Какая ирония

Сидя в светлом длинном коридоре на одном из свободных жестковатых стульев для посетителей, сложив на груди руки, я от нечего делать рассматривал плакат с нарисованным зубом в разрезе, обрамлённым красочными зайчиками и летающими зубными щётками. Вокруг меня то и дело раздавались негромкие разговоры, а потом мне показалось, что я услышал издалека тихий неприятный звук, фанатом которого определённо не был. Сунув в уши наушники с музыкой, я предпочёл ограничить доступ к моему сознанию любым незапланированным посторонним звукам, чтобы те не мешали мне думать, в то время как недостатка тем для размышлений я точно не испытывал. *** Мне было о чём подумать, поскольку за пару недель после месяца тихой женатой жизни моя жизнь кардинально изменилась. Было даже сложно представить себя тем, таким, каким я был до того, как всё это начало со мной приключаться, кажется, почти помимо моей воли. В тот вечер, когда Аллен пришёл ко мне с пивом, всё не закончилось посиделками на диване. Я обнял его, да, но очень скоро стало понятно, что тысячи вопросов и упрёков, застрявших у меня в горле, не способны были просто испариться, как будто бы я ничего не почувствовал. Я чувствовал гнев и облегчение, что он вернулся, чувствовал растерянность и невнятный дискомфорт. Ещё — беспомощность. Отчётливо понимая, что упрёки мои беспочвенны, что высказав все свои глупости, я сделаю хуже, я всё равно не мог просто выбросить это из головы и вести себя, как ни в чём ни бывало. Допив несчастное холодное пиво, я понял, что нервы мои на пределе. Опрокинув вслед за пивом пару порций крепкого алкоголя, я взял притихшего Хайнека за руку и повёл его в парк. Как только мы вышли из дома, начался дождь, но я, разгорячённый алкоголем и бушующими внутри страстями, не обратил на это внимания. Доктор же, понимая, что накосячил, покорно молчал и шёл за мной по мокрой дороге. Слава богу, он не знал, что я — сам не знаю зачем — взял с собой на прогулку пистолет. Идиот, конечно! Не представляю, как бы я смог выкрутиться, если бы додумался достать его. Достать я его не успел, даже не уверен, что вообще собирался, но его жёсткость, стиснутая под мышкой, странным ощущением отдавалась в моём теле. Шлёпая по лужам и мокрой траве, я завёл Аллена в самую гущу парка и поставил там перед собой. Он доверчиво смотрел на мою мокрую физиономию, заранее смиряясь с любым моим решением. Отпустив его руку, я слегка оттолкнул его от себя, и сказал: «Беги». — Что? — пробормотал он, смутившись. Когда я повторил приказ, он, всё ещё плохо понимая, что я имею в виду, сделал неуверенный шаг в сторону, но стоило мне, подвыпившему и внезапно буйному, притопнуть на него, как он отскочил и быстро пошёл от меня, всё ещё удивлённо на меня оглядываясь. Я пристально смотрел ему вслед. Наконец, он понял, что я это серьёзно, и перешёл на бег. Когда, обернувшись в очередной раз, он заметил, что я разминаюсь, то, слегка сжавшись, припустил быстрее в сторону далёкого выхода из парка. Дав ему хорошую фору, я сорвался с места за ним. Постепенно я входил в свой привычный темп, выравнивая пьяное дыхание. Его задница маячила далеко вдали за ветками деревьев, но я знал, что всегда могу ускориться, чтобы его догнать. Я знал, что он выдохнется раньше меня. Дождь становился сильнее, и я уже не бежал — я нёсся, едва касаясь гравия подошвами кроссовок. Я чувствовал горячее удовольствие во всех освобождённых от напряжения мышцах, которое расплывалось внутри моего тела, заполняя его целиком, и мне казалось, что холодные капли вспыхивали, касаясь моей кожи. Мокрый ветер летел в лицо, облизывал тело и соскальзывал с кожи. Расстояние между мной и моей жертвой быстро сокращалось. Видимо, Аллен почувствовал, что если я догоню его, это может как-то по-особенному плохо кончиться и, шумно спотыкаясь о ветки и камни, ускорился. Он бежал изо всех сил, дыша, как загнанная лошадь, а мне это казалось смешным. Я же всё равно догоню тебя, глупый человек, — думал я. — Догоню и сверну тебе к чёртовой матери твою тонкую шейку. Я подбирался всё ближе с каждым пересечённым метром. Он попытался свернуть, но сделал себе только хуже — сбился, потерял скорость, я же, плавно свернув за ним, продолжил спокойно бежать, вгоняя его этим в приступ лёгкой паники. Возможно, догони его тогда, я бы действительно сделал нечто, о чём потом пожалел. Нас обоих спасла случайность: выбежав на одну из дорожек, доктор с налёту вписался в выскочивших из-за дерева