Мутация, ничего не меняет

      Он уверен, что умирает. В голове пустота, ноги ломит, а пальцы на руках не спешат подчиняться. Всё немного плывёт, но Шмидт хватаясь за подлокотник дивана выпрямляется и на подкашивающихся ногах доходит до шкафа, на который, чуть ли не падает. Спина горит огнём, жжется от холодных поверхностей и готова разорваться на маленькие кусочки. Шмидт выдыхает со свистом, почти задыхаясь от нехватки воздуха. Его взгляд сам падает на бледные руки, с тонкими запястьями, с какими-то совсем маленькими шрамами. Майк уверен, что бледны не только его руки, но и всё тело, да и настолько, что мука позавидует, и он почти прав, когда смотрится в зеркало, всю его античность* портят только синие вены. Они извиваются красивым узором под его кожей, притягивают взгляд, а затем также вскользь скрываются под кожей, прячась от назойливого взора. Шмидту хочется разбить собственный образ к чертям, но он не может. Ему хочется кричать от того груза, что лежит на его плечах. — Выглядишь хреново, — изрекают откуда-то сбоку. Выживший косится в сторону Бишопа. Смотрит взглядом пустых глаз, и проводит пальцами по собственной шее. Под пальцами холодно, немного даже неловко стоять вот так. — Я ведь всегда таким был, — он усмехается, с противной горечью, глотает слёзы, и выглядит слишком нервно. — С какой стороны не посмотри, но ты до сих пор не вписываешься в этот мир, — слова звучат как разбитое стекло, так же больно, и также ненавистно. Шмидт крутит их как пленку заезженной пластины, пытаясь найти в них хоть какую-то смысловую нагрузку, но мысли не хотят подчиняться. Он просто не хочет думать над этим. Он не хочет слышать правды в этих словах, он не хочет слышать эти слова в принципе, потому что Винсент знает на подсознательном уровне, куда стоит бить, что бы парень наконец сломался окончательно. — Я знаю, — шепчет выживший, проводя пальцами по ключицам, что слишком сильно натягивали кожу на плечах. Бишоп накидывает на него одеяло слишком просто, слишком легко и слишком невыносимо. От одеяла пахнет странно: дождём, лесом, костром. Майк разбирает запах по частям, а затем кутается в него, согреваясь. — Нет, не знаешь. Я давно хотел сказать это тебе, но никак не решался. Хотя бы, потому что на словах это звучит как что-то выходящие за рамки, но, если честно мне кажется что ты иногда не понимаешь где реальность, а где твоя фантазия. Так что послушай, Майк Шмидт, — Винсент наклоняется к его плечу, на котором поудобнее укладывает подбородок, а затем продолжает: — В нашу первую встречу ты был настоящим собой, ты был человеком, за которым я пошел не просто так. Я пошел за тобой, потому что впервые увидел человека способного улыбаться не так как все. Ты улыбался всегда, и всегда в твоей улыбке было море чувств. Ты без заднего умысла открывал почти всего себя, смеялся в лицо людям, которые не могут тебя поймать. Майк… ты жил. Тогда ты жил, — внутри Шмидта что-то лопается. Ему хочется помереть прям здесь, потому он помнит. Помнит всё так, будто бы это было вчера. Смех, шутки, дорогу, которая никогда не заканчивалась и приносила иногда самые различные эмоции. Шмидту нравилось. Нравилось жить вот так. Дак что же поменялось? Почему он стал таким хрупким? Поче-м… — Ты всегда махал рукой на большинство проблем, но ни один человек не сможет вынести такого прессинга со стороны окружения. Ты не бездушная машина, у тебя есть чувства, есть эмоции, есть смысл в жизни… — Какой?! — он срывается почти автоматически, не желая слушать этот бред, но Винсент выглядит более, чем серьезно, сжимая его руки, и впечатывая его в гладкую поверхность зеркала, которое чертовски холодное, и это отрезвляет. — Ты хочешь показать всему миру, что что бы не случилось ты будешь жить, ты хочешь найти противоядие, ты хочешь взглянуть в глаза собственной матери, бывшей жене, да всем, просто чтобы показать, что ты не такая бездушная сволочь как они. У тебя есть цель в жизни и поверь она не ограничивается только этим, ты хочешь жить, потому что несмотря на всё это блядство ты продолжаешь любить. Любить этот чертов бренный мир, который взял на себя слишком много. И ты ещё спрашиваешь, почему ты должен жить? Да потому что ты не хочешь умирать сейчас. Ты сломлен, но не разбит вдребезги. И если ты хочешь это услышать, то я тебе напомню, я никогда не оставлю тебя одного.       Бишоп покидает комнату через несколько секунд после сказанного, а Шмидту хочется поверить в себя хоть на чуть-чуть. Он не хочет притворяться, не хочет брать на плечи дополнительного груза, хотя именно сейчас он чувствует приятное опустошение.