СВЯТЫНЯ
Я воспою о тебе в мирном и немом часу рассвета, о белой розе с черными шипами из огня. Я воспарю душой, как пламя вознесусь я к небу, от тлена прочь, в объятия твои, душа моя…
«Элегия» Шум ветра прошептал… быть может. В зеленой листве голос стекает, как паучий шелк, взволнованный от порыва ветра. — Кто ты? — другой голос. Он исходит от губ, которые красны, как молодые вишни. Губы слегка улыбаются. — «Что» ты? «Элегия» Лес — пристанище для тайны. Будь она в сердце, душе… или в словах, которым никогда не будь высказанными. Только в лесу он ощущает себя тем, что… дышит. Не легкими, нет — душой. «Его» душой, сотканной из чего-то и по меркам, которые не осязать. Молодой… да он молодой, даже очень. Двадцать?.. Нет, меньше. Но высок, статен… красивый. В руках веер, способный призвать бурю, а в глазах… огонь той стихии, которую не схватить руками — только обжечь их. Да, руки… у него были прекрасные, замечательные руки. Тонкопалая ладонь, куда бледнее, чем должна быть у мужчины. Кто же… кто же он такой? Его глаза смотрели очень внимательно. Порывы ветра тревожили листву, а вместе с ними и его душу. Листья шуршали, ветер «пел». Веки юноши опустились. Халат, который покрывал его тело, был очень богатым. Этот юноша… не был простым человеком, и не из-за богатого убранства. Не быть простым человеком… желало кое-что другое. — Дыши, — снова двигаются его губы. Так медленно, и так тихо звучит его голос. — Со мной… душа моя. Он так молод, этот человек. И так красив. Он бродит по лесу в полнейшем одиночестве и слушает ветер, одурманенный каким-то внутренним течением. От его тела исходит запах сладких вишен, его волосы пропитаны чернилами ночи. Кто же ты, незнакомец? Кто… Он снова поднимает руку. Его душа… вновь запела. Но голос звучал внутри, он — проводник. Юноша молчал. И тогда петь стало его тело. Так кем же он был? Его лицо с горящими темными глазами, взгляд, выдающий не талую грусть, а тихое пламя… способное стать белым — белое пламя с черными отблесками… порожденное лишь тем, кто носил титул Белой розы с черными шипами. Вэнь Чжанфэй, потомок рода фениксов, первый и единственный сын… женщины, «той» женщины. — Чжанфэй, — его глаза были закрыты, когда он произнес свое имя. — Чжанфэй… Фениксы пели… не только голосом. Храня в крови память предков, даже если и не осознавали, а льнули к тем источникам, которые им… словно бы шептали. Так море нашептало им, фениксам, что нужно делать. И они, носители голоса, не размыкали губ, пока… тела их, затянутые в длинные одежды, буквально парили над землей, создавая иллюзии невозможного. Первыми танцорами были птицы… но эти танцевали только на берегах морей. Не способные войти в них, только кружить над пенистыми волнами они танцевали, кружась чаще всего на закате, когда море «шипело», а прибой словно вторил далекому эхо чьих-то слез, которые проливали в память о… ком-то. Казалось, океан вечность плакал, и не иссохнуть той соли, которой была пропитана вода. Зелень вокруг создавала иллюзию снов. Солнце над деревьями мечтательно клонилось к земле. У него, этого юноши… был музыкально звучащий тенор, быть может, как для его лет, чуть слишком сладкий. Но это пройдет, и он запоет в ином тоне, в иных ритмах. Но сейчас… сейчас глаза его были закрыты. Подняв руку, он нащупал кончиками пальцев брошенный между листвой солнечный луч и улыбнулся этому. В этом лесу, в этом таинстве зеленой стихии он и сам был похож на тайну чьего-то сердца, которая плывет меж зеленой листвы, спадая, как горные туманы. — Чжанфэй… — снова прошептал он и улыбка его стала смесью красоты и любви. — Санктум… Святыня… Ноги юноши пришли в движение, он изящно крутнулся, так и не открыв глаз. Потом резко замер, подол его одеяния завихрился вокруг лодыжек. — Санктум, — снова прошептал он и рукав чуть сполз с его запястья, давая увидеть… спрятанную внутри розу, которой не менее десяти раз ко дню он благоговейно касался губами… порою целуя, целуя так, как не поцелуют и подол Творца жизни. — Святыня… Он был молодым фениксом, и природа окружала его, как тайная колыбель. Здесь, в этом лесу, где никого не было, где он, полный тайн, которые так страстно желал раскрыть, кружился в солнечном свету, нельзя было сказать, что этот прекрасный юноша, этот красивый, изысканный и невозможно загадочный человек… был плодом ненависти, страха, насилия… и, в конце концов, смерти. Нет, нет… посмотрите на его руки, посмотрите на его опущенные веки, на его губы, цвет его лица. Он не мог быть плодом ненависти… её лики совершенно иные. Вэнь Чжанфэй не был обычным человеком даже по меркам своей семьи, которая принимала его как сына главы и как… сына демоницы. С юности этот с пытливым и зорким взглядом мальчик, чья красота и манила, и опасала, сделал своим символом красную розу и с тех пор этот символ не стерло ни время, ни… даже любовь. Элегия, возлюбленная Феникса… её розы были белыми и покраснели от любви… и от смерти. Столетия спустя на свет появилась еще одна белая роза, чьи цветы заалели… от любви и смерти. Символом Вэнь Чжанфэя всегда была именно красная роза. Потому что он ею был, и был тем, что сделало белую розу красной… Как часто он, еще будучи юношей, уходил в подобные уединения. Он еще не знал, кто он такой на самом деле, но даже с пониманием того, что он демон, даже так Вэнь Чжанфэй был… странен. Он был красивей любого человека, но дело было не только в этом. Его красота словно говорила о чем-то… словно дышала чем-то. И сейчас, танцуя среди зеленой листвы, солнца и прошитого солнечными нитями воздуха Вэнь Чжанфэй был подобен не душе одиночества, а сердцу в чьей-то груди. Он знал, что не такой, как иные… и он знал, что его мать ненавидела его. В отношении этого свои мысли он оставлял при себе. Ему доставало и того, как сильно он был любим в своей семье. «Присмотрись, — шептало всё на свете, увенчанное плодами природы, — как он красив…» Вокруг него была природа, а сам он был тем, что… «существует». Он осознавал себя именно так — существующим. Но еще не понимал внутреннего осязания этого существования. Он не ставил речь «почему», он всегда говорил «как». Как именно я существую. Не «почему», а «как». Прикосновения ветра он воспринимал как поцелуи миров внутри видимого им мира, а солнце — как бесконечный свет любви, тающий с наступлением ночи, которая ласкала взор лунным сиянием. День сменялся ночью точно так же, как сменяли друг друга времена года, и в этом тот, кого звали Санктум, находил возможность ответов на все вопросы. Он почему-то знал, что время — его истинный помощник. Оно поможет ему, нужно… ждать. Всё в природе было подвержено порядку, лишь он один менялся так, что это не повторяло предыдущие границы. Он не знал, кто он. Единственное знание — он существует. Словно в этом был смысл — в существовании. Он должен… должен был существовать. Так… было предначертано, и не знал он, что им самим, ведь это был его выбор. И тем, чем он существует в себе самом… пока еще было слишком много тайн, а они подобны вольным туманам, которые как приводят к истине, так и уводят от неё. Они одинаково вьются и вокруг плетистых роз, и внутри коридоров среди руин дворцов. Однако… как же красива была природа. Зеленый лес дышал магией, дышал… самой жизнью. И он тоже ею дышал. Вдыхал, закрывая глаза, чувствуя, как разливается по всему телу эта жизнь. Природа… была домом, истинными владениями, где он мог ощущать себя. Ощущать… И тайны, которые окружали этого молодого юношу, тем слаще становились, чем ближе он был к ним. Но в сладости горечь… и он, будучи усладой своего отца, был рожден для того, чтобы стать его предсмертной, полной отравленного мрака горечью. Но пока еще никто об этом не знал. И он тоже. Гуляя среди зелени и листвы, он тихо напевал нежные мелодии, подставляя лицо солнечным нитям, которые пробивались через раскинутые высоко над головой длинные ветви. «Не ваш и не вами был создан, — Вэнь Чжанфэй, возлюбленный Санктум, тайна, у которой есть начало, но еще очень далек и таинственен был конец не знал, что в этот момент та поза, которую он принял в движении, полностью повторяла позу его матери у берегов морской воды, — ни порожден ихним, но порожден иным; горести и обиды впитавший с кровью, голову лишь пред сущим низко склонив. Дышу, замирая от боли, чувствуя пламя на кончиках ресниц, стеная слезами из крови, увядшим цветком павшим вниз. Живу, невзирая на горечь, полынь растираю в песок, меж губы вкладываю строки, дождем черных перьев спешит… Жива ли душа между гневом и ложью? Родное забыть я не в силах, увы, но и вспомнить, о чем мне не пели, так сложно. Я словно лечу… каждым вздохом внутри». Он мысленно напевал эти строки, которые, как и многое, что царило в его душе, рождалось в движении тела и мысли. И он не брал себе за труд запоминать или записывать то, о чем думал. Для него это был словно партнер в его кружляниях, изящных, порою манерных, но бесконечно далеких от того мира, который его окружал — мира его семьи, мира людей, богов и той нечисти, к которой он себя причислял, потому что… так ему сказали. Он был гораздо большим, чем то, во что верил его отец. И талантливей, загадочней и прекрасней юноши на всем белом свете не сыскать… Вэнь Чжанфэй остановился. Его лицо вмиг растеряло всякое выражение, в глазах угас свет. Его… посетили мысли о матери. Всякий раз, когда это происходило, он не чувствовал не опустошения, ни скорби. Он чувствовал… цель, такую же видимую, как если бы он смотрел на солнце… и такую же сияющую. Но он знал, что его матери не было в живых, что ему её не обрести. И всё же… Отношение к матери всегда отдавало чем-то… высоким. Это были не просто отношения, даже если брать за опору чувства. Это было похоже на… клятву, выбор, судьбу. Как цветок, будучи цветком, всё же является частью дерева, так непохожего на него, так и он, Санктум, ощущал себя. Часть… чего-то, в чем и начало, и конец. Его судьба была начертана чернилами из глубины веков, но душа… пела о совершенно ином. Когда-то он сделал выбор и не отречется от него, даже забыв, забыв даже о том, что забыл это. Санктум… и в этом имени он черпал всё свое существо. Он дышал им, льнул к нему, питался им, притягивался, окрылялся, пел и танцевал. Санктум… был ближе ему любого человека, ближе даже природы. Он был готов забыть всё на свете и держать в голове только одно это слово. И до бесконечности блуждать в зеленых лесах, бесконечно дышать, нашептывать, кружится и… мечтать. Чувства в душе молодого юноши не поддавались описанию. Он был иным… о говорить о нем, прибегая к людским меркам, было очень сложно. Потому что он не был рожден, чтобы родиться, жить и умереть. Он был рожден… «быть», не спешить от колыбели к могиле, будучи марионеткой в том пустом цикле, назначенном людям богами. Он был куда большим, и разум его и сердце, а уж тем более душа, не были предназначены для того, чтобы стать разменной монетой в игре богов. Мир… был жалок, а люди были разбросаны в театре трагикомедии, не зная, что не живут, а играют свои роли. В таком случае Вэнь Чжанфэй не жил… хотя определенную роль отыгрывал. И пока что, пока он мирно почивал в незнании, тем не менее внутреннее, даже если не осознавал этого, стремясь к истине; блуждания в лесу, текучие плавные движения, именно больше движения, даже не танцы, и пение были для него всем, в чем он по-настоящему ощущал себя. Пусть и не видел так, как хотел, как должен был видеть. Он знал, что иной… но то, насколько он был иным, не осознавал даже он. Те мысли, что текучим потоком переросли в беззвучные слова, были истиной, о которой он еще не знал. Будучи душой, у него уже была цель, были чувства, был… свет. Всё это всё еще жило в нем. Сейчас он был ужасно молод и невинен, если можно так выразиться, и в этом был корень его незнания. То, что рождалось в его мыслях… было им самим. Просто он об этом еще не знал. Не знал, с какими чувствами и как выбрал ту, с которой жаждал разделить кровь и чувства, не знал, как препятствуя всему всю жизнь будет искать пути, чтобы воссоединиться с ней в Элизиуме. И в других людях тоже будет её искать. Мир, в котором он жил, стал поиском той, которой он присяг на бесконечно верные чувства. И то была не любовь мужчины к женщине. То была любовь цветка к родившему его древу. Цветок, который родился и имел эту связь задолго до того, как стал «человеком»… Санктум был единственной любовью Белой розы. И рожденная ею Красная роза жила для того, чтобы отомстить… и ждать.РОЗЫ И КРОВЬ
