Белый свет весеннего утра отдался резкой болью в голове. Тино стиснул зубы, зажмурился. Хотелось сжать виски, но для этого пришлось бы поднять руки, а они, казалось, были отлиты из бронзы. Все тело за ночь превратилось в монолитный тяжелый памятник, и только сердце где-то в глубине гулко стучало, отбивая дробь ударами под черепной коробкой.
С трудом, но Тино все же открыл глаза. В изножье дивана сидело пестрое пятно. Постепенно обрастая деталями, пятно становилось Эдуардом.
— Братишка, ты проснулася! — Эд резко переместился к голове. — Что случилось вчера? Ты уронил полку в прихожей, и я решил, что ты пьян.
— Ты же спал, — голос, вышедший из глубины гортани, принадлежал не Тино. Он был сухим и низким, как шелест старой бумаги.
— Я проснулся от шума, но не стал приставать с вопросами.
— Я не пил.
— Знаю. Я нюхал тебя, когда ты уснул. То есть воздух… Просто я волнуюсь после всего того. Потом я посветил телефоном, и увидел, что у тебя красный нос. Что стряслось? Ты плакал? Ты знаешь, что нельзя держать проблемы в себе. Здесь безопасное пространство, и никто тебя не осудит.
Эдуард говорил быстро и много. Слова налетал друг на друга и сваливались в кучу.
— Все в порядке. Но вчера я очень устал, и у меня все болит.
— Спина?
— Все. От пальцев ног до волос в носу. Если тебе меня жаль, сделай теплый чай. В горле першит.
Эдуард проявил несвойственную прыть. Глядя в потолок, Тино слышал, как быстро топают по полу его ноги, смягченные домашними тапочками. Загремела посуда, нарастал шум бурлящей воды. Струя кипятка с шипением ударилась о дно кружку, и Эдуард тихо выругался — опять обжегся.
— Держи.
Кружка материализовалась на тумбочке около головы. Тино собрал волю в кулак и приподнялся над подушкой. Как и ожидалось, чай был нестерпимо горяч. Эдуард ждал ответов и ерзал в кресле.
— Было весело, — начал Тино после первого глотка. — Я был абсолютно трезв. Это так странно.Меня будто накрыло. Наверное, что-то подобное происходит со всякими туземцами во время их праздников с сомой и оргиями. Просто что-то щелкнуло, и стало хорошо. Очень.
— Я рад за тебя, но почему ты ревел?
— Похоже, от счастья. Не знаю, Эд. Будто свалилось все, что я нес в себе последние годы. Будто я родился заново, появился шанс начать с чистого листа.
— Звучит отлично. Но ты же понимаешь, что с чистого листа начинать будешь опять ты.
— Думаешь, я не поменялся?
Тино заглянул Эдуарду в глаза, и повисло многозначительное молчание.
— Мне трудно судить, — заговорил Эдуард. - Я видел тебя почти каждый день последние четыре года. Кажется, изменился. До всего этого кошмара ты был ребенком. Пока шла реабилитация, ты бунтовал, как подросток. И я пока не понимаю, кого вижу перед собой. Все родственники говорят, что тебе пора стать ответственным человеком.
— Они все еще говорят обо мне?
— Да, ты все еще центральная тема всех семейных посиделок. Твоя мама звонила вчера, когда ты ушел. Спрашивала, когда я видел тебя в последний раз.
— Ты ведь не сказал, что я здесь?
— Разумеется. Ты ведь просил. Я только успокоил ее. Сказал, что ты нашел неплохую работу, что мы недавно виделись. Она волнуется, Тино. Думаю, пора выйти из подполья. Если ты все-таки вырос.
— Я знаю, Эд. Когда я ушел, то дал себе слово не возвращаться, пока не приведу в порядок свои дела.
— Взрослые люди не упираются в сомнительные клятвы. И в твоих делах никогда не будет полного порядка. По каким критериям ты собираешься понять, что все хорошо и можно возвращаться?
— Ну, наверное, нужно закрепиться на работе. Прошла всего неделя, а там такие серьезные люди вокруг, — Тино тихо рассмеялся. — Затем, нужно съехать от тебя. Потому что ты все равно со мной нянчишься, и так я никогда не приму на себя ответственность за собственную судьбу. В идеале, чтобы ни у кого не осталось сомнений на мой счет, нужно вернуться домой на собственной машине с детским креслом на заднем сидении и женой на переднем.
