Если бы ты только вспомнил, как сильно я тебя люблю…
Шаги на снегу лишены тишины. Их можно сделать лишь приглушенными, но чтобы совсем беззвучными — никогда. Впрочем, она и не пыталась, хотя и шла медленно и тихо, почти так же, как билось её сердце. Оно болело, порой сжималось словно в судороге, а иногда было глухим и едва ощущаемым. Большие хлопья снега подобно белоснежному лебединому пуху падали с такого же белого неба, и подняв голову богиня ощутила, как большая снежинка, что на деле была образованием из множества маленьких, упала ей на лицо прямо у уголка век и тут же стекла растопившейся каплей от жара её тела. Стекая, капля впиталась в вуаль, что закрывала ей лицо, и даже сильный порыв ветра не мог сорвать её. Были видны лишь глаза в обрамлении черных ресниц, но глаза эти смотрели холодно, практически безучастно. Богиня шла вдоль каменного моста прямиком к беседке с черепичной крышей. Раскрыв зонтик, она обратила свой взор на неподвижную гладь отражающего неба озера, и, прислонившись к перилам, взор её замер на поверхности воды. Снежинки падали, наиболее большие, ударяясь о зонт, издавали легкий шуршащий звук. Воздух был холодным, пропитанным запахом гор и снегов. Длинные волосы Саньжэнь скользнули с её плеча, не выдержав собственного веса, и, свесившись вниз, почти что коснулись воды. Она закрыла глаза, зонт в её руке слегка накренился. В раздумьях силы почти покинули её, поэтому чем больше она вспоминала, тем сильнее наклонялся зонт. Лицо богини было неподвижным. С того страшного дня прошло уже больше двух лет, однако эхо печальных событий властвовало до сих пор. Вершины гор еще помнили те взметнувшиеся в небеса зеленые столбы сумрачного пламени, преисполненные силы Второго господина, преисполненные его гнева, печали, свирепости, отчаяния… Больше двух лет с той кошмарной битвы о нем никто ничего не слышал. Не было ни известий, ни вестей, ни слухов, даже разговоры стихли. Не сумевшие вернуться в свой мир младшие Боги смерти, что в тот момент оказались в серединном мире, рвали на себе волосы и оплакивали своего Владыку, будучи уверенными, что он погиб, сгинул бесследно в пустоши Страны Теней. «Горе, горе нам! — в неистовстве своей трагедии кричали они. — Они убили наше сердце, нашу любовь, милосердие для всего рода людского, для всякой потерянной и загубленной души! Убийцы, убийцы!» С такими ранами, с таким горем он просто не мог выжить, и даже прибытие в Да-Ло Янь-вана было верным знаком того, что мир и правда перевернулся. Сумрак запечатался словно саркофаг, пряча в себе, как многие считали, изуродованное и повреждённое тело Второго господина. Два года, а это немалый срок, и хоть бы трещинка, хоть бы малейший надкол на этом живом куполе… По ночам был слышен вой обитателей Страны Теней, то, как они проклинали Небеса. Их крик о том, что они гибнут на этой земле, отдаленные от своих родных пенат тонул в ночи, и страшно, страшно стало бессмертным от их стенаний. Проклятия в их сторону были преисполнены отчаянного рёва и обвинений в том, что именно они погубили Второго господина. Впрочем, плакали не только они. Те молодые боги, что были свидетелями битвы, были опечалены не меньше. Узнав о том, как страшно их отцы поступили с ребёнком Бога самоубийц, они отчаялись в своей вере в то, что им внушали сызмальства. Они разуверовались в самом кодексе Небес, понимая, каким страшным путем могла быть получена эта власть. Они спускались в серединный мир и пели скорбные элегии по принесенному в жертву мальчику, душу которого беспощадно разрывали на куски… Как часто они видели тот блуждающий в ночи белый призрак женщины, чьи слезы, как и слезы призраков, беззвучно стекали по щекам. Она зажигала фонари вместе с остальными и пускала их по воде. Лицо её было скрыто под вуалью, но молодые боги знали, что эта скорбно одетая женщина ни кто иная, как супруга Второго господина — страж закатного неба, пламенная богиня Баошань Саньжэнь. Они много раз пытались к ней обратиться, спроситься о том многолетнем затишье, что преследовало ночными кошмарами их отцов, но богиня лишь молча уходила. За эти два года она не перекинулась и словом ни с одним из богов, и на Небесах её больше не видели. Она скиталась по миру, ища хоть какие-то вести о сумрачном барьере, о потерянном мальчике, которого искали, чтобы безжалостно убить. Единственный, за кого она не боялась, пока что не боялась, был Сяо Синчэнь. Отданный на попечительство отшельников он не покидал горы, укромно спрятанный в глубине её вершин. Иногда она поднималась к ним, но лично со своим учеником не встречалась. Отшельники передавали ей новости, связанные с ним. Говорили, что очень долго парень был абсолютно не причастен ко всему и тихо горевал, укрывшись в своем жилище. Лишь полгода спустя, примерно тогда же, когда Чжи Шу начал натаскивать Сюэ Яна и тот буквально оживал от своего страшного безумия, Сяо Синчэнь, словно чувствуя этот импульс, так же проснулся от глубокого забытья и стал обучаться. Отшельники говорили, что он невероятно талантлив, а его горе лишь придает ему той необходимой для быстрого продвижения одержимости, что свойственна тем, кто страстно желает чего-то добиться. Но Синчэнь добивался не бессмертия, хотя больше чем кто-либо был расположен к этому. Ему подчинились льды, совокупность стихии воды и воздуха, и произошло это так быстро и неожиданно, что отшельники были поражены, когда увидели его, стоявшего на вершине горы, почти замершего насмерть, с побелевшими губами и такими же белыми ресницами, застывшими под слоем снега и льда. Он не шевелился, лишь ладони его, лежа на коленях, были обращены вверх. От кончиков пальцев, стекая по духовным каналам вниз, струилась льдистого оттенка энергия, что заволокла его сердце льдом. Отшельники думали, что он погибнет, и поспешили помочь ему, но были остановлены его внезапно распахнувшимися глазами, такими же белыми, как сумрачная богиня Вахиде. Он смотрел, но не видел, однако сердце его всё еще билось. Он подчинил себе лед и теперь мог использовать его как в сражении, так и в духовных практиках. Это значило, что отныне он способен облачить в лед всё что угодно, даже себя, и сделав это тело его застыло бы в этой ледяной ловушке, оставшись нетронутым ни временем, ни горестями, ни болью. Именно к этому он прибегнул, погрузившись в многомесячную медитацию, впитывая энергию гор и энергию неба, столь близко расположенного к их вершине. Обдуваемый ветром, застывший как прекрасная статуя, за тело которой цеплялись снежинки, сделав его ресницы и брови почти белыми, он походил на некое мистическое существо человеческой природы, и в этом сосредоточенном, порой напряжённом лице уже невозможно было разглядеть того человека, которым он был когда-то. Печаль и горе наложили на него самый трагичный оттенок взросления, когда лицо было свежо и молодо, а вот в глазах… молча стенала одинокая и холодная бездна убитой страданиями души. Его глаза были закрытыми, но под веками, там, где во тьме своего мира он предавался воспоминаниям о былом счастье, Сяо Синчэнь искал своего возлюбленного, проникая в тонкие волокна картины серединного мира, пытаясь отыскать