— Сынок, — глава клана всегда поднимался при его прибытии. — Сынок. И раскрывал объятия, впуская в них свое в самом деле возлюбленное дитя. Вэнь Чжанфэй даже не пах как обычные люди. Не учуешь в нем ни запаха пота, ни плохого дыхания, даже просто запаха влажной кожи. Он пах… скорее уж ничем, но это «ничем» имело свою магию, которую человеческий нос понять не мог. А вот земные запахи, такие как сладкая вишня, можно было понять. Вдохнув этот запах мужчина сильнее сжал веки, впитывая слабое тепло, исходящее от своего сына. — Отец, — молодой Вэнь Чжанфэй улыбнулся, — я счастлив видеть тебя. — Ты не должен в одиночку уходить в лес, — когда они повернулись пройтись, сказал мужчина. — Ты… самое драгоценное достояние семьи. — Да, отец. Мужчина вновь посмотрел на него. Его сын… не был похож ни на него, ни даже на ту женщину. Лицо Вэнь Чжанфэя было изысканным до невозможности, почти сакральным. Глава не знал, как сильно он впитал черты своего истинного прародителя, что было довольно большой редкостью. Обычно сыновья фениксов были похожи на своих матерей, в остальном неся общие с семьей черты. Но Вэнь Чжанфэй появился на свет через, так сказать, тайное звено, и потому, видимо, был так не похож на родителей и так похож на своего предка. Тогда он еще не знал насколько сильно их сходство, и не только во внешности. В эти года Вэнь Чжанфэй был самым молодым фениксом из всех, и именно на нем прервется их род… навечно. — Господин, — кто-то поклонился, подойдя к ним. И тихо улыбнулся, тайком посмотрев на Вэнь Чжанфэя. Тот просиял лицом. Он… умел очень красиво улыбаться, этот юный феникс. Мужчина, который вызвал в нем наплыв чувств, был воином и состоял в его свите, охраняя его. То был человек, который, когда держал его на руках, видел, как его матери отрубили голову и как рука, застывшая в воздухе, упала в выросшие из каменного пола белые розы. В то время Вэнь Чжанфэй считал его своим единственным другом, а если и не другом, то человеком, который очень любил его. Они могли разговаривать часами, и связь между ними была той, которую не выразить словами. Вэнь Чжанфэй ощущал притяжение к этому человеку, быть может причиной тому было то, что он был тем, кто обнимал его не испачканными в крови руками, и пусть те руки не были первыми, однако на них не было крови его матери… Отец очень ревновал такую привязанность сына к другому человеку, но не мог ничего сделать. То, что приносило радость Вэнь Чжанфэю, автоматически получало защиту главы клана. Но не навечно… — Друг мой, — улыбнулся Чжанфэй, на что мужчина учтиво поклонился. — В добром ли ты здравии? — Знать, что господин думает обо мне — и этот недостойный воспаряет до небес даже без крыльев. Чжанфэй засмеялся. Его смех был выдержанным и мягким, он сам был как тяжелый, но шелковый отрез благородной ткани, предназначенной лишь для царственных особ. — Невозможно без крыльев летать, — сказал он. — Не так ли, отец? Но прежде, чем тот ответил, мужчина, кажется, позабыл об осторожности и посмел ответить первым. — Душа, мой господин, — мягко сказал он, — крыльев не имеет. А летает. Глаза Вэнь Чжанфэя загорелись закатной звездой. — И как же? — словно попав в плен желаний, спросил он. — Как же тогда она летает? Воин ответил коротко. — В любви. Губы Чжанфэя разомкнулись. Это было… и даже то, как он смотрел на воина… Ох, трудно рассказать. — Что за вздор слетает с твоего немыслимо дерзкого рта! — сурово сказал глава клана, на что воин тут же склонил голову. — Отец, — голос сына отвлек главу от мыслей об убийстве. — Вы совершенно правы, это не стоит нашего внимания. Взамен этого позвольте поведать о том, что я узнал, преуспев в раскопках проклятой горы. Это, без сомнения, вас увлечет. — Еще бы! — оживился мужчина. — Однако, мальчик мой… не приносит ли тебе пребывание там боль или недомогание? — Отец, я демон, — просто сказал юноша. — Но и мой сын, — голос того прозвучал упрямо. Вэнь Чжанфэй улыбнулся. — Разумеется, — достаточно плавно, словно ноту выводил, ответил юноша и, повернув голову, улыбнулся воину, продолжив идти вперед. Тот бы с радостью улыбнулся в ответ, если бы не идущий за этой улыбкой взгляд, полный презрения и ревности, посланный ему отцом «демона». Воин лишь пониже опустил голову, не слишком расстраиваясь. Он знал, что вечером снова увидит юношу. Этих отношений могло бы не быть, если бы воин не был втянут в тайну рождения и, даже сказать, зачатия последнего из рода фениксов. Вэнь Чжанфэй знал, что его мать была демоном, что ненавидела его, что хотела убить его… и что родив его сбежала, а после её нашли мертвой, так ему сказали. Вэнь Чжанфэй обладал загадочным, глубоким и таинственным нравом, он был мягким, но опасным, и взгляд его глаз обжигал странее, чем лед или пламя. Этот взгляд… словно ястреб, уставившийся на голубку, которую может и съесть… и сделать что-то другое. Люди ощущали себя беззащитными перед взглядом Вэнь Чжанфэя, они либо пугались, либо… очаровывались. Но инстинкты всегда говорили им — он опасен. Если отдашься — умрешь. Так оно и было. Молодой феникс в равной степени познал и близость, и смерть, но душа его стремилась выше целей клана. Однако он был единственным, кто безопасно мог наследовать так называемый путь тьмы, и клан Вэнь хорошо этим пользовался. Незнание о том, кто он, мешало Вэнь Чжанфэю пребывать в гармонии с собой, и дело было не только в тайне его рождения. Было… и другое, что он чувствовал такой же частью себя, как кровь или кости. Что-то… в чем звучал шепот, язык которого он не мог разобрать. «Дыхание… — порой мысленно, но рисунком, золотыми линиями среди кромешной тьмы, выводил Вэнь Чжанфэй, закрыв глаза. — Душа… полет, скитания. Мечта…» Он не знал, кто он, он еще ни разу не возгорал, хотя даже если бы знал, не смог бы предположить, как рано это случится. Это и откроет ему всё, однако и до того момента он уже сотворит перемены, которые навсегда изменят судьбу клана. Кто бы мог подумать, что тот, кто дал главе столько величия, в итоге его и уничтожит… — Бутон розы вырастает в темноте, — в приятном полумраке голос воина звучал как шепот тихого ручья среди камней, спрятанного в укромной чаще, поросшей темно-зеленым мхом. — Он ничего не знает о солнце, но пробивается сквозь тьму, пока не разрушится темница и лепестки цветка раскроются навстречу