ПОСМЕРТИЕ
Где-то, скрывшись от мирского взора, плачет весна, укромный уголок себе подыскав в покровах чьего-то сердца. Разломленная пополам весна, похороненная весна… истекшая кровью весна. Очень многое пережившая весна и первая на свете пора, которая породила зиму. Всем всегда казалось, что это зима порождает весну, или весна убивает зиму. На самом деле всё было не так. Зима не была временем года, не тогда, коей стала сейчас. Это был… белый саван для падшего ангела от природы воздуха и неба, которые не имели права оплакать, но были слишком разбиты, и слишком любили, чтобы так и оставаться в молчании. Снега сошли, белый смешался с алым… и долгое время крик беззвучным был. Фениксы… страдающий, без сомнения самый страдающий род на земле. Отброшенные, проклятые, одинокие, они не имели права умереть, и вся их жизнь сводилась к одноликому страданию от ужасного проклятия. Раз в сто лет носящий кровь феникса по мужской линии должен был воспламеняться и сгорать, чтобы родиться вновь, и если сам не запускал этот процесс, процесс запускался против его воли. Сто лет… это ничто, в сравнении с вечностью, которая так их тяготила. Одинокие изгнанники, они скрывались от мира, пряча свое израненное сердце и свою щемящую тоску в глубинах гор, лесов, самых далеких дворцов. Но не лишить их проклятию одного — любви. Хотя, быть может, это тоже было проклятием. Но полюбить богиню… было словно меткой еще больших страданий. Когда огонь засматривается на воду без жажды вражды… это тоже черная метка. Но именно так молодой феникс когда-то посмотрел на морскую богиню, цветущую ярче и изысканней, чем прекрасные кораллы. Он был так молод, этот феникс, но уже познавший боль сгорания, и что сильнее всего — одиночества. Того одиночества, которое тянет за собой проклятие их бессмертия. А она… она нежнее воды была, прекрасней лазурного неба, мягче морских волн. Они увидели друг друга, их души забились в груди, стремясь друг к другу через безумные удары сердца. Но они не могли быть вместе… и это разбило сердце обоим. Как молодой феникс стенал, как он страдал! Слезы лились с его глаз, в груди пекло словно в выжженной пустыне. Душа кричала от боли. Любовь для фениксов была почти стихией, и вне её они попросту не существовали для себя. Они должны… «должны» были любить, будь то любимая, брат или ребенок. Потому что в них текла кровь их праотца, и не было греха в том, чтобы любить, ведь таким… был создан Тенши, родоначальник их семьи. И молодой феникс, не выдержав страданий, не выдержав той участи, которая умерщвляла его, которая не давала ему ничего, кроме времени — о боги, времени, времени, времени! — кинулся, сгорая, в воду. Крылья его истлели еще в полете и на воду упал лишь пепел, тотчас же поглотив его. А в воде… он не мог переродиться, но и это не было смертью. За это, за то, что использовал владения Дракона воды, пусть и павшего, по велению Янь-ди шло наказание, но… моря были владениями дракона Наруми, а тот никогда не бросил бы того, в ком текла кровь Тенши. И он, пока был жив, постановил, что пока тело или пепел в воде, наказание не тронет феникса до тех пор, пока оно там остается, пока волны не вынесут его обратно на берег, чтобы мог он родиться вновь… Но морская богиня об этом не знала. Не знал об этом и феникс. Теперь она, как прежде феникс, летающий и скорбно плачущий криком птицы, летала над морскими волнами, с теми же стенаниями искала своего любимого. Кожа её поблекла, глаза были выплаканы, ток крови заледенел. Она так плакала, так изводила себя, так мучилась… аж пока не вспомнила, куда впадают все земные воды, за исключением вод небесных. Феникс мечтал стать хотя бы пеной на воде, чтобы хоть так быть со своей любимой, и душа его была заточена в морских волнах, пока пепел его был погружен под воду. Богиня не могла его собрать даже своими силами, ведь не те это были силы, чтобы соревноваться с силой проклятия фениксов. И лишь сумрак, куда стекались все воды, куда стекались людские души, владел той безграничной властью, которая меняла ход жизни… и смерти. Она спустилась туда, рискуя собственной жизнью. Темная Ци рвала её на части, пока богиня блуждала в верхних слоях сумрака, пока в его черноте не добралась в самые дальние его глубины — Диюй, само царство мёртвых с огромной столицей Юду, принадлежащей Богу самоубийц. И она стала искать Богов смерти, дабы молить их о помощи. Они сразу отказывали ей, холодные и недружелюбные, жестокие в своей бесстрастности. А богиня тем временем чахла всё сильнее — этот мир убивал её. Можно теперь представить силы Баошань Саньжэнь, которые она прикладывала, чтобы этот мир не погубил её… слишком быстро. И вот тогда, почти утратив надежду, она упала на колени, склонив голову к рукавам своего платья, заплакав так тихо, что именно от того, как призрачны были эти всхлипы и как нежно было тепло её слез, плач богини услышал бог, к которому добровольно она бы не приблизилась никогда, наслышанная о его могуществе. Он явил себя к ней так же тихо, как она плакала, и только тонкое веяние лаванды заставило богиню поднять голову и расширить глаза от удивления. Перед ней стоял высокий и очень молодой мужчина в одежде черного шелка и узоров из золотых нитей. Он был статен, он был красив… и совсем как живой. Ни маски с оскалом, ни удушающей энергии. Запах лаванды исходил от него, волосы его переливались как темный атлас, а глаза… эти зеленые, как изумруды, глаза. Последние слезы скатились со щек богини, когда её губы приоткрылись, хватая горстку хладного воздуха. — Вам сюда нельзя, — улыбнувшись, ласково сказал он и подал ей руку. — Здесь не место для такой, как вы, богини из верхних миров. Прошу вас. Его рука приблизилась к ней еще немного, и она, ошарашенная и растерянная, взялась за неё, чувствуя приятную прохладу, а не могильный холод. Даже встав она вынуждена была поднять голову, чтобы смотреть на него. Он был ужасно молод и с той же ужасностью красив, ни одно девичье сердце не выдержит такой красоты. Что такая красота делает здесь, в пределах Юду, этой чудовищной, но без сомнения прекрасной столицы Нижнего мира? Она горела алым пламенем, как огонь в ночи, призывая, кажется, даже оберегая. Столица не была чем-то страшным, за исключением того, что была она пристанищем для мертвых. Но тот, кто её построил, не мог быть отсюда, он… должен был любить красоту или… быть красотой. — Позвольте помочь вам, — сказал он и махнул рукой. Тут же из пространства явила себя резная скамеечка, стол и вода для умывания. — К сожалению, какой-то еды предложить не могу, сами ведь понимаете, но вот чаем угощу. Вы выглядите очень измученно, ваши силы иссякли. Как вы оказались здесь? Я должен проводить вас обратно наверх, пока вы совсем не истлели под давлением Страны Теней. Она села, даже не осознавая, что делает. Он тоже сел, его руки потянулись к черному чайничку и двум нефритовым чашкам, в которые он уже разлил чай. Богиня впила немигающий взгляд в воду, видя свое лицо. И снова заплакала. — О, — молодой бог тут же оказался рядом с ней, положив свои ладони ей на плечи. — Прошу же вас, не плачьте… А она плакала, не имея мочи унять свои слезы, и опускала руки в воду, умывая лицо, но не для того, чтобы его умыть. Просто это была живая вода, и вскоре кожа её вновь посветлела, губы налились цветом, а глаза… они и во мраке сияли от слез. — Спасибо… — прошептала она, чувствуя, как вместо рук на плечи ей легла накидка… его накидка, пахнущая лавандой. — Я так благодарна вам, вы так добры. Я и не думала, что кто-то здесь может проявить сострадание. — Сударыня, — тихо улыбнулся он, — здесь обитают мертвые. Сострадание — удел живых. — А вы? — вдруг спросила она, посмотрев на него, отняв ладони от лица. — Вы же… проявили его ко мне. — Боги — это нечто другое в этом мире, — снова улыбнулся он. — Я, во всяком случае. Брат бы мой, к примеру, прошел бы мимо, и в этом не было бы зла. Он… не слышит и не видит ничего, что не связано со смертью. Я же частый гость в вашем мире, а потому не такой… даже более другой, чем все здесь, сударыня. Вы позволите? И он поднес ей чашу, которую она медленно обхватила своими пальцами. Тепло… Богиня шмыгнула носом и тут же отпила. Мягкое цветочное тепло расплылось