его духовный и ментальный след. Но тщетно. Неизвестные, но бесспорно могущественные силы скрывали его, да так искусно, что могло сложиться впечатление, словно Сюэ Яна на земле больше нет. Но Сяо Синчэнь знал — тот жив, его сердце бьётся, он слышит, как зарождается дрожь земли под тяжестью его шагов… Эта медитация была подобна сну, прижизненному сну, в который погружаются цветы в период зимы. Они замирают под слоем снега, ожидая, когда их вновь приласкает солнечное тепло, а весна вдохнет новую жизнь в мерзлую почву. Но сон Сяо Синчэня был лишен радости солнечного света, и зима его была беспробудна. Словно прекрасная статуя из плоти и крови он застыл на вершине горы и даже кровь его едва двигалась внутри тела. Лишь энергетические каналы работали в полную силу, ведь он бросил всю свою энергию именно туда. Как человек он перестал существовать, погрузившись во мрак закрытых век. Никто не смог бы прочитать его чувства, никто не смог бы понять их так, как мог понять он. Они никогда не поймут, кем же был Сяо Синчэнь, никогда не поймут волнения его души. Только он. И никогда им не понять горе того, кто во тьме своей обрел свет, не просто белый и безжизненный, порой все же просачивающийся через его слепоту, а именно теплый, солнечный, золотой, драгоценней всех слитков золота, драгоценней самого Солнца. Это был свет души, что последовала за ним, по своей воле прильнула и согрела ледяные ладони живого тела. Как же может живой человек иметь такие холодные руки? А Сяо Синчэнь был именно таким. Скрытный, скромный, ненавязчивый… и такой одинокий. Как долго он скитался по миру, пока его не нашла Саньжэнь, и как долго он скитался по горным долинам, пока его не нашел стенающий юноша, сердце которого разрывалось от боли и предательства. Сяо Синчэнь помнил, как в тот день, танцуя, он внезапно ощутил, как потяжелел воздух, а потом… а потом стало так тепло, словно ранее зашедшее солнце вынырнуло из-за линии горизонта и стало светить прямо на него. Он ведь не знал тогда о паре глаз, захвативших его своим взглядом, и именно из этих глаз лился тот самый свет, который окружил всё его тело. А ведь тогда он спутал это тепло с весенним ветром, доносящим до него последние искорки заходящего солнца… Этот человек, имени которого он даже не знал, но как будто слышал в воздухе глухие острые колебания измученной души Сюэ Яна. Сяо Синчэнь услышал, как упало тело, побежал, прикоснулся… и замер. Не осознавая этого, должно быть из-за страха, что дожидался-таки до того, что совсем обезумел, он отчего-то сразу почувствовал, словно этот лишившийся чувств человек… для него. Сяо Синчэнь скользящими мягкими движениями ощупывал его лицо и тело, пытался привести в чувство, а внутри собственного существа всё трепетало. Его собственная кожа, нервы, даже кости чувствовали, словно недостающая деталь его жизни бесшумно заполнила ранее пустующее, черное как само Ничто место, и сердце Сяо Синчэня послало тяжелый удар, сжав ему грудь. За всю прожитую им жизнь он никогда такого не чувствовал. Юноша, так тяжело и хрипло дышащий, словно долгое время бежал и задыхался, но куда бежал? Словно бы бежал сюда, к нему, и мгновенно лишился чувств, увидев его. Но правда ли лишь от усталости? Его кожа была такой горячей, губы горели и, должно быть, были красными. Сяо Синчэнь и сам не счелся, как повинуясь порыву мягко обхватил ладонями его голову, пытаясь устроить себе на колени, когда неожиданно пришел другой человек и его тяжелая подавляющая аура почти взорвалась в тот момент, когда Сюань Юэ увидел бессознательного Сюэ Яна, а подле него неизвестного человека, склонившегося над ним. Баошань Саньжэнь ничего не стала ему объяснять, не стали объяснять и близнецы. Лишь глубокой ночью Сяо Синчэнь узнал, что этот неизвестный юноша отныне будет жить здесь. А еще, что у него лихорадка, и он очень изможден. Ноги Сяо Синчэня сами повели его к прежде необжитому месту, которое было построено давно, и все эти годы словно бы ожидало кого-то. Теперь там должен был жить этот никому неизвестный юноша. Кто он был такой? Кто тот мужчина, который так ревниво и отчаянно прижимал его к себе, не давая никому подойти? И самое главное: почему этот мальчик был так убит горем? Всему свое время, ответы не заставят себя ждать. А первую ночь на горе этот неизвестный юноша провел с ним. Удивительно, но когда попав в объятия Сяо Синчэня Сюэ Ян успокоился и затих, Сяо Синчэнь почему-то подумал, что и там, на горе, когда юноша подсматривал за его танцем, он упал не от изнеможения, а… потому что успокоился. Увидел его, ощутил мгновенно нахлынувший на него покой, и только тогда позволил себе отпустить себя… потому что рядом был именно этот человек, которого в тот момент он даже не знал. Видел лишь движение его веера, движение его тела, его длинных волос и рукавов, ощутил волну воздуха, что разметалась вокруг него подобно невидимым шелкам, пришедшим в движение его танцами. Спя с ним в одной постели, чувствуя жар и влагу его тела, Сяо Синчэнь обнимал его и думал о том, почему же так взволнован. Близость другого тела его взволновала? Нет, он чувствовал, это совсем не так. Тогда что? Потому что он впервые спал с кем-то? Нет, снова всё не так. И лишь только ближе к рассвету он осознал, что те чувства, из-за которых кровь шумела в ушах, были ни чем иным как осознанием, что причина его волнению — он. Просто он, потому что он был рядом, свернувшись комочком, тихо сопящий, пахнущий мокрой кожей и терпким запахом пота. Волосы Сюэ Яна разметались по подушке, но были короткими, в местах некоторые прядки были короче других, словно волосы ему насильно отсекли, как преступнику. Эта мысль заставила Синчэня задрожать от странного чувства жестокого гнева. Кто посмел прикоснуться к этим прекрасным волосам, у какого бесчеловечного создания поднялась на это рука? А ведь это был сам Сюэ Ян, который в горе своем и печали сам отрезал их, дабы хоть что-то оставить в том месте, которое называл домом… Чем дальше шло время, тем больше они познавали друг друга. Сяо Синчэнь мог сказать, что совсем не понимая этого влюбился в Сюэ Яна в их самую первую встречу, поскольку чувство, над которым он был не властен, и которое не мог объяснить, сразу же завладело им. «Этот человек здесь ради меня, этот человек здесь для меня», — вот, что он думал, едва коснувшись его. Он появился из ниоткуда, но всем собой был таков, словно прибыл из места, наполненного любовью, красотой и чувствами. Был дерзок и пытлив, красив и необуздан, честен и откровенен, а еще… страстен. Когда Сюэ Ян поцеловал Сяо Синчэня, когда сам осознал, что этот человек действительно нечто большее для него, для его сердца, Сяо Синчэню показалось, словно всё его существо рассыпалось в звездную пыль, рассыпалось в эти теплые ладони, что мягко прижимались к его лицу. Тепло губ, что прижались к его губам, легкая дрожь тела Сюэ Яна… и его собственная дрожь, поднимающаяся из глубин нутра и сочащаяся через каждую клетку, через каждый нерв. Чувство прекрасного затопило его, в этот момент он стал самым счастливым человеком на всем белом свете. Он целовал и полностью отдавался чувствам, он широко