Какая ирония

Изо дня в день я периодически думал о том, как странно в жизни устроено распределение событий: можно долго, долго жить спокойно, и как будто всё с этим к порядке. Радости, неудачи, всё, как полагается, но в какой-то момент ты осознаёшь, что всё изменилось. Казалось бы, происходит то же самое, со стороны выглядит точно так же. Но для тебя становится предельно ясно, на самом деле, что всё предыдущее пусто, не убедительнее туманного сна, а теперь, с приходом нового настоящего дня, ты понял, наконец, что такое реальность. Чистая, как вода, бьющая из-под земли, звонкая, как свист предрассветной птахи под распахнутым окном. События происходят одно за другим, липнут друг к другу, цепляются друг за друга, наворачиваются, как снежный ком, и однажды, согласившись взять только горсть снега, ты обнаруживаешь себя внутри лавины и просто не можешь с этим ничего поделать, да и не стал бы, даже если мог. В лёгких — избыток кислорода, в мышцах — пряная томная усталость. Происходит то, чего не должно было случиться. Тот, кто должен был гнить — цветёт, кто должен был всё закончить — всё только начал. Получил необходимые инструменты, встал у куска мрамора и начал по чуть-чуть отсекать лишнее. Прошлое всё ещё лезло в глаза, как назойливая мошкара, и требовалось немало усилий, чтобы отогнать от себя это жужжание, пока не пришло в голову, что, возможно, стоит попробовать для начала выйти из своего болота на твёрдую и сухую почву, невзирая на то, как долго придётся на ней пробыть, и тогда гнус развеется сам собой. К началу работы док практически полностью ко мне переехал. Его машина теперь стояла на стоянке под окнами рядом с моей, о чём я мучительно договаривался, но смог договориться с многочисленными соседями. — Как же это ты так? — спрашивал я. — В смысле? — уточнял Аллен. — А Джоэль? — Ну… он же человек, — улыбнулся Ал. — Не куриное яйцо. Я всегда буду рядом с ним, вне зависимости от того, в какой ванной хранится моя бритва. Я задумывался о своём, слушая его. Несмотря на наше с Алленом глубокое взаимопонимание и все самое приятное, что между нами было, со временем я стал невольно подмечать вещи, которые вызывали у меня лёгкое недовольство, как это, наверное, неизбежно случается в процессе жизни с кем-то в одной квартире. Каким бы идеальным ни было пребывание, у него был какой-то свой внутренний распорядок и его личные привычки, которые не могли бы никогда полностью совпадать с моими. Первое, на что я обратил внимание — грязная посуда. Он совершенно спокойно реагировал на гору посуды в кухонной мойке. Она не вызывала у него никаких беспокойств и не побуждала к исправлению ситуации. Я же со своей любовью к пустой и чистой раковине, часто против воли внутренне вздрагивал, завидев оставшееся после его дня дома составленное горкой великолепие. Да, я знал, что, когда стаканы уже некуда будет ставить и станет не из чего пить, он возьмётся за губку и всё чинно с удовольствием перемоет, но промежуток между тотальным скоплением грязи и мытьём заставлял меня вздыхать, начав ворчать под нос. Не ему, не вслух, самому для себя. Таким образом, посуду я мыл чаще него, стремясь поддерживать чистоту как можно более постоянную. Я вынужден был признать периодические, но регулярные проблемы с меткостью в туалете и пренебрежительное отношение к уборке после этого. Разумеется, обычно я просто приводил всё в порядок, не придавая этому особенного значения, но вместе со всем остальным, это добавляло ещё пару неудачно приземлившихся куда попало капель к моему недовольству. Список ворчливых невысказанных замечаний медленно, но верно продолжал расти с каждым днём: то он сорил ногтями вокруг дивана, то забывал выключить мой ноутбук, уходя из дома, то оставлял фен посреди коридора так, что я едва ли не бился башкой об пол, запинаясь о неожиданно возникший провод. Таким образом, в один прекрасный день я твёрдо решил не доводить ситуацию до взрыва и поговорить с ним обо всех своих претензиях, вызывающих праведное возмущение. Однако