солнцу… То была комната Вэнь Чжанфэя. Как и всё, что было связано с ним и что являлось им, его личный простор обладал тем же изяществом и воображением, что и его мысли. Красивая, каждый предмет в которой, казалось, лишь возвышал соседние, при этом слишком уединенная и… прекрасная, чтобы сметь даже думать о том, чтобы в ней жить. При одном взгляде на эту комнату сразу становилось очевидно, что в ней не позволено жить даже императору, так скудно он смотрелся бы среди такого полета красоты. И чувств. — Ты говоришь загадками, — Вэнь Чжанфэй сидел рядом с ним. Горящие свечи, тонкий дымок благовоний, багровый чай цветов гибикуса. И двое мужчин, ведущих беседу, когда ночь уже вступила в свои права. Но Вэнь Чжанфэй улыбнулся, несмотря на свой ответ. Он смотрел на своего друга глазами мечтателя и даже немного воздыхателя. Он был довольно страстным по своей натуре, но это раскрывалось в неспешной текучести его мыслей, чувств, взглядов и действий. Разумеется, между ними не было ничего, что означало бы «близость», однако отношения между ними просто дружескими всё же не назовешь. Из-за Чжанфэя. Он был молод и чувства правили им так, как им того хотелось, а он… он мог влечься ими, и когда это происходило, раскрывалась истинная красота его души. Он любил этого воина, поскольку чувствовал себя до невозможности одиноким среди людей и даже среди семьи. Нет, он любил их… но он чувствовал, что слишком отличается от них. — Мои сны, — говорил юноша, — похожи на странствия среди меда и крови, среди правды и лжи. — Что же ты видишь в них? — осторожно спросил воин. Чжанфэй доверял ему то, что не доверял даже отцу. — Розы, — словно уйдя в себя, ответил Вэнь Чжанфэй. — Розы среди полей алых ликорисов… белые розы… и черные шипы. Я вижу женщину, двух разных женщин. И обе мертвы. Я вижу… череп среди белых роз и вижу себя… но в красных розах, друг мой. Они обвивают меня, но мне не больно. Однако они так красны из-за крови, которая течет в моих жилах. Я знаю это. Эмблемой Вэнь Чжанфэя была красная роза, и эта символика была его личным знаменем, его личным… родом, практически. Клан Вэнь предполагал, что именно роза станет символом на их клановом знамени… однако сам Вэнь Чжанфэй дал им другой символ — он дал им солнце, красное солнце. Это был скандал, но кто посмел бы возразить? Красное солнце было символом страны Закатного солнца, однако никто и не догадывался, что Япония тут ни причем. Клан Вэнь получил символику Феникса — солнце, способное сжечь сами небеса. Но и розы не остались в тени. Воин был близок с юношей с самого детства. Он не смел рассказывать ему правды, потому что понимал, что Вэнь Чжанфэй захочет мстить. А он ведь был… просто юношей, пусть и «якшался» с темной магией. Но этого, по мнению воина, недоставало. Он даже не догадывался о настоящей силе молодого феникса… и что ему было бы под силу даже в таком мягком возрасте. А потому, когда слушал его, когда Вэнь Чжанфэй говорил ему о своих снах, которые уже ему самому толковали прошлое, воин испытывал страх. Но молчал. — Это просто сны, — отвечал воин, на что юноша поднимал на него свой пытливый, но исполненный тихой грусти взгляд. — Розы красны не из-за крови, мой мальчик. Разве закатное небо пламенеет от крови? — Кто знает, — отвечал Чжанфэй. — Крови, в конце концов, пролито достаточно… а солнце поднимается и опускается из-за горизонта. Кто знает… Воин знал всю правду, и воин молчал. И молчал бы он всю жизнь… если бы смог её прожить. Как оговаривалось ранее, глава клана был донельзя ревнив ко всему, что касалось его сына, и видя слишком, на его мнение, сильную привязанность своего уже на тот момент старшего сына к воину, воспылал ненавистью… потому что всякой твари ведом страх, и страх этот призывает её действовать. Обманом он заставил Вэнь Чжанфэя… лично с ним расправиться, лично его казнить. Чжанфэй это сделал. Его младший брат, который страшно его любил, знал об привязанности Чжанфэя к этому солдату и не верил, что тот такое совершит. Но глава клана готовил сына к тому дню, когда он будет править и учил его, что тот, кто обладает властью, порой вынужден принимать такие решения. Повод был напускным, но оправдать несчастного не удалось. Вэнь Чжанфэй лично срубил ему голову, молча и без тени эмоций на лице. А после, словно не убийство единственного друга совершил, а срезал сорняк, выросший на их пути, провел с главой время в банкетном зале и даже ночью они продолжили свою беседу. Но порой не следовало забыть, что направляя чужие руки на своих врагов, эти самые руки могут быть направлены и на тебя самого. Вэнь Чжанфэй не был простым человеком. И даже его отец не знал, насколько он таковым не был. Спустя долгие пять лет после убийства воина, непостижимым образом погиб глава клана. Это было таким шоком, что поначалу в это отказывались верить. Одни говорили, что его убила темная Ци, другие — враги. Тело обнаружил Вэнь Чжанфэй, и с лицом, полным скорби, второй сын главы стенал над телом отца долгих три дня. Старший брат всё это время был с ним. Когда начались погребальные церемонии и был объявлен недельный траур, в большом каменном павильоне пришло в движение шествие с плачущими людьми и гробом, который несли в церемониальный семейный склеп. Все, согласно обычаю, были в белом… но Вэнь Чжанфэй, идущий впереди, был облачен в яркое красное одеяние. Это не был цвет скорби, это был свадебный цвет в день венчания, цвет жизни, цвет… войны, о чем тогда не подумал никто. Вэнь Чжанфэй был словно красная роза среди белых, он пламенел на таком белом фоне. Он шел в своих алых одеяниях и лицо его было бесстрастным, даже сказать отчужденным. Он вел процессию, пока плакальщицы выли и стенали, а другие с восторгом и удивлением смотрели на его одежды. Волосы Чжанфэя, вопреки традициям, не были распущены в знак траура, а собранные хоть и в простую, но всё равно прическу. И в его волосах были украшения, чего тоже быть не должно. Он… словно не на похороны, а на свадьбу шел. — Брат мой! — младший сын семьи взял его за руку, когда тот подал её. — О, брат мой, какое горе! И привычным жестом Вэнь Чжанфэй укрыл его своими объятиями, скорбно прижавшись щекой к его макушке, так как был значительно выше. Он очень, очень любил своего брата, а тот в свою