Какая ирония

Я был в минуте от того, чтобы покинуть квартиру, когда пробудилось чудо. Когда оно восстало с постели, скидывая одеяло на пыльный пол, и, сонно потерев опухшую мордашку, потащилось в ванную комнату, натыкаясь, таким образом, на меня, стоящего посреди коридора и застёгивающего пуговицы на форменной куртке. — М-м… — со сладким выдохом обхватывая меня мягкой рукой, простонало чудо. Поморщив в улыбке губы, я почувствовал его хватку на собственной талии и то, как острый подбородок вжался в моё плечо; шею мою окатила волна умиротворённого выдоха. — Ты разнежишь меня, — шепнул я, стоя, однако, смирно и не артачась под внезапно перепавшими на мою долю ласками. — Мне на работу. Рука Аллена скользнула по моему бедру, после чего он дотянулся до моего лица и достаточно крепко шлёпнул меня тыльной стороной руки по скуле. — Тёплый ещё, как из постели, — сказал он. — Не бей меня, пожалуйста, — потирая скулу, попросил я. — Не рассчитал амплитуду, — пробубнил он с невнятной улыбкой. Вроде как собираясь уходить, я почему-то вместо этого приобнял его, не удерживаясь от рассказа об утренней фотосессии с его невольным участием. — Смотри… — доставая телефон и открывая альбом с фото, сказал я. Аллен со скучающим видом посмотрел на фото себя спящего с раззявленным ртом и поднял на меня глаза. Я улыбался в восторге от своей выходки, пытаясь крепиться и не ржать, однако стоило мне столкнуться взглядом с его сердитыми глазками, как я в прямом и буквальном смысле хрюкнул — громко и с придыханием — от смеха, прикрывая перчаткой рот. — Ой… ой… — отвёл взгляд Аллен. — Дитё великовозрастное… Он отпустил меня, подталкивая к двери. — Люблю, — пробормотал я, вытирая с губ обилие выступивших от смеха слюней. — Иди отсюда, — махнул Хайнек на меня рукой, уходя в ванную и сразу же включая воду. Глубоко вздохнув, я поправил головной убор, спрятал телефон в карман и, в самом деле, пошёл вон из квартиры, щёлкая замками и пружинками, унося с собой, разнеженный, горстку прелестного аромата полусонного доктора Хайнека. Этим утром настроение у меня было отличное: я не застрял в пробке и прибыл на работу вовремя. Я смог выпить горячего чая почти сразу по прибытии, чего не случалось вот уже несколько месяцев, когда до чашки чая я успевал добраться разве что к полудню. За окном наступала осень, и я даже смог немного попредаваться романтичным измышлениям об изменениях в природе и наполниться лёгкой приятной грустью, пока глотал обжигающий напиток. У меня даже сложилось впечатление, что окружающие этим утром были настолько заняты, что забыли обо мне, и меня это полностью устраивало. Я занимался своими делами, не видел начальства, не слышал ничего подозрительного — никаких громких звуков, и наслаждался умиротворением первого осеннего рабочего дня. Во время, отведённое для обеда, я, как мы и договаривались, пришёл в больницу. Аллена не было, и я прохаживался там по коридору взад и вперёд. У меня было совсем немного времени на то, чтобы покончить с этим, учитывая, что для посещения больницы мне пришлось полностью переодеться в штатское и точно таким же образом надлежало вернуть себе вновь рабочий вид после. Но Аллен, кажется, не торопился, и я слегка нервничал. Не хотел начинать без него. Когда время уже приближалось к критической отметке, и я собирался ему позвонить и сказать, чтобы он оставался там, где находится, Хайнек влетел в коридор, размахивая дипломатом. — Ах, вот ты где! — громко произнёс он, пытаясь отдышаться после быстрого бега. — Я искал в приёмном… Фух. Прости, вырвался, как только смог… Мы ещё… Нам ещё… — Не нервничай, — возвращая себе своё олимпийское спокойствие при виде его всполошенной паники, произнёс я. — Всё в порядке, сейчас всё решим. Не переживай. Он опустил голову, шумно выдохнул, потом посмотрел на меня, перенял немного моей статичности и подошёл ко мне, выглядя при этом практически полностью спокойным. Потным и немного растрёпанным, но спокойным. — Ты как? — спросил он тихо. — Думаю, сегодня узнаем, — сказал я. Он ответил на это лёгким кивком головы, мельком глянул на наручные часы. — Ну, тогда вперёд, — произнёс он. Два неразлучных грёбаных лебедя, как и в первый раз. Разница была лишь в том, что тогда, в тот день, когда я предложил этому гаду пожениться, он играл для меня спектакль про развязного бездомного. Сегодня я видел рядом с собой собранного и вежливого, приятного в общении доктора, умеющего, однако, в моменты игривости производить взглядом такие манипуляции, от которых даже мне, человеку весьма свободных нравов и его любовнику, становилось немного неловко. Тем не менее с персоналом он оставался кроток, словно агнец божий. Да, он взмок, пока бежал, но за время спокойной и монотонной