по её горлу. — Это из садов Да-Ло, — пояснил он и хохотнул. — Сам украл. Она вновь подняла на него взгляд, а он снова улыбнулся ей так ослепительно и нежно, что это совершенно выбило почву у неё из-под ног. — Кто… — запнулась она, — кто вы такой, сударь? — Я? — удивился он. — Ну… я господин этих мест, всего лишь. Чашка моментально выпала у неё из рук, но столкнувшись с почвой не разбилась. Богиня задрожала. — О нет, сударыня! — тут же успокоил он её. — Не «тот». Я… Второй господин сумрака, и мое имя… — Сюань Юэ… — дрожаще прошептали её губы, и трепет всколыхнул свет в её глазах. — Бог самоубийц! Сюань Юэ слегка сощурился, как если бы ему было неловко слышать свой титул. Собственно, так оно и было, если дело касалось богинь. Меньшее, чего бы ему хотелось, это видеть их страх от осознания тех слухов и сплетен, которые окружают Бога самоубийц. К тому времени, как он им стал, слава Сюань Юэ гремела впереди него, и хоть остался он всё тем же мальчишкой, но вот статусу своему соответствовал сполна. У него уже были стычки с богами, были разбирательства в отношении душ. Но это было время, когда он еще не был женат на Баошань Саньжэнь, а значит… сердце его не было разбито. — Сударыня, — сказал он, стараясь выглядеть как можно более учтиво, — бояться вам нечего. Если моя персона вас отталкивает, я дам провожатых. Вас нужно срочно уводить отсюда, иначе… Тут, оборвав его на полуслове, богиня, не сводя с него своего большого взгляда, в котором воссиял отблеск безумия, вцепилась ему в руки и, подавшись вперед, упала на колени у его ног. — Бог самоубийц! — голос её стал выше. — Второй господин сумрака, Владыка теней! — Сударыня! — теперь и его голос звучал громче. — Что вы… — Умоляю! — заплакала она и слезы хлынули потоком. — Я сквозь тернии пробиралась, чтобы добраться к вам! Я вас… боялась, но еще больше боюсь вашего отказа. Я искала вас, именно вас, но всё же я боялась, я так боялась… — Слухи, — скривился Сюань Юэ, — делают мне мрачную славу. Впрочем, мир мой не так уж и приветлив, в самом-то деле. Сударыня, встаньте, умоляю вас. Мы равны. — Нет! — закричала она и пальцы её вцепились ему в ноги. — Нет, пока не выслушаете! — Вы унижаете меня этим преклонением! — опустившись и встряхнув её за плечи, крикнул он. — И себя тоже. Мы равны, слышите? Боги сумрака и небес равны в своей власти, ведь мы — опоры мира, жизни и смерти. Встаньте, госпожа, встаньте! — Помогите мне, — взмолилась она. Голос её начал ломаться. — Помогите, иначе не будет мне жизни и покоя после смерти. Сюань Юэ посуровел. Он видел в её глазах безумие, которое бывает лишь у отчаянных людей, которых оставили без выбора. Он уже видел такие глаза… у приближенных к самоубийству из-за… любви. А когда она поведала ему свою историю… не смог удержать свое сердце в покое. И отправился к брату. Тот, собственно, не проявил внимания к истории, хоть и проявил внимание к тому, что говорит именно Сюань Юэ. В его безрадостном существовании не было ничего и никого кроме него, а потому что бы тот он ни говорил — он выслушает. Только Янь-ван мог знать о фениксах, и только он мог рассказать о них Сюань Юэ. И он рассказал, рассказал всё, что посчитал нужным… и что не повредило бы знаниям Сюань Юэ, точнее тому куполу, который скрывал от него довольно многое. Когда рассказ его подошел к концу, Сюань Юэ был молчалив в своей задумчивости. — Хидои, — тяжко выдохнул он, что с японского означало «жестоко». — И совсем нет никакого спасения? Янь-ван умолчал о том, что только «кровь от крови моей» может освободить фениксов от проклятия, ибо это выкрыло бы то, что не должно было быть раскрытым. Янь-ван, будучи тем, кем стал, не испытывал ни эмоций ненависти, ни эмоций жалости. Для него эта встряска с историей феникса была не большим, чем слабое, весьма слабое эхо из того пепелища, который оставил от части их с Янь-ди мира «тот» взрыв. Янь-ван был бессердечен, буквально, но всем его миром был Сюань Юэ, и видя его тяжелое раздумье не остался в стороне. Он видел, что сердце его сына уже неспокойно, и куда больше — оно желает вмешаться. Такое желание… было отражением всей его пылкой и удивительно сострадательной натуры. И рвений, которые присущи лишь истинным творцам. — Воды стекаются сюда, — медленно сказал он. — А феникс покончил с собой. Сюань Юэ, подняв на него взгляд, прислушался. Янь-ван медленно обернулся к нему, до этого стоя спиной. — Мне ли тебя учить о призыве душ? — спросил он. Сюань Юэ втянул в себя воздух. — Иди… и призови его, если того желаешь. Это твоя стихия… так правь ею. Глаза Сюань Юэ загорелись. Он по природе своей был пытлив, а жажда к творению текла в его жилах. Эти его загоревшиеся глаза… как в этот момент он был похож на Янь-ди. Не так спокоен, но так же жаждущ, загорающийся как комета и так же быстро стремящийся, сияя среди звездных просторов. Янь-ван смотрел на него своими белыми глазами, но ни одна эмоция не тронула его лица. Всё, что он переживал, он переживал внутри, потому что все его чувства были сосредоточены только на этом мальчике… на его с Янь-ди сыном. Он вдруг вытянул руки, медленно, не спеша, и Сюань Юэ, ярко улыбнувшись, кинулся к нему, обнимая. Всё то, что уже давно замерло в Янь-ване, будто вновь пришло в движение, чтобы замереть от чувств, которые, чтобы описать их понятливо, делали его живым. Он не дрожал, нутро его не трепетало… он был словно мраморная статуя возлюбленного, которую обнял его любимый, его живой и теплый любимый. Сюань Юэ обнимал Янь-вана, чувствуя радость, а Янь-ван лишь закрыл глаза, остановив в этом моменте свое и без того замершее время. «Мальчик мой… — только и думал он. — Душа моя…» Но вот эта душа разомкнула руки, вновь отлетела от него, погнавшись навстречу тому, что привнесет в её сердце радость. И это не дало Янь-вану чувство одиночества. Он лишь вновь погрузился в безвременье и отрешенность, и только пальцы его скользили по ладоням, словно лаская присутствие того, кто только что был рядом с ним. Сюань Юэ не знал, получится у него или нет. Как и не знал, что способен сделать для фениксов куда большее, чем просто призвать его душу. Он… не знал, но как однажды Янь-ди призвал птицу, смотря взглядом в небеса, так и Сюань Юэ, придя в точку встречи земных вод в его царстве, посмотрел на гладь воды, в которых ощущалось присутствие неба. Возбуждаясь в предвкушении, он сглотнул и страстным взглядом обозрел воды, тихие и покойные, как и всякая вода в его владениях. Позволив вратам в подземный мир, что скрывались в бездне морей, открыться и впустить в Воды Перерождения пепел сгоревшего феникса, он поднял руку, и то течение, что отводилось морской воде, зашевелилось, ну точно рябь прошлась по его поверхности. Сюань Юэ был невероятно сильным и могущественным богом, но сила его проистекала не от той власти, которую он имел — она проистекала от того, кем он был, кем он себя ощущал. Он не боялся вызова, он вообще не знал страха. Бросаться вперед, заходя всё дальше, сталкиваться с неизведанным и… жить, билось в его крови и звало его с равным по силе его собственным могуществом. Он возвел руку выше и морские воды всколыхнулись, отвечая на его пока еще немой зов. Силы, влившиеся в потоки, прошили собой соленые воды, и даже море не смогло противостоять… море, с которым за всю его историю смог справиться только один… и это был дракон Наруми. Глаза Сюань Юэ загорелись. Зеленые изумруды вспыхнули яростной силой Второго господина. Не мигая, они смотрели на поднимающуюся воду, и голос Владыки теней завибрировал в пространстве.Восстань из праха своего. Переродись не Огнем всепоглощающим, а Водой животворящей. Расправь же крылья над мертвой землей, призванный мною. Второй господин приветствует тебя!