распахнул свою душу и его не ранили — его любили. Его и правда любили, он чувствовал это, так как другая душа была распахнута ему в ответ. Сливаясь в поцелуе они тяжело и жарко дышали, кровь горячила кожу, а в голове билась лишь одна мысль: «Мой, мой, мой…» Но кто же ты? «Место, в котором я существую — это ты…» Мир, о котором он так мечтал, мир, который бы не отвергнул его, который бы принял его, который бы ждал его… И Сюэ Ян стал для него этим миром. Казалось, он всегда и был им, искал его, ждал, страдал от отсутствия и преисполнялся неземной радости от присутствия Сяо Синчэня. Как страстно Сюэ Ян желал любить, и чтобы любили его… и Сяо Синчэнь, который мечтал найти свое место в этом мире. Оказалось, столь широкий и безграничный мир был подобно тропе смерти, по которой шествуют сотни душ в ожидании своей судьбы, а настоящий, действительно подлинный Мир был в ином. Он был в юноше, с улыбкой прелестней весеннего цветка, с глазами более яркими, чем звезды и луна, и с чувствами пылкими и страстными, как бесконечное море, в волнах которых утопают небеса. О боги, как он его любил, и ни один стих, ни одни слова не могли передать этого чувства в полном его объёме. Их тела сливались в одну сплошную чувственность, голоса дрожали, дыхание превращалось в жар активных вулканов, содрогающихся от приближения чего-то масштабного и исполненного неописуемой силы. Эта сила как огненный жар вливалась под кожу, вливалась в вены, впитывалась плотью и костями, источалась слезами и пробивалась звуками голоса, что источал сладость более нежную, чем мед. Что-то внутри тел было такое, что безумно рвалось наружу, и от этого порыва кожа плотнее прижималась к другой коже, движения становились более хаотичными, звуки голоса более несдержанными. Сюэ Ян, обнаженный и возбуждённый, то кричал в объятиях Сяо Синчэня, то стонал, то тихонько шептал, умолял и просил, ругался и дрожал. А когда его тело на мгновение замирало, выгибаясь в пояснице и ноги его сами раздвигались шире, из его горла выходил протяжный, ни с чем не сравнимый звук, похожий на рождение маленьких вселенных, и взрывы сотрясали его тело так, что оно немело и будто парализованное, мягко, словно перышко, опускалось на кровать. Он был та страстен и искренен в своем наслаждении, он полностью отдавался Сяо Синчэню, он доверял ему, он вожделел его, он одновременно и стеснялся и желал как можно ярче продемонстрировать ему свою страсть. Весь смысл его жизни вдруг облачил собой лишь одного конкретного человека, и Сюэ Ян мечтал отдать ему всего себя до самой последней капли, дабы ничем больше не принадлежать лишь себе одному. Он мечтал и телом, и душой быть только его, ведь именно в этом заключалась его самая великая свобода — освобождение от одиночества. Поэтому они так плотно прижимались друг к другу, словно бы пытались вмуровать свои тела в тела друг друга. Но было и что-то еще, что-то не такое грубое, как тело, что тоже пыталось слиться с другим, таким же невидимым… Сюэ Ян мог поклясться — никогда он не видел направленного на себя взгляда подобного тому, каким смотрел на него Сяо Синчэнь в минуты их безудержных телесных порывов. Даже Сюань Юэ, так сильно обожающий его, так сильно ценивший и оберегающий никогда не смотрел на него взглядом, который, казалось, всматривался в саму душу. А имеющий дефект зрения Сяо Синчэнь смотрел именно так, глазами тела в саму душу, и видел ли он эту самую душу оставалось загадкой. Но как же горели его глаза, какое это было прекрасное зрелище. Когда он, имея такой взгляд, склонялся над Сюэ Яном, тому хотелось плакать от страстного восхищения и такого же сильного возбуждения. Всем своим видом он принимал положение абсолютной покорности, с дрожью в теле ожидая долгих, дразнящих его ласк, медленных и влажных поцелуев, нежности и прикосновений к каждому сантиметру своей кожи. Везде он хотел быть помеченным этим человеком, не хотел утаить от него ничего. Он шептал: «Люби меня, люби меня…» и это была такая отчаянная мольба, словно исчезни Сяо Синчэнь, и он умрёт, неспособный вынести эту страшную утрату. Лишь стенам их комнаты, да влажному, преисполненному горячего дыхания воздуху известно, как они предавались любви, какой шепот исходил из их раскрасневшихся губ, как нежно переплетались их пальцы, как еще более нежно переплетались тела. Они были едины и казалось ничто в мире не способно их разлучить… Веки Сяо Синчэня поднялись, дыхание заснеженных горных хребтов резануло по легким таким же ледяным кинжалом. Это были не пики тех гор, где находилось его тело, это было место, где в вечных льдах застыла его собственная душа. Медитация, в которую он погрузился, все же не могла позволить ему напрямую вливаться сознанием в полотно серединного мира или даже мира теней. Но эта медитация помогала полностью увидеть полотно своей собственной души, пройти сквозь черный занавес иллюзорных сновидений, обойдя ловушки разума, и очнуться в самом сердце своей души. Именно в его душе были запечатлены все его чувства, всё происходящее с ним, всё, что касалось человека, которого он так любил. И сейчас, когда веки его были подняты он осознал, что будучи зрячим видит лишь горькую, заставляющую его лицо кривиться от боли темноту. На его глазах была повязка, не дающая ему видеть. Эта повязка была ни чем иным, как наложенным на него Сюань Юэ проклятием, связанным с его самой большой трагедий — даже спустившись в мир в попытке найти юношу, встретив его он никогда его не узнает, ни за что не поймет кто он, потому что Чэнмэй, которого он искал, был мертв, а вместо него по белому свету ходил Сюэ Ян, будучи лишь тенью того человека, которым он когда-то был. Услышь тот рассказ о Чэнмэе, ни за что не узнал бы в нем себя, еще и посмеялся бы, наверное, учитывая его страшную нелюбовь ко всяким чудесам, связанных с людьми одаренных особенными талантами и благами. Задрожав всем телом, Сяо Синчэнь хоть и сидел, а начал немного наклоняться вперед, пока, чуть не упав, не выставил вперед руки. Пальцы глубоко вошли в снег, гневно сжав его. Чувствуя обжигающие холодные ветра, он начал ползти вперед, конечности его путем многократной боли противились даже столь медленному неспешному движению. Но Сяо Синчэнь полз, пока не нащупал впереди себя что-то облачённое в ткань и угадал под касанием согнутые в ногах колени. Поднимаясь выше, он уже нащупывал безвольно свисающие вниз руки, опущенные плечи, длинные, развевающиеся по ветру волосы. И повязку, намертво притесненную к губам. Это был Чэнмэй, точнее его изваяние из предыдущей жизни, которую он провёл вместе с Сяо Синчэнем. В глубине своей души Сяо Синчэнь нашел его именно таким, безжизненным, воссоздал его облик настолько, насколько смог, вот и получилась эта неподвижная, сидящая в одной и той же позе живая статуя, но из плоти и крови, однако холодная, холоднее, чем камень. Лед. Именно с этим изваянием он и провел столько мучительных месяцев, это тело было могилой прежнего юноши, пустой оболочкой из воспоминаний. Как долго Сяо Синчэнь орошал его своими слезами в надежде, что юноша заговорит с ним, ведь это был тот его облик, который он навеки запечатал в себе, запечатлел своим чувственным началом и бережно хранил в сердце… Одежды Чэнмэя были черны, рукава и множество лент развевались по ветру, как и его длинные черные волосы.Мы лишь разъедены телами, но души наши разве не были едины? Ты остался во мне, а я в тебе. И лишь воссоединившись проснешься ты, проснусь и я, очнемся от забвения того, что по отдельности нас окружает. Я не в силах наслаждаться миром, в котором нет тебя, не в силах ЖИТЬ, если не с тобой, и не в праве умереть, если не в твоих руках…
