Какая ирония

Утром я проснулся на диване от звонка будильника. Не открывая глаз, я резко сел. Будильник продолжал наигрывать дурацкую мелодию. Содрав с груди плед, я встал, дотянулся до телефона и выключил сигнал. Кинув телефон на стол, я побрёл в туалет. Ритуал пробуждения был запущен. Весь день на работе я пребывал в состоянии анабиоза: выполнял необходимые действия, стараясь ни о чём не задумываться. Мысли ломились в мой мозг, но я вырывал их с корнем и отбрасывал от себя подальше. Я почти не курил, одно воспоминание о запахе дыма заставляло меня кривиться от головной боли. К вечеру я вернулся домой совершенно разбитый. Фоном, почти не сосредотачиваясь на этом размышлении, я почему-то уже решил, что тот бездомный, живший у меня дома до сих пор в течение месяца, просто бросил меня и ушёл, а это даже и к лучшему. Мне он был совершенно не нужен и только мешал. У меня своих проблем невпроворот. Придя домой, я раскрыл все окна, чтобы проветрить квартиру. Когда я переоделся и принял душ, что после дня в душном помещении было очень неплохим решением, я почувствовал, как головная боль, наконец, начинает утихать. Я вышел из душа в одном полотенце на плечах и, проходя мимо стоящего у стены стула, заметил чужую сумку. Вчера вечером я уже слегка в ней покопался, когда жаждал найти в ней хоть какую-нибудь зацепку насчёт того, куда мог пойти мой бездомный парень. Теперь же, увидев сумку снова, я протёр лицо краем полотенца и, взяв сумку за ручку, пронёс до дивана. Там я перевернул её и высыпал на диван всё содержимое всех её карманов: джинсы, шариковые ручки, сломанные зажигалки, обёртки от снеков и жвачек просыпались на поверхность дивана мусорным дождём. Я вытряхнул карманы джинсов, швырнул их обратно в сумку. Следом отправил ручки, карандаши и зажигалки. Собрав обёртки в ворох, я сунул в сумку и их. На диване остались только крошки, шнурки, моток изоленты, пачка таблеток от кашля и какие-то бумажки. Я взял в руки бумажки и, развернув, опознал в них старые кассовые чеки. — Вот я дебил, — пробормотал я себе под нос. На чеках красовался адрес, по которому бездомный что-то покупал. Мысленно я сразу представил, в какой части города находится улица с таким названием — это было почти за городом, а судя по количеству чеков, покупки он там совершал с завидным постоянством, что позволяло сделать вывод, что там он бывает часто и неизменно в одном и том же месте. Стало быть, или он живёт там или к кому-то туда приезжает. Так или иначе, у него есть какой-то второй адрес, куда он мог бы пойти, свалив из моей квартиры, и я поражался тому, как я сразу, ещё вчера, не додумался пересмотреть эти чеки. Вероятно, был просто повержен лавиной эмоций, парализовавших мыслительные процессы… Однако найденные чеки снова пробудили во мне эмоции. Найдя зацепку, я, конечно, сразу подумал о том, что теперь я смогу найти Аллена. Подумал, что у него могли быть свои причины исчезнуть, а я, ублюдок, сижу здесь и выдумываю свои тупые теории о том, какая он дырка в заднице. Может быть, ему нужна помощь? Может быть, он влип в историю. Разве люди пропадают вот так, не взяв ни единой своей вещи? Я не нашёл, правда, никаких его документов и старого телефона, но вдруг это лишь потому, что они были у него с собой. Он ушёл за сигаретами и пропал, чёрт побери. Не инопланетяне же его похитили, в конце концов! У него могла быть тысяча причин уйти. Он не ушёл бы, не предупредив меня. Не было у меня, конечно, уверенности в том, что мои к нему чувства взаимны, но всё-таки он всегда очень хорошо ко мне относился. Так что даже если он меня не любил, то уж уважал точно, и просто так из-за ерунды причинять мне боль не стал бы. А может, кто его знает, он и любил. Не говорил — не значит не было. В памяти мелькнули все его мимолётные саркастические улыбки, и в следующую секунду я уже скакал, натягивая чистые трусы, собираясь сейчас же ехать искать его по найденному мной адресу. Вдруг он там работает или работал когда-нибудь? Что, если