процедуры остыл; аромат его дезодоранта и аккуратные взмахи маленькой расчёской стёрли из его образа воспоминание о шустрой пробежке. При всём этом я успел сделать ещё один информационно ценный вывод: кажется, он не собирался ни от кого ничего скрывать: ни наших с ним отношений, ни даже возможности диагноза. Чем он думал — не знаю. Но в то время, как я прятал лицо в тени кепки, он продолжал оставаться собой, ни от кого не прячась, словом, оставался таким же, как и в своём колледже. Он был настолько уверен, что у нас всё будет хорошо? Или это было его желание ободрить меня своим видом, чтобы, глядя на него, я сам меньше боялся любого исхода? Мои размышления и тотально благостный настрой прекратились, когда я узнал, что результаты анализа, даже самые общие, могут быть готовы не раньше следующего дня. — Я понимаю, есть определённые правила, но нам жизненно необходимо знать результат сегодня, — наклоняясь к медбрату, проговорил я самым убедительным тоном. — Жизненно, — повторил он. — Я обязан передать вам результат не раньше завтрашнего дня в запечатанном конверте. — Но, — уловив предполагаемое продолжение, сказал я. — Но поскольку результаты необходимы жизненно, значит я постараюсь узнать их сегодня вечером только для вас и только при условии, что об этом не узнает ни одна живая душа, и, в случае чего, я всё буду отрицать. — Идёт, — кивнул я. Кажется, этот парень пытался со мной флиртовать. И это несмотря на милого дедулю с завидной попкой, маячащего у меня на заднем плане. — Вам придётся прийти в больницу после восьми вечера и встретиться со мной лично. По телефону я вам передать информацию не смогу. — Надеюсь, всё пройдёт… прилично? — не постеснялся спросить я. Медбрат посмотрел на меня с прищуром. — Не морочьте мне голову. Я вижу, что для вас это очень важно. После восьми найдёте меня. — Идёт, — согласился я, получив от него то, что хотел. Итак, как это всё и должно было случиться — вечером я смогу узнать вероятный результат, и наутро буду знать, что делать со своей жизнью дальше. Идти ли мне на работу или сдаваться с поличным. — Ну, что же? — энергично обмахиваясь рекламным буклетом, спросил Аллен. — Он сказал, у тебя прелестная жопа, — сообщил я. — И она у тебя вместо мозгов, — рассердился Хайнек. — По делу. — После восьми найти этого парня, он скажет, что и как, — сообщил я. — Если нам срочно. — Ты уверен, что он тебя правильно понял? — поднял бровь Аллен. — На все сто, — отчитался я. С Алленом мы разбежались от крыльца больницы. Он на лету извинился, что так спешит, послал мне, наверное, восемь сотен воздушных поцелуев, улепётывая к своей припаркованной машине, и я, вновь им услащенный, побежал скорее переодеваться из штатского в военку, чтобы продолжить служить родине, пока я ещё могу себе этого позволить. В положенную минуту нужного часа я уже сидел в своём кабинете, крепко стянутый тканью форменного костюма, как выверенный по всем канонам золотого сечения свежий и глянцевый цветок пиона на клумбе. Я пытался не думать про Аллена, сбиваясь на мысли о нём каждый раз, когда ручка, которой я писал, начинала мазать и мне приходилось смазывать излишки пасты на маленький лист, выдранный из записной книжки. Я услышал стук двери, шаги и поднял голову. Расслабленная истома тёплого осеннего дня перекинулась из сладостного состояния в гнетущее и опасное, возопившее красным прерывистым сигналом, также молниеносно, как если бы кто-то внезапно переключил её при помощи рубильника. Я прекратил смазывать чернила с ручки, сию секунду вытянулся около стола во весь рост, взяв под козырёк. Спустя минуту я уже убирал всю свою писанину, наспех рассовал по нужным папкам, что-то швырнул в лоток для бумаг на столе секретаря, после чего бодро проследовал по указанному мне маршруту. — Пройдёте сегодня, — сказали мне. — Так точно, сэр, — всё, что смог я ответить. «Вот так-то, — пришло мне в голову. — Я рассчитывал на завтра, а не моего это ума дело. За меня всё рассчитано». Дальнейшее происходило со мной в режиме такой срочности, что я, к стыду своему, даже не успел как следует осознать творящееся со мной и опомнился уже тогда, когда дело было сделано. Как это по обыкновению со мной случалось и ранее, почуяв опасность, я мгновенно перешёл в режим повышенной умственной активности, способной выдать на-гора решение любой задачи, сколько бы нерешаемой та ни казалась на первый взгляд. Так случилось и на это раз, когда, сидя в трусах и майке напротив медсестры, обязанной взять у меня анализ крови, я, со сдержанной лёгкостью ввернув в незатейливый диалог пару шуток, смог заставить её отвлечься. После чего прямо у неё за спиной размеренным движением, без особых эмоций по этому поводу поменял свою кровь с кровью такой