Как он стенал, как он плакал, гладя это лицо своими пальцами, как срывался его голос от хриплого дрожащего шепота, как он отчаянно и устало клал свою голову ему на колени, прижимаясь к нему словно дрожащий котенок, ища тепла в неподвижном теле. Так и лежал, целую вечность лежал, дрожа от боли одиночества, от боли бессилия… и не чувствовал, как по лицу, что он так нежно оглаживал, текут прозрачные капли слез, но не дано им упасть на прижимающуюся к ногам юноши голову Синчэня, ведь все слезы впитывает в себя повязка на губах, на давая им упасть наземь. Будучи неподвижными глаза исходили слезами, словно внутри него разгорелась такая боль, что выдавливала из себя эту влажную, наполненную теплом соль. Она впитывалась в черную ленту, которой были повязаны его губы, в этом проклятии вечного молчания, ведь юноше не дано сказать кто он такой на самом деле, и лента эта была не оковами, а просто незнанием того, кем он когда-то был. Как и лента на глазах Синчэня, что ослепляла его лицо в присутствии юноши, ведь лица его он никогда и не видел так, чтобы запомнить его черты. Но с повязкой или без Сяо Синчэнь любил и запечатлел в своей памяти и сердце нечто гораздо большее, чем лицо. Сама душа Сюэ Яна была переплетена с его, все чувства, ниспосланные ему этим юношей, вся его любовь… всё, абсолютно всё, ведь так, как были едины они, не был един никто.В моей груди расцветает огненный цветок, невидимо, неслышно, и лепестки, раскрываясь под скорбью моих слов, облачают сердце, дрожащее в ледяной пустыне тела. И нет покоя, даже веки мои сухи, лишь иней льда, которым раньше слезы были, и те замерзли в холодном облике той жизни, которой жил в тебе и с тобой. И ты был так прекрасен, я восхищен был лишь тобой, влюбился и любил, я все еще люблю, когда в разлуке и ныне, и что разлука та способна развернуть над нами тени смерти… О нет, я твою душу призываю, молю, кричу и проклинаю, себя, себя я проклинаю, что всего лишь человек, что пленником небесной кары стал, той, что на тебя сошла и ныне, мне нет покоя, мне нет судьбы, мне нет надежды. Я пленник в ледяной пустыне, в которой всё тебя ищу, а в сердце храню облик, потерянный и одинокий, но теплый, солнечный, любимый, и хоть не видел четко я лица, но душу я твою держал в объятиях, и лишь её признаю, не тело и не сердце, что подвержены переменам. Тебя, любимый, тебя я лишь признаю, откликнувшись на зов души, но сталось так, что лишь моя взывает. Твоя же… погребена в кольце огня, оковами сжимая твою жизнь…
Чэнмэй как будто спит, веки его плотно закрыты. А перемотанные лентой веки Синчэня горят от потока нахлынувших слез. Он плачет и гладит лицо юноши в области глаз, век, словно очерчивает его черты, ложится к нему на колени, скорбя и тоскуя, понимая, что это и есть душа к которой он взывает, но она глуха к нему, а потому и неподвижна. Чэнмэй не слышал его зов, хотя Сяо Синчэнь и пошел на риск, запечатав свое же сознание внутри собственной души. Именно так он пытался воззвать к Сюэ Яну, он пытался через то сохранённое в самом существе юноши, что он оставил в нем. Он взывал и взывал, плакал и отчаивался, потом снова взывал и снова плакал. Частичка Сюэ Яна, оставшаяся в нем, и именно через неё надеясь, что по невидимым духовным каналам та хоть как-то передаст это послание, он надеялся призвать душу юноши. Он ждал, что она воплотит себя в этом изваянии, что пусть лента не даст ему увидеть, а Сюэ Яну заговорить, но они хотя бы встретятся, хотя бы прикоснутся друг к другу. И он совсем не понимал той правды, которая чуть не ввергла его в безумие, а может и ввергала, покуда он, будучи в такой медитации, старался не вспоминать о том, что Чэнмэй больше его не помнит, и даже если случится так, что его душа ответит на зов Синчэня, он ни за что не узнает его, ведь Сяо Синчэнь не может «видеть», а Чэнмэй — «говорить». Но говорить мог кое-кто другой, а именно — Сюэ Ян. Знал Сяо Синчэнь или не знал, но предавшись такой опасной медитации, такому поглощению энергий стихий, он мог стать… бессмертным. Более того, он был ближе всех совершенствующихся к этому. Но когда, будучи, можно сказать в шаге от обретения бессмертия, он открыл глаза и заставил свое сердце забиться с той силой, чтобы ледяная корка, покрывавшая его, с шумом треснула и разлетелась на куски. Как он мог соблазниться тщеславием обрести неоспоримую власть и силу, когда именно бессмертные сделали с его возлюбленным то, что погубило их обоих, так надолго разлучив и даже больше — убив воспоминания Сюэ Яна они ведь убили и то, как сильно он любил, что он прежде всего любил и что любили его. Он не знал, что его ищут, не знал, как за него проливают слезы, как не знал и того, что сердце его возлюбленного человека стенает в горе, не находя покоя ни в чем. И что этот человек хотел последовать за ним в смерти, пытаясь покончить с собой…***
Баошань Саньжэнь открыла глаза. «Совершенство льда» — такое имя на горе отшельников отныне носил Сяо Синчэнь, не желая отзываться на то, что было ранее. Он поклялся себе, что спрятав вместе с именем подлинного себя, по-настоящему отзовется на него лишь тогда, когда его позовет «он». До того времени «Сяо Синчэнь» Чэнмэя никогда не отзовется на зов кого-то другого, а «Сяо Синчэнь» для остального мира будет не больше, чем просто человеком, к которому можно так обратиться. — Надо же, — с легкой хрипотцой голос вынудил богиню вздрогнуть и с неподдельным волнением оглянуться. Она не помнила, как ушла с моста, в итоге оказавшись посреди заснеженного леса. — Вы только посмотрите, кто смерть свою ищет. Богиня, тебе лучше остальных должно быть известно, что холод и лед делают с пламенем… Дымчато-чернильные, синие и лавандовые шелка и батист огибали могучие стволы деревьев, при этом не заставив вздрогнуть ни одну веточку или же упасть шапке снега. Словно плотный дым они кружились вокруг богини, порой касаясь её кончиками пальцев, порой смеясь, издавая тонкий звук потревоженных металлических пластин. Это были Минервы, хранительницы этих мест, безжалостные порождения Повелителя Снегов, которому принадлежало это место. Никто никогда не видел этого отрешенного от дел трех миров бога, который появился неизвестно когда и захватил под свою власть хребет прилегающих к границе Поднебесной гор, ревниво оберегая его от любого вмешательства, порой даже убивая людей по глупости своей намеревающихся найти здесь свой дом. Боги так же не могли найти с ним общий язык, он отвергал все приглашения, все просьбы, а на любое проявление силы отвечал лишь большей жестокостью. Единственной реликвией в этих местах были руины дворца Роз, можно сказать уникального места, которое