так? Я напяливал джинсы на мокрые ноги, стараясь делать это как можно быстрее, и через четверть часа, даже не вспомнив об ужине, вылетел из дома с ключами от машины в руке, одёргивая наброшенную на плечи рубашку. Итак, — сев за руль, подумал я, взглянув на чек. — В общем ясно. Я забил адрес в навигатор и отправился искать своего бездомного, надеясь, что он всё ещё где-то там, вокруг этого далёкого дома. Стоя в пробке на раскалённой послеобеденным солнцем дороге, я негромко включил какую-то классическую музыку с обилием скрипок. Такое у меня было настроение: слегка приподнятое и полное новой надежды. Посмотрев на квадрат свежей зелёной травы под деревцем на прохожей части, я заметил нарезающего круги вокруг дерева шмеля и припомнил случай своего неудачного общения с городской фауной. Не то, чтобы я слишком реагировал на насекомых. Меня не страшили ни пауки, ни скорпионы, ни тараканы, каких бы размеров они не достигали, но в тот раз случилось нечто из ряда вон выходящее, хотя я и не пытался себя оправдать. Я просто… Я — «Майкл, вы ссыкло». За окном был поздний вечер, густые сумерки, но в квартире не горел свет, и каждый из нас с Алленом ленился подняться и включить его. Я лежал на диване Аллена на спине, закинув руку под голову, а доктор сидел на моих бёдрах, приятно ко мне прижимаясь в сумеречной прохладе. Он очаровательно потирался о меня, не вызывая бурного желания продолжать, но доставляя тёплое удовольствие. Я таял, как кусок английского бисквита в чае, и с наслаждением вдыхал сочный воздух задремавшего летнего дня, вплывающий в открытое настежь, как это часто бывало, окно. Я не сразу понял, что произошло, потому что лежал с закрытыми глазами, не пытаясь ничего рассмотреть при тусклом сумеречном свете. Раздался какой-то глухой щёлк или шлепок. — Смотри, Майки, — услышал я шёпот, и, приоткрывая глаза, не сразу понял, что это мой Ал мне такое показывает. Я почти успел улыбнуться, пока картинка не стала складываться в осознанное видение. Невольно я попятился, и тогда оно — вися на одной ножке в руке Аллена, — огромное конеподобное насекомое застрекотало оглушительным стрекотом. — Твою мать! — взвизгнул я на всю квартиру, как истинная королева крика. Скинув с себя преспокойно сидящего Аллена, я рванул в сторону ванной и, только добравшись до дверей комнаты, смог заставить себя оглянуться. Насекомое орало, как тысяча чертей, в то время, как Ал продолжал спокойненько держать его у себя в руках. — Выбрось! — орал я фальцетом из-за угла. — Выбрось нахер! Выбрось сейчас же! — Господи… — даже растерявшись от такой моей реакции, пробормотал Аллен, слезая с дивана и откидывая с ноги край простыни. — Третий этаж… — нервными вспотевшими ладонями буравя волосы на затылке, бубнил я. — Как оно… — почти начал рассуждать я, но в этот момент насекомое, с которого я боялся спустить глаз, дёрнулось в руке Аллена и, вырвавшись, скакнуло на пол комнаты. — Сука! — снова перешёл я на девичий визг, уносясь в сторону ванной комнаты, — А-а! Блять! Забежав в ванную, я захлопнул дверь, влез в душевую, закрыл её и присел там на край полочки для шампуней, боясь шевелиться и всё ещё тяжело дыша от пережитого всплеска эмоций. — Ты поймал его? — крикнул я, спустя пару секунд. — Алли?!.. — я подождал, но ответа не было. — Ал?.. Эта херня сожрала мне мужа, — подумал я, топча большой палец на левой ноге пальцем на правой. — Как теперь выскользнуть из квартиры, чтобы уехать из страны? Пока я думал над перспективами переезда, дверь в ванную приоткрылась. — Стой! — хватая и удерживая ручку душевой, велел я. — Ты поймал её и выбросил в окно? — Да, — судя по тону, досадливо улыбаясь, ответил расплывчатый за дверцей Аллен. Я приоткрыл дверцу. — Руки покажи. Он, кривя губы уткой, продемонстрировал пустые ладони. — Ты серьёзно? Думаешь, я бы стал… — Десять из десяти моих друзей стали бы, — сказал я, поворачивая его, чтобы проверить не запрятал ли он насекомину в трусах, до чего, конечно, господин Хайнек не додумался