же, как у меня, группы какого-то совершенно незнакомого мне человека. В глубине души я осознавал, что этому поступку нет никакого оправдания. Оправдания мне и не требовалось. Какие-то внутренние силы, обострившиеся и восставшие против естественного разрешения непростой ситуации, заставляли меня действовать вопреки обыденной морали. Обезопасив себя таким образом, я, продолжая преспокойно сидеть с мерзковатой ухмылкой на лице, переживал только о том, не оказалось бы у той, чужой крови, каких-либо других серьёзных изъянов, способных вмешаться в мои планы; изъянов, пусть даже не настолько вопиющих, каким казался мне мой собственный. Это было рискованным шагом, но казалось мне единственно возможным способом повысить собственные шансы на прохождение комиссии. Позже, стоя около таблички с надписью «место для курения» с сигаретой в руке, я пытался осмыслить собственный поступок. Я почти обжёг пальцы угольком тлеющей в руке сигареты, но так и не смог ответить себе на вопрос о том, что я теперь сам о себе думаю. Но, что я с уверенностью могу сказать, так это то, что я не хотел ничего менять и собирался оставить всё в таком виде, как это уже случилось. Я никогда не был слишком правильным и добродетельным мальчиком, нечего было надеяться стать им теперь. Вся остальная проверка прошла без сучка без задоринки, и я мог с куда большей уверенностью ожидать для себя благополучного исхода, надеясь только, что тот мой настоящий образец крови, если в нём действительно есть то, чего я опасался, не заставит руководство проводить дополнительные проверки и разбираться в ситуации, или, даже если заставит, что это не коснётся меня. Провернув подмену с такой лёгкостью, которой не мог бы ожидать от себя, запланируй я это заранее, я вздохнул куда свободнее. В конце концов эта проверка — всего лишь формальность. Лишь для того, чтобы поставить галочку в нужной строке. До конца дня мысли о том, что мои глупые действия могут серьёзно осложнить жить кому-то, кого я даже не знаю, периодически пытались пробиться сквозь моё равнодушие, и я каждый раз усилием воли заставлял себя их отбросить. Может ведь так статься, — думал я, — что всё закончится хорошо для всех нас, и то, что я сделал, останется навсегда погребено под стопкой никому не нужных бюрократических документов. Так я успокаивал и обнадёживал себя, и под вечер смог даже забыть о содеянном. Но, поскольку глупые мысли мешали мне поначалу сосредоточиться, то и со своими обязанностями я провозился дольше, чем нужно, и освободился аккурат после восьми вечера. Первое, что я увидел в своём телефоне с отключённым сигналом, когда вышел на улицу, были два пропущенных звонка от Аллена. Добравшись до своей машины, я набрал его. — Куда ты пропал? — без упрёка, скорее с волнением в голосе, спросил он, когда взял трубку. — Было много работы, — тоном оправдания проговорил я. — Телефон отключал. Извини. — Я не стал тебя ждать в больнице, — сказал Аллен. — Нашёл того парня, про тебя, конечно, он мне говорить отказался. — Про себя. Скажи мне про себя, — потребовал я. — Нечего мне про себя тебе сказать, — ответил Хайнек. — Окей, — обрадованно отозвался я. — Ты скоро? — В больницу и домой, — сообщил я. — Надеюсь, смогу ещё разыскать его. — Мне он сказал, что будет до утра. — Вот и славно, — подтвердил я. — Давай скорей, — попросил Ал. — День сегодня — сплошная суматоха. Чёрт-те что, а не день. Мне нужно твоё тело. Дома, сейчас. — Воу-воу, мистер, — усмехнулся я. — Сказал же: уже бегу. — Беги, — поддержал Аллен. — Купить что-нибудь? — Просто возвращайся. Сам если хочешь чего, покупай. — Понял, — сказал я. — До встречи дома. — Ага, — вякнул Хайнек и отключил телефон. Откинув телефон на сиденье рядом, я завёл машину и отправился на ночь глядя искать своего врачевателя-лаборанта. Или кем он там был на самом деле. В коридорах вечерней больницы всё выглядело иначе, чем днём. За окнами чернели контуры деревьев, в помещении разливался топлёный, как желтоватое сливочное масло, белый свет. Подойдя к стойке регистрации, я поймал взгляд «своего» лаборанта. Не говоря ни слова, он поднялся со своего места, потормошив кого-то за стеной, чтобы его заменили, и повёл меня вдоль ряда одинаковых дверей. Я слегка недоумевал — куда мы идём? — но ничего не спрашивал, подозревая, что так надо. Обыденным жестом потерев ухо, лаборант открыл передо мной дверь в одну из палат и кивком предложил мне войти; я повиновался. Начал он с того, что сказал: — Вы должны понимать, что эта информация нуждается в уточнении, — сказал он. Что-то нехорошее завозилось в глубине моей души после этих ничего не значащих слов, заставляя мой разум с усилием подавлять это внутреннее неумолимое едва ощутимое движение. Приплыли, — пронеслось