оплетали вечноцветущие плетистые розы багрово-красного цвета. Они цвели круглый год, никогда не опадали и источали дивные, волнующие душу ароматы, столь нежные и тонкие, словно были порождением не природы или божественной силы, а души, заключившей себя в этих цветах. Их Повелитель Снегов оберегал еще ревнивей, и за один срезанный цветок мог лишить жизни не только виновника, но и всех тех, кого он любил. Никто не знал, кто построил это дворец, для чего он был создан. Это были просто руины, которые оплетали вечноцветущие розы… Только один бог посмел просить у Повелителя Снегов букет из вечноцветущих роз, и мало того, что остаться в живых, но еще и получить желаемое. Это был Сюань Юэ, который преподнёс эти розы в дар своей возлюбленной в день их свадьбы. Он украсил ими волосы богини, оплел дивно пахнущими розами её руки, струящееся вниз платье и с волнением в глазах говорил, что, как бы красны ни были эти розы, а им не сравниться с цветом её губ; как бы они не пахли, а затмить благоухание богини все равно не в силах. Их красоте не сравниться с ней, они просто не могут быть так же прекрасны, как она, эти цветы вечного цветения. На самом деле с Повелителем Снегов у них была общая история, вот только если с Сюань Юэ она уходила в очень далекое время, то в случае с Саньжэнь это время нельзя было назвать таким уж древним. Когда-то давно пламенная богиня сильно прогневила Повелителя Снегов за то, что посмела опалить своим жаром вершины его гор. Взлетев в небо, снежно-белые птицы схватили богиню и сбросили её в ледяное озеро, да такое холодное, что не будь она бессмертной, тотчас бы погибла. Этот жестокий, непередаваемый холод был настолько силен, что даже она, имея родство с чистым пламенем, никак не могла его превозмочь. А тем временем озеро уже начало сковывать толстым слоем льда. Она понимала, что ей ни за что не выбраться из этой ловушки, бессилие уже тянуло её ко дну, побелевшие губы начали твердеть, а лицо, что уже было неподвижно, возможно так навсегда бы и осталось прекрасной холодной маской её пленительной красоты… Она не слышала, как по толстому слою льда эхом звучат шаги, даже больше — бег, и удары, заставившие лед треснуть, посылали вниз импульсы той силы, с которыми их наносили. Это были отчаянные удары, на которые только и способен впавший в отчаяние и пребываемый в жестоком страхе за благополучие кого-то другого, неоспоримо важного и ценного. Пробившись сквозь лед, в воду нырнули, и увидев идущую ко дну богиню схватили её за руки, заключив в сильные объятия, и вытащили на поверхность. Она не дышала, не двигалась, и сердце её билось так тихо и медленно, что он вынужден был разорвать её платье и прислонить ухо к груди, дабы увериться, что она еще жива. Вытащив её из холода, он завлек её сумрачным пламенем, дабы её собственная сила начала сопротивляться этому и, как следствие, превозмогла смерть. Именно присутствие сопротивления всегда было решающим моментом в вопросе жизни и смерти, и то, как яростно вспыхнул огонь во внезапно раскрывшихся глазах богини доказывало, что она еще способна бороться за свою жизнь. — Глупенькая… — гладя её по мокрым волосам, в которых путались кристаллики льда, обращенное к ней лицо излучало столько нежности, что даже его тело, от природы холодное, казалось богине сосредоточением всего тепла мира, и неосознанно прильнув к его груди она тяжело дышала, вдыхая запах его тела. Он прижал её к себе, укрыв с обеих сторон своим верхнем платьем, не снимая его с себя, и согревал своим дыханием её задубевшие пальцы, губы, виски. Они сидели возле ледяного пролома, в котором виднелись темно-синие воды зимнего озера, а вокруг них было белым бело, и так тихо, безумно тихо, как только и может быть там, где царит холод и снег. Скорее чувствуя, нежели видя воочию, богиня понимала, кто пришел её спасти и сердце её, до этого скованное льдом, забилось с такой силой, что жара от хлынувшей по венам крови хватило бы, чтобы расплавить ей кожу. Она, все еще пребывая в состоянии шока от сильного обморожения, была так взволнована, что совсем забыла, как они чужды друг другу и как она… любит его, не признаваясь в этом ни ему, ни себе. Но он был здесь, он был так близко, его кожа пахла лавандовым цветом, его любимым запахом. Даже воде не под силу унять его запах, и сейчас, когда они буквально оттаивали в объятиях друг друга она чувствовала, как её обволакивает этим запахом, как его энергия, проникая ей под кожу, пытается помочь ей превозмочь шок, выровнять собственные импульсы и ток Ци. Его длинные волосы струились по её плечам, касались её лица, и желание прильнуть к ним, поцеловать, трепетно коснувшись губами, было так велико, что с глаз богини сошли слезы, до того отчаянно она уже тогда любила его. Но не видела, что они могут быть вместе, в конце концов сколько они существовали так, словно и не знали друг друга, постоянно переругиваясь. Он дразнил её так же, как и других женщин, и Саньжэнь всегда думала, что для него она значит то же самое и что и другие женщины. И в этом значении не было места чему-то особенному, тому, что испытывала она… — Бог мой, — от этого голоса глаза богини начали прозревать, но не сильно. В белесой дымке она увидела переливающееся пятно красных одежд, а голос полнился подлинным высокомерием. — И ради этого ты прервал нашу прогулку? Внезапно обжигающая горячая ладонь цепко схватила её за подбородок. — Ну-ка посмотри мне в глаза, маленькое бедствие, — она устремила на неё свой глубокий, прожигающий насквозь взгляд и вдруг издала легкий смешок. — Понятно… безнадежно. Безнадежно влюблена. Едва услышав эти слова, Баошань Саньжэнь почти вырвалась из держащих её рук и, пошатываясь, пыталась хотя бы привстать на колени. — Что ты делаешь?! — весьма грубо накинулся на женщину в красном Сюань Юэ. — Ты разве не видишь, в каком она состоянии? Не трогай её! — Ой, как мы вскипели, — женщина всплеснула ладонями. — Ну давай, убей меня за то, что я несу долг службы. Глаза Саньжэнь наконец-то прозрели, и она, широко распахнув веки, уставилась на женщину, стоявшую впереди неё. Облаченная в красное полупрозрачное платье, звеня браслетами, с развевающимися лентами, закрепленными от талии и плавно уходящими до самих ног, перед ней стояла женщина, обладающая могуществом даже большим, чем Богиня любви. Это была Богиня Красных Нитей, боевая подруга Бога самоубийц и весьма опасная личность как в стране Восходящего солнца, так и в Поднебесной. От этой женщины не укрыться ни чувствам, ни привязанности, ни страданиям влюбленных. Она читала в душах людей, ведала тайны богов и покровительствовала мученикам любовных терзаний, вместе с ними испивая все те страдания, которые им приходилось нести. Конец каждой созданной нити всегда уходил в неё, прямиком вглубь тела, и богиня чувствовала страдание людское наравне с Богом самоубийц, который так же покровительствовал поглощенными отчаянием душам. — Мияно, не так ли? — снисходительно улыбнулась она. — Имя в быту, но все же… Тебе ведомо, отчего богини из Да-Ло было дано японское имя из старого порядка речи? Саньжэнь была весьма наслышана об этой женщине, но впервые видела её