Руки Сюань Юэ разошлись, и вода разошлась вместе с ними… как крылья, и голос неизведанной птицы разлился в сумраке, отбиваясь от пространства и поглощаясь тенями. Вода воспламенилась, всё вокруг поглотил огонь, разбрызгиваясь, словно кровь из раны. Земля задрожала, раскололась, словно кровь по венам потекла в расколах лава, будто из ран вытекая, обнажая этот огонь. Глаза Сюань Юэ горели, пока он смотрел как вода собирает себя в форму птицы, и весь её огонь эта же вода и забирает, вот почему тот брызгал на землю и скалы — огонь вырывали из феникса, и место его занимала вода. Когда огонь иссяк, а форма была заполнена, на землю, тяжело опустившись, упала птица… огромная, красивая, но дрожащая, изможденная. Она открыла глаза, видя вокруг себя пламя, и тут же устрашилась, царапая крыльями землю. Но вот её взгляд зацепился за фигуру в пространстве, темную, но нисколько не зловещую. Феникс сам пошел к ней, с надеждой такой великой, словно в том был весь его свет. Этот незнакомец смотрел на него, его длинные волосы шевелились в порывах огненного ветра. — Я приветствую тебя, — сказал он, протянув к нему руку. Феникс, источая дивные грудные звуки, наклонился к ней, — Феникс. Глаза птицы открылись, теперь они встретились взглядами. Мистический Зверь и Бессмертное божество смотрели друг на друга так же, как когда-то первый Феникс смотрел на Янь-ди. Эта встреча стала первым разломом в нерушимой стене проклятия фениксов, ведь впервые за всю историю феникс переродился не огнем, а водой, избежав наказания за самоубийство в воде. «Кровь от крови» призвала его, и он пришел, всецело покорившись ей. То был миг, который первым вмешался в столь долгий порядок вещей, что это было почти взрывом, являющим собой долгожданные перемены. Сюань Юэ был счастлив этой встрече. Его сердце сияло от восторга. Однако не сразу всё и закончилось. Как оказалось, после перерождения фениксы… ничего не помнят, какое-то время их память очень и очень нестабильная. Они не понимают кто они, не помнят себя и своего прошлого. Это проходит, занимая от годов до десятилетий, и всё это время феникс жил в сумраке, усилиями собственной воли возвращая себе память. Рядом с ним был Сюань Юэ, заботящийся о нем и ухаживающий за ним. А когда память вернулась… Что ж, радость встречи была таковой, которая не нуждалась в словах описания. Сюань Юэ впервые ощущал себя богом не подземного царства, а небесным богом, который существует на свету, а не во мраке, и силам которого позволено править на земле… радостью, а не трагедией. Феникс не знал, как выразить ему свою благодарность, как и не знал, как сможет отплатить за то, что было сотворено. И богиня тоже не знала. Сюань Юэ ни о чем не просил, с интересом заглядывая в сверток, в котором лежала крохотная малютка, попискивающая от, скорее всего, нарастающего чувства голода. Родившись в сумраке, дочь феникса не понесла его проклятие, но часть этого мира впиталась в неё… и огромная любовь к Сюань Юэ уже владела ею, как владеет чувство долга у слуги перед драгоценным господином. Года спустя она вернулась, так как могла жить в обоих мирах, но привязана она была только к одному. Кто знает, может тому причиной было место рождения, а может… незримая, но ощущаемая инстинктами связь с тем, кто знаменовал для её родителей спасение. Кто знает, что повлекло эту душу вернуться к истокам, пусть не к корням, но… истинным. Да, только так. Душа фениксов принадлежала небу, но когда небом становился кто-то живой… быть вне его пределов становилось пыткой. Феникс понимал, что не обладает ничем, чем мог бы отблагодарить Бога самоубийц… кроме одной вещи, реликвии, или, говоря по правде, её останками, которые в его роду передавались от отца к сыну, и которые, поскольку у него родилась дочь, он уже не мог передать наследнику, разве что наследнику своей дочери. Но чувство, что он должен поступить именно так, взыграло в нем так сильно, что он, оставшись с Богом самоубийц наедине, передал ему самую ценную и самую древнюю реликвию своего рода — осколки седьмого Копья… принадлежащего Тенши. На тот момент Сюань Юэ о Копьях Власти вообще ничего не знал, да и никто в мире не знал. Последнее копье, которое еще можно было увидеть, принадлежало Наруми, Дракону воды. И это копье Сюань Юэ забрал, хотя позднее передал его в другие руки, как залог… дружбы и уважения. Но он не знал, что это за оружие, что это за реликвия. Он его даже не изучал, считая, что это просто оружие Дракона. Однако, когда увидел «эти» осколки, заинтересовался сильно. В отличие от копья Наруми, копье Тенши было более роскошным, и хотя перед ним представили лишь его осколки, в глазах Бога самоубийц они таковыми не были. Всё из-за интереснейшего сплава металла и драгоценных камней, Александритов. Сине-зеленые гранаты украшали когда-то это копье, исключительный для гранатов цвет… мистический, способный переливаться от синего к фиолетовому, реагируя на течение энергий своего хозяина или на игру света, которой нужно было хорошо постараться, чтобы пригласить эти исключительные гранаты на парный танец сменяющихся оттенков цвета. Сюань Юэ тогда забрал это копье, поблагодарив феникса за столь драгоценный дар, после чего последний, вместе с женой и ребенком, покинули Страну теней, дабы наконец-то стать счастливыми. А вот у Сюань Юэ нашлось занятие поинтересней. Он стал изучать эти осколки, дивясь исходящей даже в разрушенном состоянии силе и давлению. Копье, пусть и сломанное, всё еще жило, его силы так и оставались внутри. Просто больше не было формы, чтобы их проявить или ими воспользоваться. Сюань Юэ не представлял подлинное могущество этого разломленного копья. Единственное, что ему было известно, так это имя копья — Рури. С японского слово «рури» означало изумруд, а так как испокон веков изумруд называли «сердцем весны»… то очевидно, что это и было подлинное значение его имени: Рури — сердце весны, имя копья Феникса Тенши. Также на копье должна была быть надпись, описывающая душу его владельца, но увы, разломы пришлись на те части копья, где и была надпись, так что прочитать её не представлялось возможным. Последним, кто знал, что там было написано, был Наруми, и это знание умерло вместе с ним… Для Сюань Юэ эти осколки сразу стали чем-то большим, чем просто реликвией. Та сила, которая исходила от них, манила его, а так как само копье он не мог починить, то вытащив камни и оставив сам сплав принял решение переплавить осколки в другое, но полноценное оружие. Сюань Юэ понимал невероятную ценность и редкость попавшей к нему реликвии и просто не мог оставить её в покое. Он загорелся мыслью сделать из них другое, живое оружие, используя изначально заложенное в копье могущество. Но его невозможно было пробудить одним лишь переплавом, однако использовать свойства металла — да. Изучая осколки, он обнаружил, что они состоят из одного очень… ну, даже не то, что редкого, а вообще не встречающегося материала — небесного тела, достать которое было попросту невозможно. И он понимал, что, если это было оружие, то могущество его было невероятным и уходило во времени в такую даль веков, что и представить страшно. Какое-то чувство не дало ему порассуждать об этом с братом, и он скрыл от него, что хочет сделать. А сделал он вот что… Еще до появления в его жизни Сюэ Яна Сюань Юэ рисовал чертежи будущего оружия и изучал всевозможные сплавы, из которого его можно будет вылить. А когда появился Король Ночи, когда Сюань Юэ понял, как сильна его любовь к нему… он принялся за работу в тот же день, как привел его в сумрак. Копье Тенши полностью было создано из ядра антрацитовых комет. Единственное, что в некоторых местах это было закрыто другим металлом, а когда копье разломали, другая материя почти полностью закрыла его, спрятав сияние. Но это не помешало Сюань Юэ увидеть и распознать его, а потому, когда он плавил металлы для мечей, то подмешал в сплав для лезвия эти осколки. Он годами изучал их, придя к выводу, что эти небесные тела, то бишь внутренности ядра антрацитовых комет, должны были находиться в движении в момент извлечения разгоряченного ядра, ибо тогда его температура и мощность наиболее сильна, когда комета находится в движении. Это позволяло сохранить всё сияние энергии ядра, которая практически неисчерпаема, что позволяет созданному оружию жить веками и не терять своей силы. И Чжи Шу тоже их распознал, эти ядра, когда ему в руки попал меч Короля Ночи. Он знал об этих кометах из воспоминаний своей крови, но не знал о Копье. Это… должна была рассказать ему его мать или его дед, но… не сталось. Сюань Юэ желал для Сюэ Яна такого оружия, равного которому не будет, и такого, чтобы человек смог бы с ним справиться. Он понимал, что с таким сплавом, у