очередь души не чаял в старшем. Он боготворил его, он был влюблен в него самой чистой братской любовью среди всех возможных. Теперь он понимал, что надобно устраивать еще одну церемонию, в которой Вэнь Чжанфэя объявят новым главой клана. И не замечал, как разительно поведение его брата, как он… не похож на себя. — Не печалься, мой драгоценный шиди, — спокойно сказал он, — наш почтенный отец отбыл в мир иной, однако… на этом жизнь не заканчивается. Мы с тобой… неразлучны, ведь так? — Истинно так! — с горящими глазами он оторвался от его теплой груди и посмотрел в глаза молодого феникса, чтобы тот не сомневался в правдивости сказанных слов. — Нет той силы, которая поставила бы меня против брата, и я буду верно служить тебе, когда ты станешь править. — Править? — Вэнь Чжанфэй мягко улыбнулся. — Но ведь это чепуха. Править, брат мой… будешь ты. Младший сперва не понял, что услышали его уши. — Брат мой… — неуверенно пробормотал он, — горе помутило твой рассудок? Или мой слух мне лжет? Ты… что такое говоришь? Чжанфэй спокойно смотрел на него. В его глазах была та же снисходительность, которая бывает только у старших братьев, любящих своих младших. — Ты старший сын семьи! — воскликнул младший. — Достойный сын! Никто не может того, что можешь ты, и я… — вдруг его глаза стали больше. — Или старший брат сомневается в моей верности, завлекая меня в такую унизительную ловушку? Брат мой, клянусь небом и землей, я… — Поклянешься этим, когда мы выберем тебе невесту, — улыбнулся Вэнь Чжанфэй, — потому что глава клана не может обойтись без девы, которая продолжит род его семьи. А клановая ветвь… продолжится от тебя, брат мой. И это серьезно. С самого начала я не претендовал на трон и регалии, они твои. Только… Он наклонился, и запах его волос вскружил младшему голову. То был странный, похожий на наркотик молодой весны запах. — Люби меня, — тихо сказал Чжанфэй, — чтобы и я мог любить тебя и тех, кто будет после тебя. Я же не человек, ты знаешь это… и я могу долго прожить. А без любви семьи… кто я без неё? И кем без моей любви будете вы? Наш отец всегда говорил, что любовь — удел слабых. Как по мне, любовь предшествует сильным и обнажает этих самых слабых. И слабые в конце концов… падут, дабы мы могли пройти. Верно, брат мой? Мысль, еще толком не предшествуя осознанию, проникла в разум младшего брата, и он посмотрел в глаза Вэнь Чжанфэя. Тот смотрел со смесью страсти и бесстрастия, холода и шелка, стали и… веера, который держал в руках. Глаза младшего стали чуть больше, но как мог он скрыл это. Затем глаза его упали на гроб отца и снова вернулись к старшему брату. Тот был в красном… свадебный наряд, в который он облачился. Красный, как и… кровь. — Наследник, — осторожно обратился к нему один из старейшин, — но это… недопустимо. Закон… велит именно вам, как старшему сыну семьи, занять трон. Младший наследник не имеет права даже заводить потомство, пока вы сами им не обзаведетесь. И необходимость супруги… — Я женат на династии, — голос молодого феникса был спокойным, полным непоколебимой решимости… и чего-то еще, что очень, очень настораживало инстинкты. Люди… ощущали это, люди боялись этого. Они понимали — человек таким быть не может. Вэнь Чжанфэй… был чем-то иным. — Отныне, — он посмотрел на старейшину, потом на других, — и впредь. Пока не придет «тот» час, и я не возжелаю сам занять трон. Люди перешептывались. Это было немыслимо. Но ведь именно он носил Корону Феникса, что говорило о том, словно бы Вэнь Чжанфэй был женат на каждом представителе власти, а если еще точнее — то что не только с ним единолично разделялась власть, а что он сам был сосредоточением этой власти, стоя в тени того, кого сам же выставил впереди себя. Однако такое положение было весьма опасным для наследников его брата, и они это прекрасно осознавали. Осознавали, что сидят на троне не по праву власти, а по прихоти «власть держащего». Вэнь Чжанфэй был истинным главой клана, и только его наследники считались бы законными продолжателями династии. Он как бы был помолвлен (обручен) с «куклами» на троне, но сам не женился, потому что ветвь продолжалась не от него. Но если бы он возвел свою сестру на трон со своим положением носящего корону феникса, он был бы её мужем, и власть бы продолжилась уже от них. Именно эта корона, переходя от родителя к потомку, и делала того наследником. Вэнь Чжанфэй эту корону своему брату не отдал, и его детям, и детям детей его. Эту корону… он изначально берег для своих детей, и его сын должен был занять трон Вэней… Можно сказать, в тот день Вэнь Чжанфэй «поженил» себя на новой ветви клана, став кем-то вроде теневого главы, пока на троне сидели его братья, ведь он всех их называл своими братьями. «Минуя час расплаты, грех сотрён не будет» — так было написано на гробнице его отца. Вэнь Чжанфэй, облаченный в белое с золотом, украшенное жемчугом и… черными нитями шел вдоль горной дороги. «Отец… — голос его, казалось, всё еще разносился эхом, — вы действительно считали, что сотворив то, что сотворили, сможете спокойно продолжать жить?» Очень сложно было описать все чувства его отца в тот момент, когда драгоценный, в котором он души не чаял, сын, пронзил его мечом. Еще сложнее было понять голос, который так спокойно обращался к нему, понять лицо, которое напрочь было лишено эмоций… даже гнева или презрения на том лице не было. Лишь… «то самое», которого опасаешься, маска уверенности и знания обо всем. Словно секреты были невиданной роскошью, если имеешь дело… с потомком феникса. Но мужчина об этом не знал и в его голове билось только одно слово. «Демон» Вэнь Чжанфэй спокойно опустил меч. Его еще более спокойный, но твердый взгляд замер на фигуре отца, лежащего у его ног. Непроницаемая маска, а не лицо — вот каким был лик Вэнь Чжанфэя. Он был одет в черное, красными нитями были вышиты розы — его герб, его символ, и бутоны обвивали его руки под одеждой… белые, прекрасные белые бутоны совершенно лишенных запаха роз. Словно сами снега… в живом цветке. Шипы были черными. — Он лжет… — прохрипел его отец. Вэнь Чжанфэй не изменился в лице. — Чтобы ни сказал, он солгал! — Лучше бы вам поберечь духовные силы, отец, — спокойно сказал Вэнь Чжанфэй, — для встречи с Янь-ваном. Кровь вытекает