девушек под зонтом. Те взвизгнули, нырнув в сторону, а док, отлетевший в сторону, неспособный быстро остановиться на мокрой грязи, резко сменил траекторию, сиганув через куст и попадая на тропинку, идущую по краю оврага, заросшего кустами. Я, неотрывно следящий за происходящим и видевший, что случилось, обогнул девчат, в шоке взирающих на психов на пробежке под дождём, и исчез, перемахнув через тот же куст. Оказавшись на тонкой, местами проваленной тропинке у оврага, я увидел перед собой Аллена и то, что он скользит подошвами на сырой глине. Прежде чем успел о чём-то подумать, я одним прыжком преодолел расстояние между нами и схватил его за руку, успел слегка выдохнуть, сразу же понял, что сам скольжу и, чувствуя, что падение неизбежно, попытался выбросить дока наверх. Но что-то пошло не так — Аллен скребнул краем ботинка по мокрому корню растущего на обрыве дерева и, не успев ни за что схватиться, полетел в овраг за мной следом. Прокувыркавшись до самого дна, сломав ворох веток, мы скатились в высокую свежую траву под высоким раскидистым деревом, и Аллен, несмотря на мои тщетные попытки ему помочь, почему-то оказался снизу, погребённый под моим телом. Я тут же собрал себя в кулак и кинулся его ощупывать. Все его кости сказались целыми, голова — целой, взгляд — загадочным. В «небо Аустерлица». Только удостоверившись в его состоянии, я почувствовал, что сам я больно ушиб спину. Я позволил себе упасть в траву рядом и приглушённо застонал, медленно выдыхая. Большие капли крупного редкого дождя лупили по траве, парку и по нам обоим. Кажется, под травой были лужи и мы лежали прямо в них, грязные, истыканные ветками и с ног до головы покрытые зелёными пятнами от травы. Когда я смог поднять голову, чтобы взглянуть на дока, тот по-прежнему смотрел в небо, медленно апатично прикрывая время от времени глаза. Я подтянулся и подполз ближе. Стараясь не давить ни на его, ни на свои синяки, я уткнулся носом в его грудь, а он опустил ладонь на мои волосы. То ли из-за алкоголя ли, то ли из-за напряжения, которому я не мог найти выход, я затрясся вдруг, как маленький, и зашмыгал носом. Я лежал и ревел в его майку, захлёбываясь и заикаясь, пока он чесал мою шею пальцами. Было странно валяться на полу в луже, слушать, как мерно капает дождь, и, тем более, рыдать. В последний раз я плакал лет в четырнадцать, и то, слезами это назвать было сложно — саданулся, выступили слёзы, вытер, забыл. А на этот раз я расплакался по-настоящему: с соплями, мокрыми потёками на чужой груди, комком в горле и содроганием всем телом. Не мог я решить эту головоломку, когда на первый взгляд всё так донельзя логично: и нашёл-то я его на дороге с мозолью от членов на языке, и обещания презирал всей душой, и сам ничего не спрашивал, и отмахивался от рассказов, и честно верил, что не завишу от него, что пропади он пропадом, я про него забуду, сменю замки и продолжу жить дальше. Да, любил, но забуду. Продолжу любить в тихушечку, ни жестом не выдам страданий, окунусь с головой в работу, проживу до конца дней холодным, бесстрастным, лелея образ коленок в остывшем сердце. Не-а. Скулил теперь ему в плоские мужские сиськи, пьяный больше от стыда, чем от водки, растягивал тонкую ткань майки желтеющими от грязи и травы пальцами, как-то незаметно сменившими по жизни курок пистолета на ширинку драных, но любимых штанов. В какой-то момент он вздохнул, откинул меня с себя и, превозмогая боль от ушибов, встал. Я посмотрел на него преданной лаечкой из травы, и он протянул мне ладонь. Я поднялся на ноги рядом с ним, и с этим восстанием из лужи мигом унял все свои сопли. Ощутив, как на место встал мой позвоночник, встряхнулся скелет и как мышцы приятно и плотно облегают кости, я потряс головой, отмахиваясь от капель. Позже Аллен говорил мне, что на мгновение ему даже показалось, будто я собираюсь его убить. А, может, я и собирался? Сам себе я поклялся, что никогда в жизни не расскажу ему про захваченный ненароком пистолет. В гробу буду лежать, но не расскажу. Не так ценна душа моя, чтобы её надо было облегчать его болью. Таким образом, мы, в конце концов, добегались до моего адеквата. Я вытер глаза и принял такой вид, чтобы никто не догадался о том, что я плакса. Дома, оказавшись в тепле и испытывая потребность восполнить нехватку нежности, мы какое-то время целовались в кухне, а потом док отправил меня принимать тёплый душ. — Идём, — дёргал я его за руку, подбивая пойти вместе. — Нет, нет, — вертел