так близко. Поговаривали, что у себя на родине она славится как достаточно воинственное божество, и горе тем, кто терзал людские сердца обманом, подлостью и ложью. Она владела правом убивать по своему усмотрению и много голов слетело с плеч среди тех, кто нес в этом мире страдание другим… Богиня стала рядом с поднявшимся Сюань Юэ и, не отводя взгляда от Саньжэнь, взяла мужчину за руку. Глаза Баошань тут же вспыхнули, от её тела поднялся туман полупрозрачного пара. Желание броситься вперед, разорвать это касание вскипело в ней, и посмотрев на ничего не понимающего Сюань Юэ богиня развернулась и, сложив пальцы в определённом жесте, исчезла с покрова ледяного озера. — Стой! — было попытался остановить её Сюань Юэ, когда богиня, придержав его за руку, не дала ему этого сделать. — Пусть уходит. — Но… — Так будет лучше. — Кому лучше?! — взъярился Бог самоубийц. — И в кого это она безнадёжно влюблена, впервые слышу об этом! Кто он?! Богиня Красных Нитей расхохоталась и браслеты на её руках издали приятный перезвон. Сюань Юэ выглядел так потешно в своей растерянности, постепенно перетекающей в затаенный, но быстро растущий гнев. Он и правда растерялся, даже не так — его почти оглушили эти слова, и едва услышав их он уставился на лёд широко распахнутыми глазами, забыв, как дышать. И почему-то первой мало-мальски понятной мыслью отчего-то было убийство… — Ты уверен, что правильно обратился к ней? — смеясь, спросила она. — Может это не она глупышка, а ты? Сюань Юэ мгновенно вскипел. Ему было неприятно, что она всё же слышала тон его голоса и произнесенные слова, предназначенные лишь для одной женщины. Ему не нравилось, что кто-то был свидетелем его слабеющей нежности, потому что вытащив Баошань Саньжэнь из воды он заключил её в объятия и принялся убаюкивать как ребенка, а вместе с ней и себя. Он был так взволнован, он забыл обо всем на свете, забыл о границах, о том, что в ином состоянии мало того, что она бы такого не позволила, но и он не имел бы права даже подумать о том, чтобы прикоснуться к ней как-то иначе, кроме как словом, и то с умом подобранным, чтобы не встретить удар в лицо, ведь рука у неё была тяжелой. Как же ему не знать, он не один раз лично встречал эту руку то грудью, то лицом, иногда и головой. Привык к ней, словом, так, что любое её касание воспринимал просто как взаимодействие. Но ведь речь об объятиях, а это другое. Его руки запомнили длину её плеч, обхватив их, его щеки ощутили её мокрые волосы, даже немного её кожи, а нос вдохнул запах её одежды и её губ. И он дрожал, как сильно он дрожал, и вовсе не от холода! Это был трепет мужчины, природа которого была слишком откровенна и затаена одновременно. И еще ему хотелось плакать. Он не понимал почему, но такой страх он испытал, что к горлу подступили слезы. Он посмел её обнимать, но так и не решился заплакать. Он чувствовал, что если совсем ослабеет, что-то вырвется и будет действовать за него, по какой-то затаенной скрытой воле его всколыхнувшегося сердца. И мысль, что он держит её, что обнимает, заставила руки сжаться крепче, ведь он подумал, что, если не её обнимать, если не её так сильно прижимать к себе, то какой смысл делать это с кем-то, кто не она. Зимний лес окружал их, белым бело вокруг… и они, прижатые друг к другу в самом центре ледяного озера, дрожащие, замеревшие, точно время застыло. И они оба в этот момент ощутили то самое касание Вечности, истинно просыпающееся, когда сталкивается то, что шепчет безусловную любовь… — Да! — рявкнул Бог самоубийц. — Я и правда глупец, что взял тебя с собой. Ты же оскорбила её, ты… — На слишком оскорбленных приятно свесить ноги, ты знал? — богиня развела руками. — К тому же, ты спас её, теперь она твой должник. И мне жуть как интересно как она будет отдавать эти неоспоримо огромные долги. Ты можешь потребовать с неё что угодно, даже женитьбу. — Что-о?! — глаза Сюань Юэ в ужасе распахнулись. — Ты… Черт, замолчи, не говори ничего! Бесстыжая! — Ну и чего ты всполошился, разнервничался? — богиня ласково погладила его по влажным волосам. — Если продолжишь так заводиться, я могу подумать, что ты тоже неравнодушен к ней. — Что значит тоже? — нахмурился Сюань Юэ. — Так, сгинь отсюда! — Сердишься, что прервала ваше романтическое уединение у самого края гибели? Не найдясь с каким-то разумным или хотя бы колким ответом, Сюань Юэ ощутил, что гнев его так велик, что того и гляди изо рта хлынет кровь, поэтому сильно сжав челюсть он нервно рыкнул: — Демоны твою душу возьми! Ты так резко контрастируешь в своем красном среди моря белого, что моим глазам больно. Обратив на него слегка удивленный взор, богиня рассмеялась от всей души, понимая, что выигрывает в их маленькой перепалке. — Ну, я и сама не в восторге от этого цвета, — отсмеявшись, она беспечно развела руками. — По правде говоря, никогда его особо не любила, а если быть уж совсем откровенной, то жутко ненавижу. — Странно это слышать от той, кто щеголяет исключительно в этом цвете. — Да? Не подумай обо мне плохо, в своих чувствах я хоть и неумеренна, но всегда придерживаюсь лишь одной стороны. Понимаешь, сама-то я этот цвет ненавижу, но тому, кто делает мне детей, этот цвет уже давно запал в душу. Вот и приходится так наряжаться, чтобы хоть чем-то вызвать к себе любовь, ведь моя, знаешь ли, не совсем взаимна. Нет, не так — она не взаимна совсем. Бровь Сюань Юэ дернулась, гнев в его взгляде сменился меланхолией. Богиня еще раз развела руками, этим отвечая на его неозвученный вопрос, а сам мужчина, естественно, не желал слушать продолжение о том, кто делает ей детей, и не потому что делает, а потому что его всегда немного потряхивало от подробностей. У этой женщины был очень тяжелый вкус на подобного рода вещи, а учитывая её воинственный беспощадный нрав и предрасположенность к агрессивному забвению в моменты боевых столкновений, то даже предоставлять не хотелось к чему лежит её душа в «иных» плоскостях… Несмотря на изменчивость тона, между ними звенело какое-то взаимное притяжение, и переругивались они с удовольствием, какое могут испытывать только равные. Они и правда были хорошими друзьями, и несмотря на то, что она была женщиной, Сюань Юэ во многом обожал её не как жаждущий мужчина, а как мужчина восхищенный, преклоняющийся перед очарованием другого существа. Можно сказать, их связь имела глубину столь непостижимую и скрытную, которой способны обладать лишь личности с почти одинаковыми взглядами на мир, и они, жадно перенасыщаясь обществом друг друга, стремятся высказать все свои впечатления от переживания жизни, находя отклик в сердце другого, тот самый отклик, который позволяет ощутить сильную связь с кем-то другим и, как следствие, позволяя забыть об одиночестве. Именно за это Баошань Саньжэнь испытывала муки ревности и сильную ненависть к этой женщине за одно её существование, ведь именно к ней Сюань Юэ бежал с наиболее сильными своими переживаниями, именно с ней он переживал их разрыв, а ведь именно Богиня Красных Нитей поспособствовала их браку. И она же утешала убитого горем Сюань Юэ, про себя повторяя, что Саньжэнь — её самая большая ошибка из всех возможных. Это