чтобы цепляться добыче не только в ноги, но и в горло. Что было странным, собаки любили его. Самые свирепые суки лизали ему руки и ластились к ногам, на охоте именно они окружали его защитным кольцом, когда слишком большая добыча решала давать отпор. И эти же песики загрызли насмерть юношу, который ударом меча сломал Сюэ Яну руку. Это было несколько сук как раз недавно родивших, и с которыми Сюэ Ян просидел часть дня и почти всю ночь, пока они не облегчились от бремени. Он сидел с ними в сене, перепачканный их кровью, обнимал дрожащее, тяжело дышащее тело и шептал им ласковые слова. Кобелей у него не было, только суки, и он сам настоял, чтобы это были именно самки. Он знал, что именно особи женского пола обладают наиболее яркой свирепостью, как и порой безумной верностью своему хозяину, и что за него они загрызут любого, на кого им укажет хозяйская рука. Их преданность была просто сумасшедшей, они даже кобеля к себе подпускали только если на нем был запах Сюэ Яна, а ревность в отношении своего хозяина просто поражала. Когда раскрылось, кто загрыз парня, Вэнь Жохань приказал немедленно убить этих злобных сук, хотя и было доказано, что парень сам виноват, так как отчего-то полез к ним ночью. Наверное, ему вздумалось посмотреть на щенков, а может и забрать парочку, так как еще первый выводок подопечных Сюэ Яна славился невероятными талантами, и опять же, это были неимоверно верные псы. Никто не знал, а точнее это весьма ужасно скрыли, что в ночь, когда парень был убит, собак Сюэ Яна кто-то выпустил и, можно сказать, натравил их на запах парня. Когда они сделали свое дело, тело просто перенесли к ним на псарню, из-за чего сразу было сказано, что парень зачем-то полез к ним сам. Это была очевидная подстава, и сомнений в том, что Сюэ Ян сам таким образом «отомстил» тому, кто сломал ему руку, не было. Это понимал и тот, кто видел тот инцидент и успешно его использовал, чтобы лишить юношу весьма дорогих его сердцу животных, так как знал, что в отношении Сюэ Яна поблажек практически нет, и такое преступление повлечет за собой серьезные последствия. Сюэ Ян пытался перечить, но потерпел неудачу. Тогда он попросил исполнить этот приговор своими руками, так как это были его собаки. Он не стал делать им больно, просто подсыпал в их еду безболезненный и быстро действующий яд. Когда собаки поели, он обнял их и был с ними до тех пор, пока их тела не остыли… Чжи Шу знал, какая история связывает Сюэ Яна и собак, что эти животные, натравленные маргиналами, сделали с его отцом. Он очень удивился такой привязанности юноши к ним, но эти собаки достались ему щенками, он сам их растил, приучивал к своему характеру, привычкам, предпочтениям. Он не видел в них врагов, потому что растя их они стали частью его. И он любил их, а они любили его. Они прекрасно отражали характер своего хозяина, сильнее всего именно ярость и преданность. Сюэ Ян был готов убить за дорогое ему существо, и собаки тоже были готовы разорвать кого угодно за своего хозяина. Сюэ Ян был предан тем, кто его любит, и собаки никогда и ни в чем не вызывали его гнев или сомнения. Но порой ярость способна выходить за грани разумного, и каким-то образом учуяв в том парне угрозу именно для своего хозяина, суки разорвали его с особой жестокостью, словно в каждом кусочке этого человека притаилась угроза для их возлюбленного суверена… Когда с его любимцами было покончено, и Сюэ Ян вышел из псарни, в глазах его притаилось столько ненависти, что она заглушила ту тень скорби, что еще долго не отступала от его взгляда. И всё же это был взгляд, в котором отражалась его обида, его боль, осознание происходящего и яростное сопротивление порыву какую-нибудь глупость совершить, что, возможно, и облегчила бы его муки, но принесла бы ему еще больше горя. Собак он похоронил тоже сам, выкопав им могилу в зеленом поле, между уходящими на юг горами и прилегающим к северу лесом. Они любили резвиться именно в чистом поле, где не было деревьев, любили нежиться в высоких зеленых колосьях дикой травы, игриво покусывать друг друга, беззлобно сцепливаться в забавные клубки из переплетенных тел. Смотря на них таких Сюэ Ян порой не мог отделаться от мысли, что радость этой сцены ему так знакома, словно и он сам когда-то играл в салки в таком же поле, кусал чьи-то плечи, дрожал в чьих-то объятиях. Он не знал, что ощущения ему не врали, ведь когда-то он и Синчэнь тоже любили гоняться друг за другом в высокой траве, обнимались и целовались, шептали друг другу тихие слова любви… — Домой! — в минуты подобного наваждения он испытывал ненависть, так как считал, что страдает от излишнего воображения, а потому гневался, и собаки, чувствуя его плохой настрой, даже не скулили, молча и тихо шествуя рядом с ним. Они, конечно, пытались лизать ему руки, но порой его гнев от подобных «выдумок» был так велик, что он сам не понимая почему начинал плакать, а от этого гневался еще сильнее.

Любить тебя и быть любимым тобой — не отрада ли? И счастье притаилось вместе с благоуханною весной, шелками ветра обдувая теплом кожу, и я уже не в силах не растворить себя с тобой…

Это было одно из его писем, одно из многих, что он успел написать Сяо Синчэню, и порой всплывая в его сознании эти строки царапали его душу, в груди становилось тяжело и Сюэ Ян не понимал, что с ним происходит. Просто становилось так больно, словно вновь дала о себе знать зияющая рана, которой не зажить и не затянутся; рана, что образует собой пустоту там, где был вырван кусок его жизни, его души, его сердца. И он начинал плакать, опустившись на колени и закрыв ладонями глаза, сидел так до тех пор, пока не заканчивались слезы. Обеспокоенные его страданиями собаки жались к нему, облизывали, скулили и, наверное, умей они плакать, заплакали бы с той же силой. А Сюэ Ян дрожал, всхлипывал, порой даже рычал в попытке превозмочь это странное наваждение, но не мог. Пока не выплачется, из поля он не уходил, а ведь порой это тянулось так долго, что наступала глубокая ночь, а он все сидел, и руки его по-прежнему были прижаты к глазам… Поэтому можно было представить его чувства, когда он привел в исполнение смертный приговор для преданных ему любимцев. Они ведь были натасканы и на яд, он сам их этому научил. Но с рук своего хозяина все равно приняли еду, в который без сомнений учуяли сильнейшую отраву… В этом они тоже отражали его. Как и Сюэ Ян, одной бессмысленной жизни они предпочли осмысленную смерть; как и Сюэ Ян, они лучше умрут подле любимых, примут из их рук яд, если потребуется. Но это будет их выбор, а не чей-то еще. Они умерли счастливыми, в объятиях своего хозяина, и всё их душам чудилось, что это не плоть остывает, а они добровольно отдают ему свое тепло… Если бы Вэнь Жохань не был бы уверен, что к ядам у мальчишки есть иммунитет, он бы никогда не стал посылать к нему убийц, а очень тихо и главное действенно сделал бы с ним то же самое, что и Сюэ Ян со своими драгоценными собаками. Новость о том, что после ночной резни юноша остался жив, более того, продолжает находиться во дворце, не то чтобы ошарашила мужчину — она его парализовала. Под вечер, когда закат чертил границу между мирами, а это было лучшее время для извлечения темной Ци из недр ада, Сюэ Ян как ни в чем не бывало появился в подземных залах, живой и невредимый, без единой царапинки и с лицом выражающим столь непреодолимое превосходство, что Вэнь Жоханю потребовалось вся его выдержка, чтобы тотчас же не придушить мальчишку на месте. — Сюэ Ян, — мрачно поприветствовал его он, на что в ответ получил слегка склонённую голову. — В добром ли ты здравии? Ни один из его личных убийц не вернулся, однако так как часть действия происходила во дворце, Вэнь Жохань через своих преданных знал, что должна быть убита женщина, а Сюэ Ян должен был быть ранен. Однако, что он видит, на юноше ни царапинки, глаза его сияют, губы как всегда красны, словно он всю ночь не за жизнь сражался, а безмятежно спал, видя прекрасные сны. — Стараниями Магистра я всегда чувствую себя лучше, чем, должно быть, мог бы, — с тончайшей улыбкой протянул он и поднял свои глаза на мужчину. Вэнь Жоханю очень не понравилась эта улыбка, взгляд его стал еще мрачнее. — Так и должно быть, — неожиданно уголки его губ приподнялись. — В конце концов, если должным образом не оберегать достояние моего дорогого брата, тогда какой из меня правитель? Я надеюсь, Сюэ Ян, что в отсутствие Чжи Шу ты чувствовал себя так же, как если бы он присутствовал. — Магистр, — Сюэ Ян не сдержался и издал легкий смешок, — уж если не в вашей тени мне быть в безопасности, тогда в иной другой я просто сгину. Мою благодарность за ваше снисхождение ко мне не выразить словами, поэтому я склоняю голову в знак моей пламенной признательности за вашу заботу, — он стал на одно колено и действительно низко склонил голову. — Как видите, я пришел, чтобы приступить к исполнению своих обязанностей. Хворь, которую я подцепил на болотах, уже прошла, и я готов со всей страстью вновь отдать себя тьме во славу вашего сияния. Он поднял глаза на Жоханя, устремив на него взгляд из-под своих густых ресниц. Дерзкая хищная улыбка блуждала на его красных губах, в отблесках пламени светлое лицо казалось каким-то сумрачным, неземным. Всем своим дерзким высокомерным видом он словно выпрашивал у мужчины смерти, и тот сдержался лишь потому, что Сюэ Яну хватило ума говорить правильные слова, никоим образом не выдав того, что случилось ночью. Что мешало Жоханю убить его сейчас? Он вполне мог бы, но внутренний инстинкт придерживал его от такого импульсивного решения. Придя сюда, Сюэ Ян вовсе не высказывал ему почтение, он его предупреждал: еще одна такая выходка, и Чжи Шу узнает правду. Он бы ни за что не пришел, зная, что его наверняка убьют, а своим появлением дал понять, что ничего никому не скажет. Попытка убить его провалилась, Чжи Шу вот-вот вернётся, и Жохань понимал, что времени попросту нет. Вчера оно еще было, но сегодня… И всё же хоть порой ум Сюэ Яна вызывал зависть и восхищение, однако в сравнении с его дерзкой, порой слишком импульсивной волей все его старания вполне могли бы обернуться прахом, спровоцируй его чем Жохань. И не сказать, что такая мысль не приходила мужчине на ум, поскольку всем своим сердцем он желал, чтобы если Сюэ Ян и покинул пределы этого зала, то только с помощью тех, кто выносили бы его холодное мертвое тело. Он впился в мальчишку своим холодным острым взглядом из-под слегка подкрашенных ресниц, у корней которых были видны тонко проведенные линии багровой хной, что придавали его взгляду той убийственной, но такой притягательной силы. Вэнь Жохань был очень красивым мужчиной, ведь его породила женщина, знавшая темное колдовство, и её черные глаза передались сыну, как и её кровожадность, её жестокость, её алчная воля… Поэтому, когда Сюэ Ян, хоть и будучи на коленях, так бесстыдно ему улыбнулся, Вэнь Жохань вскипел так, что был близок к тому, чтобы от злобы отхаркнуть кровь. Он был так зол, он так ненавидел этого человека за одно лишь его существование, что даже не заметил, что правая рука Сюэ Яна держит меч, на который он опирался… или же просто держал наготове, демонстрируя свою готовность в любой момент принять бой. Это было дерзостью неслыханной, поскольку Сюэ Ян знал, что рядом с Верховным Владыкой было положено находиться безоружным, не говоря уже о том, чтобы в его присутствии обнажить меч. — Уверен ли ты, что твоя лихорадка была итогом болотного пришествия? — неожиданно надменно спросил Вэнь Жохань. — И встань наконец. Вещи, принадлежащей моему брату, не пристало ранить колени о каменный пол. Пусть сам он может и захочет тебя покалечить, но пока что он отдал тебя под мою ответственность, а я не могу позволить себе допустить, чтобы твое тело пострадало даже от укола иглы. Встань! Его окрик был скорее возможностью в грубом звучании тона хоть как-то сбросить то напряжение, что рвало его грудную клетку и его голову. Сюэ Ян встал и с подозрением посмотрел на него. — Твоя лихорадка… — прижав пальцы к подбородку, Жохань слегка наклонился вперед, впив изучающий взгляд в неподвижно стоящего Сюэ Яна. — Полагаю, ты слабеешь, Сюэ Ян, и больше не можешь присутствовать в ритуалах. Я ведаю, как сильна темная Ци, а ты её главный источник переработки и укрощения. Веки Сюэ Яна дрогнули, вся кровь мигом бросилась к голове. Он не мог легко снести подобные слова о своей незначимости, ведь сам в страхе, что из-за этого будет отвергнут своим лаоши, терзался подобными мыслями, а услышав их от брата Чжи Шу так и вовсе застыл, пораженный тем, насколько глубоко это его задело. — Нет! — низко крикнул он, глаза его тут завлекло тьмой. — Нет ничего, чего я не умею или не могу, и плевать, даже если мое тело будет распадаться на куски. Своей волей и телом я служу во благо этого клана, и после вас лишь смерти позволено это изменить. — Вот как? — взгляд Жоханя стал плавнее, мягче, но вместе с тем хитрее. — В таком случае предлагаю тебе доказать это так, как ты любишь. Помнится мне, ты отказался брать новых сук взамен старых, хотя и остаешься ловчим. При тебе ли твой кнут? Слегка сузив веки, Сюэ Ян, который еще когда встал незаметно погрузил меч в свой рукав-цянькунь, что теперь его руки были пусты, потянулся пальцами к поясу, где висел его сделанный из тонкой, но прочной кожи кнут. Он был черным. Губы Жоханя немного разомкнулись. Он не отрицал, что этот человек был невероятно, просто дьявольски красив. Его затянутые в длинных хвост черные волосы сейчас были перекинуты через плечо, одежда плотно облегала тело, в наручах отражался тусклый свет сумрачного пламени, царившего в этом зале, а на поясе, свернутым в кольцо, висел кнут, который он расслабил, из-за чего тот легкой волной опустился на пол. Стоило Сюэ Яну лишь взглянуть на мужчину, и его глаза издали порочное свечение, его красные губы страстно контрастировали на белой коже лица. Даже Жохань признавал, что есть в Сюэ Яне что-то такое, что манит, дразнит, обещает… и очень многие хотели бы вкусить его прелестей, что были спрятаны не только под одеждой, но и в характере, в его ярости, в его беспощадности. Без покровительства Чжи Шу у Сюэ Яна не было и шанса, что его бы оставили в покое, и лишь небу известно, чего бы он натерпелся, если бы не был дорог демону. «Если бы брат его так не любил, отдать бы это пробуждающее похоть существо на растерзание в военный лагерь, дабы порадовал своими настоящими талантами жадных до удовольствия мужчин, — потешно думал Вэнь Жохань. — Уверен, этот строптивец стал бы шелковым, и его бы так пристрастили к удовольствию быть отделанным мужчиной, или лучше мужчинами, что он бы иной жизни уже не захотел. Любопытно, сколько бы времени прошло, пока он не превратился бы просто в гниющий кусок залитой семенем плоти…» Он часто представлял себе подобные сцены, потому что был лишен и шанса на то, чтобы вволю поизмываться над этим человеком, и лишь из верности своей хоть и почившей, но очень дорогой супруге, всё же устоял бы, чтобы самому не вкусить этого юношу чисто из жажды преобладания, а не «таких» предпочтений, которых у Магистра, собственно, и не было. Но жажда, что пробуждает обещание вкусить от порабощения сильного волевого мужчины пламенных страстей владела даже над теми, кто и не думал видеть их своими постельными партнерами. Но причина была не в выборе, а в… верности. Как бы это ни было странно, но при своем характере Жохань свою жену очень любил, почему даже второго, столь жалкого сына берег, потому что его ему подарила она. Когда он женился на ней, все говорили, что лицом она так схожа с Чжи Шу, что некоторые стали подозревать нездоровую привязанность Жоханя к своему брату, поскольку жена его была как две капли воды схожа с теневым главой клана. Всего один раз он напрямую коснулся юноши, да еще и перед глазами самого Чжи Шу. Это произошло, когда Сюэ Ян поднимался с земли, и, пошатываясь, пытался встать на прямые ноги. Мужчина вовсе не помог ему это сделать, скорее уж с интересом наблюдая подошел, присел на корточки и, медленно протянув руку, легко провел кончиками пальцев по натянувшейся жилке на шее юноши. Так как Сюэ Ян был измождён и дрожал, то лишь глаза его стрельнули взглядом в сторону руки мужчины, и в них можно было разглядеть недоумение и… страх, потому что это касание было слишком интимным, ведь Жохань слабо очертил влажную кожу на шее юноши, подушечки его пальцев едва вдавились в плоть. Он знал, что Чжи Шу смотрит на него, а потому когда Сюэ Ян отпрянул от него, повернул голову в сторону брата. Его поступок и без слов говорил яснее, чем если бы он открыл рот. Если власть Чжи Шу ослабнет, или же он сам откажется от этого человека, будущее Сюэ Яна будет предрешено… Вэнь Жохань улыбнулся и махнул рукой. Тотчас же из недр земли вырвался черный столп пламени и распылился вокруг. Неподвижные ранее тела, лежащие повсюду, начали с неприятным, внушающим страх хрустом изворачивать свои конечности в попытке встать. Веки Сюэ Яна сузились. Он прекрасно всё понял. Спросив про кнут, Жохань четко дал понять, чем желает видеть его сражение, а ведь речь шла о ходячих мертвецах. Да, удары кнута были сильны, но лишь при укрощении псов, но уж никак не в схватке с мертвецами, до краев наполненных темной Ци. К тому же, кнут был