он носом. — Тебе просто надо прогреться. Одному. — Тебе тоже надо. — Я разденусь, обмотаюсь шалькой из собачьей шерсти и повалюсь на диванчике. Ничего со мной не будет за десять минут, — заверил он, и внезапно сменил тему: — Ты сумку мою не видел? Не могу понять, где она. Услышав про сумку, я предпочёл улизнуть в душ. Разумеется, я планировал всё ему рассказать про сумку, но когда-нибудь в другой раз. После всего, что случилось, планета Земля не раскололась надвое и с человечеством не приключилось катастрофы. Великий Мститель не обрушил на Доктора Зло праведного гнева. Великий Мститель потихоньку стал понимать, что случилось и почему. Может быть, будь я помешан на культе скандалов после измен, если бы я физически чувствовал неприязнь от своих не исключительных прав и попрания притязаний на чужую личность, я бы не стал разбираться и выставил несчастного Хайнека за дверь, но, даже ни хрена ещё не понимая, я шестым чувством угадывал, что всё сложнее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Мой скудный опыт подсказывал мне, что люди вообще в принципе склонны крайне редко строить козни специально, потому что сами хотят и планируют. За них почти всегда стараются инстинкты и обстоятельства. Им остаётся только хлебать большой ложкой последствия, обтекая от дерьма, искренне не понимая, был ли вообще хоть какой-нибудь другой выход или им просто ниспослана эта дерьмовая диета, которой по определению нельзя было избежать. Так и я, восстанавливая одно за другим события, понемногу добрался до сути, с прискорбием осознавая, что никто из участников этой истории не хотел никому ничего особенно плохого сделать. Можно сколько угодно орать о том, что следует думать о последствиях, что надо было предвидеть, но… честно, я не уверен, что люди способны на это, что орут над свершившимся фактом не только от того, что надо куда-то тратить излишки высшей нервной деятельности. Доктор Аллен Хайнек не врал ни в чём. Пресловутое «не сказал, потому что ты не спрашивал» — было, но и это он делал не от злобного коварства. Он делал это по одной простой и понятной причине — потому, что я обещал сдохнуть. В любом детективном романе всё тайное становится явным. В реальной жизни это правило, конечно, не соблюдается. Но так уж вышло, что мой Алли не был профессионалом тайн, а я — был, и когда он по-человечески психанул, выдал себя поездкой домой, я этим быстро воспользовался. Останься он или вернись на утро — мне бы не пришло в голову искать чеки, и я бы никогда ничего не узнал. Если бы, разумеется, соизволил умереть, как обещал. Все открывшиеся для меня новые обстоятельства, так вышло, не принесли с собой сказочного избавления для нашей общей совести, но этого и не должно было случиться. Аллен не влил мне в вену спасительной амброзии, однако от этого я только ещё больше удостоверился, что люблю его и без спасительных амброзий в венах. До кое-чего я допёр сам, что-то спросил у Ала, что-то узнал позже сам, тем не менее, большая часть истории стала мне понятна. Та красивая дама, которая выглянула из дома, когда я приезжал, не оказалась волшебным образом его младшей сестрёнкой, его жена не погибала трагически, мальчик не был усыновлённым, и брак не был на грани распада. Глотать это было горьковато, но на поверхности меня ждал катарсис. Я предчувствовал его и продолжал впитывать чужие и только из-за этого ужасающие с первого взгляда странности, превращая их в свои собственные и оттого не осуждая, а пытаясь разобраться в том, что произошло и почему. Наверное, мне помогало осознание того, что я — честный и правильный гражданин своей страны — способен на хладнокровное убийство человека за то, что он стоит по ту стороны полосы на карте. Ещё больше помогало то, что я считал это правильным и без сожаления использовал данную мне власть, понимая, что в любой момент моей жизни эта власть может обратить свои штыки на меня самого. Осуждать кого-то? Для этого в мире слишком много других людей, способных открыть рот, живущих во власти суеты сует, ощущающих себя правыми, а свою жизнь полной. Мне не нравилось суетиться, мне казалось правильным выбрасывать привычные и правильные вещи, не способные больше мне послужить. Даже, когда это было тяжело и удавалось не с первого раза. Надо же признать, что я тоже, как и док, дал маху, когда поверил, что история с глупым роликом может продолжать портить человеку жизнь огромное количество лет. Разумеется, нет. Но его рассказ показался мне забавным, а на фоне тихой истерики по поводу предполагаемой кончины, я наивно поверил в эти россказни, даже не придав этому значения. Да, файл засветился в сети, был и скандал, и шум, но через полгода всё закончилось. Доктор преспокойно устроился работать в частный колледж; работал, встретил девушку, задумался о семье, предложил ей переехать к нему, девушка согласилась, забеременела, они перебрались в домик побольше. Как и в первый раз, всё начиналось легко и приятно, потом док встретил своего «бывшего» соседа, и у них что-то произошло. Что-то происходило, каждый раз разное и неожиданное, все много лет, которые они прожили в одном доме, но однажды закончилось в ясный погожий день договорённостью, что раз в пару месяцев Аллен с разрешения жены имеет право скинуть с себя личину доктора, натянуть рваньё и на три дня стать аутентичным бездомным. За это он обязуется так же отпускать свою жену на те же три дня, не спрашивая, куда она уходит. Поначалу было страшновато, а потом всё устаканилось, пришло в норму и оба больше не видели в своей жизни ничего особенного. Мне это тоже не показалось чем-то из ряда вон выходящим, но, когда я это как следует обдумал, пришёл к выводу, что, пожалуй, это было почти гениальным решением. Наверное, мало кто способен делить бессловесную скотину в виде супруга с кем-то ещё, но у ребят фокус удался, они не побоялись поискать что-то кроме варианта с пустой приличной привычкой, и я ими восхищался. Возможно, думал я, дело в умении доктора разговаривать с людьми. Не отмахиваться на неудобные вопросы, а искать и находить хоть какие-то, но ответы, что бы ни было на кону. Физик, чтоб его. Так что он уходил на свои три бомжитских дня, каждый раз отыскивая что-то новое, чтобы зря ни к кому не привязываться. Так я и поймал его на приманку из члена тогда под мостом. Зачем только, в самом деле, он стащил у меня отцовскую трубку, было для меня загадкой, как и то, зачем притворялся, будто постоянно живёт на улице. Но это было его дурью, и, может, он сам до конца не понял, почему он так себя повёл. Позже он не смог объяснить и почему пошёл ко мне жить. То есть фактически понятно — его жена с сыном уехали в отпуск на месяц, он был предоставлен самому себе и, возможно, решил устроить полноценные гейские каникулы на всё это время. Фактически ясно, но до моего приглашения он ни на что подобное не соглашался. Он сознательно отказывался от свиданий и отношений, чтобы ненароком ни к кому не прикипеть, и вдруг запросто заселился на мой диван, перед этим даже ни разу не спалив меня голым. Как это бывает — одно за другое, и, собственно, — вот. Он соблазнился физиономией, поехал ко мне в надежде на секс, получил отпор, а с утра под слёзное полхмело услышал от меня весёлую историю про вич, в которую, хочешь — не хочешь, пришлось тут же поверить. Может быть, до тех слов он ещё планировал завалить меня в постель и съебаться сразу после, но когда мы уже стояли с ним у клиники, курили, и я предложил ему пожениться, он согласился, потому что внутри него тогда что-то щёлкнуло. Ему стало тошно и немного радостно. Он обрёл способность делать мою жизнь лучше, и почувствовал это. А потом, слушая мои визги из-за саранчи, обнимаясь со мной на диванчике и время от времени бурно подо мной кончая, он судорожно думал — Майкл умрёт, он же, блять, умрёт, я не могу, не могу так с ним… пока однажды не взорвался и не уехал к вернувшимся из отпуска жене и сыну. Там, в районе таунхаусов, ему стало легче. Он подленько подумал о том, не сделать ли вид, что никакого меня не существует и никогда не существовало, но я, не понимающий, что происходит, приехал, встал перед ним, и он ебнулся со своего равнодушного олимпа на дно какой-то пропасти, в которой давно уже сидел я, поджидая его. Он охренел сам от себя. Он переоделся в рваньё, развёл руками перед женой: я сам не знаю, что со мной, сел в электричку и прикатил в город раньше, чем закрывается магазин около моего дома. Он купил пиво и притащил его и свою тощую жопу на мой диван. Наверное, потому, что, как я позже выяснил, по закону именно я, Майкл Куинн, являюсь единственным зарегистрированным и отмеченным в официальных инстанциях мужем доктора Аллена Хайнека. Именно я. В горе и радости, и всё такое. По итогу мы все должны, обязаны были распасться на влажные гранулы, уйти друг от друга, удалить номера из телефонов и синхронно возненавидеть бывших, но этого, благодаря говнюку Хайнеку, почему-то не