Есть неканон: телу Пятому здесь где-то 19. Событий апокалипсиса нет.
Лола Харгривз не говорит. В новостных сводках тишина. Вся остальная семья хранит молчание. В книге Вани ничего не сказано.
Пятого этого недомолвки доводит до белого каления, но он собирает в себе крупицы человечности, чтобы не спросить Лолу напрямую. Вместо этого, он катает ее на инвалидной коляске, протягивает костыли, и чуть ли не с ложечки кормит, проявляя к ней тонны заботы, о которой никогда даже не догадывался.
Иногда Лола хихикает, и к всеобщему удивлению, дает ему право обходится с ней как с принцессой. Лола кажется хрустальной и хрупкой, она вечно держится за детские плечи, когда упрямо пытается встать на ногу. Пятый гордо поднимает подбородок, поддерживает за талию, и вечно телепортируется по первому кличу.
Пятый растет слишком быстро. С каждым днем он все выше, сильнее, и кажется, по-тихоньку догоняет возраст своих братьев и сестер. Каждое утро они встречают на завтраке будто нового человека.
— Оу! — испуганно взвизгивает Клаус. — Ты будто этот ребенок из Сумерек.
Пятому, кажется, сегодня 19. Он уже ростом с Диего и заметно прибавил в плечах. Он уже отправился к портному, чтобы заказать себе новый костюм. Их приходится менять чуть ли не ежедневно.
Но Пятый рад. Теперь он может подхватить Лолу на руки и переместить прямо к ней в постель с самым невозмутимым видом.
— Она только с тобой такая, — мотает головой Клаус. — Каждый из нас свое время ухаживал за ней, но все мы натыкались на очередную истерику. Лола не терпит, когда ее считают беспомощной.
— Ты…сидел с ней? — Пятый пьет маргариту, Клаус цедит водку из бутылки.
— Все мы с ней сидели, — устало произносит Клаус. — Кто как мог. Я пытался отвлечь ее наркотиками и тусовками. Водил в странные секс-клубы, где у всех фетиш на инвалидов. Эллисон даже купила ей дом и оплатила сиделку. Лола сбежала через неделю. Буквально доползла до перрона. Диего ходил с ней на терапию каждый день, уговаривал взять протез. Бесполезно. Я тебе больше скажу, — хохочет Клаус. — Наш дорогой папочка и сделал ей протез. Кибернетический. Как нога у Грейс. Но нет таких технологий, которые могли бы ей развить прежнюю скорость. Она скучает не по ноге, а по способности. Вот в чем ирония, — он глупо смеется. — Единственный человек, который любил свои способности, их и потерял.
Пятый чувствует как от обиды колотится сердце.
— С Ваней Лола прожила дольше всех. Они всегда были близки. Помнишь, как она катала ее на спине?
Каждый раз в нем что-то трескается, когда они вспоминают их прошлое. Каждый из них затыкается скорбной паузой как сейчас.
— И как еще объяснить, что только о Лоле она хорошо отозвалась в своей книге, — Клаус пренебрежительно фыркает.
— Потому что Лола хорошая, — Пятый цедит это сквозь зубы, хлопает по столу ладонью, и телепортируется куда подальше.
Лола теперь носит цветастые длинные юбки и платья в пол. И если не приглядываться, не замечаешь ничего странного, пока она не сядет в кресло, и ты замечаешь эту зияющую пустоту.
— Знаешь, что мне в тебе нравится, Пятый, — она отвлекается от книги, пока они сидят в библиотеке. — Ты никогда не смотришь на мой обрубок.
Они впервые заговаривают об этом. Точнее, она впервые это произносит.
— Обычно, как это происходит. Кто-то мельком смотрит на ногу, а потом жалостливо и быстро уводят от меня взгляд. Некоторые прям пыжутся, стараясь смотреть мне только в глаза. Ужасно бесит.
Пятый кивает, не зная, что еще добавить. Он хочет все-таки узнать, как это произошло и мертв ли уже человек, который в этом повинен. Но чувствует, как горло сжимается от неловкости.
— Я хочу тебе кое-что дать, — он исчезает, снова появляется, но уже со своим пиджаком в руках. С тем самым, в котором он появился в образе мальчишки. Он протягивает ей стопку каких-то старых и смятых бумаг, которые он носил в нагрудном кармане. Пятый почему-то до ужаса красный, он молча кладет их на стол, и исчезает.
Спросить у Вани почему она так мало написала про Лолу?