обычным, даже не заговоренным, и единственная энергия, что присутствовала в нем, была той, что исходила от рук юноши, когда он занес бы руку для удара. В глазах Сюэ Яна обнажились опаляющая ярость и жестокость. Но Жохань явно недооценил то, насколько серьезно Сюэ Ян относился к своей должности ловчего, и что на собаках выучившись решать даже самые серьезные ситуации одним лишь кнутом, он поднатаскался в укрощении не только самых злобных сук и кобелей, но и к тому же недружелюбно настроенных к нему людей. Замахнувшись, кнут издал резкий звук, и первый раз щелкнув в воздухе оставил на лице подошедшего мертвеца такой глубокий след, что лишь присутствие кости в мясе не дало раскроить его на две части. Глаза Сюэ Яна начали пылать черным пламенем, когда он сперва стоя на месте, а потом бросившись вперед замахивался кнутом, и мастерски лавируя им в воздухе делал им такие сложные завитки, что непонятно было, как он сам не поранился, так мастерски управляясь с этим видом ударного оружия. Сплетенный из длинных полос кожи, к концу кнут постепенно утончался, а ближе к самому кончику был невероятно тонким. Замахиваясь, конец кнута развивал большую скорость, так как в отличие от остального своего тела был тоньше, почему и производил громкий звук, схожий с хлопком или щелчком. Он был действительно очень, очень громким, вызывающим страх и дрожь, а потому и устрашал так сильно, почему собаки и боялись этой вещи. Что же касается силы удара, то не стоит забывать, что в видах телесного наказания именно кнут считался самым травмоопасным, если речь шла об запрете использования холодного оружия. В умелых руках кнут мог не просто оставлять на коже алую линию, но и рассекать её до мяса, причем с первого удара. Что уже говорить о втором, который бил по кости или по торчащим от первого удара жилам или нервным волокнам… Удары Сюэ Яна по тяжести своей относились именно к мастерству палача. Он бил жестоко, сильно, не щадя ни сил своих, ни беспомощности того, кто вызвал его гнев. К своим собакам он кнут применял лишь в самых экстренных ситуациях, когда от обилия сырого мяса или крови они сходили с ума от инстинктов и бросались даже на членов главенствующей семьи во время охоты. Но ни разу его кнут не «разрезал» собакам кожу, не ударил так, чтобы треснули кости или порвались связки. Сейчас же, возбуждённый темными волнениями своего сердца, он разрывал мертвые тела, у которых вместе крови из ран дымилась темная Ци, и обрушивая на них весь свой возбужденный гнев извивался телом, почти не уступая в изящности завитков своего же кнута. Его кнут обхватывал им шеи и повергал наземь, а когда он наступал вперед, то кнут бил до тех пор, пока они бы не свалились в огненную яму, где их пожирала темная материя, извлечённая из недр прилегающей к сумраку земли. Глаза Жоханя взирали так, словно он был парализован. Он, который всегда имел слабость к превосходству и красоте зачарованно наблюдал за тем, как черноволосый юноша, одетый в кожу, держал такой же кожаный кнут и взмахивал им, громкие щелчки от удара трогали душу мужчины за живое, и он впервые пожалел, что Сюэ Ян не его. Будь он рядом, какой бы палач мог получиться… Ярость Сюэ Яна будоражила кровь, его воинственная красота лишала рассудка, а раскрасневшееся лицо, влажный блеск губ, ярко пылающие глаза были тем, что немедленно хотелось присвоить себе. Он был великолепен, он был самим воплощением сумрачной красоты, той, которой обладали лишь Повелители нижнего мира. Он был Королем Ночи, принадлежащем сердцу Второго господина, и цветок этот просто не мог не быть тем, из-за чего не только сердце Бога самоубийц, но и эти порочные алчные сердца смертных, а даже и бессмертных, не зашлись бы в конвульсии обожания и похоти. Он возбуждал их, он заставлял их кровь гореть, он владел их желаниями, покуда все их желания смыкались на нём. Обладать Сюэ Яном было несбыточной мечтой и смертным приговором, и подсознательно чувствуя такую свою власть, Сюэ Ян и вел себя соответствующе, оставаясь недостижимым Королем среди всех прочих отбросов мира. Они вожделели к нему, а он, великолепный как в обнаженности тела, так и чувств, был возвышен, недоступен, непостижим… и страстно жаждал принадлежать тому, кто одним лишь своим существованием заставил бы его самому желать покориться. Кто мог бы «так» обладать Королем Ночи, кому под силу удовлетворить его страсть с той силой, что заставила бы его начать умолять, раскрыться всем своим телом в ожидании ласки, боли и трепета, приносящих экстаз для души и тела… Он, который был самим воплощением сумрачной красоты, кто сможет покорить его, кому суждено владеть его сердцем? Сюэ Ян был роковой звездой, поистине роковой, а потому не было и речи о том, чтобы принадлежать многим. Нет, он будет принадлежать лишь одному, только одному, и эта любовь являет собой то, когда двое становятся единым. Вот чего он желал, вот к чему стремилось всё его существо. Он ждал своего Повелителя, в то время как сам правил. Но нет, править над кучкой порочных сердец, в чем слава? А вот принадлежать сердцу, что лишь тобой единым пленено, это и есть та страсть, что кипела в его жилах. Он ждал лишь одного, он желал лишь одного… И этот один у него был, но волей жестокой судьбы Король Ночи лишился даже воспоминаний о нем, а потому и не ведал, что жар его крови, что трепет его души стремится к Совершенству льда, страдающего в поисках своего утраченного пламени, которым был только он, Сюэ Ян. Лёд и пламя гибли в тоске друг по другу, и зов их тел был ненасытен, муки страсти сводили с ума. Их тела жаждали вновь стать единым, их души погибали в разлуке. Чувствуя этот зов, Сюэ Ян, не ведая о том, кто был этому причиной, почти извлекал из себя жаждущий воссоединиться с Сяо Синчэнем эфир, и так получилось, что сердце юноши взволнованно билось из-за… демона, хотя само существование этого волнения было обязано только Сяо Синчэню и ему же принадлежало. Он умирал от невозможности обнажить свою потребность любить, а потому перенаправил эту терзающую его любовную энергию на демона в надежде унять свои страдания, утолить свой чувственный голод. В трепете ожидания он сиял как драгоценный камень, ограненный любовной рукой и оставленный при свете солнца, дабы усилить его великолепие. И именно это сейчас видел Вэнь Жохань; именно это так долго наблюдал Чжи Шу… Но чего мужчина никак предположить не мог, так это наблюдать воистину дьявольское зрелище того, как рассеченная кнутом кожа на телах живых мертвецов начнет дымиться, потому что из неё, словно извлекаемая невидимым магнитом, уплывала тёмная Ци. Стоит ли говорить о том, как вытянулось лицо Вэнь Жоханя, когда он увидел куда она направляется? Это не была расщелина в земле, это был… юноша, и именно в него она проникала, им впитывалась. Конечно же, Жохань не мог знать, что причина тому — возвращенный меч Короля Ночи, из-за чего, как и следовало ожидать, высвободившись из мертвой плоти темная Ци кинется искать живую материю, и этой живой материей сейчас был Сюэ Ян. Но больше ему не нужно было боятся за свою жизнь. Весь темный удар на себя возьмет сумрачное оружие, способное съесть или умертвить эту энергию, а еще лучше — переработать её внутри себя и уже чистым потоком безопасной энергии впрыснуться в духовные каналы Сюэ Яна. Жохань не мог знать этого, а потому рассуждал, что таланты и способности юноши настолько выдающиеся, что это уже становится опасным. Очень опасным, ведь судя по тому, что он видел, Сюэ Ян ближе всех подошел к освоению и применению того, чем до сих пор владел только Чжи Шу. Это уже стало немного напрягать. Двоих демонов в своем дворце Вэнь Жохань никак не хотел наблюдать, ибо если с одним справиться уже превозмогало его силы, то что же будет с двумя? Две опухоли на его и без того обострённую нервную систему, а ведь есть еще та странная женщина… Ах, точно, как это он мог забыть? Её уже нет, с ней, слава богам, всё же удалось найти общий язык ниспосланной к ней смерти. Когда Сюэ Ян закончил, он, с лица которого стекали кровавые капли, а волосы оттенялись багрово-черным, поднял вопросительный взгляд на Вэнь Жоханя, словно бы спрашивая: «Ну, есть еще?» будто бы вовсе не устал и даже желал бы продолжить эту мрачную экзекуцию. Вэнь Жохань уже было хотел махнуть рукой, когда краем глаза увидел то, от чего его лицо если и не вытянулось в удивлении, то уж точно на тон побледнело. — Верховный заклинатель, — как и принято рабам перед своими хозяевами, Ямамото стала на колени, сложила руки и склонила голову. — Эта ничтожная служанка приветствует вас. Веко мужчины чуть-чуть дернулось, и увы, это было не в его власти, а скорее во власти