произошло. Непонятно почему! Вместо этого в моём телефоне появились записи о двух странных новых родственниках: жена моего мужа и сын моего мужа. Думаю, у них в телефонах тоже всё поменялось соответственно моему торжественному, блять, с фанфарами появлению. Я задавал доктору сто и один вопрос о том, как он представляет себе такое, но гадёныш знал ответы на все мои вопросы. Он всем всё объяснял, все качали головами, соглашались, что это справедливо, и утихали. Я очень беспокоился за мальчика с игрушкой. Поначалу я вообще боялся к нему подходить! Кто я ему вообще? Как я ему это объясню? Каково было моё удивление, когда оказалось, что мальчика вообще не колышет, какие у нас с его батькой отношения. Его куда больше интересовало, умею ли я рисовать военные самолёты и есть ли хоть крошечная возможность, что когда-нибудь я на одну минутку разрешу ему посидеть за штурвалом. Конечно, я старался сохранять гордое лицо национального героя. Потом получил футбольным мячом в рожу, ругнулся, покраснел и моментом растерял все свои выражения лиц. Позже папа-Аллен по секрету сообщил мне, что его отпрыск наверняка слыхал словечки и похуже того, что я ляпнул. Лучше мне, конечно, больше не ругаться при пацане, но это не смертельно и можно уже расслабить булки. Его слова заставили меня напрячься с ещё большим усердием. Мими Хайнек, его жены, я боялся не меньше и, не знаю, отважился бы с ней заговорить, если бы однажды док не забыл у меня свой телефон, разразившийся внезапно напоминанием о важной встрече. Слегка вспотев от натуги, я выдохнул и отважился позвонить Мими, и она ответила на звонок. Понимая, что не могу сопеть в трубку вечно, как маньяк, я заставил себя быть решительным. — Добрый день, — сказал я. — Миссис Хайнек? — Да. — Это Майкл. Я… эм. — Здравствуйте, Майкл, — дружелюбно раздалось в ответ. — Что-то случилось? — Доктор оставил свой телефон, а у него важная встреча сегодня. Сработало напоминание. Он едет домой, и я подумал, вы могли бы передать. Про телефон, и про встречу. Я замолчал, ожидая, что будет дальше. — Он бы голову забыл, если бы она отстёгивалась, — проговорила Мими, кажется, так же, как и я стараясь сдержать волнение. Невольно я усмехнулся над её шуткой, почувствовав себя намного лучше после этой избитой, но примиряющей незнакомых людей глупости. — Да, не исключено, — натирая коленку, подтвердил я. — Я передам ему, Майкл. Спасибо, что предупредили. — Мне не трудно… Я, пожалуй… Да! — я вспомнил, как пару дней назад Ал привозил из дома печенье и, кажется, контейнер от него всё ещё лежал на моей кухне. — Спасибо за печенье. Очень вкусное. — Вам действительно понравилось? — Да, очень. Да. — Майкл! — Да? — Приезжайте завтра на ужин. — С радостью, — выдал я, хотя радости я не испытывал, а испытывал, скорее, ужас. — Хорошо. До завтра? — До завтра, — покивал я, хотя очевидно она не могла этого видеть. На следующий день я ужинал у Ханйнеков. Джоэля, их сына, дома не было, его отправили к родственникам. Мими предпочитала прицениться ко мне в спокойной и взрослой обстановке, прежде чем подпускать меня ближе к дому и своему чаду. Я это понимал и был ей благодарен за такую чуткость. Она мне нравилась: казалась приятной, улыбчивой, не хихикала попусту, как это иногда бывает во время натянутых взрослых обедов с чьими-то незнакомыми жёнами. Мы поели, выпили чаю, а потом Мими понравилась мне ещё сильнее, когда вошла в комнату, где мы с доком, как чинные английские джентльмены, курили, сидя на приличном друг от друга расстоянии, с бутылкой в руках со словами: — Не знаю как вы, а я… — она прошла мимо нас. — Я вам не помешаю? — Ни в коем случае, — скорее доктора, сказал я, отрицательно мотнув головой. — Ты же понимаешь, что с таким грузом мы тебя не отпустим? — поинтересовался док, кивнув на бутылку. Мими села в кресло, взяла свою чашку из-под чая и налила в неё жидкость покрепче. — Он алкоголик, — едва слышным шёпотом пояснила она мне, когда доктор потянулся, чтобы взять бутылку. — Жизнерадостный пьяница, — поправил Аллен, вливая в чашку напиток и, размешав ложечкой, как чай, отложил её на блюдце. Они потрясающие, — подумал я, любуясь ими. — Такой уж радостный… — заметила она. — Ворчит: не такая ему фасоль, подайте другую фасоль с золотым сечением… Бери пример с Майкла: ест, что предложат. — Я просто был голоден, — ляпнул я. — В смысле… Не в том смысле! — Давай-ка я тебе налью, — покачал док головой, решив за мной поухаживать. — Майкл похвалил моё