бы. — С ней покончено, — запнувшись о поребрик у душевой пяткой и хватаясь за край дверцы, сообщил доктор. — Можно возвращаться. — Да, конечно, — согласился я, придерживая его за предплечье, чтоб не падал. Согласиться я согласился, но никуда уходить из душевой кабинки не собирался. Когда Аллен это понял, он зашёл ко мне и, видимо, выяснив, что разумными методами меня не убедить, решил успокоить другим способом, и это ему, кстати, удалось. Я очень быстро перестал думать про насекомых. Он дотронулся пальцами до моей груди, и я потихоньку начал думать о его руках, потом о краях его ушей, о ямочках на его щеках, обо всём, что угодно, кроме насекомых. Когда он прижался к моей шее носом, проводя по коже, я приобнял его, прихватывая за затылок, и поцеловал над бровью. Он успокаивающе вздохнул. — Мой защитник, — произнёс он со сдержанной гордостью в голосе. Я усмехнулся, обнимая его, прижавшись щекой к его затылку. После этого он начал целовать мою шею и под подбородком, а за этим дело дошло до поцелуев в губы — неглубоких, как мы любим, и потом уже он схватил меня за член. Закончилось это всё оргазмом и унылым натиранием спин мочалками под душем, но то, как я извизжался в сопли от встречи с саранчой, мы оба, пожалуй, запомнили на всю оставшуюся жизнь. Пробка давно закончилась, и я, вырвавшись из тесных улиц, выехал на просторную улицу, ведущую к дальнему району частных домов и таунхаусов. Буквально через полчаса я подъехал к конечному пункту своего маршрута — им оказался малоэтажный дом, вмещающий в себя большинство необходимых служб и организаций, необходимых в отдалении от города: пару магазинов, почту, банк и тому подобное. С покупками сразу стало всё ясно. Появился вопрос посложнее: зачем доку было приезжать сюда, чтобы что-то покупать? К тому времени у меня уже были пара догадок насчёт того, что могло бы находиться в отдалённом и тихом спальном районе с похожими друг на друга домиками, где толком ничего не происходит, всё размеренно, чинно, где нет работы, развлечений. Я без особого ажиотажа проехал на черепашьей скорости мимо магазинов с почтой и направился дальше по главной улице, чтобы просто куда-то ехать, пока думаю. Пожалуй, стоило бы зайти в магазин, выдавший чек, и поинтересоваться, знают ли там моего Аллена, поскольку продавцы в подобных небольших районах, в самом деле, могут знать жителей наперечёт. Пока я рассуждал сам с собой об этом и прикидывал, где лучше развернуться, в мой взгляд сверкнул знакомый профиль в одном из полутёмных глубоких окон. И я впечатал ногу в пол, пребольно шваркнувшись о руль, как врезавшаяся в борт лодки рыбина. Потерев рёбра, я предпочёл всё-таки развернуться и припарковался на противоположной стороне улицы. Пока я переходил улицу, из дверей дома выскочил мальчуган лет десяти-двенадцати, схватил какую-то лежащую на траве игрушку и собирался уйти с нею в дом, но, заметив меня, остановился. — Здравствуйте, вы к нам? — поинтересовался он. Я только приоткрыл рот, сам ещё не зная, куда я, в самом деле, иду: к ним или не к ним. — Вы к папе? — продолжал спрашивать парень и, обернувшись в сторону дома, позвал: — Пап! — Зачем ты так кричишь? — на крыльцо дома вышел мужчина и энергично прошёл по дорожке к мальчику, — Что случи… лось… Я поднял голову, последовательно замечая и оценивая чёрные броги, тёмные костюмные брюки, широкий ремень, светлую рубашку с закатанными рукавами, бордовый галстук, очки на переносице и чистые, опрятно уложенные седые чуть вьющиеся короткие волосы — доктора Аллена Хайнека, почти такого, как я помнил его ещё со школы. Он смотрел на меня из-под очков какое-то время. — Кто там пришёл, дорогой? — выглянула из-за двери дома какая-то женщина. — Это по работе, — не отрывая взгляда от моих глаз, ответил он ей и, наощупь прогоняя мальчика в сторону дома, сказал: — Иди к маме. Парень послушно ушёл, а мы так и остались стоять. Я — у мусорного бака, он — в трёх метрах от меня на траве дворика. Секунды через две он сделал несколько