решить — ещё не значит поговорить. Когда всё было в порядке, когда не происходило ничего, по моему мнению, предосудительного, я чувствовал, как сильно влюблён в него и мне не хотелось ничего портить, в том числе его и своё настроение, а когда предосудительное происходило, я не начинал говорить, опасаясь, что на эмоциях могу наговорить лишнего, о чём потом сам же и пожалею. Ситуация наитипичнейшая, что уж говорить. Тем не менее, хотя начинать это мне и не хотелось — не очень-то хорошо мне давались начала, я потихоньку раскачивался, и как-то раз, наконец, отважился открыть рот на эту тему, прервав один из сеансов нашего взаимно приятного бессмысленного томления в огне полуденной жары выходного дня. — Эл?.. — лениво позвал я, почёсывая нос краем обручального кольца, стиснутого пальцами. — Мгм, — отозвался он, лёжа рядом. — Что? Дочесав зудящий нос, я положил руку на живот. — Слушай… — начал я, и после первого слова сделал такую паузу, которой позавидовал бы любой драматический актёр. Наконец, я вздохнул и продолжил: — Ты мог бы мыть посуду почаще? — Конечно, да, — сказал он. — Спаси-бо, — пространно пробормотал я — я не думал, что его ответ окажется таким простым и ничтожным, и не был уверен, что этого мне достаточно, поэтому, чувствуя какую-то нервозность, ляпнул: — Просто я обычно убирал сразу. Я понимаю, что у тебя, наверно, было принято по-другому, так что ничего такого, просто немножко почаще. Можешь? — Да, парень, конечно, — чуть улыбнулся он. — Я буду мыть чаще. — Хорошо, — всё ещё не чувствуя себя удовлетворённым, сказал я, протягивая руку и проводя ладонью по его спине. — Что-то ещё хочешь сказать? — дружелюбно поинтересовался док. — Нет, нет, — отказался я, потому что думал о чём-то совершенно ином, не о своём списке грехов Аллена Хайнека. — Ничего. И это тоже не слишком важно. — Понятно, — спокойно сказал он. Как ни в чём ни бывало он наклонился ко мне и, щекоча усами, поцеловал меня в щёку, а я почему-то почувствовал себя виноватым, хотя, как мне казалось, сделал всё категорически верно. Резко выдохнув, я захотел прогнать это некомфортное состояние и, закинув пятку на щиколотку Аллена, пододвинулся ближе, не без приятности вспомнив о том, с каким восхитительным парнем имею честь валяться на диване прямо у себя дома. Вечер следующего же дня наполнил меня энтузиазмом отменить все мои претензии. Случилось это вот почему. Так получилось, что в связи с некоторыми делами вне части, обеденный перерыв и голод застали меня глубоко в городе, и я решил пообедать в первом попавшемся кафе неподалёку. Около него была курилка и впервые я увидел их оттуда. Задумчиво выпуская клубы дыма, я смотрел, не особо стесняясь, на семейную пару, которая в своей манере общаясь, пыталась утрамбовать в не закрывающийся багажник своей машинки какие-то габаритные вещи. — Если я сказал справа, то справа! — сквозь зубы цедил он. — В право от меня или тебя, идиот? — сердилась она. — Справа от коробки, конечно! — От которой из коробок? — Ты что, издеваешься?! — А ты слепой? Глаза разуй: тут три коробки! — От всех от них с правой стороны! — Разбирайся сам, раз такой умный! — прошипела она раздражённо и, развернувшись, ушла в машину. Докурив, я затушил окурок, выбросил его и ушёл в кафе обедать. Через секунду после того, как я получил свой заказ, в помещение вошли мои случайные знакомые с коробками в тесном багажнике, и сели за моей спиной. В течение следующих десяти минут я в подробностях выслушивал весь их неприхотливый разговор, пересыпанный огромным количеством нервных замечаний и злых змеиных ругательств. — Можно было головой подумать, прежде чем заказывать, — ворчал он. — Я не знала, что там лук, — бурчала она в ответ. — Огромными буквами написано, — тыкал он пальцем в меню. — Самому надо было заказывать, — бурчала она, что-то жуя. — Каждый раз одно и то же. Каждый раз. Такое простое дело, даже с этим умудрилась налажать… — Это ты дебил, который лук не ест, все люди, как люди… — Ты прекрасно знаешь про мою