оружия, без сомнений, должна быть душа, и не просто душа, а сознание. Но поскольку оружие новое, сознание это будет полностью направлено на Сюэ Яна, в то время как от копья там останется лишь запечатанная сила. Но чтобы пробудить настоящую силу этого копья, а точнее вложенных в него осколков копья Тенши, Сюэ Яну нужно было выйти на совершенно иной уровень своего роста — он должен был стать богом. Энергий человека недоставало для раскрытия подлинного потенциала оружия, а поскольку новый меч изначально имел запечатанные силы и был оружием, то сам он не мог себя пробудить. Сами копья действовали так, что без своих владельцев не могли быть самостоятельным умом, даже быть использованными кем-то другим… если только исключение из себя не представляла сила, которая уравнивалась могуществу Мистических Зверей, а это могли быть только потомки Нулевого поколения. Сюэ Ян, как носитель такой власти, должен был стать бессмертным богом, чтобы активировать эту тайную силу… Однако и без этого раскрытия, в мече, который получил имя Чэнмей, была изрядная доля могущества. Этот меч и правда обладал пламенной душой, огонь был его стихией, негасимое черное пламя снаружи, воплощая собой лепестки черного тюльпана, и багровое внутри, опять же, именно внутри черный тюльпан отходил от сердцевины красными лучами. То есть, ровно так же, как выглядел и цветок Короля Ночи, в котором явила себя его душа. Сюань Юэ очень, очень старался в изготовлении этого меча: все украшения, надписи, рисунки, таинство иероглифов, чистый блеск — всё он делал сам, с мыслями лишь об одной душе, перед которой уже тогда преклонялось его разбитое сердце. Но даже при том, что он создал его сам, и что он знал, что и как в него вкладывал, этот меч и для Сюань Юэ стал тем еще сюрпризом, когда попал в руки Сюэ Яна. Это случилось тогда, когда в руках Сюэ Яна меч, который не был под это заточен… трансформировался в двустороннее копье, а после был разделен на два полу-меча. Это очень, очень сильно поразило Сюань Юэ. Он не вкладывал в меч возможность трансформации и недоумевал, как такое могло получиться. Он не знал, что это была изначальная способность оружия Тенши, разбиваться на два меча, только в его случае полноценных, а в случае Сю Яна — на два полу-меча, ведь в этом оружии сила была запечатана, а не раскрыта. Однако… на какой зов был отклик, чтобы Сюэ Ян смог добиться трансформации меча? Копья сами по себе не имели души, об этом тоже никто не знал. Они были носителями силы и отзывались на энергии своих хозяев. Сюань Юэ не представлял, что элемент прошлого копья настолько живой, что слился с душой нового оружия, однако несмотря на то, какую форму этот элемент принял в новом оружии, это не была душа именно того копья — скорее уж сработала память тех сил, которые там были, а попав в новый сплав слились с душой Чэнмея, а она в свою очередь была полностью верна Сюэ Яну, так как первая энергия, которая в неё проникла, была именно его. Форма копья была, повторила прошлую модель, потому что тайные элементы осознавали свои внутренние волнения как волнения своего хозяина. Стремясь быть еще более совершенными, они искали себя, свою силу, постоянно развиваясь и усложняясь вместе с Сюэ Яном, энергии которого росли, а вместе с ними и душа меча. Получается, что силы прошлого копья отозвались на зов души Чэнмея, а тот, в свою очередь, был полностью привязан к энергиям Сюэ Яна. Это сделало меч самым могущественным оружием в серединном мире, и ни один меч не обладал таким сознанием, как этот. Кто бы мог знать, что копье Тенши, способное повелевать солнечными энергиями и стихиями именно солнечного пламени таит себя в оружии даже не бога, а человека, который ничего об этом не знает. И Сюань Юэ тоже не представлял себе такое. На его манипуляции осколки не отзывались, но обретя новый сосуд, душу и хозяина, привели в движение свои же элементы, чтобы… отозваться на зов жизни, который к ним неосознанно взывал. И только по той причине, что это было не полноценное копье, а именно новое оружие, и находилось оно в руках наследника Нулевого поколения, элементы не отторгли новую плоть. Получается… Сюэ Ян владел самой могущественной реликвией на земле — владел копьем Тенши. Не зря Чжи Шу, почуявший силу Короля Ночи (эта была надпись на мече) сразу сказал, что это оружие какого-то молодого, но опасного и сильного бога. Потому что такого размаха меч не мог принадлежать кому-то другому.ЛИХОЛЕСЬЕ. САНКТУМ
Среди белого солнце кажется ярче. Снежная пустошь, которая так красива, что слепит глаза. Солнце, самая загадочная стихия, золотит небесные просторы, и мир, который покрытый снегом, отражает его лучи мерцанием миллионов алмазов, так красивы снег и солнце. Мало кто знал, но они… едины. Снега — то слезы по Фениксу, такие же вечные, как и он сам, его проклятие, его… любовь. Словно крови не стало, и побелели розы, осыпались лепестки и упали на землю снежинками глубокой скорби… но тающей лишь от крупицы тепла. А потом всё затянуло льдом, и до тех пор, пока войдет в свой зенит солнце, то есть пока не наступит весна, не уйти этим льдам ни за что и никогда… Солнце, показавшись из-за облаков, слепило глаза своей красотой. Она прищурилась, когда яркий свет ударил ей в глаза, и тут же благодаря этому увидела, как в воздухе мельчайшей и незаметной сверкающей пыльцой медленно «течет» пыль снегов, самые крошечные, попросту сверкающие в воздухе части снежинок. Она улыбнулась и закрыв глаза вдохнула полную грудь пусть и морозного, но прошитого солнечным теплом воздуха… — Как… ярко! — недовольно пробурчали рядом, и кто-то, чьи глаза были похожи на щелочки, прикрывал их рукой. — О дьявол, как можно жить на таком ярком свету! Это же пытка, боль и, в конце концов, смерть. — Ну так не живи, — спокойно сказала она, но этот раздраженный выпад её развеселил. — Говорят, именно в этих горах стоит славно известный Дворец Роз. — Печально известный! — крикнул её спутник. — Ты разве не знаешь, что ждет тех, кто посмеет его обнаружить и еще посмеет туда прийти! Где-то же среди этих гор обитает и Повелитель снегов, вот уж складная штучка. Он безжалостно мстит вообще всему, что нарушит ровный покров снега, без разницы, бог, демон или человек! Помнишь же, как он без страха напал на богиню из Да-Ло? Он бы её убил, он в самом деле намеревался её убить. Так что ты как хочешь, а я дальше не пойду, опасно это. — Нашего господина это не остановило, — вдруг улыбнулась она. — Пусть шастает, где хочет, — недовольный взмах рукой. — Ему можно. Сильный, красивый, могущественный… странный, потому что с Небесами якшается. — Полно ворчать, — сказала она и засунула что-то за черный пояс своих белых одежд. — Пошли. Нам еще источник скверны закрывать. — Да кто я такой, чтобы чистить какие-то там дыры! Я демон, де-мон! Я должен их расширять, а не закрывать. — Господин сам велел тут всё убрать, ведь они с Повелителем снегов дружны… вроде как. Раз уж тот его не убивает, а наш господин посещает его земли, то значит дружны. Нужно закрыть источник скверны и не дать демонам праздновать тут разгул нечисти. В этих горах всё равно нет еды, люди сюда редко забредают. — Та часть гор никогда не лишается своих снегов, — указал на восток демон. — Скорее всего, Дворец Роз именно там. Святыня Демоница резко напряглась. — Ты слышал? — напряженно спросила она. — Что слышал? Святыня Демоница навострила уши и тут же поняла, что в её голове… словно что-то пошатнулось. Звуки снаружи… стихли, а вот внутри… Святыня Это был словно женский голос, как быстрый шепот, как… голоса в голове у душевно больных. Они были быстрые, словно водили хоровод. Но этот был один. Демоница чуть пошатнулась, в глазах её стало темнеть. Она подняла голову и вдруг увидела, или ей померещилось, как вдали кто-то… был. Кажется, темное пятно, быть может блик солнца… но оно шевелилось, словно чернила под водой. Святыня Реальность изменила законы… исчезла. Словно, когда моргаешь, и в глазах от этого темнит, так и сейчас, только ускоренно и без моргания что-то начало… листаться, являться, сменяя друг друга. Глаза, губы, еще раз взгляд, приоткрытые губы, черные шелка одежд, разметавшиеся ветками мэйхуа волосы. А потом снова взгляд… замедленно