— Ага, еще отрасти усы и пивной живот, чтоб тебя родной отец не узнал. Серьезно, Тино, это все формальности. Мне нравится, что в этой квартире кто-то есть, и я готов терпеть твое нытье еще пару лет. Работа приходит и уходит. Важно только то, что творится у тебя в голове. Так что хорошенько послушай голову и перезвони маме. Можешь даже сдать меня и признаться, что живешь здесь уже год.
Тино молча кивнул и поджал губы в улыбке.
— То есть ничего криминального вчера не произошло?
— О чем ты?
— Франциск.
— О, нет. Он держал дистанцию. К тому же, я имел глупость привести с собой Бервальда, и он окончательно убил игривую атмосферу. Думаю, Ольга больше никуда со мной не пойдет.
— Бервальд пошел с тобой в клуб? Это звучит очень странно. Как-то противоестественно. Он веселился? Пел и плясал?
— Он пытался танцевать. Мне кажется, у него были проблемы с общением в школе.
— Естественно. У него и сейчас проблемы.
— А хуже всего то, что я рыдал при нем.
— Даже представлять эту картину не хочу. К черту. Если у тебя все хорошо, я просто покидаю тебя до вечера.
— Ты куда-то уходишь?
— Да. В онлайн.
С этими словами Эдуард выдвинул из-за рабочего стола стул и включил ногой компьютер. После махнул рукой и надел наушники, что было равносильно телепортации в другое измерение.
В замедленном режиме Тино допил чай. Его донимало смутное ощущение присутствия чего-то важного. Разговор вернул его к мыслям, от которых он старательно скрывался. Уход из дома был еще одним ребяческим поступком. В тринадцать — это бунт. В двадцать три — запоздалое логичное решение. Нелогична была лишь нелепая сцена скандала с отцом. Благодаря шпионской деятельности Эдуарда, Тино знал, что семья за него волнуется. Пару раз он даже выходил на прямую связь с матерью, но разговоры не клеились. Он не мог прямо ответить ни на один ее вопрос.
Где ты?
Скрывается в квартире двоюродного брата.
Нашел какую-то работу?
Вчера уволили из магазина воздушных шаров.
Ты больше не пьешь?
Уволили из-за перегара и похмельных опозданий.
Не было ни одного правдивого ответа, который мог бы ее успокоить. Все их старания рассыпались прахом. До недавнего времени. Неделя на новой работе действительно ничего не значит, но Тино не пил уже больше месяца. Возможно, это достижение не сравнится с попаданием в олимпийский резерв, но тоже чего-то стоит.
Экран телефона вспыхнул и погас. Тино взял его в руки. Журнал вызовов пополнился пропущенным звонком секундной давности от контакта по имени «Босс». Тино напрягся. На секунду он усомнился в том, что суббота является выходным днем. Наверняка, звонок был связан с рабочим вопросом. Известен факт, что у помощников руководителей выходных нет. Однако Бервальд не перезванивал. Нехотя Тино сделал это сам.
Телефон глухо вибрировал в простынях. Бервальд смотрел на него, как на врага, замерев с протянутой на полпути рукой. Близоруко щурясь, он видел на экране четыре буквы имени. Разумеется, он должен был перезвонить. Любой ответственный работник перезвонит руководителю. Бервальд не был уверен в ответственности Тино, но не сомневался в его желании казаться таковым. Или, что почти невероятно, быть таковым.
Вибрация смолкла, и Бервальд выдохнул. Две минуты назад он был уверен в том, что обязан позвонить Тино и осведомиться о самочувствии после странного финала вчерашнего вечера. Минуту назад он нажал на кнопку вызова. Минуту назад он понял, что не умеет говорить по телефону в неформальной обстановке.
Телефон снова ожил. Бервальд закрыл лицо руками. Если Тино перезванивает, значит, он жив и в добром здравии. Ответ получен. Нужно каким-то образом прервать лишнее начинание. И Бервальд просто покинул спальню с ненавистной вибрацией, скрылся при помощи бегаства.
Вернувшись из душа, он обнаружил двенадцать пропущенных вызовов и решил, что ему снится кошмар. К великому облегчению, девять из них поступили от Романо Варгаса со стройки. Этот парень никогда не умел вовремя остановиться.