хлынувшей к его голове крови, ведь Ямамото выглядела далеко не как обезображенный труп, которой её должны были оставить там же, где и убили. На женщине было черное, расшитое золотом платье, в волосах такая же золотая диадема, а само платье было до того откровенным, что когда она шла, полупрозрачный шифон, что струился по её ногам, вполне давал рассмотреть как их форму, так и цвет, бесстыдно белый, не полагающийся рабыням, не входящим в гарем или услужение главным лицам. Сюэ Ян, конечно же, главным лицом не был, а потому Ямамото, собственно, не разрешалось одеваться лучше, чем не то что другие рабыни, но даже госпожи дворца. Среди крови и пламени золото в её волосах и одежде словно насыщалось тьмой и издавало тёмное свечение, почти зловещее, учитывая блеск её глаз, её кроваво-красные губы, белизну её полностью открытых плеч. Из-за размера своей груди она не могла скрыть выделяющиеся из-за такого сильного разреза их полушария, из-за чего её услаждающий вид приобретал оттенок дразнящей похоти, невероятно дразнящей. Она была словно подарок победителю, вещью, у которой уже был хозяин, и дабы это подчеркнуть, она всеми силами выделяла те свои преимущества и достоинства, над которыми никто кроме её господина властвовать не будет. Проще говоря, это всё равно, что дразнить голодных псов на цепи, стоя окруженной в их кольце, зная, что никто тебя не укусит. Разумеется, Ямамото не обладала теми привилегиями, что позволяли Сюэ Яну быть куда более дерзким, нежели положено, а потому когда Вэнь Жохань или другие члены правящей семьи не то что говорили с ней, а хотя бы просто смотрели, ей надобно было низко склонить голову и изобразить ничтожность своей жизни в сравнении с жизнями тех, кто является её «хозяевами». Она, конечно же, не могла даже подумать о том, чтобы предъявить мужчине за свое ночное покушение, а потому отдав поклон, не смела даже поднять взгляд. — Сюэ Ян, — голос Жоханя был на удивление спокойным. — Ты можешь идти. Он обратился к нему, и, повернувшись, юноша действительно стал уходить. Ямамото, к которой обращаться вообще было не положено, так как она была лишь тенью этого юноши, поспешила за ним, когда вдруг властный голос заставил её замереть на месте. — Рабыня пусть останется. Сюэ Ян тут же обернулся и молчаливо посмотрел на Жоханя. Тот больше ничего не сказал. Тогда Сюэ Ян посмотрел на Ямамото. Та глазами дала ему понять, чтобы спокойно уходил. И он правда ушел, хотя на сердце его было очень, очень неспокойно. На самом деле он и сам не понимал, зачем она явилась, ведь он полагал, что до возвращения Чжи Шу она не покажется на глаза никому из семьи Вэнь и будет сидеть тихо. Что она задумала? Когда ворота за Сюэ Яном закрылись, Ямамото, привычно изобразив собственную ничтожность, можно сказать пригнула свои неполных два мертва к земле, так как была на невероятно высокой обуви. Но Жоханя этим было не спугнуть. За все два года он ни разу не видел, чтобы эта женщина робела перед кем-то в страхе, и даже на Чжи Шу порой позволяла себе смотреть излишне дерзко, хотя вся дерзость была лишь в том, чтобы общаться с ним не прибегая к раболепству и притворству. — Вы с ним… угрожаете мне? — несмотря на то, что с обувью она прибавлял в росте, Вэнь Жоханю стоило лишь подойти, чтобы его низкий угрожающий шепот коснулся её уха. Она не смела смотреть на мужчину, и лишь медленно взмахнула ресницами. — Нет, Верховный Владыка, как я смею… — Как смеешь? — губы Жоханя прочертила медленная улыбка, расползшись по ним словно кровавый разрез. — Не знаю, как тебе это удалось, но даже для полностью невредимой у тебя донельзя цветущий вид. Даже слишком. — Господин льстит мне, — неловко улыбнулась Ямамото. — Вчера вечером ваша покорная служанка всего-то подвернула ногу после того, как приняла ванну. Должно быть, пары размягчили мне не только тело, но и… — Мозги? — дернул бровями Вэнь Жохань. — Хотя они у тебя, как я погляжу, оказались довольно крепкими. Вдруг он резко схватил женщину за подбородок, впившись в её кожу своими острыми ногтями, и заставил ту посмотреть себе в глаза. — Говори, зачем он держит при себе мальчишку? — злобно прошипел он. — И помни, вздумаешь впаривать мне чушь про наложника, я горло тебе вырву в один укус. Не веришь? — Верю, — тяжело выдохнула женщина, на глаза которой мигом набежала влага. — Господин, больно… — Зачем ему мальчишка? — продолжал допрашиваться Вэнь Жохань. — Сюэ Ян единственный, кто выжил после симбиоза с темной Ци, и единственный, кому она стала подчиняться. Еще немного, и я повею, что это и правда адово отродье, пришедшее к нам из ниоткуда и бывшее ничем, но теперь… теперь всё изменилось, и исходя из того, что Чжи Шу из него лепит, я прихожу к выводу, что он пытается сделать из него для себя сосуд. Это правда? Он почувствовал, как она задрожала, как её взгляд на мгновение стал стеклянным, а глаза повернулись в сторону. Для демонов такая практика была привычной, если их собственные тела находились в критическом состоянии. Но Чжи Шу ведь не был чистокровным демоном, от демона в нем была лишь примесь крови, утаскивающие его в низы корни. Но он слабел. Жохань знал — он слабеет. И как тогда сохранить силу? За прошедшие четыреста лет Чжи Шу накопил в себе много силы, как и знаний, и очевидно было, что будучи полукровкой, мог всё это потерять, или, если выразиться точнее, что могущество его не бесконечно. К сожалению, Вэнь Жохань не знал о том, что преобладая над демонической и человеческой, родовая наследственность Чжи Шу, так скажем, превосходила нижний и серединные миры. Он был наследником Феникса, именно его кровь больше и сильнее текла в нем. И причины его слабости, а она действительно была, уходила именно туда, а не в мир демонов… Ямамото долго молчала, словно ей страшно было открыть рот, и всё же по истечению некоторого времени хмуро кивнула. — Он пьет из него энергию, — тихо сказала она, — пытается выпить душу. Вы же видите, как юноша понемногу становится всё больше сумасшедшим. Тело Сюэ Яна ему во многом подходит, но его нужно наполнить черной кровью сумрака, чтобы обессмертить на манер демонов. А для этого мальчика нужно осушать медленно, бережливо, чтобы он сам не понял, что умирает, и даже больше — когда на самом деле умрет. Он не должен этого понять, именно тогда его тело не выкажет сопротивления. Это как забивать скот. Животное не должно заподозрить, что его убьют, ведь только в таком случае мясо и кровь будут в самом лучшем состоянии. Глаза Жоханя распахнулись шире. Его пальцы медленно разжались, отпуская женщину, но только она подумала, что в своих раздумьях мужчина застыл на добрых полчаса, и попыталась уйти, уже обернувшись спиной, как неожиданно Жохань резкой, даже сказать по скорости своей змеиной реакцией вцепился ей в руку, больно заломив её, и, обнажив меч, прижал его к горлу Ямамото, слыша её сорванный выдох, как только она оказалась спиной к нему. — И ты думаешь, я в это поверю? — прошипел он. Когда Вэнь Жохань сомневался, или когда понимал, что его откровенно дурят, он становился довольно несдержанным, пребывая в своем гневе. — Я уже видел, как он делает это, и поверь, ни одного он так не берег, как этого мальчишку. — Господин… — Ямамото было сложно говорить, её голос звучал сдавлено, так как лезвие слегка рассекло ей кожу. — Это всё, что я знаю. Жохань призадумался. А кем же ты приходишься здесь, рабыня, что умудряешься что-то да знать? Никто не ведал об этой женщине больше, чем она давала сама, и невольно обратив свои мысли в это русло, Жохань неожиданно усмехнулся. — Твое имя Яма, — улыбаясь, сказал он. Полное имя Ямамото не произносил никто, кроме Сюэ Яна и Чжи Шу, но если кто-то был рядом, они использовали это сокращение. — А ты в курсе, что в буддизме это Владыка Преисподней? У нас такое не исповедуют, зато с лихвой в этом поднатаскались… на востоке, в землях Восходящего солнца. — Виновата, всего лишь тезка, — ответила Ямамото. — Родители избаловали меня своей любовью, вот и разрешили по своему желанию взять имя. — Ты надеешься на благосклонность Чжи Шу? — неожиданно спросил Жохань. — Еще скажи, что лелеешь в сердце мечты занять место Госпожи подле моего брата! — Это… — Ямамото задрожала как осиновый лист, губами её овладела судорога. — Как я смею, я… — Хватит, — её вранье было настолько очевидным, что Жохань мгновенно оказался в плену того темного гнева, который в мужчине пробуждает именно женщина. — Хватит врать, хватит дрожать. Кого ты пытаешься обдурить? Как для женщины, которая польстилась на мой же гарем, ты сейчас слишком… труслива. Тебе самой не смешно? Или ты думаешь, что из-за Чжи Шу я не вскрою тебя как чертовую