отдаляющийся. Лишь верхняя половина лица, но глаза эти… смотрели не в глаза — в душу, в то недостижимое, которое никогда не увидеть глазами. Демоница моргнула и видение исчезло. Никто вдали не стоял, словно наблюдая за ней. То черное пятно… — Пошли, — сказала она. — Не будем наражать себя на опасность в этих горах. Наша территория низы, их и будем держаться. Двое, одна в белом с черным, а второй в одежде желтых и зеленых цветов, быстро удалились, навострив чувства на любое возможное присутствие. — Ты так на солнце смотрела, — когда они вернулись домой, сказал её приятель. Домой означало «вниз». — Почему бы тебе не жить на поверхности? Тебе-то вообще опасаться нечего, на тебя их талисманы и ищейки не действуют. Ступив на черную поверхность Страны Теней, демон стряхнул с себя снег, дернувшись как большой волк, двигая лопатками, а она, сняв свою шляпу, лишь легко постучала по ней. Снег так и не растаял в её волосах. — На меня нет, а вот на энергию — да, — просто сказала она. — И да, если буду жить наверху, она, пусть и часть меня, будет для ловцов незаметной. — Тогда почему ты продолжаешь быть здесь? Она остановилась. — Потому что я люблю нашего господина, — посмотрев на своего спутника, улыбнувшись сказала она. — И хочу жить там, где обитает он, где его дом. Он… практически мое сердце, мой спаситель, мой дом. Я люблю его с преданностью, благоговением и восхищением. Мне ничего не нужно от верхних миров. Потому что я родилась здесь… «Похоже, маленькая девочка выросла, — голос из прошлого звучал тихой музыкой, шелестя как ветер в листве ив. — И, похоже, что выросла весьма хорошо…» Кто-то тихо крался, прислушиваясь к ощущениям собственных энергий. Дьявольская пустошь, очень много лет назад. Среди темноты, в которой не было ни воздуха, ни страха, а вдали виднелся красный отблеск столицы, тихо крадучись шла молодая девушка. Она только-только спустилась, на свою удачу не нарвавшись ни на одного демона. Но, похоже, удача её была велика, что она, ища сердцем, обнаружила то, что искала. Ну или в тот день Сюань Юэ вдруг просто захотелось побродить в одиночестве в его почти самом нелюбимом месте. Он не любил пустошь, она была… слишком пустой. А такой, как он, обладая натурой творца и подвижным, не терпящим какого бы то ни было застоя нравом, не мог переносить такие пустоты. Она увидела его и сердце её забилось чаще. Её одежды были почти черные, нечего переживать, что её заметят. Однако же в какой-то момент Сюань Юэ остановился и, выждав пару секунд, обернулся. Этих секунд хватило, чтобы спрятаться за большой камень, но она была еще слишком наивна, чтобы понять, что ей их именно дали и что за её слежкой… уже следят. Прижавшись спиной к камню она с колотящимся сердцем старалась дышать ровно, но дыхание её сбилось. Выждав немного она прижалась к камню и слегка выглянула. Никого. «Как же это?» — с печалью подумала она и было хотела, чтобы не рисковать, обойти камень с другой стороны, повернулась… и замерла с широко распахнутыми глазами. — Здравствуй, — тихо улыбаясь сказал ей Сюань Юэ. Девушка вся оцепенела и сделала шаг назад. — Чем обязан столь пристальному вниманию? Она молчала, сердце её бешено колотилось в груди. Сюань Юэ слышал этот стук, видел быстрый ток крови под её кожей, чувствовал её энергии… и был малость удивлен. Не демон… но и не богиня, и тем более не человек. Но что-то… Он приблизился и вдохнул её запах, втянув его носом. Она зашарелась. — Как-то знакомо пахнет, — сказал он и склонил голову, — встречались ли мы прежде? Дрожа от возбуждения, страха и счастья она пересилила свое оцепенение и улыбнулась слегка дрожащими губами. — Если только с запахом, — тихо сказала она и её темные глаза заблестели. — Когда-то… вы видели меня… очень маленькую… на руках моего отца. Сюань Юэ слегка поднял брови. «А могу я её потрогать? — любопытство всегда пересиливало в нем любой страх, и Сюань Юэ посмотрел на цветущего от счастья и любви феникса, держащего на руках крохотный сверток. — В смысле… оно такое маленькое… и уродливое, — он говорил это с улыбкой. — Все дети такие? Они так беззащитны, так крошечны, что даже страшно. Моим демонам этого комочка хватило бы на один зуб! — и он засмеялся. — Ну так что, ничего не будет? Я ей не наврежу?» «Не навредите, — ответил феникс. — Да и как это возможно? Если бы не вы, её бы не было…» Сюань Юэ уже не слышал его. Он улыбался, двигая пальцами возле ручек малышки. Она проснулась и смотрела на него своим чистым, почти незамутненным взглядом. И начала ворочаться… в его сторону. Он с таким удовольствием с ней играл, что феникс спросил, не желает ли сам Сюань Юэ детей. На что тот ответил, что его брат говорит, что он и о себе позаботиться не может, какие дети? Феникс на это промолчал. Он знал, кто скрывается за титулом Первого господина, а потому был уверен, что брата у него не может быть. Но почему… почему Янь-ван тогда так называет Сюань Юэ? Это невозможно, чтобы он кого-то любил. Но и Сюань Юэ был странен… он не был рожден в сумраке, но был Богом смерти, на тот момент уже нося титул Бога самоубийц. Кем же он был, этот Второй господин… «Какая ты страшненькая, — смеялся он, играя с ней пальчиками, — такая «некрасивенькая»… Когда вырастешь, я обязательно приду посмотреть на тебя. Хочу увидеть, каким цветком ты станешь…» И вот она перед ним, молодой, пышущий красотой цветок белой розы с черными шипами. Он так и будет её звать в дальнейшем — белая роза с черными шипами. Она же возьмет это себе за второе имя, не посмев отказаться от того, которое дали ей отец с матерью. — Это ты! — вдруг воскликнул Сюан Юэ. — О силы мира, это взаправду ты — дочь феникса! — Это я, — с придыханием сказала она, радуясь, что её так встретили. — Как красива ты стала, — Сюань Юэ было за счастье на неё смотреть. — И совсем не страшненькая, такая юная и красивая. Но… что ты здесь делаешь? Ты пришла ко мне? — Да, — почтительно сказала она. — Господин, я… пришла испросить разрешения на то, чтобы быть… в этом мире не как гость, а как… его часть. Сюань Юэ это удивило. Он уставился на неё в странной смеси удивления и непонимания. Она не была демоном, но и не была богиней. Она была дочерью феникса, рожденной в сумраке, и не просто рожденной, а связанной с Водами Перерождения. Именно они и позволили ей находиться здесь и черпать силы темной Ци. — Если бы не вы, — сказала она, — меня бы не было. — И это не повод вот «так» меня благодарить, — слегка нахмурился Сюань Юэ. — В тебе нет демонской крови, но если соединишь свою энергию с низами, то силы твои будут соответствующими и энергии дадут распознавать в тебе демона, а не… — тут он снова прислушался к её энергиям. — Но кто же ты? Она тихонько вдохнула воздуха. — Я — дочь феникса, — сказала она. — Именно дочь, девочка. Это позволяет мне избежать проклятия и не быть фениксом, но обладать силой пламени. Мои родители обитают на дне морском, оставив позади мир людей и мир богов. Я же… желаю вернуться к истокам. — Но это не твои истоки, — возразил Сюань Юэ. — Ты не демон и не Бог смерти. — Я была здесь рождена, — возразила она, — и здесь, милосердием Второго господина, был рожден мой отец. Я с нетерпением ждала поры зрелости, чтобы вернуться сюда. Мой дом здесь, и любовь моя тоже здесь… — Любовь? — спросил Сюань Юэ. — О ком ты говоришь? Она не сказала. Он был её святыней и её богом, и она любила его как верующий любит своего бога. Она никогда не стремилась «быть» с ним так, как другие женщины, потому что не понимала, как это может быть правильным. Она любила его чистой и преданной любовью без жажды обладания. Сама же она была чистой и невинной девушкой, когда ступила в сумрак, и всё, чего она желала, это жить в том мире, в котором обитает Второй господин. Потому что то милосердие, которое он проявил к её отцу… она впиталось в неё вместе с кровью, и чувства её уже были устремлены на него, когда её жизнь только-только затягивалась в материнском чреве. Это и были те корни, которые тянули её сюда. Сюань Юэ не стал её переубеждать, но хоть и не понимал силу её убеждения, однако чувствовал её, отдавая этому отчет. И позволил молодой девушке быть в сумраке, распоряжаясь своей жизнью и своими силами через его энергии. Она, эта белая