быстро, а потому и встреча эта не заставит себя ждать. Мужчина яростно захрипел, кровавая пена выступила на его губах, обжигая напряженное горло. — Он был счастлив, — сказал Вэнь Чжанфэй, — когда я, именно я убил его. И я об этом знал. Он был болен, наследственная болезнь, и потому, когда вы вынесли приговор, снедаемы ревностью и гневом за мое внимание к нему, он был счастлив тому, что на роль убийцы вы выбрали меня, — он повернулся к отцу, так как до этого смотрел в другую сторону. — А вот я нет. Потому что этот воин был… моим единственным другом, единственным на всем белом свете, кто любил меня не за что-то, а вопреки… вопреки моей ужасной истории появления, вопреки тому, что мама ненавидела меня до такой степени, что пыталась убить меня еще даже в утробе. Он замолчал, голова его немного наклонилась. И тонкое веяние печали застыло в его глазах. — Мы так много говорили, — продолжил Вэнь Чжанфэй, — я был… так счастлив его вниманию. Его глаза были полны любви, и я пил эту любовь, как дитя. Вы, отец, всегда меня обожали… и потому ваша любовь была алчна, завислива… лжива. Он же был единственным, кто видел во мне куда большее, чем то, ради чего меня растили вы. Он не видел во мне носителя силы, он не видел во мне чудовище демона… не видел, понимаете? — Врет… — снова прошипел мужчина. — Вранье, всё он врет! Он очень боялся, что воин успел рассказать Вэнь Чжанфэю правду о его матери… ту правду, которую даже сам мужчина не понимал. И в которую не верил. Он был уверен, что демоница ненавидела ребенка, но тот миг протянутой руки… перевернул его представление о её ненависти. Вэнь Чжанфэй не должен был ничего знать… и на счастье мужчины воин не успел ему этого рассказать, так как боялся, боялся за свою жизнь и жизнь наследника. Он понимал, что, если расскажет, что демоница любила свое дитя, если расскажет, что именно его отец убил её… наследник пойдет против своего отца, а ведь он был еще так молод — его попросту могли убить, потому что на тот момент уже был младший наследник, так сказать запасной. И потому скрыл это, нисколько не веря, что за его смерть этот прекрасный загадочный юноша… может возжелать отомстить. Что за убийство матери — да, был уверен. Но вот за него… Он не верил в себя так, как в это, считая, что юноша просто отводит с ним тоску. Но Вэнь Чжанфэй любил его, проникся им. И оплакивал его, поклявшись, что за кровь, пролитую им, прольется другая кровь. Воин не знал истинной силы Вэнь Чжанфэя, и потому, что сердце его было полно любви к этому юноше, он не стал говорить ему правду… всю. Но он всё же успел ему рассказать, где было похоронено тело его матери, и когда на него возвели напраслину, приведшую к смертному приговору, даже не стал отрицать и взглядом просил Вэнь Чжанфэя не сражаться за него… чтобы наследник, проявив покорность, лишил своего отца любых подозрений и смог действовать тогда, когда был бы готов. Воин не знал о силе Вэнь Чжанфэя, считая его… человеком, пусть и немного больше, чем другие люди. Но демоном… он его никогда не считал. Он любил его, любил как дитя, таинственное и полное секретов дитя, которое, казалось, было потомком не просто иного мира, а имело связь с тем, чего человек понять не в силах. И он жалел его, понимая, что Вэнь Чжанфэй будет одинок из-за этого. Ему, «такому» ему, будет весьма сложно обрести в этом мире родственную душу, найти себя. Но когда Вэнь Чжанфэй, смиряясь с его волей, исполнял казнь, он взглядом дал понять вопрос, который истязал его долгое время. Увидев этот вопрос в его глазах, воин не опустил свои. Решение… было изменено. — Да, — сказал он, и меч тотчас же снес ему голову. Кровь брызнула высоко, запятнав снежно-белое одеяние Вэнь Чжанфэя. Он хоть и исполнял казнь, пришел на неё облаченный в цвет скорби, в то время как отец его посчитал, что это было символом. До того момента… Вэнь Чжанфэй еще никогда не убивал. Он был молодым юношей, и хоть выглядел старше, года имел достаточно мягкие. Когда кровь единственного друга покрыла его кожу, волосы и одежду, Вэнь Чжанфэй, всё еще застывший в позе, даже не моргал, пока фонтан крови не стал тише. Только тогда и поднялся, и взглядом, в котором таился металл, смотрел на отрубленную голову воина. «Её убил моей отец?» «Да…» Остальные тайны воин унес с собой в могилу. Брат Вэнь Чжанфэя, зная об их связи, подкупил гробовщиков, которым было велено отдать тело на съедение псам, и тайно отдал тело и голову брату. Тот принял его, с бесстрастным лицом поблагодарил, провел надлежащий традициям обряд погребения, после чего они с братом сожгли его тело. Когда Вэнь Чжанфэй смотрел на пламя, оно страшно красиво играло на поверхности его глаз. В его глазах огонь как бы пламенел, словно… горел изнутри юноши. Смотря на это пламя Вэнь Чжанфэй чувствовал течение времени, которое… ему неподвластно. В тот день он словно бы утратил хрупкость своей юности… и как бы красив ни был, был подобен человеку, который живет не одну сотню лет. Он не знал, что подлинной причиной этому было вовсе не горе. Вэнь Чжанфэй стал первым из фениксов, кого пламя охватило до наступления двадцатилетия, и единственным, кто сгорев вернул память о себе лишь за несколько недель, а не месяцев или лет. Ему повезло: словно гонимый невидимым зовом он ушел из дома, затерявшись в горных пещерах, и когда его настигло пламя, последний из рода фениксов наконец-то понял, кто он такой. Непосильный груз одиночества, жестокое неумолимое проклятие и жажда обрести любовь сплелись на его горле пламенным ошейником, который не отпустит его до самой смерти. Но Вэнь Чжанфэй не печалился. У него была… семья, уже была семья. Он… не был одинок. Он будет жить, хоть до самой вечности, но он не будет одинок. И может однажды время пошлет ему ту, которую он полюбит так же, как еще душой полюбил свою мать. Он не знал, что она его любила. Но даже это незнание не лишило его любви к этой женщине. Он… всё равно любил её, и когда убил родного отца, отомстив за её ужасную участь и страшную погибель, он до безумия, страстно её любил. Он, разумеется, не мог вспомнить то, что было, когда он еще был душой вне телесного сосуда… но в сердце его пылала любовь, и как бы он ни страдал от осознания как она его «ненавидела», Вэнь Чжанфэй всегда будет любить