свинью! Здесь властвую я, а не мой брат, и ты скажешь мне правду. Ямамото сжала губы и сдавленно выдохнула. Её женское нутро ощутило те насильственные порывы, которые исходят от мужчины, охваченного гневом из-за раздражающей или неразумной женщины. — Ничего не знаю, — голос её стал тверже. — Можешь убить меня, замучить, но это не изменит того, что большего я не знаю. Думаешь, я боли испугаюсь? Глаза Вэнь Жоханя налились кровью. Его разозлил вовсе не тон, а эта откровенная ложь, а также вызов, прозвучавший в слове «боль». Она и правда не боится… и это стало последней каплей. Резко развернув её, мужчина вцепился ей в платье и с треском разорвал его на груди, всерьез думая о том, чтобы позвать людей и замучить её так, как только мужчина может «замучить» женщину. Грудь Ямамото, лишенная одежды, обнажилась, раскрыв свой вид, плечи и грудная клетка — всё оказалось на виду. Однако глаза Жоханя стали больше вовсе не от столь прекрасного вида действительно красивой женщины, а от… того кошмара, что покрывал эти откровенные прелести. Кожа Ямамото… была сплошь укрыта тонкими полосами толщиной с нить, словно окутана вервием… только красного цвета, смыкаясь в более плотную сетку узоров на солнечном сплетении. Это были не татуировки, это были… метки, причем природа их была такова, что Жохань сразу понял, почему она так смело заявила о том, что не страшится боли. — Ты… — видя эту ужасную сетку алых узоров, заклинатель задумчиво нахмурился, что в надломе его бровей даже проскользнула тяжесть столь непривычного ему сопереживания. — Ты что наделала? Ямамото была ранена, всё еще ранена, ведь с момента нападения не прошло и двенадцати часов, а потому лицо её побледнело еще больше, от губ отступила кровь, взгляд выражал загнанную покорность. Ей даже стоять было больно, а сейчас, когда по взгляду мужчины она поняла, что он знает, что это такое, Жохань впервые увидел в её взгляде… правдивость её настоящего существа, того, которое страдало от этого во многом непосильного бремени. Дыхание Ямамото стало тяжелее, взгляд не сумел скрыть тяжелое, впервые проявленное отчаяние. Вэнь Жохань, вопреки своей жестокости и пренебрежению ко всему, что было слабее его, всё же был умным, повидавшее многое мужчиной, а потому увидев эту сеть узоров не мог не узнать в ней жестокую технику кровавой метки — вервие Красных Нитей. Эту метку можно было получить лишь одним способом и лишь от одной личности, и Жохань уже видел такую метку… у собственной жены, которая в итоге её и погубила, так как вынести подобную яростную боль было не под силу даже самому сильному человеку. А всё дело было в том, что супруга Вэнь Жоханя пошла на очень жестокое преступление против чувственной природы — зная о любви к себе, верной и преданной, чистой, она сделала так, что мужчина, так сильно любивший её, покончил с собой. За это она и была наказана проклятием, что в итоге отняло её у Вэнь Жоханя, который даже своими силами не смог её спасти. Учитывая, что это была красная нить, то единственный бог, способный на такое, был тем, кто управляет Красными Нитями, а именно — Богиня Красных Нитей. Её проклятия были свирепы и безжалостны, однако и насылались на таких же свирепых и безжалостных убийц любви, словно отражая их. Эти метки имели разную плотность и узоры, а видя узоры, покрывающие Ямамото, еще и сплетающиеся в центре, Жохань не без легкого шока размышлял, что же такого сделала эта женщина, чтобы получить такую свирепую метку. Дело было в том, что перерожденные души уже имели эти судьбоносные нити, которые приводили их к встрече с человеком, связь с которым не была разрушена и нуждалась либо в восстановлении, либо в обоюдном и добровольном расторжении. Жена Вэнь Жоханя получила свое наказание за то, что свирепо и безжалостно разорвала эту нить, причинив второй стороне непоправимую боль и страдания. Однако не всё так просто. Она получила наказание не лично, а потому, что у неё была нить, и именно она, среагировав на её поступок, и стала её оковами и наказанием, ибо такое повеление было богини, властвующей над ними. Но метки Ямамото были другими, словно… рукотворными, оставленными лично, от весьма плотного столкновения. Мужчина видел клеймо на теле своей жены. Это же выглядело иначе, но, без сомнения, природа была та же. Именно поэтому Вэнь Жохань был в растерянности, что настолько кошмарного и ужасного, действительно непростительного она сделала, чтобы перейти дорогу сосредоточению всех судьбоносных встреч в этом мире — Богине Красных Нитей. Чтобы получить такое яростное клеймо, её проступок должен был быть настолько же тяжелым, насколько тяжелой была её нынешняя боль, от которой не было спасения. Непростительный грех… примерно так можно было назвать эту метку. Она жгла как накаленная стальная нить… постоянно, безостановочно, каждый миг. Но это была не физическая боль — раскаленная сталь рвала душу, потому что жертвы вервия до конца жизни были обречены ощущать душевную боль тех, кого погубили, все их эмоции, каждую каплю крови, что вытекала из разбитого на осколки сердца. От этой боли сходили с ума, ведь ни на секунду она не давала забыть себя. А у этой она еще и сплеталась в плотные узоры… Жизнь Ямамото была полна непрекращающейся боли, и Жохань это понимал. Он молча отпустил её, без слов позволяя уйти, даже снизойдя до того, чтобы магией поправить её одежду. Она поклонилась, и отвернувшись, Жохань слухом отслеживал её шаги, думая как о том, что увидел, так и о том, была ли действительно сказана ложь в отношении Сюэ Яна…

***

Что ж, такая причина вполне логично объясняла тот факт, что между демоном и человеком не было никакой «иной» связи, ибо кто в здравом уме станет «иметь» тело, которое сам же потом и захочет занять. Но Вэнь Жохань сейчас думал не об этом. Его взгляд отчего-то стал каким-то отрешенным, даже немного потерянным, и Ямамото, успев это рассмотреть, не могла понять, что же его так поразило. Она не знала, что происходит в голове этого мужчины, но подозревала, что ничего хорошего там быть не может. И ошибалась. Подумав о том, что наступит день и он больше никогда не сможет увидеть настоящий лик своего старшего брата, Вэнь Жохань ощутил неясную, сжимающую сердце тоску и печаль, мгновенно поглотившую его глаза, отчего они и стали более тусклыми, прежняя ярость уступила место нарастающей скорби. Для тех, кто его знал, подобное выражение лица было бы настолько необычным, что они скорее всего стали бы подозревать, что их господина подменили или же наслали на него какое-то жуткое, превосходящее воображение заклятие. А ведь Вэнь Жохань всего лишь грустил, и за последние лет двадцать, его лицо, до этого непробиваемое никакими другими чертами, кроме как высокомерие, небрежность и брезгливость, очертилось более чувственными эмоциями. Суровое прекрасное лицо накрыла тень печали, и именно она разгладила всю ту обожжённую опытом сталь, которая словно внешняя маска была его лицом… Неизвестно, почему воспоминания занесли его именно туда, но очень часто, когда человек чем-то потрясен, он становится донельзя уязвимым, и порой его разум, дабы успокоить и привести в чувство, прибегает к различного рода уловкам, и самая сильная из них — воспоминания. Они вспыхивают подобно призрачным огонькам в окружающей сознание тьме и озаряют разум то благим светом, то еще большим мракобесием тьмы, однако сейчас свет в глазах Вэнь Жоханя отдавал глубоким красным свечением от струящегося по его телу нежного шелка. Запахи рисовой пудры и хны затопили его блаженством, а скользящая по губам кисточка, кончик которой тоже был красным, вынуждал его веки замереть, и пусть из глаз потечет кровь — ни за что не закрывать их. То был день, когда он должен был принести три поклона вместе со своей будущей супругой. Это была его свадьба. Как известно, будучи вторым рожденным он все равно женился раньше своей старшей сестры, чем нарушил не одно правило, но имея безусловное покровительство своего отца мог позволить себе не ждать, пока это сделает она. В те времена он еще обладал мягкостью взгляда, так как был молод и жаден к обретению власти, как и глубоко засело в нем чувство наслаждения от роста собственного превосходства. Вэнь Жохань восхищался собой, ведь было чем, и он умел тонко чувствовать волнения своего духа, умел следить внутренним взором за мельчайшим изменением в многоцветии оттенков своих эмоций. В его переживании себя и мира вокруг него очень скоро зажегся самый яркий путеводный свет его жизни — все силы и стремления должны быть брошены на создание себя. Жоханя не волновали боги, не был он и привязан любовными чувствами к своей семье. Его волновал