Мне всегда нравилось Пятому почему-то всегда нравились ноги Лолы. В этом было отчасти что-то фетишистское и болезненное, возможно, свойственное страстному периоду пубертата. Но вид ее ног, Пятого искренне завораживало. Он выходил по утрам на крыльцо, чтобы лишний раз полюбоваться пробежками Лолы. Обычными пробежками, на обычной скорости, на ее ноги, учащенное сердцебиение и невероятно широкую улыбку, когда она бежала. Лола выбиралась по утрам, когда все спали. В этих тренировках не было никакого толка, она делала это чисто из собственного удовольствия. Когда Пятый поймал себя на том, что выходит на крыльцо ежедневно, он стал подозревать, что что-то не так.
Еще больше он стал подозревать, когда поймал себя на том, как не мигая следит за тем, как она снимает стертые кроссовки. Реджинальд Харгривз, должно быть, разорится на номере Ноль Один. У нее ускоренный метаболизм, он ест больше всех вместе взятых, а каждую неделю ей приходится покупать новые кроссовки. Не говоря уже о том, сколько антиквариата она перебила, пытаясь научится тормозить.
Ноль Один была предвестником шума, хохота, неприятностей. Ноль Один была гарантией того, что страшной неприятности не случится. В ней был этот ужасающий комплекс спасателя. Она была везде и всюду, чтобы протянуть свою руку помощи начиная от мытья посуды и заканчивая спасением жизни. Многие этим пользовались, думая, что для сверхскоростной Лолы это ерунда. Поэтому во время генеральной уборке ей доставалась самая кропотливая работа. А она ненавидела кропотливость.
Кто-то мог счесть это за альтруизм, кто-то за дефицит внимания, но Пятый всегда полагал, что это было из-за одиночества. Вопреки всеобщему мнению, он никогда не завидовал ее способности. Ведь Лоле всегда было до смерти скучно и ужасно одиноко. Никто не мог догнать ее, а ей вечно приходилось принижать свои умения, чтобы поддерживать общение. Ее главная ошибка была в том, что она все равно отчаянно нуждалась в людях.
Пятый понимал ее одиночество. Он тоже хотел, чтобы с ним был кто-то, кто был способен следить за его скоростью мысли. Лола была одинока в физическом плане, Пятый же в ментальном.
Они оба воспринимали их постоянные стычки как лучший вариант коммуникации. Именно в их блистательном соперничестве они могли проявить свои навыки, избавляясь от скуки и одиночества. Это не была банальная борьба за лидерство, как у Диего с Лютером, это был особый вид отношений, который выходил за общепризнанные рамки.
Они не могли назвать себя не друзьями, не врагами, а уж тем более семьей. Эмоций друг к другу Даже Пятый не мог найти то слово, которое могло бы охарактеризовать его отношения к ней. Пока Пятый искал в словарях, она просто чувствовала, и делала все, чтобы привлечь его внимание.
Он называл ее тупицей и уродиной, она его придурком и снобом.
На самом деле они любили друг друга.
Пятому нравились их соревнования. Благодаря ним, он чувствовал себя особенным. Достойным бесконечно красивой и жизнерадостной Лолы Харгривз.
Однажды Пятый не выдержал (переписать). Однажды он неудачно переместился, он врезалась на него со всей скорости и разбила губу. Лола захныкала как маленький ребенок. В отличие от остальных, она не сильно привыкла к боли. Умела уворачиваться.
— Прекрати реветь, — Пятый мог позвать Грейс, она все же была запрограммирована на это, но отчего-то сам выбрал держать замороженный стейк у губы Ноль Один, пока она скорее от обиды шмыгала носом. — Ведешь себя как ребенок.
— Мне тринадцать, Пятый, — прохныкала она. — И мне больно.
— Тише ты, — это была глубокая ночь, и он не хотел, чтобы отец заметил, что он выходил из дома. Тренировался в телепортации, чтобы уделать ее в ближайшее воскресенье.
Пятый промокнул рану перекисью.
— Жжется, — слишком громко сказала она.
— Тише! — Пятый взял ее за подбородок, чтобы она дергалась, почти инстинктивно. И сам не зная зачем, подул на рану, как это делала Грейс.
Лола опешила. Кажется, она даже боялась дышать
— Не так больно? — он помнит до сих пор, как у него тогда жалостливо дрогнул голос.
Лола зачарованно помотала головой, продолжая смотреть на него.
И он до сих пор не знал, что именно его толкнуло к этому. То ли он заново удивился, какая она все-таки красивая, то ли подавленные эмоции взяли вверх, а может очередное буйство гормонов. Пятый не знает.
— Твою же мать, — сказал он со всей яростью и обидой на себя.