свою мать. Потому что так решила его душа. Потому что именно по этой причине, именно через неё он явил себя в этот мир… Белая роза с черными шипами ждала его… хоть он об этом не знал. Убив отца, он спокойно вернулся домой, где его ждал любимый брат… донельзя проницательный брат, который сумел понять, кто на самом деле убил их отца. Но не из-за полученной власти он смолчал. Вэнь Чжанфэй… был реликвией их рода, их семьи. Его необходимо было оберегать… любить, изо всех сил радовать его, подчиняться. И он будет любить их, каждый потомок их семьи будет знать его, каждого он вырастит. Его брат предчувствовал, что «демон» будет жить долго, и не ошибся. Умерев в возрасте сорока пяти, последним, на что он смотрел, было… прекрасное, не истлевшее ни на день лицо Вэнь Чжанфэя, его дорогого возлюбленного брата. Он пришел к нему, как в «день венчания», весь в красном. И постель брата тоже была словно свадебным ложем, и сам он был одет в красное. Теряя рассудок, он всё время звал своего брата, и Вэнь Чжанфэй был с ним до его последнего вздоха. Он лежал рядом, напевая ему тихую колыбельную, лицо обескровлено от чувства горя, сердце стыло в груди от невыразимо глубокой печали. Несмотря на любовь потомков, младший брат у него всё же был только один, его маленький шиди, самая близкая к нему кровь. — Не уходи, брат, — тихо просил Вэнь Чжанфэй. — Потому что мне не последовать за тобой. Его брат бредил и почти не слышал его. — Мой брат… — бормотал он. — Мой возлюбленный драгоценный брат. Как шиди любит тебя… — Брат… — шептал Вэнь Чжанфэй. — Сяо-ми… мой Сяо-ми. Дыхание его брата смолко, грудь больше не двигалась. Невыразимым горем стала для Вэнь Чжанфэя потеря младшего брата, и в отличии от убийства воина, этот «приговор» привело в исполнение время — нареченный ему, фениксу, палач. Он обречен будет потерять всех, и долго горе будет властвовать над ним, отягощенное именно смертью брата, пока он не смирится с тем, что всех, кого бы он ни полюбил, время у него отнимет. Смерть брата стала самой тяжелой потерей, но после неё Вэнь Чжанфэй не оплакивал ни одного из потомков Вэней. Кроме… Хрип отца всё еще стоял в его ушах, а чувства жара в ладонях, мечом в которых он убил его, всё еще властвовало над его чувствами. Но не скорбью. Вэнь Чжанфэй спешил, шаг его был быстрым, но твердым. Об убийстве отца он не жалел, и хоть взгляд Сяо-ми давал понять, что тот знает правду, Вэнь Чжанфэй не боялся, что брат возненавидит его. Это был преданный, с пылким от любви к нему сердцем ребенок, который всегда останется для него, Вэнь Чжанфэя, таковым. К тому же, власть отца была варварской и полной во многом избыточно пролитой крови. Тайно держа бразды правления, Вэнь Чжанфэй поведет клан по иному пути, найдя безусловную поддержку у своего маленького шиди. Этот ребенок… не возненавидит его, даже если Чжанфэй захотел жизнь его детей, потому что только Сяо-ми, в отличии от того же Вэнь Жоханя, не желал узурпировать ни любовь, ни силу брата. Он был предан ему такими чувствами, словно тоже был фениксом, подобный Валентену, сердце которого было привязано чувствами только к своему брату и всю жизнь он любил только его. Сяо-ми тоже любил только Вэнь Чжанфэя, и тот, чувствуя эту любовь, оплакивал брата так, как фениксы могут оплакивать только свою любовь… любовь, которая своей силой преобладает над земными и небесными законами, которая никогда не исчерпывает себя и имеет власть такую, чтобы даже… вернуться, чтобы обрести вновь. И любовь брата… была именно такой. Пальцы вонзились в землю, грязь глубоко забилась под ногти. Разрывая плоть земли, полуобнаженный Вэнь Чжанфэй с горящими, немигающими глазами смотрел и смотрел, видя лишь черноту земли, сливающейся с ночью… пока взгляд его не замер на белеющей в глубине кости, которая для него, как и когда-то для его души, стала светом в конце его стремлений, приведшие его к Белой розе… — Мама… — он не мог поверить тому, что видит, и не потому, что видит именно «это» — а потому что это была она, его мать. — О, мама… Никогда, никогда больше его лицо не имело той слабеющей хрупкой нежности как в тот момент, когда он отрывал кости своей матери. Тело было обезглавлено, и голову он никогда не найдет, потому что только уничтожив голову можно было быть уверенным, что демон не восстанет из мертвых. «Отец, — Вэнь Чжанфэй посмотрел на меч, — вы действительно считали, что я ничего не знаю? Что вы, преисполнены алчности, взяли мою мать силой, издеваясь над ней день и ночь… и что я понимаю, почему она ненавидела меня, ведь я — плод вашего семени, семени палача. Но… — он присел и взгляд его переменился. Он стал… источать холодную и одновременно пламенную ярость, и подведенные глаза юноши походили на два омута… в которых кипело возмездие. — Я бы никогда, вы слышите меня? Никогда, никогда не оставил бы вас в живых. И с того момента, как я начал подозревать, и с той минуты, как узнал, что убили её вы, ваша жизнь уже была окончена… мною, отец». Вэнь Чжанфэй убил своего отца, питая к нему чувство глубокой ненависти и безграничной ярости, хотя внешне этого и не выражал. Он убил его достаточно тихо, и когда бросил умирать позаботился, чтобы тело отца возымело вид, как если бы на него напали темные силы. Они, собственно, и напали, возникнув словно из его спины, точно веер раскрылся. Никогда мужчина не видел такой дьявольской красоты… и эта красота была порождена сыном демоницы, которого он так и не смог, а на деле и никогда, сделать своим. Никогда, никогда Вэнь Чжанфэй не был его… кто бы мог знать, что эта одержимость точно змея притаится в его крови, текущей в жилах наследников, и воплотится в Вэнь Жохане… Вэнь Чжанфэй не плакал, но сильно дрожал над костями своей матери. Он укрыл их своим телом, долго обнимал. Скелет был целый, не рассыпался у него в руках. Он сложил его в свою одежду и забрал Белую розу с черными шипами. Но скелет был обезглавлен… и спустя столетия Вэнь Чжанфэй откопает еще одну могилу, взяв оттуда только череп. Санктум… святыня, истинный сын. Сын, который был лишен своей матери. Сын, который родившись им по-настоящему стать им так и не сумел. Феникс… последний потомок проклятого рода.О, приди, весна моей любви, весной из вихрей лепестков мне плечи окружи, и в волосы вплетись, губ моих коснись, и бесконечной нежностью во взгляде… притяни к груди.