шагов, подходя ближе. Что-то в его облике показалось мне противоречивым, но я не мог понять, что именно и прекратил думать об этом. Он остановился совсем близко от меня, встав прямо напротив, заслоняя меня от своего дома. Он — мой бомжик — на солнечной зелёной улице с маленькими двухэтажными домишками для семей и пенсионеров. — Тебе лучше уйти, — сказал он, щурясь от солнца, и это было всё, что я от него услышал. Мгновение я медлил. За это мгновение я успел обдумать сто вариантов отхода. Все способы выказывания презрения, негодования, равнодушия, ненависти, игнорирования и тому подобное. Я все их прокрутил в голове и все их отбросил. Никаких слов, никаких оправданий от меня ему не должно быть. Что угодно будет для меня унизительно. Любое слово, любое оскорбление, неловкий жест, долгая пауза, быстрое фырканье, дёрганье бровью, упрёк, насмешка, прищур, сарказм, шутка, улыбка, взмах руки, закатанные глаза, плевок, грубость, ругательство, вздох — что бы ни сказал и не сделал — он выиграет, а я после буду чувствовать себя дерьмом. Всё, что угодно. Всё, кроме единственного способа: если я уйду без ничего. Пусть это выглядит так, словно сперва я просто думал (как будто правда только это думал): «лучше ли мне уйти?». Как будто понял, что он прав — то, что он оказался чьим-то отцом и мужем не превратило ведь его в идиота? Я ведь должен поступить логично, значит, мне лучше уйти, он в этом прав. Я последую разумному совету умного человека: уйду. Продолжая оставаться не слишком заинтересованным, сохраняя подобающий «покер фейс», я повернулся — ни медленно и ни быстро — и пошёл через пустую дорогу к своему автомобилю. Я сел за руль — не смотреть на него! не смотреть на его дом! не смотреть на его реакцию! — завёл мотор и выехал на дорогу. Проезжая второй раз мимо магазина-почты, я продолжал оставаться безучастным. Эту волынку я протянул до самого своего дома: всю дорогу я заставлял себя казаться «никаким» самому себе в течение полутора часов. В этом состоянии я доехал до дома, припарковал машину, в этом состоянии я поднимался по лестнице на свой этаж и открывал ключами дверь квартиры. Я переступил порог в этом состоянии, я закрыл дверь, и тогда оно слетело с меня, как плохо завязанный плащ с плеч. Мне как бы следовало бы пройти в квартиру, начать что-то делать, что-то с себя снимать, мыть что-то, садиться куда-то, открывать и включать, пить что-нибудь или делать что-то ещё. Заниматься какими-то занятиями, делать дела. Я стоял у двери, оторвав пятку одной ноги от пола и согнув эту ногу в колене, как прилипший в собственному предыдущему следу. Смотря куда-то вниз, в толщу воздуха, я положил руку на лоб, приглаживая назад волосы. Я оставил руку на шее сзади, опустил локоть и продолжил стоять так, постепенно забывая, что в хотел сделать, откуда пришёл и что собираюсь делать дальше. Шатнувшись назад, я прислонился спиной к входной двери. Хер знает, сколько я там так простоял, но, кажется, это было долго. Полчаса или три часа? Не знаю. Очнулся я сидя под дверью на полу, и очнулся не до конца, а так, чтобы только хватило сил встать и пойти в комнату: я по-прежнему ничего толком не понимал. В комнате я увидел перерытую мной сумку, которую я бросил на диване, когда уходил. Я взял её, разыскал в коридоре бутыль с остатками розжига, спустился во двор и незаметно, как школьник, пробрался на пустырь за домами, там свалил сумку в яму и, облив розжигом, поджёг. Долго порадоваться и поплясать вокруг костра мне не удалось: мой огонёк засекли взрослые серьёзные люди и пришлось удирать через дыру с заборе. Вернувшись обратно в квартиру, я заставил себя поверить, что мне полегчало, и торжественно умыл руки. Вспомнив о том, что работа лучшее средство от душевных терзаний, я ушёл за стенку в свой уголок, зажёг свет над рабочим столом и принялся доделывать все недоделанные мною когда-то дела подряд, радуясь, что даже не приходится себя заставлять — вот я какой молодец, и всё я сейчас доделаю без напрягов. Об