у меня в голове. — Хорошо, — ответил я обстоятельно, разминая пальцы в своих тонких кожаных перчатках, которые я не удосужился снять. — Я это понимаю. Я тихо выдыхал носом и пытался слушать его внимательно, как если бы мы говорили о ком-то другом, нам обоим абсолютно незнакомом. Одновременно пытался поправлять себя в своей реакции, как если бы пытался играть роль славного и чуткого пациента, с тактичностью оберегающего чувства медработника, сообщающего что-то не слишком приятное, но не более значимое, чем сообщение о появившейся перхоти или насморке. Лаборант, или медбрат, или чем он там на самом деле являлся, говорил мне обо мне, который не был мной, и у этого не-меня результат анализа был положительным. То есть у того парня, который временно замещал меня, в самом деле были неполадки со здоровьем. То есть он, тот незнакомый мне тип, в самом деле подхватил вирус во время опрометчивого полового акта без резинки. И он, то есть я, в каком-то смысле… Мы оба дали маху. То есть я, я дал маху. Я имел наглость целоваться с доктором накануне, мне было на всё наплевать, я шутил о том, что скоро подохну, был настолько легкомысленным, чтобы почти отбросить мысли о самом логичном исходе самого обыкновенного диагноза. Всё выглядело теперь предельно логичным. Какие тут варианты? Откуда появились сомнения в моей тупой голове? — Ясно, — соглашался я с внимательно-заинтересованным видом. — Я понимаю, да, конечно. Необходимо уточнить. Он ещё поговорил со мной немного, после чего ушёл. У него были свои дела: он всё ещё был на работе. Сообразив, что мне тоже незачем оставаться в пустой комнате, я развернулся и вышел за ним следом. В моей голове звучали какие-то обрывки фраз и слова: меры, принять меры, лечение, уточнить, вероятность, проценты, необходимо принять меры. Ну да, ну да. Меры. Самое время. Проходя мимо стойки, я с лёгкой улыбкой кивнул уже знакомому мне теперь лаборанту, медицинскому брату… или он был врачом? Я вышел из дверей больницы. Вдоль стен здания и вглубь небольшого парка, уходя в далёкий город пересечениями дорог, от крыльца и до бесконечности простирался тёмный осенний вечер, и свет фонарей казался в чернильной тьме почти оранжевым. Я вдохнул поглубже, наполняя лёгкие прохладным и ароматным воздухом сладкой густой осени, припоминая, что Аллен сказал купить что-нибудь, если я сам что-нибудь захочу. Чего я хочу? Я прошёл к своему автомобилю, сел, пристегнулся на автомате, как-то нетипично для себя тяжко вздохнул и посмотрел вперёд сквозь лобовое стекло. Напротив меня, опалённые светом, стояли стриженные деревца с восковыми листьями, слева — серая урна для мусора, из которой торчал край скомканного и рваного бумажного листа, едва колышущийся от слабых порывов ветра. Шум автомобилей сливался в единый гул, я сидел в полутёмном салоне авто, на зеркале бокового вида блестел белый блик фонаря. Осознав всё это, отделив одно от другого, я потянулся к ключу зажигания и завёл мотор. Магазин ещё открыт, тот, что подальше от дома. Я смогу купить там молока ему в кофе, какие-нибудь конфеты. Он любит конфеты. В магазине я провёл минут десять. Вяло водил взглядом по полкам с едой, но не мог сообразить, что это за продукты, для чего их используют и какие из них для чего предназначены. Я помнил, что Аллен ест конфеты и пьёт кофе с молоком, поэтому я принёс на кассу именно и только молоко и конфеты, решив не мучиться в попытках связно мыслить. Покупок у меня было мало, но я попросил завернуть их в небольшой бумажный пакет с ручками. «Сейчас я войду, — подумал я, забирая пакет и выходя из магазина. — Подъеду к дому, поднимусь, войду, и он спросит, как мой тест. Я посмотрю на него, он сразу поймёт. Это всё так стыдно и пакостно… Я ему отдам пакет, он станет меня обнимать. Потом уйдёт с неподвижным лицом в другую комнату, а потом, увидев, постарается мне улыбаться. Думаю, он всегда был внутренне готов к этому… Боже. Значит, на работе…». Я замер, открыв дверцу машины. Ничего не скроется в толще документов. Останется ли это на том парне, которого я подставил? Нет уж. Слишком очевидно. Перепроверят, найдут, доберутся. Не идиоты же со мной работают. Ну, в смысле, не все же идиоты… В итоге всё замкнётся на мне. Зачем я сделал это сегодня?.. Это ведь так тупо. Знать, но всё равно верить в чудеса. Что всё как-то да пройдёт стороной. Как же невероятно тупо было так думать. Я сел за руль, приложил пальцы ко лбу. К чёрту всё, — решил я. — Завтра, потом, когда-нибудь. Сейчас — Аллен. Обречённый встретить такое дерьмо, как я, милый Аллен. Я не хотел тянуть с признанием, не собирался бесцельно колесить по ночному городу или сидеть в машине около дома, погружённый в мысли о вечном. В четверть часа я добрался домой, с