аллергию. — Ну-ну. — Что «ну-ну»? Что опять за тон? — Не цепляйся! Надо, закажи, что хочешь. — Закажу, но если бы ты смотрела, куда надо, не тратили бы зря время. — Как же ты меня бесишь! — Это ты меня бесишь своими сумками. Я сказал взять только нужное, в ты набрала… — Если бы не ты не захламлял машину своим мусором, всё бы поместилось… Вышел я на улицу буквально с пустой головой, лишённой каких-либо мыслей, тем более адекватных. Концентрат того, что я перед этим выслушал, судя по всему, был для этой пары нормой общения. Они злились, раздражались, шипели, рычали друг на друга, чуть в лицо друг другу не плевали, и, судя по всему, принимали это достаточно поверхностно и смиренно. Ничего другого им попросту не оставалось. Прибыв обратно в часть, после всех дел в городе, я на битый час замер за своим столом и вместо работы осмыслял превратности бытия. После этого, конечно, я спохватился и мне пришлось сильно ускориться, чтобы успеть доделать всё важное до конца рабочего дня. Но когда я покинул свой кабинет с тем, чтобы идти домой, размышления вернулись в мою голову. По пути с работы я зашёл в ставший уже привычным магазин за повседневной ерундой вроде молока для кофе и тому подобным, чтобы заиметь тот самый пакет, который передам в руки Аллена в прихожей, после этого, забросив пакет в машину, поехал, наконец, домой. Ал встретил меня, как обычно тепло и позволил обнять, после чего по маршруту прихожая-кухня утащил захваченную добычу в холодильник. Днём он был дома и потому к моему приходу уже приготовил на ужин что-то мясное и ароматное. — Ты помалкиваешь, я смотрю, — заметил он, накладывая еду в тарелки, кинув на меня взгляд. Сидя в углу кухни за столом, я посмотрел на него, поджавшего голую ногу, торчащую из-под края шорт, уткнув её под коленом другой и опираясь для устойчивости бедром о кухонную тумбу и, мечтательно прикрыв глаза, облокотился на стол, подпирая кулаком висок. — Одурел от жары, — сказал я. Аллен понимающе качнул головой, отложил ложку в большую посудину и, подхватив тарелки, пришёл с ними к столу, поставил одну передо мной, а другую напротив стула, на который тут же взгромоздился сам. Мы ели молча, думали каждый о своём, и Аллен иногда пространно смотрел за окно во двор, ковыряя вилкой свой кусок мяса. — Чем занимался? — спросил я. Очнувшись от задумчивости, он повернулся ко мне и, слегка покривив губы в робкой улыбке, пожал плечами. — Скучал по вам, капитан, — проговорил он. Качнувшись на своём стуле, я поднялся, вытягиваясь в его сторону и, столкнувшись носом с его виском, глубоко вдохнул, нюхая. — Чем пахнет? — спросил он, косясь на меня. — Чем-то потрясающим, — признался я. — Жидким мылом с кухни, надо полагать, — предположил он. — Ты мыл голову жидким мылом из кухни? — садясь обратно на свой стул, удивился я. — Так вышло, — повинился он. Я с досадой повертел башкой, не удерживаясь от улыбки. Когда мы всё доели и я потянулся к сахарнице, чтобы добавить сахара в свой чай, Аллен сгрёб со стола наши тарелки, отволок их в мойку и, сразу включая воду, принялся тереть губкой жирные следы. — Ал… — пробормотал я. — Ау? — отозвался он, почесав запястьем мыльной руки нос. — Ты не должен мыть посуду, — сказал я. — Да я знаю, но мне не сложно, так что почему бы и нет. — Нет… В смысле, правда, не надо. — Хорошо, в другой раз не буду. — Аллен. Он посмотрел на меня, не понимая, почему я взял такой серьёзный тон, сообщая о такой ерунде. — Оставь тарелки в мойке, я вымою всё сам, — попросил я. — Эй, — по-доброму усмехнулся он, — мне не трудно мыть посуду, мой парень. Иногда забываю, только и всего. Ты просто иногда напоминай мне. Я встал со стула, подошёл к нему и хотел отобрать у него губку с тарелками и вилками. — Ну всё, всё, — пытаясь меня урезонить, произнёс он. — Успокойся. Я вымою, и… Осторожно отцепив тарелку с губкой от его рук, я поднял её из мойки, вытащил оттуда всю остальную находящуюся там посуду, сложил стопкой, подошёл к мусорному ведру и, открыв крышку, чинно сложил в его недра всю