роза с черными шипами, была абсолютно счастлива. Став демоницей, она всегда могла жить в мире теней и видеть своего господина. Она как бы жила в ореоле его темного свечения, и этого ей доставало, чтобы ощущать себя на своем месте, быть там, где она и должна быть. Пребывание в сумраке делало её сильнее, а её красоту — изысканней. Она жила своей жизнью, помня о фениксах и точно зная, что их род на ней оборвется. Она не желала продолжать это проклятие, хотя ей было неизвестно, были ли после её ухода у её родителей еще дети. Девочка… не закрывала эту возможность, как если бы первым родился мальчик. Были такие семьи, в которых рождались девочки, а спустя какое-то время появлялся и мальчик. А потом детей они иметь уже не могли. Она знала, что хотя бы один такой случай точно был, отец ей рассказывал. Но то была трагедия: брат убил свою сестру и за это был изгнан из Поднебесной. Века прошли, и стали говорить, что за океаном появились птицы, жаркие и горячие, полностью из пламени. Люди их запомнили, но они перелетели океан, вернувшись в Поднебесную. Больше о них за пределами Поднебесной никогда не слышали… Просто знать своего господина… видеть его, понимать, что он существует, было ей в самую большую радость её жизни. Она любила его совсем не как женщина, но вот её ярость… была исключительно женской. Второй господин… взял в жены богиню из Да-Ло. И привел её в сумрак. Богиню… порожденную такими бесчестными Небесами. И по Сюань Юэ было видно, что он в самом деле её любил. И привел сюда, в их царство вечной ночи. Но это не значило, что их царство этому благоволило. Она сразу возненавидела её, как и все демоны и демоницы, все твари и почти все оборотни. Они были счастливы видеть, как их царство сжирает её золотую кровь, и это она, именно эта демоница когда-то не унесла чернила, из-за чего Баошань Саньжэнь накинулась на неё. Они рады были бы видеть её совсем мертвой… но произошло куда более худшее. Их господин… утратил свое сердце. Он изгнал её, потому что хотел, чтобы она жила. И весна навсегда померкла в его взгляде. Ушло тепло его улыбки, ушла радость его деяний. Он стал холодным, замкнутым, безрадостным. За это, за то ужасное деяние, которое Баошань Саньжэньо сотворила с ним своей любовью, демоны возненавидели её такой лютой ненавистью, что готовы были охотиться за нею на всем серединном мире. Они узнали, что она обосновалась на горе, но барьер не позволял им проникнуть внутрь. Тогда они стали убивать тех учеников, которые с неё спускались. Вот почему появился запрет на то, чтобы покинуть гору… Дочь феникса тоже посетила Божественный пик, но не с целью убить. Она просто хотела посмотреть в глаза той, которая уничтожила её господина. И Баошань Саньжэнь позволила это, впрочем, думая, что та пришла драться. И когда дочь феникса увидела её глаза… слезы подступили к собственным. То были глаза не женщины, оступившейся в выборе избранника; не женщины, которую оставил муж. То были глаза сердца, которое силой вырвали из груди, отдав солнцу. Но… оно кровоточило, и никакой силе было его не спасти. Оно жило, не умирало… но больше не билось. Как зияла пустота в груди Сюань Юэ, так стенало и сердце, оказавшись без этой оболочки. Баошань Саньжэнь не жила — она ждала. Ждала и ждала… и это было всем, чем она тогда была. Ждать… хоть самую вечность, пока грудь вновь не сомкнется на сердце, и оно наконец забьется… Все фениксы были влюблены в море. Это была любовь… тяга к которому была непреодолима. Крики чаек были для них музыкой, рокот волн — колыбельной, а изумрудная гладь — водами самой жизни. Из-за своей стихии они не могли проникать в глубины морей, но могли над ними летать, могли ходить по берегу, могли… слушать море, усевшись у линии воды. И их всегда тянуло к нему, когда их любовь рождалась или умирала. К морю пришла и она, ко второй святыне своей жизни. Летать она не могла, не было крыльев. Но могла облачиться в платье из перьев и… танцевать. Все фениксы кружились подле воды, как на берегу, так и над её гладью. Но почему они танцевали, а не пели? Она тоже этого не знала… но танцевала, и перья разлетались вокруг неё. Танец был слезами по любви, и так выпало, что ей не суждено было познать её через себя… но познать через господина. И она плакала танцем, пока ветер кружил перья. Она была так прекрасна, эта белая роза с черными шипами. Но сейчас она была червонно-черной розой, и знать бы ей, что цвета эти станут предзнаменованием её страшной участи и такой же страшной погибели… и не родиться тогда третьей, последней святые её жизни. Но судьба знала, что она дочь феникса. Все фениксы должны были страдать за грехи своего прародителя. Такова воля… созданного предательством Тенши рока. Её плен был страшным стечением обстоятельств. В ту ночь поймать могли кого угодно, никто не был от этого защищен. Но если ты отмечен меткой рока, то среди множества иных оно придет именно за тобой. И не затеряться в толпе, не скрыться на краю земли. Оно рыщет, действуя через разум других. Если человеческие желания уступают алчности и жадности… оно будет действовать через них. «Оно»? Чем же было это «Оно»? Это была та самая зараза, размноженная на земле бессмертными, которой уступает вся скверна сумрака, всякий демон, всякий мир теней. Потому что он, этот мир, являет собой итог именно этой заразы. В сумрак и Ёми скидывали «мусор» из людских и божественных душ. И они гнили, тлели, изменялись… равновесие было нарушено. А потом из этой заразы делали напасть с телами тонкого уровня и порабощали ею людей. Жадность, алчность, эгоизм, ненависть, жестокость, ложь, измена, презрение… это были нити, которые привязывали к марионеткам. В земном мире было так: Ночная охота требовалась, потому что люди боялись. Нужно было делать что-то чтобы создать иллюзию борьбы со злом. Некто, а именно якобы светлые заклинатели, идущие по пути иллюзорного света, были такими же марионетками в паутине того устройства мира, которые создали боги. Эти заклинатели боролись не с причиной… а с итогом. Их не волновало, как оно явилось, почему, из-за кого. Они приходили, действуя по принципу истребления. Они никогда, никогда не нарушали границ с сумраком, чтобы хотя бы попытаться понять настоящий источник скверны. Для них демон, который когда-то был человеком, но которого насильно провели через ритуал жертвоприношения и подсадили сущность, был целью, просто целью. Они не шли искать чернокнижников, не тянули за ниточки «что и почему». Потому что эти ниточки привели бы их… к своим же эталонам, то есть богам. Ни одного чернокнижника не обучали демоны — они просто не знали, чему учить. А обучали те, кто знания такие имел. Вот почему сущности с серединного мира и жертвы чернокнижников сбегали в сумрак, ища там защиты. Потому что там их не стали бы истреблять. Милостью Второго господина и полным доверием к его действиям Первого сущности могли не бояться заклинателей или богов. Да, в сумраке приходилось выживать… но в том выживании был голод, а не подлость, и те, кто нападал, чаще всего уже были так разложены духом, что скверна в них попросту сходила с ума. Таких уже нужно было освобождать ритуалами, чем занимались младшие Боги смерти и иногда сами Господа. Даже заклинатели не понимали, какого зверства они пешки. Они были… просто убийцами. Они искали, чтобы убить жертву, в то время как палач ходил на свободе и плодил новое зло, новых жертв. Такой жертвой был и Сюэ Ян среди людей… людей, которые сами создали из него монстра. И Яо тоже был таким. Из него монстра вылепил родной отец. Так заслуживали ли они быть убитыми? За свои поступки — возможно, если таково было воздаяние. Но кто ответит за то, что создал такое зло, кто? Но заклинатели этим не интересовались. Они разделили мир на черное и белое, выдав белое на истину. Как убого… и внушили людям иллюзию безопасности и праведности. Но они были просто убийцами. Сумраку и его жителям приходилось защищаться от этих убийц… Собственно, Ночная охота — это было время жатвы. Сущностей преследовали, загоняли в угол и зверски над ними расправлялись. Клан Вэнь, тогда еще только набирающий силу, использовал таких сущностей для возможности обладания черной магией. Они подвергали их пыткам, вскрывали их