только он сам, так как именно себя он считал творцом своей собственной судьбы и того себя, которым мечтал стать. Это не была нарциссическая влюблённость, во всяком случае не тупое её проявление. Просто он жил с широко открытыми глазами, понимая, что острота этих глаз зависит только от него самого, а не от богов, ведь можно смотреть, но не видеть, а Жохань хотел видеть всё, ибо сам мечтал заключить это ВСЁ под свой патронаж. Прекрасный в своей хитрости, ненасытный в побуждениях, волнующий своей красотой и декларации мыслей. Он говорил медленно, словно снисходил к этому, потому и снискал уважение еще с малых лет, ведь только искренне восхищаясь кем-то его можно обожествить. Вот Вэнь Жохань и вел себя соответствующе, покуда брат его, его самая большая любовь и единственный, на кого он действительно смотрел, выделяя его не столько из людей, но и из всего мира, был для него не только предметом обожания, но и жаждой достигнуть тех же высот. Именно им Жохань вдохновлялся при кройке себя и из него черпал свое вдохновение. Он любил его, он его обожал… но понимал, что эта братская страсть односторонняя. Брат любит его, но не как что-то особенное. Как что-то особенное Вэнь Чжанфэй любил только свою сестру. Обычно в день перед началом церемонии мужчине было принято окружить себя тишиной и одиночеством, оставшись наедине в своих покоях. Но несмотря на то, что и в обычное время подобная замкнутость для Вэнь Жоханя была привычной, телом и душой он находился рядом с тем, кто делая последние штрихи в своем макияже спокойно и сосредоточенно сидел перед зеркалом. В руках его была кисточка, он вел ею мягкую линию по поверхности своих и без того красных губ. Зрелище очаровывало, так как несло в себе особый магнетизм, должно быть, из-за того, что перед зеркалом сидел мужчина. Это был Вэнь Чжанфэй. Учитывая многовековые традиции их могущественной семьи, свадебная церемония по масштабности своего значения уступала лишь рождению наследника мужского пола, а потому невеста сочеталась неразрывными узами не только со своим будущим мужем, но и со всей его семьей. Разумеется, речь не шла о чем-то таком, что смутило бы или запятнало её честь, просто в день бракосочетания все наследники семьи были облачены в красное, наносили праздничный макияж и облачались в самые дорогие и наиболее роскошные свои одежды и украшения. Брак был очень серьезными узами, привязывающими невесту к мужу, но прежде всего этими самыми узами она должна была быть привязана ко всей семье. Вэнь Чжанфэй и Вэнь Минхэй, как старшие наследники, по ценности своей становились для неё даже выше, чем родная мать и отец, брат и сестра, и даже выше, чем собственный муж. Эти двое, принимая её в семью, как бы тоже сочетались с ней узами, а потому и были облачены в красное, или точнее будет сказать должны были надеть такие одежды. Шицзе Жоханя этого не хотела, но традиции попереть не могла. Вэнь Чжанфэй и вовсе не испытывал никаких откровенно выражающих себя эмоций, пребывая в молчаливом восторге, что преклонит колени подле своей сестры, и что они оба будут в красном. — Криво, — неожиданно подал голос Жохань, и Вэнь Чжанфэй остановился. — Не может быть, — спокойно ответил он и неспешно продолжил. Конечно не может, ведь кто как не он разбирался во всем человеческом даже лучше, чем сами люди. На мужчине было невероятно красивое многослойное свадебное одеяние с роскошной, исполненной в невероятной искусности вышивкой из золотых нитей, что поражала своим сиянием. В зависимости от яркости освещения нити отсвечивали словно листовое золото, из-за чего казалось, что вышивка переливается, придавая и без того возвышенной неземной красоте Вэнь Чжанфэя божественное очарование. Так как вокруг него всегда была тяжелая подавляющая аура, внешность его сложно было назвать нежной, и даже если она такой и была, то отбрасывала эта нежность невероятно глубокую, черную, как сама бездна, тень. Соблазнительный, поражающий демоническим очарованием, источающий благоговейную тьму, пленительный, воплощающий в себе чарующую темную силу — вот слова, что хоть как-то могли приблизиться к описанию его магнетической красоты. Так как свадьба проходила зимой, макияж был выбран соответствующий периоду цветения мэйхуа, китайской сливы. Она символизирует такие качества благородного мужа как стойкость, достоинство, скромность, и вот тут стоит уточнить, что лишь по этой причине внешность Вэнь Чжанфэя только в этот день можно было назвать по-настоящему нежной, в полном объеме этого слова, потому то он оттенил свою кожу, придав ей мягкого, а не холодного свечения, веки его были подведены черным и красным, отразив в них цвет ветвей и самых цветов. Его макияж, как и весь его внешний вид, должен был соответствовать ритуалу Чунь-цзе — праздника весны, потому что свадьба была назначена на начало февраля по лунному календарю, тем самым совпадая с цветением мэйхуа. Прекрасный аромат сливы, как считали, происходил от холода и горечи, а потому от Вэнь Чжанфэя исходило освежающее, с осязаемыми нотками глубины благоухание, но в нем сложно было угадать весеннюю радость, скорее уж не терпящую тепла строгость зимы, что очень ему подходила. Как и мэйхуа, он был невообразимо прекрасен, но прекрасен среди снегов и льда, страстно выделяясь своим насыщенным красно-багровым цветом среди девственной белизны неприкасаемых снегов. Эти цветы символизировали постоянство и неумирающую любовь, и это была еще одна причина сравнивать мэйхуа с Вэнь Чжанфэем, учитывая, кем он был и как он любил. Держа своими тонкими аккуратными пальцами кисточку для нанесения помады, Вэнь Чжанфэй придирчиво всмотрелся в свои губы. Они не были полностью красными, от уголков губ и продвигаясь внутрь алый цвет насыщался, что придало его губам особую чувственность, сравнимую лишь с поцелуем белой лисы-оборотня, подстерегающей путников в глубине гор и околдовывая их своими чарами. Они были полностью белыми, лишь губы их были красными, и все знали, что губы этой демоницы влекут к себе страстным влечением, но дорога цена этой страсти, ведь поцелуй демона приносил мгновенную смерть. Надев Корону Феникса, мужчина завершил свое облачение. На самом деле это была не корона, если исходить из строения, а большая, с очень сложной техникой сотворения диадема из чистейшего золота. Сложность в её изготовлении была в том, чтобы раз за разом переплавлять золото так, чтобы оно постепенно становилось всё тоньше, но без примесей, а узоры сперва вырезались на серебряном листе, а после вдавливались в золото. Его нужно было обработать так, чтобы позднее аккуратно и легко можно было выдавить лишние золотые складки, чтобы создать отверстия, при этом не повредив целостность картины. Она изображала поверженную птицу-Феникса, на пышном хвосте которого было изображено солнце — вечный символ Феникса, как главный элемент его силы; крылья птицы были разведены, а голова склонена. Сама форма была таковой, что словно шлем закрывала голову носящего, хвост же был изогнут вверх, подражая короне, а потому эта диадема и носила название Корона Феникса, так как её носил Вэнь Чжанфэй. Казалось, это не поверженная бессмертная птица, что распласталась по земле как проигравший противник, а Феникс, что укрывая собой голову Вэнь Чжанфэя защищает его от зла. Корона была создана с помощью различных техник и магии, спроектированная Чжанфэем лично. Он сам рисовал эскизы, сам добывал золото, следил за процессом изготовления. Он длился больше четырех лет, ведь эта Корона в огне не горела, её невозможно было переплавить, и она не чернела, не тускнела, и сломать её было невозможно. Такую Корону, учитывая её роскошь, принято было бы носить наследнику, восседающему на троне власти, но ни один из уже ушедших глав клана Вэнь не имел чести надеть её. Её носил только Вэнь Чжанфэй, сказав себе, что помимо него её наденет только его сын. Он мечтал о детях, мечтал взять на руки своего наследника, так как столетия одиночества пригибали его к земле, заставляя сердце костенеть и покрываются магмой остывшего жидкого пламени лавы, текущего в его венах. Он смотрел на эту корону, смотрел на себя и верил, что его мечта осуществима, ведь он дождался той, которой отдал свое сердце и которая не отвергла его. Он, как и Вэнь Минхэй, мечтали о собственных детях и верили, что это им удастся осуществить… — Так где же криво, диди? — уголок его губ хитро поднялся вверх, немножко, дабы придать лукавству лишь большего изящества. Мужчина слегка склонил голову, ловя на себе глубокий взгляд своего брата. — Что с тобой? Нервничаешь перед церемонией? Жохань ничего не ответил и начал медленно подходить к брату. Тот