мокрую посуду, закрыл ведро, сполоснул руки под водой, после чего ушёл к столу и, усевшись, продолжил, как ни в чём ни бывало, размешивать сахар в чае. Аллен пожмулькал воздух мыльными руками, выглядя чуть-чуть недоумевающим, но не слишком изумлённым. Он опустил руки под воду, отмыл от пузырящегося средства, вытер полотенцем, потом закрыл кран и тихонько пришёл к столу, садясь со мной рядом. Я чувствовал себя немного неловко от силы вычурности показательного жеста, в правильности которого, тем не менее, ни секунды не сомневался, поэтому, посидев минуту, размешивая давно растворившийся сахар, я не удержался от того, чтобы не сказать: — Забудь про всю посуду на свете, ладно? Аллен, вытягивая губы, с улыбкой выдохнул, гипнотизируя сахарницу. — Я больше так делать не буду, — сообщил я, — но пошла вся эта посуда в задницу. Я не хочу, чтобы ты о ней даже думал. Мой доктор облизнул верхнюю губу и, подняв брови, морща лоб, глянул в мою сторону. — Я понял, — сказал он. — Если хочешь, — поставив руку ребром на стол, сказал я, — делай. Но, по ходу, она мешает мне, так что мне её и мыть. Убрав со стола руку и почувствовал, что, возможно, сейчас в самом деле сделал всё правильно, раз не чувствую больше никакой вины за сказанное. Подняв чашку с чаем, я с удовольствием сделал большой глоток. Аллен скосил на меня хитрые глаза. — Хорошо, — отозвался он. После ужина и душа я вкусил плод его бурной благодарности или того, насколько он сильно по мне соскучился, и в очередной раз подумал, какой же я гениальный парень, раз всё так умно и хорошо придумал. Спустя пару дней после этого, мы сидели на той же кухне в мой выходной день, лопали разные вкусные вещи, и в гостях у нас был Джоэль, который с удовольствием лопал вкусные вещи вместе с нами. В какой-то момент, просмеявшись после очередной идиотской, но очень смешной шутки, я осознал, что миска, из которой я ем мороженое, однозначно была выброшена мной в помойку днями ранее. — Ты что, достал тарелку из помойк… …и? — икнув от неожиданности, произнёс я. — Аллен! Умоляющими глазами я уставился в лицо Хайнека. — Это была хорошая тарелка, — ничуть не смутившись, спокойно ответил тот. — Я понял всё, что надо. Зачем же портить хорошие вещи? — Аллен! — со смехом и укором, воскликнул я. — Гляди, — ткнул он пальцем над плечом Джоэля, указывая на меня, — твой юный второй папка с ума сходит: выкидывает посуду. — Разбитую? — поинтересовался Джоэль. — Целую выкидывает, — отрицательно вертя головой, сказал Аллен. — Дурака валяет. — Ты бы хоть сказал… — пробубнил я с досадой. — А ты бы стал есть из помойной тарелки? — Нет, конечно! — Вот потому и не сказал. — Твою тарелку я тоже выбросил! — сказал я Джоэлю. — Тфэ-э! — плюнул он мороженым. — Я ем из помойной тарелки?! — Да! — Тфу! Тфу! — Перестаньте вы оба! — смеясь и стараясь быть строгим одновременно, велел Аллен. — Это чистые и хорошие тарелки, я их вымыл начисто! — Да ладно, мы стебёмся, — сказал я. — А я — нет! — заявил Джоэль, отставляя свою. — Я что-то наелся. — Не будешь? — оживился я. — Я могу доесть? Джоэль подумал секунду, и с лицом проигравшего битву, притянул тарелку с мороженым с сиропом по столу обратно к себе. Ночью, лёжа на нашем диванчике наедине с Алленом, я всё не мог успокоиться по поводу этих тарелок. — Это же надо было, — усмехнулся я. — Когда ты их достал? — Как ты в душ ушёл, сразу, — сказал он. — Чтобы успеть до утра, пока ты мусор не вынес. — Неужели, не мог оставить… — С какой целью? Ты не забывай, это совместно нажитое имущество. Вот делить будем, так я и останусь без единой тарелки благодаря тебе. — …споди… — выпалил я, поскуливая, и привалился к его груди. — Я тебя обожаю… Как ты можешь быть таким? Ну вот как?.. — Очень просто, Куин, — поглаживая меня по спине, шепнул он. Приподняв голову, я поцеловал край его губ. — Я… — позволяя коротко и тепло целовать себя в губы, говорил он в перерывах, — хочу… спать. — Мгм, — протянул я. — Очень… хочу… спать. Уткнув руку в челюсть, я завис напротив его лица, сунув