тела, добираясь до энергии и выкачивали её… но людям было сказано, что идет охота на зло, что убийство — это благое дело. Убивать — значит нести истину. Они должны умереть просто потому, что должны… что кому-то так хочется, что кому-то так выгодно. И потому что кто-то просто в силе это сделать. В ту ночь она была там, на поверхности, потому что они пленили её друга и гнались, ранив и загоняя в угол других демонов и демониц. Те бежали, но они окружили всё барьером. Она не смогла спасти своего друга, ему отрубили голову прямо на её глазах, когда она уже почти ухватила его. А её… они оценили сразу как желанную добычу. Она была демоницей… женщиной. Тогдашний глава клана давно вынашивал цель пленить именно демоницу, чтобы… та дала ему потомство с демонской кровью. Её оглушили, зверски избили, сковали энергетическими цепями, перебив все возможности питать энергию извне. Она очень сопротивлялась, она отчаянно билась. А потом… Долгие недели из подземелий лились страшные, ужасающие женские крики. Глава клана приходил каждый день, избивая и насилуя несчастную женщину. Ему казалось, что чем больше будет энергии страха и ненависти, чем больше будет боли, тем яростней будет этот ребенок. Скованная цепями она не могла сопротивляться, не могла даже «закрыть» себя, чтобы не позволить жизни в ней зародиться. Это длилось очень долго, каждая минута была длинной пыткой. Но року угодно свое, и та, которую считали демоном, однажды поняла, что внутри неё… пульсирует жизнь. Это осознание почти свело её с ума. Она ведь знала, кто она. Содрогаясь в муках, изможденная и разрушенная она проклинала этот плод на все лады, желая ему лишь смерти… но не из-за ненависти. А из страха. Она была дочерью феникса… и её ребенок унаследует это. Она боялась, что это будет мальчик, так сильно боялась. И вдруг, словно она была на пороге смерти, в ней пробудились те силы, которые открывали тайны воспоминаний её семьи. Она увидела одного из своих предков, того, кто убил свою сестру и поняла… она всё поняла. Он сделал это… не из ненависти. Девочки… могли плодить еще больше девочек. Один феникс мужского пола — один ребенок мужского пола. А девочки могли плодиться до тех пор, пока не родился бы мальчик. И все эти девочки… каждая из них родила бы нового феникса. Как много бы стало проклятых… и была еще одна тайна, из-за которой им нужно было быть такими осторожными. «Вот почему они плодились, — сокрушенно думала она. — Память. У них не было памяти о том, кто они, когда, сгорев, они вновь возрождались. Инстинкт уводил их прочь в горы, где они, теряясь, воспламенились… и ничего не помнили какое-то время. И тот же инстинкт вел их к девам, ведь фениксы, испуганные и одинокие, жаждали любви. Они… ничего не помнили, когда сгорали. Вот почему за океаном появились фениксы, ведь, как бы они ни прятались, а всё равно… ведь оставшись без памяти искали себя. И плодились. Вот почему он убил её. Он был тем, кто пытался оборвать это проклятие на себе…» Тот феникс… знал правду. Не она, а он стал первым, кто хотел оборвать их проклятый род. Он убил свою сестру, на тот момент единственную девочку, которая родилась в их роду… чтобы спасти тех, кто еще не родился и чтобы они не родились с их кровью. А улетев, будучи изгнанным, не смог найти выход из положения амнезии, и потому, что утратил память, попался в ловушку этого забвения. И род снова продолжился… Она снова стала кричать. Ребенок в её животе рос, а вместе с ним росли и её кошмары. Силой воли и мысли она пыталась вытравить его, изгнать. Но он рос, забирая её силы, питаясь именно тем, чем она была — живым пламенем. Это… был мальчик. Это был мальчик! Она ощущала это, и однажды, когда проклятия её вызвали кровь с нижней части тела, он… явился ей в забытьи, в которое она упала. Он явился ей очень маленьким, совсем еще ребенок, лет четырех-шести от роду. Она висела на цепях со склоненной головой, а он стоял перед ней, проливая те же слезы, что и она. Она посмотрела на него, белая роза с черными шипами, демоница сумрака… и дочь феникса. — Мама… — прошептал он. Слезы текли по его щекам. — Мама… не убивай меня. Дыхание демоницы участилось. — Ты должен умереть… — низко выдохнула она. — Ты должен умереть! Ради самого себя! — Мама… — почти одними губами произнес малыш. — Мама, я… — Зачем ты пришел? — она вскинула голову, являя свое истощенное, измученное лицо. — Зачем свою душу в мое чрево явил, зачем ты остался?! Я дочь феникса! А ты существо мужского пола. Ты впитаешь в себя всё наше проклятие, все наши грехи, всю нашу боль. Уходи, молю тебя, покинь меня. Я самая страшная колыбель для твоей души, и если ты родишься, то никогда не сможешь умереть. Убирайся… убирайся, убирайся! И она задохнулась в слезах, с яростью проклиная его… или то проклятие, которое уже вокруг него формировалось. — Мама… — снова прошептал он и сделал шаг. — Мама, я… пришел к тебе по своей воле. Она замерла. — Я… всё знаю, — прошептал он. Как его глаза блестели от слез… — Я хочу, чтобы это была ты, я хочу быть с тобой. Я пришел, чтобы любить тебя и быть с тобой. Я, душа еще нерожденная, тело, еще не сформированное… не изгоняй меня, умоляю. Когда Воды привели меня к тебе, я от тебя не отказался, потому что… я хочу быть с тобой, я хочу быть твоим ребенком. «Мама, не убивай меня, мама, не убивай меня…» Её глаза застыли, с них капали крупные слезы. И ребенок плакал, умоляя не убивать его. Но ведь она понимала, кому его вынашивает и какой мир вокруг, как он опасен… как и то, что её не оставят в живых. Этот мальчик, с душой нежного цветка алой розы… любит её, и его любовь приникла к ней, согрев, дав себя ощутить. Там, где они были, всё ощущалось иначе. Он умолял её не убивать его, хотя уже тогда знал, как жестоко обойдется с ним жизнь, если он будет рожден потомком Феникса… но всё равно умолял. Как же он, должно быть… любил её, хотел быть её сыном. — Почему ты меня любишь? — прохрипела она. — Почему… почему ты меня любишь? Став плотью от плоти моей… ты будешь лишь страдать. Жизнь и её твари не пощадят тебя, а я… несомненно умру. — Я лишь твой, — сказал он, — твоя кровь, твое сердце, твои чувства. Весь я из тебя соткан буду, — он подошел к ней, упал рядом, прижав ладони к её лицу, — и я буду мстить. Я знаю, что я ни о чем не вспомню, и лик твой загублю навечно. Но я буду твоим сыном, и если станется так, что удастся мне умереть, я снова… смогу родиться твоим сыном, найдя тебя по тем узам, которые мы сейчас создадим. Мама, мама… я люблю тебя, мама. Ты ведь никого так и не полюбила, и никто не полюбил тебя… «так», — и приникнув к её лицу со страстью, в которой была лишь безусловная истина, прошептал: — Я люблю тебя. Твоя душа… ведь ты её не знаешь. А я знаю. Не ведаю как… но знаю. Я пришел, чтобы быть твоим, быть твоим сыном, плотью от плоти твоей. Не убивай меня, мама… И, посмотрев на неё, добавил: — Я знаю, что ты умрешь, — голос его дрогнул и сорвался. — Я знаю, что тебя убьют. Оставь меня в живых, мама… и я им отомщу. Вечные муки — это малая цена, чтобы воздать за содеянное. Я всех их уничтожу, мама, весь этот клан. Позволь мне родиться, мама, не страшись проклятия… и я исполню долг любви, который сердце сына таит к матери. Мама, моя мама… любовь моя. Чернота накрыла её. Мальчик исчез, и после осталось лишь тепло, которое подавало признаки жизни, вырастая в ней. Больше кровь не шла, но… как же несчастна она была. Живот рос, а она всё не решалась… его мольбы сковали её цепями тяжелее чем те, которые сковали плоть. «Мама, мама…» «Нет, — они не помнила себя, не помнила даже, как скоро придет срок. — Мой сын, мой мальчик… вернись обратно к Водам, отдай себя другой судьбе. Моя сын, мой мальчик! Нет, нет, нет!» И она решилась на последнее, что до сих пор было ей не по силам. Из большой любви она убивала его, только из любви. На последнем издыхании, поддерживаемая лишь собственным пламенем, она призвала его… пламя самого Феникса, то самое пламя перерождения, которым владели лишь мужчины её рода. И лишь потому, что была дочерью богини, лишь потому, что была демоницей сумрака и потому, что память её открылась, она смогла… призвать саму смерть. Смерть фениксов. — Братья мои! — загораясь больше светом, чем пламенем, закричала