спокойно и безучастно наблюдал за его приближением, слыша, как шуршат полы его одежды, как шаги беззвучно утопают в мягком ковре. Взгляд Вэнь Жоханя был прикован к колдовской красоте его старшего братка, и подойдя к нему почти в плотную, он прошептал: — Если ты скажешь, что не хочешь этого, я немедленно откажусь от всего, что должно произойти. Его слова немало озадачили Вэнь Чжанфэя, заставив его брови сойтись к переносице. — Что? — только и спросил он, видя, что взгляд брата стал еще темнее. — Диди, что происходит? То, как ласково и по-домашнему он обращался к нему резало сердце Жоханя ножом, лезвие которого было пропитано подслащенным ядом. И сладко, и больно, а еще невыразимо жестоко. — Я знаю, что ты хранишь в своем сердце зло на меня, — тихо сказал он. — Потому что я женюсь первее старшей наследницы. Бровь Вэнь Чжанфэя поднялась верх. — И? — невозмутимо, однако довольно низко, спросил он. — Это не меняет того факта, что ты, как и твои дети, остаетесь вторыми в очереди на трон. — Без официальной передачи власти положение сестры остается шатким, — продолжал Жохань, — и ты знаешь, что отец не желает видеть её на этом троне, даже несмотря на то, что этого желаешь ты. Слушая его лицо Чжанфэя было непроницаемым, на нем всё ярче отыгрывало выражение скрытой угрозы, но вдруг мужчина улыбнулся, и несильно вжав ладони в щеки Жоханя посмотрел ему в глаза. — Чего ты хочешь? — с улыбкой спросил он. — Ты смотришь на меня так, как мужчины обычно смотрят на женщин, что не отвечают им взаимностью. И эти мужчины не способны укротить свои желания, вот почему их взгляд такой долгий, глубокий и темный. Чего твоей бездне надобно от меня, брат? Я чем-то обидел тебя? — Ты любишь её, — тихо и очень низко сказал Вэнь Жохань. Голос его прозвучал резковато. — Я люблю вас всех, — спокойно ответил Вэнь Чжанфэй, ощутив, как крепко сжались пальцы мужчины на его запястье. — Не слишком ли поздно дала о себе знать твоя детская ревность, а, диди? Мы оба взрослые мужчины и ты должен понимать, что у любви, как и у вечернего неба, есть свой тон. В одной части Поднебесной небо красное на закате, в другой — пурпурное, в третьей — оранжевое. Но любовь всё равно едина. — Тогда в какой части Поднебесной ты отбрасываешь свои лучи на мое одинокое небо? — с обидой в голосе спросил Вэнь Жохань. — В какой части Поднебесной ты оставил мое небо заливаться холодными слезами и стенать немым криком, разрывая себе грудь от бесконечного чувства одиночества. Брат, — пальцы Жоханя сжались крепче, в глазах его переливалась тьма. — Я люблю тебя сильнее, чем она. Выбери меня, будь со мной. Я отдам тебе столько своей крови, сколько смогу, а ежели не хватит, заставлю пролиться крови других. Его дыхание стало тяжелым, голос полнился такими же тяжелыми чувствами. — Я дам тебе больше, чем она, — медленно и хрипло выдохнул он. — Для меня ты будешь единственным мужчиной, и, если пожелаешь, можешь сделать это с моей женой и пусть род продолжат именно твои наследники. Я объявлю их своими детьми и буду любить так, как даже мой отец меня не любил, — он вдруг замолчал, а после тихо и скорбно добавил: — Даже как ты меня не любил… Не сказать, что Вэнь Чжанфэй был так уж удивлен его речами. Он знал своего брата с самого его рождения, Минхэй и Жохань росли у него на глазах. Жохань был замкнутым, скупым на эмоции ребенком с довольно острой угрожающей аурой и невероятными перспективами, с малых лет обладая талантами, что с возрастом лишь сияли ярче. И Чжанфэй признавал, что он немало достоин занять трон, но хоть брат и сестра были равны по силе, а благоволил Чжанфэй только Минхэй. Нет, он любил Жоханя, но уже давно для себя решил, что к трону его не подпустит. — Диди, — тихо произнес Вэнь Чжанфэй и склонился к его лицу. — Кого ты обманываешь? Пусть твои чувства ко мне и имеют место быть, я не стану порочить твоё великое сердце, но ведь мы оба знаем, что ты желаешь не любить меня, а… обладать мной. Ты не завидуешь моей силе, я знаю, ты восхваляешь и обожаешь меня, и такую карму, как у меня, ты вряд ли бы захотел тащить за собой столь тяжелой вечной цепью. — Не говори так, — прошипел Жохань. — Можешь хоть сейчас заколоть меня мечом, я даже не дернусь, подчиняясь твоей воле. Моя верность и любовь ничем не уступают её верности и любви. Но она женщина, её сердце непостоянно и полно смуты. Она не будет тебе верна так, как могу быть я. Я никогда не предам тебя. Он был таким с детства. До глубины сердца будучи восхищенным и пораженным великолепием своего старшего брата, преклоняясь перед его многовековой историей, его болью, его любовью и его силой, Жохань страстно желал его, желал это яркое солнце, вокруг которого хотел вращаться своей планетой. Но его чувства обладали глубокой беспросветной тьмой, той самой, о которой ему говорил Вэнь Чжанфэй. Эта была любовь тьмы, желающей поглотить свет. Не убить его, а объять его собой и ни при каких условиях не отпускать. Вэнь Жохань был сильным человеком, но его разум и его сердце обладали довольно сложными, спорными, и опять же, темными чувствами. И он ненавидел свою сестру за то, что лишь потому, что она была женщиной, ей могло достаться всё: этот мужчина, трон, а самое главное — его любовь. Братья дышали так близко у лиц друг друга, что от соприкосновения их губ отделяло пространство не толще листа. Теплый свет комнаты просачивался сквозь это пространство, покрытая золотом мебель, создавала глубокие отблески золотого сияния. Лепестки их губ не были плотно сомкнутыми, но неожиданно чувственные губы Вэнь Чжанфэя разошлись в доброй спокойной улыбке. — Думаю, если ты сделаешь то, что хочешь, мой макияж будет испорчен, — практически в губы Вэнь Жоханя сказал Вэнь Чжанфэй. — Но если причина в другом, и ты просто голоден, то думаю, что съев помаду, ты никак не утолишь свой голод. Их лица были так близко, что Жохань мог ощутить не только теплое дыхание брата, но и слабое веяние его прохладной кожи, благоухающей розовым цветом. — Твоя невеста ждет тебя, — неспешно отстранившись от брата, сказал Вэнь Чжанфэй. — По традиции, твои братья и сестры должны сопроводить тебя в зал, где состоится церемония. Коль не желаешь возвращаться в свои покои, побудь пока в моих, а как будешь готов, выходи. Я первым сопровожу тебя в этот торжественный час. И без прямого ответа, в произнесенных словах Вэнь Чжанфэя четко можно было различить отказ. Он не стал обижать брата резкими словами, как и не стал объясняться или пытаться его переубедить. Он дал ему понять, что забудет об этом разговоре, а также, что позиция его непреклонна. Такие чувства Жоханя он без сомнения отверг, и сделал это очень спокойно, проявив в высшей степени изысканную небрежность. Но это вовсе не значило, что он вообще отказывался любить Жоханя, нет. Он просто не желал принять «такую» его любовь. Выйдя, он не то что не увидел, а даже не почувствовал ту острую стрелу, что выпустили из себя темные глаза мужчины. Они смотрели вслед демону, прожигая своим взглядом сам воздух. В глазах Вэнь Жоханя плескалась тьма, облаченная в разрывающую его сердце ненависть… В тот день он дал себе слово, что его старший брат никому, кроме него, все равно принадлежать не будет, а все те, кто станут препятствием, будут убиты самым жестоким и мучительным образом. Впрочем, кое в чем Вэнь Жохань оказался прав. Изменчивое сердце Минхэй все же допустило слабость, позволив другому мужчине занять место Вэнь Чжанфэя, за что Жохань мысленно благодарил эту дуру, коей её всегда считал, за такой неожиданный сюрприз, ведь подобное предательство лишь сильнее омрачило взор Вэнь Чжанфэя, прочнее привязав его к жестокой любви своего брата. Вполне несложно было догадаться, что подло и низко убрав со своего пути родную сестру, насколько сильно Вэнь Жохань мечтал разорвать в клочья новое препятствие в лице юноши, которому каким-то образом, а ведь он был мужчиной, удалось сделать то, что не удалось ему самому… И всё инстинкты Вэнь Жоханя чувствовали, что этот юноша может стать ему не по зубам. Одно дело, когда он только пришел к ним, и был диким и безумным, и совсем другое сейчас. Казалось, за годы, проведенные под опекой и покровительством Вэнь Чжанфэя, Сюэ Ян, словно побитый сильными ветрами и дождем цветок, вновь налился силой и, раскрывшись, явил миру что-то такое, перед чем хотелось преклонить колени. Он был желанен жадным человеческим сердцем, как всегда желанна любовь, которую ищут все, но с которой не справиться никому. А уж если речь шла о любви Бога самоубийц, что воплотила себя вот так, то и вовсе сложно было предсказать, какая судьба ждет тех, кто попадет под эти, без сомнения, роковые чары.