трудом припарковался между машинами соседей и, прихватив пакет, поднялся наверх, на свой высокий третий этаж. Самому открыть или позвонить? — подумал я, минуя последние ступеньки. — Самому или позвонить? Я вытащил ключи, перебирая их, и открыл дверь. Войдя, я кинул связку ключей на полку, сжавшись на мгновение от громыхнувшего на всю прихожую звона. Аллен зашаркал тапками, пробегая вдоль комнаты из кухни, остановился на входе в коридор и, распластав руки по стенам, посмотрел на меня, стоящего в темноте с мешком в руках. — Свет бы хоть включил, — сказал он, щёлкнув выключателем. Я слабо усмехнулся, отставляя пакет на полку к ключам, принялся снимать обувь. Едва я разогнулся, отставляя ботинки, как Аллен поймал меня в объятья. — Что в пакете? — спросил он. — Ты же ничего не хотел, — напомнил я. Он брезгливым жестом оттянул край пакета, заглядывая внутрь и роняя его на себя. — Молоко? — подхватив на лету злосчастный пакет, спросил он. — И конфеты. С каких это пор ты стал любить конфеты?.. Ладно, чёрт с ними, — он отшвырнул его обратно на полку, и обвёл моё лицо кончиками пальцев. Он ждал, что я скажу ему о результате анализов. — Майки, — став чуть строже, сказал он, подгоняя меня. И в эту секунду у меня родился гениальный по простоте план. Не раньше, а прямо в эту дурацкую секунду. Я грустно опустил взгляд, хлопая для выразительности ресницами. — Майкл, — пробормотал Хайнек. Не поднимая головы, я стрельнул в него взглядом и прикусил губы, едва-едва начиная улыбаться. — Майкл! — уже сердясь, но тоже начиная улыбаться, гаркнул он. — Да всё со мной в порядке, — снисходительно-сладким тоном выговорил я, широко и смущённо улыбнувшись. — Чёртов солдафон, — тут же выпуская меня из объятий и с нажимом оттолкнув к двери, выдал Хайнек. — Шутки ему! — Извини меня, извини, пожалуйста, — цепляя его руки, гладя и прижимая к щекам, умолял я со смехом. Он отряхнул меня со своих рук, забрал пакет и ушёл из коридора. — Выпороть бы тебя, — услышал я ворчание. — А хоть бы и да! — снимая на ходу куртку по пути к шкафу, посоветовал я. — Сам больше устану, чем накажу, — вздыхал Аллен, отправляя в холодильник молоко. — Мы будем трахаться твоим членом. Всё! Надоел ужасно. — Не будем, не-а, — отозвался я. — Я сказал — три проверки. Эта вторая. — У тебя идея фикс. — До трёх не будем, хани, — не меняя тона, повторил я. — Я не должен был с этим шутить, это верно. Но у нас был план. Мы идём до конца. — Без конца до конца, — мрачно пропел Хайнек на мотив из рекламного ролика. — Ужинать будешь? — Быка съем. — Я потушил артишоки. — Артишоки съем. — С котлеткой. — Шикарно! — отозвался я, натягивая шорты. — Ты так и после работы собираешься готовить? Думал, летняя акция… Я правильного парня завлёк на свою кухню. — Оу, нет, не обольщайся, — делано посмеялся Хайнек. — Это исключение из правил. Я планирую в скором времени перейти на разогреваемые покупные ужины. Я пришёл в кухню, подтягивая шорты и отправляя футболку. — Но ведь будут ещё исключения когда-нибудь. — Будут, — согласился Аллен, пожирая кусок котлеты, подцепленной им пальцами из толстого слоя масла на сковороде. Я предпочёл не смотреть на это и отправился вымыть руки. — А насчёт секса и члена, — проговорил Ал, когда я вернулся на кухню с влажными руками, усаживаясь за стол. — Я всё помню, всё в порядке. Ляпнул на эмоциях. Того, что мы сейчас делаем, мне достаточно. Ты… как это сказать, чтоб точно? Удовлетворяешь меня полностью. — Ты меня — даже с излишком, — глотая слюнки от вида ужина в тарелке, которую Хайнек поставил передо мной. Ал наклонился ко мне, поглаживая по волосам за ухом. — Ну, так отрыгнёшь, если что, — заботливым тоном проговорил он, а я затрясся в тихом хохоте, глядя на его сердобольное и такое очаровательное личико. — Умный же мальчонка. Он выпрямился, облизывая кончики пальцев, и закрыл кастрюлю крышкой. — Пока ты ешь, дела поделаю, — вытирая руки о полотенце на гвоздике, сообщил он. — Потом зови в игрушки играть. Мне сегодня очень нужно, но чтобы не надолго, окей? — Ага, — наворачивая котлетку, кивнул я. Когда я поужинал и успел немного попинать балду, зависнув на диване с телефоном в руке, в комнату вошёл Аллен и, вытащив из-под стула свою сумку, стал в ней копаться. — Эй! — крикнул он мне из угла. — Лови! Он швырнул в меня чем-то, и мне пришлось, кинув телефон, подскочить на месте, чтобы принять его подачу. — Чего это? — пытаясь подцепить пойманное как следует, чтоб рассмотреть, спросил я. Аллен стрельнул в меня глазами, показывая на пальцах букву «виктори» и красноречиво провёл языком между пальцев. — Оу, — опознавая в швырнутых мне конвертиках латексные салфетки, догадался я. — Вообще-то можно бы и без этого, — заявил Ал, застёгивая