был неверный выбор и вот его последствия… Что же касается верности такого выбора, то предостеречь Сюань Юэ от этого шага пытались и в земле Повелителя Снегов. Минервы, явившись на его зов почти сразу же, как ушла Богиня Красных Нитей, с пренебрежительным отвращением выслушали его обвинения в сторону Повелителя Снегов, что он не имел права трогать пламенную богиню. — Кто он такой, чтобы вершить свой суд?! — невероятно задетый всей этой историей, Сюань Юэ был непреклонен. Его не страшили льды, которыми его могли сковать, он был достаточно силен, чтобы выступить даже против такого божества. Пылкий от природы, он с воинственным жаром взирал на Минерв, которые, как поговаривали, были обликами самого Повелителя Снегов, что именно через них говорило это божество, не желая явиться лично. — Он не смеет приговаривать к смерти богиню из Да-Ло не имея над ней никакой власти! Черт возьми, он же покровительствует мне, как он мог напасть на неё, когда знал… — Не играй с нами, сын сыновей Бездны! — внезапным криком остудили его Минервы. Их голос начал шипеть словно у разгневанных морских сирен. — Эта женщина опасна. Наш внутренний взор видит, что отношения с ней принесут тебе больше горя, чем счастья. Если выберешь её, тебе более не удастся утешиться ни одной женщиной, ибо она станет причиной тому, что ты сам так определишь. — Не говорите ерунды, — оскалился Сюань Юэ. — Уж с кем с кем, а с ней я никогда… кхм, не ваше дело в общем. Зачем вы пытались её убить? — Не мы, сумрачный господин, а земля, которую она потревожила. Здесь жар земли уничтожен холодом, а она посмела привнести в тысячелетние снега энергию огня и солнца. Но льды все равно сильнее, это земля священного наследия, поэтому она была обречена проиграть. Зачем помешал её гибели? Эта женщина погубит тебя. — Почему? — Потому что она любит тебя, — услышав это Сюань Юэ растерялся и даже отступил на шаг назад, но очень быстро успокоился, ощущая лишь гнев от того, насколько бесстыдно эти существа плетут свои хитрые козни, используя такую подлую ложь. — Этот мир не создан для любви, Сюань Юэ, этот мир — её могила. Как и для таких, как ты. — Таких, как я? — Твое сердце страстное и открытое, но понимая с какими мирами ты имеешь дело, скажу лишь, что любовь станет твоим самым слабым местом. Даже не желая этого, те, кто любит тебя, причинят тебе страшную боль, потому что они не в силах будут выдержать страдания, выпавшие на твою участь. Говорят, на любовь способные лишь сильные, но на деле она ломает этих самых сильных, поэтому действительно любить может лишь тот, кто еще способен выдержать на своих плечах ту тяжкую ношу последствий, что она за собой несет. Повторюсь, любовь есть любовь, и греха в ней нет. Проблема в том мире, где она себя воплощает. Наш просто сожрет её, а тебя погубит. Будь осторожен, сын Бездны, ведь ты ходишь по костям того, кто познал на себе эту ужасную истину и конец которого вынудил кричать того, у кого уже не было сердца в его пустой пробитой груди… Что связывало Повелителя Снегов и Второго господина сумрака, что этот бог был единственным, присутствие которого в чертогах вечных снегов не находило отторжения, хотя сам Сюань Юэ мог поклясться, что никогда не видел облика Повелителя Снегов. Он просто забрел однажды в эти мерзлые горы, обнаружил руины дворца Роз и соблазнился дивным ароматом цветов. Тогда и познакомился с Минервами, что вовсе не напали на него, а лишь попросили не трогать цветы и неотлучно, но скрытно следили за ним, словно в их чертоги забрел кто-то, кто взволновал того, кто наблюдал за ним через их глаза. Когда же Янь-ван услышал пламенный рассказ Сюань Юэ об этом забытом богами месте, то сказал, что дворец Роз настолько древний, что это и вправду реликвия, а не просто руины, и что вечно цветущие среди снегов розы далеко не простые цветы, хотя история их рождения настолько печальна, что он не желает вникать в рассказ о них… — Проклятая женщина… — шипели Минервы. Глаза их почернели, бросая дьявольские отблески на богиню. — Проклятая любовь… Проклятый мир! Саньжэнь задрожала, к глазам её подступили предательские слёзы. — Посмотри на неё, — одна из Минерв зашла ей за спину. — Эта женщина посмела сюда явиться, — произнесла другая. — Смерти ищет? — Похоже на то. — Так откусим ей голову. — Или лучше сразу разорвем! Странное получалось дело, но почему-то именно с подобными странными существами у Сюань Юэ всегда получалось иметь что-то похожее на дружбу или даже добрые отношения. Облик Минерв никогда не стоял на месте, и если поначалу они явили себя в облике женщин, то сейчас, преисполнившись гневом, они больше стали похожи на свирепых демониц со сверкающими, абсолютно черными глазами. — А мы ведь предупреждали его. — Говорили, пытались предостеречь. — Но он всё равно выбрал ту, что дважды его предала. — Еще и попав в самое сердце! — Все-таки любящее сердце обречено страдать. — Особенно такое, как у него… Саньжэнь сжала челюсть, веки её были закрыты, и она с опущенной головой ждала, пока порождения Повелителя Снегов не сгонят на ней свой гнев. Конечно, они могли бы перейти от слов к действиям, но словно что-то их удерживало, или, быть может, они решили поиграть с ней? — Я знаю, что вину мою не искупит даже смерть, моя или всех богов вместе взятых, — наконец-то тихо, но твердо сказала она. — Но исправь хоть что-то моя отделенная от тела голова, я бы сама перерезала себе горло, будьте уверены! Вдруг она кинулась вперед, схватив одну из Минерв, и с жаром, на который способен лишь бессмертный огонь, устремила взор своих горящих глаз в черные глаза существа: — Но что я могу сделать в такой неизвестности, что?! — отчаянно закричала она. — Я ищу мужа, я хочу найти своего мужа! Я не верю, что он умер, я не хочу в это верить! — А во что ты тогда предпочитаешь верить? — Минерва растворилась в её руках, превратившись в облако дыма и тут же материализовалась за её спиной, положив свои ледяные ладони на её округлые плечи. — Может быть в то, что любишь его? — Я люблю, — низко прошипела богиня, и тело её так задрожало, что даже волосы подёргивались. — Люблю так сильно, что без него не стану жить! Два года я словно призрак блуждаю между мирами, существуя в полной неизвестности, в постоянном страхе, что Сюэ Яна убьют, а я не смогу этого предотвратить! Но я страдаю от неизвестности того, что с ним случилось и что с ним происходит сейчас! Почему сумрак закрыт, почему нижний мир молчит словно погруженный в скорбь утраты. Он жив, он не мог умереть, невозможно! Несмотря на её слова, Минервы издали глухое шипение и стали по обе стороны от богини, казалось, едва сдерживаясь, чтобы рывком не содрать с неё кожу. — Ты не уберегла ребенка, — низко просычали они. — Ты держишь под своим началом столько душ, а одну не уберегла! — Не уберегла! — в тон им закричала богиня, глаза её были полны слез. — Знаю, знаю, что не уберегла! Из-за меня его настигла такая участь, я знаю это! Я готова понести за это наказание в сотню жестоких жизней, в тысячу смертей в каждой! — Да ты хоть одной умри, — Минервы издали тихий смех, на что богиня уставилась на них пораженным взглядом. — Уже