И тогда он поцеловал ее.
А на следующий день притворился что ничего не было. Струсил.
Потом он решил, что лучше не думать о прекрасной Лоле, ведь он точно ее недостоин, и исчезнуть в пыле Апокалипсиса.
***
— Не видели Пятого? — Лола растерянно смотрит на Лютера и Эллисон, опираясь на костыль. Этот дом точно не был оборудован для инвалидной коляски.
— Может он на скачках. Или у портного, — предположила Эллисон.
— Черт возьми, — ругается Лола, двигаясь в противоположную сторону.
— Лола, может ты посидишь, а я его сам поищу? — предложил подошедший на звук костыля Диего.
— Да пошел ты нахер, Диего! — и не оборачиваясь, показала ему большой палец.
Диего всплеснул руками и с вопросом посмотрел на Эллисон и Лютера.
— Почему она Пятого нахер не шлет?
— Может, потому что она в тебя не влюблена с 8 лет, — со смешком ответила Эллисон. Лютер шокировано округлил глаза. — Да ладно вам, только тупой этого не понимал!
***
Лола не знает куда идти. Она уже не помнит город, который оббегала когда-то вдоль и поперек. Лола выходит на крыльцо, в ужасный ливень. Ее костыль скользит по каменной плитке, и она не успевает ни за что ухватиться. Лола падает плашмя, распластавшись по всему крыльцу.
Она помнит как падала в детстве. Ей это нравилось. Нравилось спотыкаться, собирать синяки и ссадины, хотя они были очень редко. Нравилось, потому что Пятый осуждающе глядел на них и цокал языком. Потому что Пятый так показывал свою заботу. терпит, когда ее считают беспомощной.
Лоле хочется рыдать от бессилия. Лоле всегда хочется рыдать. Она скучает по ветру в волосах, по улыбкам спасенных людей, по скорости, по прежней жизни. По воскресным гонкам, по Академии, да даже по отцу она скучает. Пусть никто и не
разделяет с ней траура, но Реджинальд Харгривз подарил ей семью, подарил предназначение. Пусть он не был любящим отцом, но он был для нее наставником.
— Идиотка! — Лола готова задорно смеяться, когда слышит это. Пятый излишне грубо подхватывает ее на руки и тут же перемещает ее. Он кладет ее в ванную, от злости скрепя зубами, чувствуя, как тонкое и хрупкое тело Лолы трясется от холода. — Меня всего пару часов не было, а ты уже умудрилась…
Лола тянет его за воротник, и по-детски, как тогда, в тринадцать, целует его в губы.
Пятый сначала стоит на месте, а потом залезает в ванную, не размыкая этот детский, невинный, поцелуй. Его длинные руки прижимают ее к себе, вдвоем они едва умещаются.
— Когда это случилось, я была уверена, что ты появишься из ниоткуда и спасешь меня. Я была на сто процентов уверена! Но ты не появился… И никто меня не спас, — она прижимается, холодная и промозглая, к его мокрой рубашке, а Пятый целует в висок, лихорадочно жарко, боясь, что она вот-вот исчезнет. Сбежит как всегда, посмеиваясь над его медлительностью.
— Когда это случилось? — спрашивает он тихо, замерев от важности.
— 21 марта. Мне было восемнадцать, — она говорит об этом излишне спокойно, траурно, сдавливая в себе все. Она слишком часто и много плачет, а сейчас у нее есть повод для радости.
Пятый закатывает глаза к потолку, делает вдох полной грудью. Собирается с силами, убирает волосы с лица и заставляет посмотреть себе в глаза.
-Сейчас мы примем горячую ванную, выпьем горячий чай и ляжем спать, пока ты не простудилась. Хорошо?
Лола смеется, глядя на него. Почти так же солнечно, как в детстве.
-Ты в курсе, что мне двадцать восемь? А у тебя, малыш, — она проводит пальцем по подбородку, — борода даже не растет.
Пятый улыбается одним уголком губ так, как только он один умеет. Ноль Один помнит, как внутри нее все будто бы подогревалось от это ухмылки.
— Мне пятьдесят два, крошка.
Она снова смеется.
-Пока ты не сказал «крошка», ни за что бы не поверила.
***
Ночью он тихо выскользнет из кровати. Проведет рукой по ее лбу, убедится, что температуры нет. Он спустится вниз, взглянет на женщину в черном, которая с интересом поднимет одну бровь.
— Я согласен, — говорит он строго. — Только с одним условием.
Она слегка улыбается.
-Вы дадите мне возможность переместиться во времени на двенадцать лет назад двадцать первое марта.