— Шеф, нам опять подсунули тот дряной цемент, — без приветствия начал Романо. Но фоне раздавались громкие удары, шумел какой-то механизм. — Что вы говорите? Я ничерта не слышу, здесь гремят эти тупицы. Что? Отойти? Ясен хер, я отошел. Да, мы не будем трогать этот цемент. В понедельник? Базара нет, я буду, шеф. Но из-за цемента мы вылетим из графика. Премии это не коснется? Все будет в лучшем виде! Да, в понедельник. Дубина, куда ты тащишь доски? Я же говорил, что мне нужна фанера…
Какое-то время Бервальд еще слушал отборную ругань, сомневаясь в том, что разговор окончен. Удивительное дело: Романо орал на своих подчиненных так, что к концу монологов у него пропадал голос, его ругань состояла из причудливого лингвистического компота, вобравшего все языки Европы, но строители любили его. Иногда Бервальд приезжал на объект и наблюдал со стороны за работой. Романо был похож на харизматичного полководца. Народ бегал, суетился, во все стороны летели указания, подколы и сальные шуточки. Но все смолкало, стоило кому-нибудь завидеть Бервальда. Движение продолжалось, но из него словно испарялась душа. Даже Романо менялся при личной встрече. Он, конечно, не изменял себе, был грубоват и откровенен, но смотрел волком, готовился в любой момент отражать нападение. Бервальд не собирался нападать, он видел, что все знают свое дело, однако уже давно заметил, что подобным образом ведут себя почти в каждом отделе. Сначала он списывал все на тень отца — старик был строг, его стоило опасаться. Но время шло, а персонал продолжал держать оборону. Это напрягало, но, как в итоге решил Бервальд, играло ему на руку.
Он положил телефон на тумбочку. Стоило перезвонить Тино и сказать, что набрал его номер случайно, что сегодня суббота, и он может расслабиться в свой законный выходной. Наконец, Бервальд решил перезвонить ему после завтрака.
Но не один Бервальд в этот момент мучился телефонным вопросом. Упершись лбом в кулак, сидел за кухонным столом усталый Родерих и сверлил взглядом молчащий смартфон. Лиза не вернулась с концерта. Он звонил ей тысячу раз, а после сбился со счета. Дождавшись утра, он набрал Ольгу.
— Не вернулась? — сонно спросила она. — Нет, мы ушли не вместе… Она встретила старую знакомую и сказала, что задержится. Нет, я не знаю эту девушку. Да, мы выпили, но не напились. Позвони мне, если она придет. Конечно, я тоже постараюсь дозвониться.
Почему-то Родерих подозревал Ольгу в обмане. Она выразила беспокойство, но голос ее не дрогнул. Ольга знала, где Лиза. Только эта мысль удержала Родериха от звонка в полицию.
В замочную скважину неуверенно вторгся ключ. Два поворота, щелчок, дверь открылась, впустив воздух подъезда. Родерих поднял голову, хотя тяжелые веки тянули ее вниз. Лиза стояла в прихожей, и это было сродни чуду. Она тоже выглядело устало. Родерих осмотрел ее с ног до головы: без следов повреждений, чуть помято платье, по колготкам ползет тонкая стрелка, макияж поблек, растрепались локоны, припухли губы. Лиза не спешила здороваться и объясняться, она стояла, пошатываясь после бессонной ночи и просто смотрела мужу в глаза. Он даже не был уверен, видит ли она его.
— Ты в порядке? — спросил он первым, поднявшись ей навстречу.
Лиза кивнула. Он обнял ее. Волосы пахли мужским дезодорантом.
— Наверное, тебе нужно в душ.
— Да, пожалуй.
Родерих поцеловал ее в щеку, ему показалось, что даже щеки ее источали чужой запах. Горький ком встал в горле. Тысячу речей он придумал, пока набирал раз за разом ее номер этой ночью. Он волновался, злился, проклинал ее, умолял прийти, боялся, готовился к худшему, снова злился. «Если она жива, я прощу ей все», — думал он. «Если она с другим, я не прощу», — думал тоже он. Теперь сомнений не осталось: она была с другим. Следы его поцелуев впечатались в светлую кожу на шее и ключицах, в ее губы, объятия Родериха лежали поверх чужих объятий. Но он ничего не мог с собой поделать, его сердце сжималось при мысли, что это может быть концом.
— Я люблю тебя. — сказал он вдруг то, что не говорил уже давно.
Из глаз Лизы потекли слезы.
— И я тебя люблю, — ответила она с трудом.
«Тогда что случилось? — вопил голос в его голове. — Почему?»