умерла, — вдруг низко сказала она и распахнула ворот своих одеяний. Минервы затихли, увидев незатянувшуюся дыру в её груди, страшную и ужасающую. — Мой муж уже меня наказал, и если бы я только не любила его так сильно, никогда бы мне не оправиться от удара Второго господина сумрака! Лишь моя воля, сотканная из любви к нему, не дала мне отдать смерти душу, и я ушла из Да-Ло тотчас же, как смогла стоять на ногах. Пригибаясь к земле, падая через каждых пятьдесят шагов, истекая кровью, слезами и потом из-за ущербного положения своего тела я пыталась вернуться в сумрак, но он оказался закрыт. И я стала бродить по земле в поисках мальчика, в поисках надежды, что мой муж жив… Внезапно она плавно, словно опавший лист, опустилась перед существом на колени и отчаянным, почти доведённым до безумия взглядом, с мольбой в голосе произнесла: — Вы ведаете обо всём, что происходит в мире, — прошептала она. — Второй господин в качестве своей дружбы подарил вам одно из своих зеркал, способных отражать то, что хочет увидеть вопрошающий. Я молю вас, дайте мне это зеркало, дайте через него воззвать к тому, что так дорого мне! Я прошу вас как женщина, потерявшая всё, даже саму себя! У меня больше нет ни титула, ни достоинства, ни даже чести! Я лишь хочу упасть ему в ноги и просить отвести на мне свое зло, пусть лучше на мне отыграется за все то, что с ним сделали, хотя я и понимаю, что этого мало, но все, что я могу предложить ему, это себя! — А если он уже не тот, кем был? — презрительно протянули Минервы. — А если то черное пламя обожгло его так, что теперь он изуродован, а силы его пришли в упадок? Саньжэнь уставила на них свой ошарашенный, с толикой удивления взгляд. — Да будь он без рук и без ног, даже без ушей, глаз и языка, как я могу отречься от него?! — со слезами на глазах прокричала она. — Да пусть любым, но лишь бы живым! Я сама буду носить его на руках, прижимая к своему сердцу, я буду его руками и ногами, я буду его глазами, я буду всем, лишь бы живым он был! — А с сердцем что будешь делать? — может ей показалось, но испытующий взгляд Минерв стал чуть менее строже. — Сердцем?.. — медленно повторила Саньжэнь. — Мальчишка, — ладони Минерв одновременно легли ей на лицо и на её обезображенную отверстием грудь. — Он ведь его сердце, душа души его, воплощенная любовь Бога самоубийц. Если он попадет в руки бессмертных, они вытащат из него выплаканный когда-то Вторым господином эфир и тогда… — Нет… — Саньжэнь вцепилась им в руки. — Его никто не может найти, его защищают какие-то неведомые силы. Я сперва подумала, что это Сюань Юэ, никто кроме него не обладает такой силой, но это что-то другое. Кто-то защищает его, отводит от него все взгляды. Этот кто-то создал его идеальные копии и раскидал их по всей Поднебесной, и клянусь, я не знаю кто это, но он может что-то знать о Сюань Юэ! Внезапно Минервы расхохотались. Их смех был таким пронзительным и диким, что обескураженная этим Саньжэнь даже не заметила, как от шока её слезы перестали течь, а с разума спала пелена жара, до этого ослепившая её столь неожиданным волнением. — Эту принцессу не нужно вызволять, — молвили они. — Эта принцесса сидит в замке, а в замке притаился дракон, да такой свирепый, что даже земле, по которой он ходит, страшно. Но к мальчику этот дракон ластится, бережёт его покой и его жизнь. Но его защита слабеет, так как к мальчишке вернулось то, что может его выдать, и выдаст, этот час уже близок. Скоро Великие Кланы захлестнет война… — Дракон? — брови Саньжэнь нахмурились. — Жэчхи? О ком вы говорите? — Жэчхи? — Минервы снова начали смеяться, но вдруг затихли. — А-а, кровный наследник поверженного Сюань Юэ Мистического Зверя, низвергнутый до положения змеи. О нет, богиня, его силы в сравнении с тем существом словно капля в море… и ты уже сражалась с этим драконом, но проиграла. Вдруг они согнулись пояснице и, начав хлопать в ладоши, весело запели: «Поздравляем со свадьбой, да будет счастлив ваш брак!» и кружа небольшие хороводы принялись сгребать в охапку снег и бросать его вверх, имитируя снегопад. Саньжэнь не понимала их поведения, и к своей неудаче была слишком разбита и напряжена, чтобы уловить тайный смысл их слов. Минервы были такими, что никогда прямо не скажут ни о чем, лишь будут водить кругами да путать следы, но все же открывая рот из него выходила только правда и ни что иное. На неудачу их слушателей, слова их были запутаны и на первый взгляд лишены всякого смысла, но стоит копнуть поглубже, соединить все звенья этой словесной цепи, и ответ становился настолько очевидным, что порой хотелось истерически начать хохотать вместе с ними. — Но я никогда не сражалась с драконами, — возразила Саньжэнь. — Только с Жэчхи, но уже тогда он был змеем, и он проиграл. Минервы затихли, но их смех еще некоторое время отбивался эхом из глубины леса. Они смотрели на Саньжэнь как на безумную, удивляясь тому, что богиня их не понимает. — Зеркало, — тихо прошептали он и вдруг снег под ногами начал расти, пока не превысил рост человеческого тела, а после остановился. Минервы коснулись тонкого слоя замершей воды и вдруг он расплавился, стек прозрачной водой, обнажив отражающую поверхность. — Зеркало Бога самоубийц… Баошань Саньжэнь застыла, как только её глаза уловили её собственное отражение. Измождённое бледное лицо показалось ей настолько уродливым, что она ни разу не пожалела, что стала носить вуаль. Под её белыми одеждами угадывалась похудевшее, такое же изможденное тело, а глаза, лишенное прежнего блеска, лишь тускло переливались. Жалкое зрелище. Богиня на коленях подползла к зеркалу и благоговейно протянула к нему свои слегка дрожащие пальцы. — Нет-нет, — тут же остановили её Минервы. — Смотри, но не трогай. Задай вопрос, пламенная богиня, кого сильнее всего ты хочешь увидеть, к кому стремится твое сердце. Зеркало покажет тебе ту правду, которую ты ищешь. Наш совет, о бессмертное создание, спроси о мальчишке. Мы позволили задать лишь один вопрос, не ошибись в выборе. Это зеркало не любит слабый разум, оно вполне способно затянуть тебя в иллюзию того, к чему ты проявляешь слабость. Это зеркало нам подарил сам Второй господин, мы должны его беречь… Сглотнув болезненный ком в горле, богиня посмотрела на отражающую поверхность и, сев в благопристойной позе, с некоторое время размышляла о ком должна спросить: О Сюэ Яне или о Сюань Юэ? Её сердце рвалось ко второму, но разум взывал к первому. Понимая, что в чувствах может допустить роковую ошибку, богиня склонилась к зеркалу и всего ничего её губы замерли у его поверхности, так и не коснувшись. Тут же поверхность опалило её горячим дыханием, заставив запотеть. Вопрос её был точнее некуда, но в нем скрывалась ловушка, что могла заставить зеркало показать ей гораздо больше. Покажи мне того, кого я ищу… Не уточнив ни имени, ни статуса, она отдалась на волю самого зеркала, в итоге задав вопрос и себе, и ему. Пусть оно решит, пусть оно сделает выбор. Богиня устала бродить кругами в темноте. Она взывала к свету, которым и сама когда-то была, стеная о том, что при всей своей жертвенности не может им стать для того, кто погребен во тьме…