***

Ворота распахнулись, и из них, идя спокойным шагом, однако с отсутствием покоя на сердце вышла Ямамото. Сюэ Ян, долго ожидая её, упираясь спиной в холодную стену и слегка согнув ногу в колене, повернул на неё свой взгляд и улыбнулся. — Все органы на месте? — шутливо спросил он, подойдя к ней. Но, кажется, Ямамото не была настроена шутить, её взгляд выдавал её глубокие размышления, а также тень тревоги, накрывшую её глаза. — Хорошо, что твой язык в этот раз не подвел, — несколько низко сказала она, — и что ты говорил правильные вещи, ведь иначе… — Иначе? — бровь Сюэ Яна поднялась изящной дугой. Казалось, его высокомерию нет пределов, и он вообще не соображал о занесённом над его головой мече, что страстно желал сорваться вниз. — А иначе нас бы ждал страшный конец, — смотря ему в глаза, зло процедила Ямамото. — По всему видно, какой опасной костью ты стал поперек горла этому парню, и страшно, черт возьми, действительно страшно от выражения лица Жоханя. Не дай бог он бы сегодня затаил на тебя обиду, и мы бы выбрались из этого зала разве что по частям. — А какими именно? — смеясь, продолжал веселиться Сюэ Ян. Видя такое его поведение, Ямамото так и хотелось зарядить ему ногой под зад, но что-то ей подсказывало, что это вполне себе может принести ему немалое удовольствие. Только-только уголки её губ готовы были подняться вверх от этой мысли, как вдруг глаза женщины уловили висящий на поясе Сюэ Яна меч, один вид которого заставил сойти с её тела первую волну пота, пока вторая, копясь под кожей, жгла её словно раскаленными углями. — Где ты его взял? — голос её сорвался, перейдя на нервный шёпот. — Отдай! Сюэ Ян сделал шаг назад, не совсем понимая, что происходит. Он накрыл рукоять меча своей ладонью, чувствуя, как тот тепло отзывается на его прикосновения, а в голове мигом забурлили мысли защитить свой меч, которые, хоть он и не знал, нашептывал ему Чэнмэй. — Ты… — видя его сопротивление Ямамото очень не хотелось затевать драку прямо здесь, под носом у Жоханя, но увидев этот меч в руках юноши она не столько перепугалась, сколько была ошарашена тем, что меч находится здесь. — Этот меч сам ко мне прилетел, ночью, — принялся разъяснять он. — Не отдам. — Сюэ Ян, — голос Ямамото очень старался звучать естественно, но та нервозность, что сквозила в её тоне, выдавала темный трепет её существа. — Этот меч не твой. Он был заперт множеством заклинаний, и как ему удалось вырваться я не знаю, но ты сейчас же вернешь мне его. — Не верну, — грозная тень легла на его глаза, в голосе просочился пламенный лед. — Тем более, что я уверен… уверен, что этот меч сделал для меня мой лаоши. — Что? — веки Ямамото распахнулись шире. Сюэ Ян, сузив глаза, смерил её осторожным взглядом, и продолжил: — Я уверен — этот меч должен быть моим. Это единственная причина, по которой он спас меня в ночь нападения. Никто кроме лаоши не смог бы создать такой сильный меч. Я сразу почувствовал, что с ним что-то не так, в нем есть темная энергия, но она не опасна. Не опасна для меня, имею в виду. Недовольно поджав губы, Ямамото с опаской скользнула взглядом по мечу, темный отблеск которого вынудил её пальцы вздрогнуть. — Хорошо, — негромко выдохнула она и посмотрела на юношу. — Но сейчас Чжи Шу здесь нет, и если этот меч он создал для тебя, то сам же его и вручит. Тебе не кажется, что он расстроится, когда узнает, что ты вот так без спроса завладел подарком раньше, чем он сам преподнес его тебе? Сюэ Ян отвел взгляд. И правда, он об этом не подумал. Слишком сильно увлекшись мечом он до того преисполнился радостью, что совсем об этом не подумал. — Ладно, — голос Ямамото вывел его из секундного оцепенения. — Здесь не то место, чтобы болтать о подобном. Пойдем… Он сильно удивился, когда, едва поднявшись с ним наверх, Ямамото, повернувшись к нему, приобняла его за плечи. Сюэ Ян снова ощутил тепло и мягкость её груди, её источающие жар руки, тепло её кожи, когда она коснулась своей щекой его головы. Он даже не понял, что она делает, и лишь бархатная волна благоухающего ветра, что неожиданно потревожила его обоняние, заставила юношу тут же распахнуть глаза. Они уже были не на территории дворца, а среди прекрасных цветущих садов, и хотя время года было неподходящее, ветви деревьев были усеяны распустившимися цветами. — Что это за место? — с волнением оглядываясь, Сюэ Ян осознал, что еще никогда его сердце не билось с таким беспокойством… приятным беспокойством, словно чувство какого-то желанного ожидания мгновенно накрыло его. Всё, что окружало его, было словно местом встречи, так как еще никогда он не видел столь прекрасных садов. Ветер снова потревожил их, и, подняв руку, Ямамото увидела, как на её ладонь плавно опустился опавший лепесток. — Чжи Шу вернулся, — тихо сказала она, зачарованно наблюдая за вальсом опавших лепестков. Услышав её слова, глаза Сюэ Яна распахнулись шире, дыхание замерло в груди. — Лаоши? — сорвано и так тихо выдохнул он, глаза его вмиг загорелись. — Где он? Ямамото обратила на него спокойный взгляд и, мягко улыбнувшись, не произнесла ни слова. Сюэ Ян моргнул, веки его опустились, а когда снова поднялись, её уже не было. С удивлением он обнаружил, что меча при нем тоже нет и он остался один в этом прекрасном саду, от красоты которого веяло каким-то тихим умиротворением и… одиночеством. Сюэ Ян даже немного растерялся, и деревья, словно учуяв его волнение, затрепетали своими алыми и белыми лепестками, ветер еще нежнее коснулся лица юноши, обдавая его волной чарующего цветочного запаха. Эти бесплотные касания были так нежны, что легкая дрожь прошлась по телу юноши, он тихо выдохнул и, закрыв глаза, подставил лицо под эту невидимую ласку, чувствуя накрывшее его томление и ни с чем не сравнимый покой. Ему так хотелось прилечь на мягкую постель из зеленой травы, на которой словно драгоценные жемчужины рассыпались молодые лепестки, и желание это было столь непреодолимым, что он начал вертеть головой, присматривая себе квадратик поплотнее и позеленее, когда взгляд его вдруг замер, а сердце сжало грудь. В глубине чарующего сада, обратив свое лицо к солнцу, стоял мужчина, глаза его были закрыты. Как бы прекрасен ни был этот сад, а мужчина без сомнений был еще прекрасней, и обратив на него медленный взгляд глаза его, казалось, улыбнулись, хотя лицо было неподвижно.

***

В ночь, когда на жизнь Сюэ Яна покушалась, Луаньцзан как всегда чернела своей слегка зазубренной поверхностью, и лишь свет луны да бог знает как выжившее на горе сверчки с их тусклым зеленым светом, придавали этой горе более менее живой вид. Но вот в темноте задвигались еще более яркие огоньки пламенного света, и бамбуковые фонари, внутри которых были свечи, то и дело вспыхивали то с одной стороны, то с другой. — Тащи их! — Тяжелые. Надо было взять телегу. — С тебя тут самого могут сделать телегу, скорее давай. Страшно! — Да вот и я так думаю. Не стоит это тех денег, что мы заработали. Жизнь дороже. — Хватит языком чесать, тащи их! Несколько мужчин, которые обвязав длинные, явно наполненные чем-то мешки верёвками как могли тащили их по мертвой земле. Протянутый мешок оставлял кровавый след, и судя по тому, как жадно на кровь набрасывались струйки черного дыма, то, что было внутри мешков, было либо еще живо, либо лишь только-только погибло, но еще не успело остыть. — Фух, — сбросив один мешок вниз, мужчины потянулись к другому. — Вот ведь чертова ночь, хорошо хоть луна светит. — Смотри, оно тянет его вниз! Цепкие, словно лозы, черные сгустки, что поднимались с расщелины вверх, обхватывали мешки и сами пытались затащить их вниз. — Ну уж нет, стой! — видя, что его напарник хочет сбежать, другой попридержал его. — Давай сбросим всё остальное, так их не найдут. — Сам бросай! Они и меня сожрут! — Не сожрут, если перестанешь так орать! В итоге невероятно быстро посбрасывав мешки, они что есть мочи начали убегать с горы. Додумались же прийти сюда ночью, не зря смерти боялись, но, видимо, сегодня был их день, поскольку удовлетворившись мертвечиной, темная Ци не стала нападать на живых, удовлетворившись мертвыми. Брошенные мужчинами мешки с грохотом упали вниз на небольшую костяную кучу, и один из мешков, бог весть как раскрывшись, обнажил свисающую вниз голову, глаза которой были раскрыты. Внезапно по горе пробежалось какое-то странное пугающее эхо, похожее на очень глухой, явно прозвучавший где-то вдали крик, но усиленное влиянием горы это эхо заставило воздух буквально звенеть, а саму мертвую землю явно напрягись. Она начала дрожать. Крик, прозвучавший так далеко, всё равно каким-то образом достиг сюда, точно принесенный ветром или другой неведомой силой. В ту ночь так близко к территории горы кричал лишь один человек, и именно его крик, подхваченный неведомыми силами, содрогнул горы. Волны этого эха подобно всплеску энергии кольцами прошлись по дну горы, ударившись о жидкую плазму, что плотно закрывала вход в Страну Теней, будучи тем самым барьером, созданным Янь-ваном. Свисающая голова трупа была неподвижна, но вот в глазах его, широко распахнутых, направленных прямо на барьер, отразилось сопровождаемое похожим на треснувшую скорлупу звуком движение того, как затронув своим эхом крик спровоцировал на барьере трещинку, размером не дольше вытянутой ладони. Едва зазмеившись, она тут же остановилась, словно придержанная защищающими барьер силами, но в отличие от предыдущих повреждений, уже не затянулась…