Ответить на этот вопрос не смогла бы даже сама Лиза. Горячая вода проходила словно сквозь нее, смывая что-то большее, чем пыль вчерашнего дня. Голова еще похмельно гудела, мысли путались.
Она боялась встретить Гилберта на работе, а он вдруг оказался рядом в толпе.
— Глазам не верю! — рассмеялся он и тут же сгреб в объятия, будто когда-то они расстались друзьями. — Какой маленькой стала Европа. Что ты забыла в Хельсинки?
Лиза растерялась, оглянулась на Ольгу, ища подсказки, но на лице той было такое же недоумение.
— Работаю, — ответила она, но речь утонула в музыке.
— О, я знаю твою подругу. Ольга, верно?
Девушка кивнула.
— Ну, теперь я тебя не отпущу.
В подтверждение своих слов Гилберт взял руку Лизы.
— Столько времени не виделись. Хочу знать, что с тобой теперь. Годы тебе к лицу, красотка.
Смех Гилберта был слишком знаком и отдавал грехами молодости. Он мало изменился, все так же походил на бунтующую рок-звезду. И это вселяло Лизе уверенности. За годы благополучия она отвыкла любить подобных парней. Тем бредовее было все, что случилось позже.
Снова барная стойка, рыжий парень на коктейлях, шутки Гилберта все еще казались смешными. Ольга отошла в уборную и исчезла.
— В общем, полный бедлам, — закончил Гилберт приключенческий роман последних лет своей жизни. — Вернулся из Колумбии и решил начать вить гнездо. Брат помог устроиться, посмотрим, что из этого получится. Уже месяц торчу в Финляндии. Как-то тухло после Латинской Америки. А ты, значит, замужем?
— Да. Уже год как.
— И каково это?
— Мне все нравится. Я еще не хочу прибить своего мужа, он прекрасный человек. Совсем не похож на тебя, но в моем возрасте это, скорее, плюс.
— Хочешь сказать, что слишком взрослая для меня? Кто налил тебе эти помои в уши? Нет никакого возраста, когда пора уйти на покой. Я и сам слегка подустал, но не думаю, что оседлая жизнь мне пойдет. Буду двигаться, пока мои ноги меня не подводят. А когда начнут подводить, можно и сдохнуть. Как в давние времена, когда немощных стариков бросали с утесов.
Лиза многозначительно покачала головой. В этот момент она еще могла вызвать такси и уехать. Все пошло наперекосяк позже.
— Ты помнишь, почему мы расстались? — спросил Гилберт.
— Было много причин.
— Конечно, все они были во мне.
— Разумеется. Ведь это мои причины. Ты постоянно исчезал, мы не распаковывали чемоданы, потому что переезжали раз в месяц или чаще. Нас донимали коллекторы, твои интрижки оказывались в нашей постели, а иногда и жили с нами, будто у нас гарем. В конце концов, мы неделями сидели на хлебе и водке. Думаю, когда-то это должно было закончиться.
— Голод стимулирует творческую мышцу.
— Но мы ведь ничего не творили. Только пели на улицах, если не хватало денег на выпивку.
— Резонно. Но поверь мне, я сам так больше не живу, — Гилберт залпом осушил свой стакан и уставился вперед. — После твоего ухода я хотел повеситься. Это было дно, дальше некуда. В моей жизни ничего не изменилось, но в ней стало абсолютно пусто. Водка стала просто водкой, девушки — просто сексом.
— Зачем они вообще тебе были нужны при живой мне под боком?
Гилберт повернулся и заглянул Лизе в глаза, чуть склонив голову.
— Они были приправой к основному блюду.
— Что за пафосный бред? Ты мерзкий тип…
— Ты знаешь, что такое измена? Что такое грязная совесть и чувство вины с невозможным желанием ее искупить? Это были безумные эмоции, больные эмоции. Я сидел на всем этом, как на наркотиках. Иногда мне казалось, что я поклоняюсь тебе. Иногда — что сам я вождь и владею гаремом. Когда я находился под кайфом, то думал, что ты богиня, и все эти женщины — твои жрицы. Такой сумбур в голове.
Перед внутренним взглядом Лизы плыли картинки из прошлого. Все было именно так. Их молодость прошла в наркотическом опьянении. Все, к чему они стремились — переживания. Хотелось любить как в кино, страдать до отчаянья, плевать на «мещанский» мир. Не будь в ту пору Гилберт таким моральным уродом, она не обратила бы на него внимания. Тонкая душа выпускницы частной школы требовала разрушения, хаоса, свободы всем задавленным внутренним демонам.