сумку. — Но можно и с этим. — С этим, с этим, — покивал я. — Я прибрался на заднем дворе, чтоб ты знал, — предупредил он, задвигая сумку под стул, поднимаясь, отряхнув руки, и, подходя к дивану, уселся у моих ног. — А я нет, — подняв брови, покивал я со значением, шлёпая салфетками по ладони. — Так, а, может, парадным обойдёмся? — стягивая майку через голову, пробормотал Хайнек. — Так не честно, — прикладывая две салфетки к глазам, закрывая их оба, заявил я. — Мы что, честностью будем мериться? Э? — он хитро улыбнулся, прикусывая краешек губы клыком, и наклонился ко мне. Я смерил взглядом его грудь, посмотрел в глаза. — Как ты относишься к риммингу, — поглаживая мой живот под футболкой, произнёс он. — Нравится, не нравится? Если нравится — как именно? — Да я как-то… — забормотал я, копаясь в воспоминаниях. — Просто я люблю, — продолжил он. — И сам, и когда мне, — он коротко моргнул, его ресницы сцепились на секунду, и он приятно и легко улыбнулся. — Мы однажды пытались с тобой, но я не понял, понравилось тебе или нет. Стрёмно ещё было спрашивать, знаешь. — Неужели, между нами было такое? — хохотнул я. — Первые сорок восемь часов, — сказал он, теребя пальцами кожу вокруг моего пупка. — Ну так и? — Я только за, — сказал я. — «Только за» позволить или отлизать самому? — спросил Аллен и, не слушая меня, продолжил: — Давай, сперва я, там разберёмся. Он помог мне снять футболку, попытался поцеловать. Я увернулся от прямого поцелуя, позволяя, как это было раньше, целовать своё лицо, шею и всё остальное, кроме губ. Господи, — подумал я в одну секунду с какой-то отчаянной истошностью. — А вдруг он уже подцепил эту хрень?! Несколько раз выдохнув, я смог отвлечься, лаская его шею губами и пальцами, только запретив себе думать об этом. «Мы были осторожны» и «ничего уже не изменить» — то, чем я смог усмирить свой страх и выбросить его из нашей постели вместе с шортами и трусами на холодный пол около нашего дивана. — А этот зачем? — спросил я, обнаружив в постели ещё и презик. — Для пальцев, дорогой, для пальцев, — целуя меня в плечо, объяснил Аллен. — Мы так разоримся, — выдохнул я. — Зато будем кончать, как короли, — шепнул он. Я невольно улыбнулся, приподнимаясь на коленях. — …чёрт подери, какой ты… — пробубнил я, чувствуя, как он прижимается ко мне. — Горячий… — Нет ничего горячее, — шептал он мне на ухо, щекотя его дыханием, пока разворачивал презерватив, — чем твоя соблазнительная задница, капитан Куинн… Он сжимал мою ягодицу в пальцах, и после этого обмакнул в меня свои пальцы, мягко проталкивая их в глубину. — Но внутри ещё… шикарнее, — вылизывая моё ухо и не обращая никакого внимания на мои приглушённые «ахи» и подрагивания, — Ещё горячее. И он, зараза, застонал мне на ухо, а я, взбитый дрожью, как взвизгом блендера, тихо и вяло опал, стоило ему прекратить копаться внутри меня. Вскоре он вытащил пальцы, сдвинулся вниз и, прихватив мои бёдра, пододвинул их так, как ему было нужно. Он забавлялся, целуя меня сзади, гладя пальцами позвоночник, бёдра, со смаком засасывая мои ягодицы, облизывая мою кожу и время от времени растягивал мой зад в стороны, но языком внутри не касался. До поры до времени. Салфетку он достал за секунды, и, прижимая к губам, сунулся внутрь меня, слегка, потом смелее, и, наконец, принялся лизать методично и так глубоко, насколько мог. Происходящее до чёрта возбуждало меня, и между моих бёдер всё тихо и тягостно изнывало от желания получить больше. Я ощущал, что мне нравятся методичные вторжения его упругого языка, его тихие чавканья и тихое мычание, но вместе с тем понимал, что кончить от одного этого не смогу. Будь у нас вагон времени, я бы со спокойной совестью молчал, заставляя его бесконечно долго обслуживать меня сзади язычком, но я помнил, как он просил меня не затягивать, поэтому, обернувшись, спросил: — Можешь пальцами?.. Выглянув из-за моего тыла, он поймал мой взгляд, буднично обсасывая губы, после чего вернулся на позицию, всовывая внутрь меня пару-тройку пальцев, уже не жалея меня так, как поначалу. Я выгибался — мне это нравилось, а он, ощутив это, не постеснялся запихать свои пальцы поглубже. Я распластывался по подушке, потирая собственный член. Аллен, лаская меня, вошёл в тот же ритм, в котором только что лизал, и я почувствовал сам, как медленно сжимаю его в себе. Он прижался к моему бедру, и я, напрягаясь и не переставая себя наглаживать, слегка ускорившись, с облегчением кончил. Мягко, волнами высвободив застрявшие пальчики из моего стиснувшего их нутра, Ал вытянул следом мятую салфетку и, сворачивая комочком, засунул её обратно в разорванную упаковку. Я продолжал лежать с оттопыренным задом, делаясь жаром дыхания с подушкой, глубоко и редко вздыхая. Хайнек