Лишенный своей любви… душа, сделавшая выбор… вопреки потерям всё равно сделавшая его. Люди… так любить не способны. Голос этот… льется из глубин миров, к которым не коснуться, не имея сияния души. Он льется… этот зов. Вопреки ужасной карме, цепям, которые стянут стальными путами, до крови изрежут, до криков измордуют… всё равно льется. И парят души, спеша прикоснуться, чтобы быть… вместе. Протяни ко мне руки. Мои уже давно льнут тебе навстречу. И зов мой, чистота души… пусть в какой грязи бы не тонули… а всё равно стремлюсь к тебе, цвет моей души. Вэнь Чжанфэй… в глубинах его сильной сияющей души пела любовь той силы, которую не осязать. Как и во всех потомках Феникса… во всем их проклятом роде. Не было среди рожденных от их крови тех, кто был бы слаб душой. Это были… души, которые еще до рождения считались святыней. Они льнули, они стремились, они… любили. До своего рождения, зная, что это за цепи, они всё равно стремились. И крепла любовь в их физических сердцах даже тогда, когда горели они, страшно и надрывно крича от мук не столько боли плоти, а воспоминаний. Они… кричали и плакали, оплакивая гибель родоначальников своей семьи. Трагедия… какая это была трагедия. И не унять этой боли до скончания веков. Если ты был рожден фениксом… никто в мире не смог бы тягаться с силой твоей любви. Потому что этот выбор… делали не сильнейшие. Его делали… лишь любящие. Пела Элегия, танцуя у морской воды. Пели фениксы, летая над пенистыми волнами. Пел Александер, топя лицо в слезах. Пел Валентен, перевоплощаясь прямо в полете и падая, протягивая руки к небесам. Пел… Санктум, кружась в далеких лесах. Он… пел, и сердце его плакало. Сын своей матери, но сыном так и не ставший. Не знающий, как любил её… и как сам был любим. Вечно страдающий, жестокой судьбой изувеченный, душа в стенаниях. Элегия… навеки с которой разлученный. Себя не знающий, узник крови, голос самой любви. Соловей, из груди которого раскрылась алая роза. Последний представитель рода… Вэнь Чжанфэй опустил голову. Его губ коснулась тонкая легчайшая улыбка. Он слышал, как всё в нем… пело. Звучало словно из глубин, звучало ритмами и голосом самих небес. Каждый из них, носителей не только крови, но и… способности силы такой любви, был жемчужиной в нити творения. И пусть предал… но это тоже было от любви. Фениксы… пели. Первый среди всех, Тенши, ангел небес, огненная птица, луна ночей, пламя самого солнца… и фениксы пели, чувствуя зов его крови, его сердца, его чувств… его боли. Пел и Чжанфэй.О, возлюбленная… не брось в час беды. Позволь спрятать лицо в ладонях твоей весны, и люби… только меня люби. Мое сердце…
— Мое сердце… — шептали фениксы. Мое сердце… — Мое сердце… — шептал Санктум. Отдано… — Отдано, — голос Элегии. Навеки… — Тебе, — глаза Вэнь Чжаныэя открылись. Он остановился. Сумерки спустились на зеленую чащу леса. Танцуя в багровом золоте заката, темном из-за пастельной листвы он наконец-то пришел в себя. Что фениксы пели знали многие… но что танцевали… Почему? Почему же они танцевали? Кто… был наравне с той любовью которая уже билась в сердце Тенши, что все его потомки приходили к морю или океану, летали над пенистыми волнами, и скорбный крик их покрытых перьем тел и даже слезы разливались над изумрудными волнами. Почему… почему же они танцевали? , почему прилетали к морю? «Мои дети… — пропасть слез не стала пропастью чувств. Двое, чьи сердца были разбиты, смотрели друг на друга. Не знал мир силы чувств, которые знала «эта» дружба. Двое… ставшие ипостасями, символами… и душой дружбы. — Мои дети, мои дети…» «Он» ходит у морского берега, подол и рукава тяжело тянутся вслед за ним. Он плачет… сами моря плачут, изливаясь из темно-синей бездны потускневших и словно бы омертвелых глаз. И не слышит как плачет тот, кого… так и не назвал сыном. «Друг мой… — шепчет он и поднимает взгляд к залитым облаками небесам. — Друг… мой». Нем его зов, голос прячется глубоко внутри. Его руки безвольно опущены, слабы. Последний дракон… и закат мира, который он не встретил вместе с остальными. И умер в одиночестве, ища смерти, которой позволил произойти. — Мое спасение, — Вэнь Чжанфэй снова поднял руки так, как это делала его мать, — сердечный трепет, мой бесконечно, дорого любимый… Лицо его стало таким нежным, словно исчезли все пути его проклятой крови. Он был плотью от плоти «её», кровью от крови. В лике его не было ни черт отца, ни черт матери. Но глаза, их цвет и взгляд… Глаза были зеркалом души, и в этом он отражал не душу фениксов — он отражал душу своей матери. Она жила в нем, тосковала по нему и лелеяла его, своего сына, ожидая встречи с ним, ожидая жизни с ним. И ветра весны исходили из невидимых глубин, лаская теплым дыханием остывающий воздух таинственной чащи среди зеленой листвы… — Глубина души твоей неисчерпаема, — голос Элегии и Санктума. — Спешу к тебе, спеши ко мне и ты… среди безвременья я жду. На крыльях полечу… тебя схвачу, и к облакам, и даже выше… воспарим душой… единственный, мой самый верный... друг. С глаз дракона сошли слезы. Он спрятал лицо в ладонях, его одинокая фигура отбрасывала длинную тень и солнце словно укутывая, проникало через щели между пальцами. Волосы сияли в закатном свету… Много лет прошло, прежде чем к воде пришла девушка в платье из черных перьев. Её судьба была так жестока и беспощадна… но волны всё равно прибивались к берегу. И её сын, вопреки всему, вопреки проклятиям и тяжелой судьбе… родился. Теперь он, а не она, поет чарующим голосом Феникса, слыша зов её души в своем пламенном сердце. И кровь его тоже пела, проистекая в венах потомка Феникса. — Люби меня, — шептал Санктум. — И я воспарю даже без крыльев… Ночь дышала влагой, прохладным становился ветер среди листвы. Вэнь Чжанфэй больше не пел. Дома его ждали те, кто его любил. А души, которые любили той любовью, которую было не осязать, умели совершать невозможное — они не забыли. И они… возвращались. Сами их души были… пением. И они пели, лившись между миров, стремясь вновь вернуться. И знать бы «святыне», знать бы… что среди его бесконечного времени был тот, кто любил его настолько, что и сам стал… пением. А став им… не мог не вернуться.