печенье, — глотнув алкоголя, Мими ткнула пальцем вверх. — То самое печенье, что ты не хотел брать! Да, Майкл? — Да, и мне очень понравилось, — кивнул я и отпил из своей чашки то, что мне плеснул Аллен. — Я бы его с удовольствием ещё съел. — Так есть ещё, — обрадованно подорвалась она. — Мими, — попытался урезонить её доктор. — Оно вкусное! — заявил я. — Принести? — спросила Мими. — Да. Я буду им закусывать, — решил я. — Закусывать домашним печеньем? — поднимая брови, вопросил док. — Сейчас-сейчас. Мими сорвалась с места, уносясь в кухню. — Ты не обязан есть печенье с выпивкой, — с усмешкой сказал Аллен. — Нравится, блять, оно мне! — грозно выдал я, и зажал себе рот. — Тут можно такое говорить?.. — Мими! — крикнул Хайнек. — Да? — отозвалась она из кухни. — Можно Майку «блять» говорить, он спрашивает? — Что? — она подлетела ближе с жестяной коробкой руках, слегка запыхавшись от бега от шкафа. — Что ты спросил? — Да, говорю, печенье всё твоё хвалит, — вздохнул Аллен, подпирая подбородок рукой. — Ну не всё ваше всякое хвалить, — заметила она, падая в кресло, поднимая чашку и отправляя остатки напитка в рот залпом. Весь вечер я сидел и смотрел на них, на их забавные упрёки с шуточками, и думал, неужели, им друг с другом чего-то не хватает? Настолько, чтобы тащить домой кого-то, вроде меня? Хотя, что я мог знать об их настоящей повседневной жизни? Может быть, она была сносной, может быть, они осточертели друг другу, может быть, было что-то ещё, чего я просто неспособен был понять или увидеть. Сам-то я жил не их, а своей жизнью. Так что я попивал себе из чайной чашечки, хмелел и, в конце-концов, подумал: не важно, почему им друг друга недостаточно. Они нажили это, надумали — долго, муторно, и однажды не вышло вернуться к началу. Взорван мост, и было бы идиотизмом с этим спорить. — Куда ты сегодня? — спросила Мими. Я подслушал это, но невольно, пока шёл из туалета по коридору. — К Куинну, — отозвался док. — А что? — Спрашиваю, будешь-нет. Хотела забежать к подруге. — Утром надо дома быть? — Да ты чего, я вернусь где-то к часу. — К часу? Почему? — Муж в два приезжает, — сказала Мими. — Аккуратней там, ладно? — ответил Аллен. — Да… шучу. Я не был уверен, что именно подумал, услышав такой разговор, но, выйдя из укрытия, я попал на очередную общую шутку, над которой мы посмеялись все вместе. Было слегка неловко забирать Аллена из его дома с тем, чтобы везти к себе на диван. Тем более, что я был без машины и нам пришлось вызвать такси. Сев рядом с ним, одетым в майку с джинсами, а не костюм, на заднее сиденье автомобиля, я принялся молча хмуриться. Я успел вздохнуть несколько раз подряд, пока док не прихватил меня за предплечье и не кивнул, посмотрев мне в глаза: что такое? — Она… — проговорил я под тихий шум мотора, — ведь тебе не ровня. Как ты смог её очаровать? Мутноватый взгляд доктора стал серьёзнее от моих слов. — Ох, мой парень, — выдохнул он, ткнувшись подбородком мне в плечо. — Давай не сейчас… Я пьян, и… — Но ты, и она… — Не надо. Пожалуйста. Думаешь, я сам не… — он прервался. — Не надо про это. Такси встряхнуло на кочке. Ал тихо крякнул, прихватывая меня за ткань на плече, и вжал нос мне шею, обдавая горячим дыханием мои ключицы. Приподняв голову, он почти коснулся губами мочки моего уха. — Я тебя… так… — шепнул он и не договорил, мерно задышав. Кажется, задремал. Когда мы приехали, мне пришлось его разбудить. Он тёр глаза, как ребёнок, пока я открывал дверцу и выходил. Вытащив его из машины за руку, я завёл его в подъезд. Поднимался он сам, сонно и медленно, так что мне пришлось ждать его, стоя у открытой двери, пока он не поднялся и, зевая, не прошёл в коридор. Я ходил туда-сюда по комнате, делая ерундовые домашние дела, пока он в своём углу неторопливо трудился над убранством дивана: расстилал, подтыкая, простыню, прилаживал подушку и расправлял покрывало, которым планировал укрываться. Окончив с этим, он улёгся сверху, тяжко вздохнув, как умаявшийся от беготни за лазерной указкой, кот. — Майки, — позвал он тихо. — Что? — проходя мимо, спросил я. Я нёс ворох носков, собираясь засунуть их в мешок с бельём. — Майки, — повторил он и протянул руку в мою сторону. — Да что такое? — улыбнулся я, вернувшись в комнату. — Иди, — потребовал Аллен шепотом. — Иди, что покажу… — Ну, что? — подходя ближе, поинтересовался я. — Иди, иди сюда, — протягивая обе руки, попросил он. Я оперся на диван коленом, наклоняясь к нему. Он заскользил руками по