локоть в прохладную область под подушкой. Я рассматривал его лицо в ночной полутьме, а ему было на это совершенно наплевать, и его не беспокоило моё назойливое дыхание. Спустя минуту он завозился, слегка отпихнув меня плечом, и я решил, что надоел ему, но дело было вовсе не в моей близости — он принялся стягивать трусы. — Это намёк на что-то? — тихо спросил я. — Ага. На то, что мне жарко, — не открывая глаз, сонно пробубнил он, после чего вышвырнул трусы на пол у кровати, валясь на живот и рассредотачиваясь по поверхности, обняв подушку. Я тоже лёг рядом, медленно опустив голову на подушку. Некоторое время я лежал и молчал, а потом, думая, что Аллен давно уснул, тихо сказал: — Ты потрясающий. — Ты тоже, Майки, — звякнув полуспящим тембром и уплетаясь в тихий вязкий шёпот, произнёс он. — Что?.. Он молчал, и я сперва подумал, что он ответил просто по инерции, но, спустя секунду, дохнув носом, он продолжил лепетать настолько тихим шёпотом, как если бы в самом деле беседовал со мной из глубины своего сна. Хотя, кто знает, может быть, так оно и было. — Твой… диван, — едва шевеля губами, произносил он. — Я никогда… никогда не чувствовал… себя… так спокойно, как на твоём диване… Майки… Я не должен… этого говорить. — Почему, любимый?.. — спросил я растерянно. — М… — он поморщился. — Не знаю. Так было бы… лучше… — Тебе здесь спокойно? Он улыбнулся, кажется, и не собираясь просыпаться, продолжая беседу исключительно сквозь сонное онемение сознания. — О да… — промямлил он с елейной гримасой. — Здесь приятно. Здесь я… могу говорить… Могу, что угодно. — Что угодно? — М… да… Я могу говорить «пизда» и «ебливый», и тебе по херу… Ты говоришь так же… А там всё сложно… Кто я там такой? Препод, физик… В галстуке. Кофе утром, бекон на завтрак… Газон… А я так хочу быть просто маленьким всратым уёбком… маленьким всратым мужем тебе… Выслушав до конца полувнятный монолог Аллена, я почувствовал, что он вызывает у меня невнятное волнение. Я невольно задумался: в моей голове всё спешно расставлялось по своим местам, и я удивлялся тому, как я не замечал раньше всех этих элементарных вещей. Так ведь оно с самого начала и было. Ещё я почувствовал глубинное и очень приятное согревающее удовольствие от осознания своей исключительности. Может быть, в какой-то степени именно я, избранный Майкл, сумел заменить для него всю его вторую жизнь, в которой он мог быть понятным самому себе, простым и свободным. Может быть, — как бы мне хотелось в это верить — меня достаточно для всех его проявлений и личностей. Может быть, пока моих сил хватает для удовлетворения потребностей его тела и разума. — Разве я говорил когда-то «ебливый»? — тихо спросил я. — Я говорю «ебучий». Док кашлянул и, потирая лицо, приоткрыл глаза. — Чего?.. Я уснул?.. — он широко зевнул, захлопнув рот ладонью. — Да, и давай спи дальше, — заражаясь зевотой и тоже зевая, сказал я. — Спокойной ночи. Я отвернулся на другой бок и слегка отодвинулся, чтобы не мешать Аллену ловить искомую прохладу. — Может, окно открыть? — спросил я. Ответом мне была тишина. — Понятно, — сказал я сам себе, усмехаясь, и принялся засыпать. Утром я нечаянно столкнулся с Алленом в туалете, в процессе столкновения осознавая, что, кажется, случилось это вовсе не нечаянно. — Аллен, — ловя его на выходе за предплечье, сказал я. Он, горячий и мутный со сна, поднял на меня голову. — А убрать? — Что? — нахмурился он. — Посмотри, — я кивнул за его спину и он, щурясь, обернулся. — Подожди, — попросил он, высвобождая руку. — Стой тут, подожди… — устанавливая меня на моём месте, сказал он и ушёл в комнату. Вернулся он в очках, приглаживая дужки за уши. — Покажи, где, — велел он. В этот момент я понял всё и про его зрение, и про то, почему что происходило, так что показывать ничего ему не стал. — Иди отсюда, — сказал я, почти смеясь, разворачивая его и выгоняя из туалета. — Но ты же сказал… — Ничего не говорил! Не было ничего, — постановил я и закрыл за собой дверь, и уже из-за неё вздохнул: — Кротяра.