сполз на кровать около моего бока, поцеловал поверхность моей спины, заодно дотягиваясь за меня до обыкновенных человеческих бумажных салфеток, чтобы сунуть мне в руку парочку. — Я постарался побыстрее, — тихо проскрипел я, одаренный салфетками. — Зачем? — почти весело спросил он, потешно дрогнув бровями. — В следующий раз будь сручим эгоистом: думай только о своём удовольствии. Понял меня? — Понял, сэр, — укладываясь на бок, отозвался я, отшвыривая бумажки в стенку. — Сейчас хочу думать о вашем, сэр. — Попробуй, — валясь на кровать на то место, где только что лежал я, поддержал он. — Но только, если сам хочешь. Только, если хочешь сам. Он махал своим строгим докторским пальцем перед моим лицом и домахался до того, что я укусил его за этот самый палец. — Куинн, фу, — улыбаясь, велел он. — Р-р-р, — разыгрывая с ним собачью историю, глухо зарычал я. — Будь хорошим мальчиком и отпусти. Выплюнув его палец, я провёл рукой по его члену, пряча его основание и яички в руку, накрывая их, как ракушкой, и сказал: — Всё это моё, я это не отпущу. Аллен замер на процессе облизывания губы, приподняв колено, я потом снисходительно улыбнулся в полумраке комнаты. Я подтащил его ближе, целуя в горячую мягкую шею. Он обнял меня, тихо кашлянув, прочистив горло, и продолжил прижимать к себе и водить ладонями по моей спине и плечам. Когда я, наконец, добрался до его зада и смог разобраться с тем, как совладать с чёртовой салфеткой, то сразу же качественно принялся за дело. — Э-эй… — вздрогнул он. — Полегче, — попросил он тихонько, слегка прогнувшись в спине и устраивая локти на подушке. Я наклонился к нему и в лёгком смущении провёл языком между его ягодиц, выныривая и ожидая оценки. — Мгм, — одобрил он, резко вдохнув. Получив разрешение продолжать, я принялся действовать медленнее и спокойнее, прекратив рваться в глубину и стал осторожно касаться его языком, мягко облизывая. Аллен ритмично выдыхал, поджимая мышцы пресса. Постепенно я стал проникать в него, понимая, что, видимо, для него этот процесс существенно отличался от того, каким он был для меня. Он начал тихо и прерывисто стонать, расслабляясь и впуская мой язык в себя, перебивая стоны нечаянными возгласами, когда мышцы сокращались в приятной судороге. — Майк… — забормотал он. — Майки… Ах, Майки… Он скоблил ногтями по простыне, его бёдра стали влажными и он невольно покачивал ими, повинуясь размеренности моих движений. О, ему это действительно нравилось, и как же это нравилось мне… Напрягая мышцы ягодиц, он каждый раз с усилием их расслаблял, он дрожал, сжимался, а потом вновь становился мягким и податливым. Он тихо скулил невнятные слова, поджимал губы, стонал и, наконец, перешёл на громкие, сладкие очевидные стоны, стоило мне войти в него так глубоко, как позволяла длина языка. — Ха-ах… н-нет! — выпалил он, переходя к этому слову прямо из блаженного стона. — Перестань, подожди! Испугавшись, я резко отпрянул. — Сиди тихо, — слезая с кровати, велел он, — Щас! Он припёрся, притащив внутри себя анальный вибратор… Напугал меня, конечно, мудачина, не мог как будто сказать, что случилось! — Я готов к тому, чтобы сгореть нахер, — сообщил он не слишком разборчиво, становясь обратно на своё место на колени, открывая мне обзор и поле для деятельности. — Продолжим, — включая вибрацию, буркнул он. Я склонился над его задом, не без сложности примащивая несчастную салфетку, которую на этот раз просто отшвырнуть я не мог, оттягивая шнурок от торчащей игрушки, втиснулся в его анус языком к шнурку в придачу. — О-ох, блядь! — с нервным смехом выпалил Аллен, и я просунул язык глубже. — Куинн, мать твою! — залепляя подушкой лицо, запричитал он. — А-ах! Уф! Оу, Май-ки… Милый Майкл… Ми-илый! Мать твою… С… А-а-х! Он втянул воздух сквозь зубы и сжался. Я ласкал его, не прерываясь, слушая тихий моторчик, жужжащий внутри его зада. Аллен завязал со словесной речью, продолжая одаривать мой слух монотонными возгласами. Наконец, он издал сладчайший высокий стон, открывая рот, на выдохе протягивая ещё один — смелее и нежнее, повторил то же своё «Бля-а-адь… блядь!», стиснул пальцы на несколько вздохов, после чего дохнул в подушку и разжал кулак. Спустя секунду Аллен напрягся ещё на мгновение, сбрасывая напряжение, прокатившейся по всему телу дрожью, и после этого уже расслабился полностью, отключая вибратор. Он вяло отдувался, швыркая носом и сглатывая. Подцепляя нижнюю губу языком, словно ощутил приступ смущения, он опустил пятую точку на поверхность дивана, пытаясь расслабить подрагивающие от кратковременных спазмов мышцы. Я скомкал салфетку, не находя обёртки, поднявшись, быстро собрав заодно и предыдущие использованные средства, ушёл на кухню, выбрасывая всё в мусорное