моим бокам, обхватывая меня за спину и нагибая ниже. Закрыв глаза и потянувшись, он коснулся губами моих губ. Я опустился на локти. После пары невесомых поцелуев, я поднял голову, выдыхая. Прочно опершись на локти всем весом, я несколько раз любовно пригладив его мягкие волосы назад ладонью и, смотря на его лицо, на его приоткрытые тонкие и нежные губы с кончиками мило торчавших белых зубов, сказал: — Люблю тебя… Люблю. Он, приоткрыв рот ещё чуть-чуть, улыбнулся, моргнув, и шепнул: — Да, мой… Именно… Когда он опустил ресницы, все оставшиеся сомнения были посланы далеко с ногтя. Порывисто и глубже поцеловав его, я спустился к его шее, и там уже не стеснялся. В дальнем углу комнаты всё ещё горела настольная лампа, которую нужно было погасить, но я в любовной горячке сдёргивал с Аллена джинсы, чтобы без всякого мошенничества, только лишь ловкостью рук ненадолго сделать его жизнь немного проще, чтобы он в ответ сделал немного проще мою. Лампу я погасил в пять утра. *** Просидев под кабинетом в коридоре, где висел плакат с зубом в разрезе, довольно долгое время, я чуть не уснул, потому что в наушниках тренькал настойчивый вязкий лаундж. Но дверь хлопнула, я вздрогнул — и передо мной предстал улыбающийся Джоэль Хайнек без одного из передних зубов. — Здорово, старик, — выдёргивая наушники из ушей, отключая их, сматывая в карман и поднимаясь со стула, сказал я. — Привет! — хапнув меня в объятья, заявил Джоэль. — Ну-ка, показывай, — велел я, поднимая его голову за подбородок. Он обнажил зубы, сверкая дырой. — О! Да ты правда теперь старик! — покивал я. — Да это молощный, — мотнул он головой. — Щего? — передразнил я, — Шам-шам. — Шам ты шам-шам, — слегка толкая меня боком, сказал он. Я рассмеялся, потому что это в самом деле получалось у него весело. — Ладно, идём, — сунув руки в карманы, сказал я, направившись по коридору. Джоэль пошёл со мной рядом. — Шам-шам, откройся, — пробормотал я себе под нос. — М! — кинулся он вперёд, пытаясь ткнуть меня пальцем, но я увернулся. Всю следующую минуту я скакал по коридору, как горный козёл, а Джоэль пытался меня настигнуть. У него не получалось, и он с улыбкой хмурил нос, тихонько рыча. Таким макаром я налетел на какую-то медсестру и чуть было её не уронил. — Пардон, мои извинения, — поставив сестру, как была, искренне повинился я, прижав ладонь к груди. В это мгновение моё ребро настиг карающий тычок пальца Джоэля. — А! — дёрнулся я от этого внезапного удара судьбы. — Ах ты! Джоэль, коварно хохотнув, ломанулся к лифту. Там ему пришлось затормозить, и я, догнав его, вернул ему тычок, хотя и постарался сделать это не больно. Он снова ткнул меня в ответ, промахнулся, я схватил его за руки, и он попытался пнуть мой кроссовок. В этот момент двери распахнулись и показалась большая седая бабушка в белом халате. — Здравствуйте, — выдал я. Она прошла мимо нас с недоумением, а лице, а мы ринулись в лифт. Двери захлопнулись. — А чего мы стояли? — спросил я. — Мы же на втором этаже. — А я не жнаю, — хохотнул Джоэль, и снова пребольно тыкнул меня пальцем. — Так, всё, — с сердитым видом потирая пострадавшее место, сказал я. — Поиграли и хватит. Джоэль сунул руку в карман, отворачиваясь. Но, стоило ему потерять бдительность, как я, выходя в начавший открываться лифт, опять его ткнул и с победным воплем выскочил в холл, выбегая через двери на улицу. — Пожлец! — застревая в крутящейся двери, негодующе закричал Хайнек-младший. Услышав это с улицы, я расхохотался в голос. — Што? Шам-шам? — вытирая глаза, спросил я. Через полчаса мы худо-бедно дотащились до здания колледжа, и там, чтобы заглянуть в окно второго этажа, я предложил Джоэлю влезть мне на плечи. Заметивший нас Хайнек-отец сразу подошёл к окну и, не говоря ни слова на радостное размахивание руками, указал на сына, согнул палец и потряс им, требуя слезть с моих плеч на асфальт. Когда доктор освободился и мы все втроём шли к моей машине, док попытался взять меня за руку, но я отпихнул его, не даваясь. Неожиданностью для меня было, что Джоэль внезапно встал на мою защиту и велел своему пожилому родителю отстать от меня. — Ну ничего себе! — усмехнулся док такому заявлению. Я имел представление о том, что к этому времени Джоэль уже примерно представлял себе, что мы с его отцом находимся в близких отношениях и что-то такое друг с другом делаем, не совсем пока ясно, что именно, что, однако, даёт его отцу неоспоримое право брать меня за руку. Он и без объяснений, на