она. — Братья мои, придите мне на помощь! Не оставьте меня в час беды, не оставьте меня в час скорби! Убейте меня, убейте! Придите на мой зов, я ваша сестра! Дочь феникса зовет вас, мои несчастные братья! По её венам потек жидкий огонь и устремился прямо к солнечному сплетению — в само ядро. Она загорелась и столб неистового пламени вырвался из её груди, пробив потолки темницы, что стала могилой ей и местом рождения её сыну. Столб так высоко взлетел до небес, раскрыв крылья птицы-феникса в отчаянном крике, и самое главное — ударил в сердца фениксов на каком-то тонком уровне, что связь между ними сформировалась в сеть голосов. «Кто это?» «Там что… девушка?» «Это наша сестра!» «Она зовет нас!» «Кто ближе всех к источнику?!» «Отзовитесь, ну же!» «Летите туда, немедленно!» Заволновались словно штормовое море фениксы, взлетели в ночное небо, словно и забыв, что должны скрываться. Большая часть из них была на границах с Японией и на границе с последней из Стен. Они не знали, куда им лететь, но летели, призываемые чувством долга и родства. К тому месту, откуда вырвался столб, ближе всех находился феникс, который никогда бы не выдал себя — ни за что. Он был среди заснеженных гор, черное пятно среди белого мрака. Он видел столб пламени… и тот, кто был подле него, тоже видел его. «Нет!» «Пусти меня!» «Он вот-вот родится… всё равно родится». И он родился. Когда вэньцы, ошарашенные произошедшим, ворвались в темницу во главе с их предводителем, демоница лежала на полу, а между её окровавленных ног… шевелился сгусток плоти и души. Они отняли от неё, как оказалось, живого ребенка, даже не дав ей к нему прикоснуться. Красный след потянулся вслед за ребенком и вэньцы ахнули от того, что было на каменном полу… он был весь усеян белыми розами. — Мой сын, — обернув мальчика в свой халат, восхищался глава. — Это мой сын, мой сын! Демоница едва пришла в себя. Она не умерла, ведь её пламя лишь послало зов… но шанс выжить после той пытки, что она пережила, был крайне мал. Однако… теперь она была больше не нужна. Ребенок захныкал, когда глава достал меч и подошел к девушке. Она подняла на него едва раскрытые глаза, и когда сумела поднять веки повернула взгляд туда, где на чужих руках был её ребенок. Рука сама потянулась к нему, тело двинулось вперед… и в тот же момент резкий взмах меча снес ей голову. Это случилось так резко, что её рука еще секунды три висела в воздухе, окровавленная и дрожащая рука, тянувшаяся к своему сыну. Когда удар срубил ей голову, брызги от удара тяжело упали на белые розы. Они вздрогнули, и с лепестков тяжелыми каплями потянулось вниз. Белые лепестки… окрасились кровью, и в тот момент, когда голову срубили, все фениксы, которые поднялись в небеса, с криком упали на землю, почувствовав ту же боль, что ощутила она. Они почувствовали это так, словно головы срубили им. И это, как ни печально, спасло их от разоблачения. Не будь то ночь и залети они еще дальше, объединившись, их бы непременно заметили. Мальчик на чужих руках стал плакать, тело его принялось остывать. Он трясся, пока голова его матери окрашивала розы в красный. Этот цвет навеки опалил его душу и стал для него не просто цветом его личной эмблемы, но и цветом вечной скорби. Воин, держащий его на руках, как мог пытался задушить в себе рвущиеся наружу слезы… — Ты… — когда он, проверив цепи демоницы, собрался уходить, она, казалось бы, принудив себя, окликнула его. — Обожди… Этот воин имел больше сострадания, чем его собратья, и он был единственным, кто как мог пытался ослабить боль этой несчастной женщины. Он лечил её раны, давал ей воду, пытался обогреть, тайно принося ей одеяла и убирая их, когда приходил глава. Он знал, что его убьют, если он даст ей сбежать… но он бы не смог, даже приняв такой итог, потому что он не был заклинателем — он был обычным солдатом и, как оказалось… человеком. — Если… — прошептала она хриплым голосом, — если мой сын родится… Он как смог навострил уши, ловя каждое её слово. Было темно, горящие факелы не согревали воздух, и между её губ просачивался пар. — Если он родится… — голос её задрожал. — Я знаю, что мне не жить и что он никогда не узнает меня, его мать. Но… связь, понимаешь? Связь… Он кивнул. Она скривилась от слез и сорвано выдохнула, страдая скорее от боли душевной, нежели физической. То, как с ней поступила жизнь и люди… Воин тоже задрожал от боли. Его глаза повлажнели, он смотрел на неё и сердце его разрывалось от боли. — Имя… — едва понятно прошептала она, задыхаясь в рыданиях. — Связь… мой сын, мой сын. Он приготовился услышать. — Его зовут… — голос её вновь сорвался, но тут её изможденное лицо выдавило слабую, такую слабую улыбку, что свет в её глазах впервые стал заметным, словно сама душа, словно звезда, показалась на ночном небе. — Его зовут Санктум. Это имя означает, означает… «святыня». Мой сын… мой несчастный сын… моя последняя святыня… душа моей любви. Слушая её слова в ту ночь, в эту ночь воин смотрел на дитя и только это слово билось в его голове и горело в сердце. Имя, полное любви и заветов. Это был завет матери этого ребенка, этого несчастного, дрожащего на его руках ребенка. И воин был уверен, что этот мальчик оплакивает свою мать, что он ощутил её погибель. Белая роза с черными шипами… окрасилась в алый, став сердцем новой зари, появившейся среди такой темноты. Санктум… Воин не знал, что в роду фениксов все они носили имена так непривычные Поднебесной, потому что и звучание, и значение несли из другой эпохи, другого языка и другого… понимания мира. Санктум… так звали этого ребенка, потому что имя стало заветом его матери. Он был её святыней, душой её любви. Баюкая ребенка, пока солдаты выносили тело демоницы, а сам глава, взяв её голову, улетел на мече куда-то глубоко в горы, чтобы выбросить её, как все думали, в Луаньцзан, дабы никогда эту голову не нашли, воин нашептывал ребенку что-то и тот успокоился, когда услышал, как прозвучал его голос… имя, его имя. — Санктум, — шептал он, и в его голосе это звучало как заклинание. — Не бойся. У тебя будет это имя, но твой отец никогда тебя так не назовет. Но у тебя будет это имя, обещаю. Ведь ты «святыня», несчастное дитя… Воин, будучи знакомым с письмом больше, чем с ведением войны, как мог пытался перевести это имя на понятное их культуре звучание, но никак не мог — слишком уж сложный язык несло в себе это имя. Тогда, зная его значение, он отыскал среди их слов то, которое тоже бы отражало святыню. Это был «Чжанфэй», невероятно редкое и безусловно самое прекрасное отожествление со словом «святыня». И воин убедит главу дать мальчику именно это имя, обманом заставив поверить, что оно демонское и… могущественное, что этому имени покровительствуют боги сумрака, что это имя чуть ли не самого Бога самоубийц, который нагонял на людей такой могучий страх. Голова несчастной девушки полетела в самое большое место трагедии и самую большую свалку бесчеловечности, в которой прятали преступления — Луаньцзан. Однако не успел наступить рассвет, как чья-то тень нырнула в глубины расщелины и тут же оказалась на недоступной горе. Сидя на коленях в снегу, этот кто-то держал руками голову несчастной Белой розы, оплакивая её погибель… пением. Оно излилось, поднявшись к небесам, и кто-то, чье лицо скрывал отороченный белым мехом капюшон, поцеловал темные волосы, очистив лицо от крови белым снегом, который сразу же стал алым. — Спи, сестра… — сказал потомок феникса. — Больше не будет боли. Спи, Белая роза с черными шипами… прекрасная Элегия. Это было её имя. Но даже ей не было суждено узнать, что это имя… принадлежало возлюбленной Тенши. Так… её звали — Элегия. И когда дочь феникса родилась, её отец назвал её этим именем, памятуя о той, которая была сердцем Феникса, их проклятого прародителя. Элегия… прекрасная и нежная, как молочная река, возлюбленная Ангела… и убитая, раскаявшись в своем предательстве. Элегия… зов любви, зов к любви и зов… отчаянного стенания. Так фениксы проливали слезы — они пели, и если звучали слова, то была элегия их печали.Окутанная солнцем прекрасная душа твоя, хранимая в себе и сладость чувства, и горечь боли, проникла ты в меня, моя прекрасная душа, и стало алым сердце белой розы…