ведро. — Ау, — донеслось из комнаты. «Вибратор вытащил», — подумал я, попивая около холодильника бутилированную водичку из стакана. С бутылкой этой воды я и пришёл в комнату, без сомнений подавая её усевшемуся Аллену в руку. Тот взял её, с удовольствием делая пару крупных глотков и возвращая мне. Я завинтил крышку, унося воду обратно в холодильник. Тем временем, Аллен вытащил из-под скомканных вещей в изголовье дивана свой тряпичный халат, втягивая его на колени, видимо, планируя пойти в душ. Я прошёл из кухни к дивану, усаживаясь на свободное место и заваливаясь на спину и лениво растягиваясь. Аллен потирал шею. — В душ? — спросил я, напрягая пресс и потирая живот. — Ну да, — согласился доктор, пожав плечами. — Куинн? — М? — Думаешь, я мерзкий старикашка, а? — Хах, — сказал я. — Я люблю тебя. — Ну, разве что это… — согласился Хайнек, обнимаясь с халатом. — А тебе мало? — лениво усмехнулся я, положив кулак тыльной стороной на лоб. — Я тебя обожаю. Ты мой единственный и неповторимый. Как снежинка. — Снежинка, блять… — поднимаясь с дивана, накидывая на плечи халат, выдохнул Хайнек. — Я действительно люблю тебя, — повторил я, продолжая валяться во всё той же расслабленной позе, задрав руку на лоб. — Мне хорошо с тобой. — Мне с тобой тоже, Майки, — сказал Аллен, придерживая край халата. — Ты во всём лучше меня, эй, — качнул я головой. — Ты умнее меня, опытнее, сексуальнее меня, красивее меня. — Пошёл бы ты знаешь куда?.. — с хмурой улыбкой произнёс Аллен, шагая через комнату. Я схватил с дивана подушку и прицельно метнул ему в спину. Он с хохотком увернулся, оборачиваясь и демонстрируя мне средние пальцы на обеих руках. — А ну свалил в душ, зараза! — дёрнулся я. Смеясь, Аллен юркнул в прихожую и, стукнув дверью, спрятался в ванной комнате. Когда он вернулся, я уже крепко спал, посапывая во сне. Аллен подумал тогда о том, что мне рано вставать, тихонько на цыпочках ушёл в соседнюю комнату, зажигая в ней свет, и продолжил читать и заниматься своими делами там. Я проснулся в четыре. В комнате царил исчерна-синий полумрак, но предметы вырисовывались в неярком свете отчётливо, и я всё мог рассмотреть. Пользуясь тем, что смотреть на меня некому, я неспешно поковырял в носу, отряхнув после этого пальцы, потом потёр нос всей ладонью. С шорохом постельного белья я повернулся в сторону спящего Аллена: в светлеющем предрассветном освещении он выглядел прелестно. Я почувствовал, как при одном взгляде на него меня охватывает приятная слабость и глупое умиление. Его тонкие веки, скулы и светлые ресницы в синем цвете делали его похожим на прекраснейшего из небесных ангелов. Не зря я представлял его однажды в костюме амура. Измятые за ночь завитки его светлых седых волос падали ему на лоб, перечерченный даже ночью, в самую расслабленную пору дня, чёрточками морщин в тех местах, которыми он удивлялся и хмурился. Я уже знал его морщинки, многие из них; они неизменно меня очаровывали. Рядом на подушке покоилась его рука с тонкими и чёткими выпуклыми венами. Его пальцы никогда не казались мне слишком изящными, скорее, немного пухлыми (да, сарделищи, не предназначенные для того, чтобы вскрыть презик). Но обратная сторона ладони и тонкое запястье, тонкие длинные косточки под матовой нежнейшей кожей, узор голубых вен, вычерченные словно карандашом восхитительные костяшки пальцев разрывали моё тряпичное сердце в лоскуты силой своего великолепия. Но даже это было не важно. Даже не будь у него рук, я бы любил его. Будь он весь только одна рука — я бы любил его, да. Не знаю, что он и что в нём для меня так важно, почему именно он и зачем он так добр ко мне, но то, что он дал мне возможность побыть с ним рядом, по-настоящему улечься в его объятья и жизнь, заставляло меня чувствовать себя счастливым. Думая так, я почувствовал потребность в прикосновении, совершать которое казалось мне неправильным. Пусть, казалось, он спит, как серая дикая лисица, свернувшись в клубок на моём диване. Пусть спит — думал я, однако — я ничего плохого не сделаю, я только коснусь его, и пусть он дальше спит. Я протянул руку у его кудрявой чёлке и, оборачивая завиток вокруг пальца, погладил его по волосам. Аллен медленно приоткрыл один глаз, второй, мелькнул маленькими бликами от рассветного окна, в самом деле, как лиса, притаившаяся в глубокой норе. Он взял мою руку за запястье, пододвигаясь ближе, и закинул её поверх своей шеи, обняв меня, нырнув носом вниз и позволяя мне расположить голову над его шевелюрой. Он зевнул, не раскрывая рта, поёжился, обнимая меня за талию поудобнее, и затих под моей рукой. Вяло улыбнувшись, я остался лежать, как он хочет. Тик-так, — слушал я. — Тик-так — билось дикое звериное лисье сердце, соприкасаясь с моим.