которые доктор всегда был щедр, понимал длины дистанций и не имел ничего против, но, тем не менее, ему всё равно нравилось защищать меня — нового молодого родственника, от него — привычного ежедневного папы в галстуке и с хлебной крошкой после завтрака в усах. Со временем, так уж вышло, Джо разобрался в наших отношениях более детально. Это было то, чего я боялся, и то, в чём мне пришлось довериться Аллену, когда он сказал, что у него достаточно сил, чтобы разрулить любую надуманную херню, кому бы из нас в голову она ни пришла. Не знаю, была ли это правда или он меня просто убалтывал, но время шло и пока он справлялся. Так вот однажды Джоэль приволок с дружеской прогулки сердитую задумчивую физиономию и желание остаться одному. Доктор его не трогал и позволил созреть самостоятельно — он был абсолютно уверен, что сын дойдёт до него, когда переберёт все более простые способы решения проблемы. И тот дошёл. С вопросом о том, действительно ли мы любовники. Доктор ничего не выдумывал, лишь тактично подбирал формулировки, но в целом описал всё так, как было на самом деле. Джоэль поглядывал на него недоверчиво, не зная пока, что думать, а потом, конечно, сделал предположение, что они разведутся с его матерью и, получив отрицательный ответ, окончательно запутался. Понимая, что наступил момент истины, Аллен, благодаря богов, что его ребёнок ещё всё-таки больше ребёнок, чем подросток, усадил его за кухонный стол, налил кока-колы и хорошенько, с чувством и толком поговорил обо всём на свете. О том, какие бывают семьи, о том, что семьи с одним родителем, дядями и племянниками и приёмными детьми — обыкновенные, а наша — вот такая вот, что мы каждый друга друга любим и уважаем, и о том, главное, что именно Джоэль самый наикрутейший ребёнок в мире и отец всегда будет любить своего единокровного сына до луны и обратно, независимо от того, что творится во всей остальной вселенной. Мимоходом обсуждены были и секс, и обязательства, и ориентация, и толстая тётка с откровенно тупой морщинистой собакой. Всё, что можно было обсудить. Аллен в заданные вопросы вгрызался, как в самую интересную на свете теорию всего, и разбирался честно, как равноценный партнёр, без «как-это-можно-не-понимать» закидонов. Когда впоследствии я сам услышал, как он это делает, я совсем немножечко пожалел, что Хайнек-старший — не мой отец (потому что мой отец, в лучшем случае, сказал бы, что я вырасту и пойму, а в худшем — выместил на мне своё раздражение чем-то другим, дав сочный подзатыльник). Разумеется, это был всего лишь один маленький разговор, призванный помочь только сейчас, в этой ситуации в этот самый день, но он оказался способен дать некоторые, далеко не исчерпывающие, ответы на очень важные вопросы. Решилось ли этим все на свете? Нет. Но после болтовни на кухне противоречивое слово «любовники», сказанное в адрес кого-то из своих родственников, уже не привело бы Джоэля Хайнека в тотальное недоумение. Хотя, как назло, больше он его и не слышал. — Устроит он нам лет в четырнадцать… — вздыхал Аллен, потягивая кофе наедине со мной в нашей квартире. — Тебе разбираться… Я этого уже не увижу, — усмехнулся я, натирая губкой турку. Размахнувшись, док от души шваркнул меня по голове свёрнутым пополам журналом. — Да ладно, ладно! — пряча голову и поднимая локти, отгораживаясь, воскликнул я. *** Воздух становился холоднее. Солнце лишь изредка выглядывало из-за высоких туч, капая золотом и разбегаясь горящими словно монеты бликами по воде. Напротив нас в далёкую не обозреваемую даль, уходила голубовато-серая поверхность залива. Мы с Алленом сидели на багажнике моей машины, я ел купленный сандвич, он курил, стянув на груди края коричневой шерстяной кофты с дырками на локтях. Облизнув с пальца соус, я глянул на доктора, перевёл взгляд на серую, дрожащую от порывов ветра воду, и подумал: как можно быть таким легкомысленным? Это, по его мнению, романтично или что? Что такое: хочу к воде? Зачем? Вода… Ну сиди теперь, дыши водой. Доктор. Мой. Милый. Маленький. Дурак. — Ты бы прыгнул в воду, если бы я там барахтался? — спросил он, выдыхая дым. — Глупости не говори, — сминая обёртку от съеденного сандвича, сказал я. Док без особого энтузиазма уткнул носок кроссовка в пятку другого. Отшвырнув комок из обёртки в сторону, я пододвинулся и обнял его за талию, притягивая к себе. — Само собой, — буркнул я, сжал его в объятьях покрепче и взглянул в сторону пыльно-голубого горизонта. — Конечно.