ужине я по-прежнему так и не вспомнил, а спать, кажется, не собирался больше никогда в жизни. Я мял и выбрасывал в корзину старые бумаги, когда услышал приведший меня в недоумение звук: в замочной скважине заскрежетал ключ. Поворот, ещё один поворот — и дверь в мою квартиру распахнулась, послышались шаги. Я, пятясь спиной, прошёл из-за стенки к повороту в комнату: шаги, прокатившись за это время по всей квартире, топотали уже где-то на кухне. Пройдя комнату наискосок, я подошёл к дивану у входа на кухню и, как будто не в свою, заглянул издалека в проём двери: шурша пакетом и расставляя продукты по полкам у холодильника орудовал мой бездомный муж. Зачарованный этим ошеломившим меня зрелищем, я сел жопой на диван, сложил руки ладонями и уткнулся губами в кончики пальцев, пялясь в сторону кухни, хлопая глазами и ни хрена не понимая. Бездомный муж, тем временем, кинул пустой пакет в сумку с пакетами, взял две оставленные им, холодные, подмороженные ещё в магазине, бутылочки пива и пришёл с ними к дивану. Подняв брови я посмотрел на него, кусая края ногтей и ожидая, что будет дальше. Взяв одну из бутылок за горлышко, Аллен протянул её мне. Пауза. Я просто… Я искренне растерялся. Посмотрев на бутылку, я всё-таки взял её. Аллен сразу уселся рядом и принялся открывать своё пиво, а я медленно опустил зелёную бутылку на колено, а потом медленно приподнял её, когда почувствовал, что мокрое дно промочило ткань моих шорт. Я свинтил крышку и пиво с шепотом щёлкнуло. Аллен привалился к моему плечу и коснулся моей бутылки горлышком своей. Он сделал пару глотков, я, подчиняясь стадному чувству, тоже хлебнул. Пиво холодным клубком прокатилось по горлу и не опьянило, а отрезвило и освежило мой рассудок: я вдруг услышал шелест машин, шумную болтовню играющих младших школьников под окном, шум листвы на деревьях и щебетание птиц за окном, почувствовал, как непривычно пахнет необыкновенный дорогой алленов парфюм, несмотря на то, что прикатил домой он в привычных моему глазу дырявых джинсах с голыми коленками. Я хлебнул ещё пива и заметил, как Аллен поглядывает на меня из-под ресниц, и повернул голову. Он искоса стрельнул глазами и наши взгляды пересеклись, наконец. Он продолжил на меня смотреть. Сколько взглядов вмещает течение жизни? Каждый из них что-нибудь значит. Все «просто так» — время жизни. Единственное время жизни, настоящей, обыкновенной, но никогда не заменимой другими взглядами. То, кому и как ты смотришь в глаза — только это и твоё. Такое тупое, не значимое, но только это. «Кому? Как ты смотрел в глаза? — думал я, всматриваясь в глаза Аллена: капилляры, радужки, чёрные лаковые зрачки — скважины, ресницы, чёрточки ванильных морщин, синие вены, поблекшие в седине брови. — Кому ты смотрел в глаза, пиздабол вонючий, что бы там у тебя ни было? — думал я. — Кому и как? Что она — твоя жизнь? Кто в ней кто? Уёбок. Сраное ты, тупое седеющее дерьмо…». Аллен выдержал мой взгляд, а потом прильнул к скату моего плеча так, будто хотел спрятаться. Я закинул свободную руку за его спину и, слегка приподняв его голову, поцеловал волосы на его макушке. Всё ещё прижимаясь губами к его волосам, я заметил на его руке наше обручальное кольцо и внезапно вспомнил: когда он вышел на меня в своих очках и дырявых летних классических туфлях, я увидел на нём это кольцо — вот что показалось мне противоречивым. Он был там, во всём том и со всеми теми, и с моим кольцом на безымянном пальце? В какие игры он играет? — подумал я, вздыхая. — В какие игры… Я отставил грёбаное пиво и заодно отбросил свои прошлые идиотские мысли о необходимости сохранить перед ним достоинство — обойдусь без самоуважения, экий оно гусь. Освободив и другую руку, я скользнул по его талии и вжался в него с таким усердием, так плотно втиснул все его паззлы в свои собственные, что между нами не втиснулась бы и булавка. Были, значит, причины. Исчез и вернулся. И ничего и не надо. Мой, — подумал я. — Мой. А я… сумку его сжёг… Ну! Кто же мог знать.