Лиза опустила на стойку пустой бокал.
— Повтори, — сказала она бармену.
Уже поздно было вызывать такси. Как это было тогда? Возможно ли повторить это теперь?
Парк, звездное небо, холодная трава и его куртка под спиной.
Серая плитка, гладкие края ванной, горячая вода сверху. Лиза осмотрела свое тело. Она и вправду еще хороша. Грудь бодра, пресс не ушел вглубь. Не накинув халата, Лиза вышла в гостиную. Родерих сидел в кресле и все еще пребывал в раздумьях. Он не сразу заметил ее. Лиза пересекла комнату и остановилась напротив. Родерих поднял голову и будто не заметил ее наготы. Всего два года с момента, когда он увидел ее впервые. Лиза опустилась на колени и обхватила его лицо руками. Взгляд мужчины словно смотрел в туман.
«Какие демоны живут в тебе, мой ангел? — подумалось ей. — Я будто и не знаю тебя. Был ли в твоей жизни такой период, после которого хочется только покоя? Или ты не знал ничего другого?»
— Ты не будешь задавать мне вопросы? — сказала она.
— Я не хочу слышать ответы.
— Я была с другим.
— Перестань…
— Просто проглотишь это? Где твой лимит терпения? Я спала с ним этой ночью! На моем теле нет места, где бы не было его следов. Знаешь, о чем я думала, когда он был во мне?
— Лиз…
— Я думала о тебе. Я скучала по тебе и думала, что мне тебя не хватает.
— К чему тогда ты все это затеяла? Зачем говоришь об этом?
— Ты не понял. В тот момент я хотела, чтобы ты был с нами. Ты, я и он.
***
Суббота — время раскаяний для тех, кто уходит на выходные в пятницу.
Геракл, парень из охраны, ни в чем не раскаивался, потому что работал по субботам. Он был расслаблен и весел и снова шутил над японским стажером, по ошибке пришедшим в офис. Кику тоже позволил себе легкий смех и даже счел уместным выпить по чашке кофе, раз уж работы не предвидится.
Ни в чем не раскаивался Альфред Джонс. Его совесть была чиста, поскольку для ее пробуждения требовались немалые умственные усилия, а на них у него не было времени. Он готовился к одиночному пикету против Экстра-Норда. Увлекшись изготовлением плаката, Альфред не замечал, как грустен в этот чудесный день был его брат Мэттью.
Причины грусти Мэттью уже не первый год заключалась в Ольге. Он весь вечер крутился рядом с ней на концерте, но так и не был замечен.
А не был замечен он потому, что танцевал его даму сердца Франциск Бонфуа, тяжелая артиллерия школы флирта.
И Ольга позволила себе попасть в его сети. В конце концов, она уже слишком давно была одинока, а Франциск был хорош собой и приятно пах. Однако, лежа утром в его постели, она испытала нестерпимый приступ тоски и одиночества. Свежий кофе ее немного взбодрил, но все же она поспешила уйти при первой возможности. Уже в лифте она дала себе слово, что в следующий раз все будет только по любви.
Все в ту весну ждали любви. Кроме, возможно, Артура Керкленда. Никто не мог сказать точно, чего ждал этот парень. Он был закоренелым сычом, хоть когда-то и распускал слухи о предстоящей свадьбе. Но все это было лишь для укрепления линии обороны. На деле, Артуру был нужен только старый ободранный кот, упаковка пива и телевизор с футбольным матчем.
Конечно, Франциск знал об этой черте его характера, и потому так усердствовал в своей войне с ним. Любовь — единственная страна, на подданство которой Франциск был согласен, но само существование Артура нарушало ее суверенитет. И не было иного пути защитить свою страну, кроме того, который предполагал союз с врагом.
Другое дело — Толис из кофейни. Он был абсолютно открыт для любви. Желательно, в образе белокурой красотки из Восточной Европы. Раз в три дня он покупал живые цветы и украшал помещение в надежде, что она скоро появится.
***
Субботний вечер клонился к закату. Отужинав, проверив почту и убедившись, что в целом мире не найдется для него больше дел, Бервальд взял в руки телефон и позвонил Тино.
— Алло, — раздался в трубке знакомый голос. — Я не мог дозвониться до тебя. Что-то случилось?
— Нет, ничего. Просто ты был вчера не себе, и… Все в порядке?
— Извини, — Тино смеялся. — Все в полном порядке.
— Хорошо. Тогда до понедельника.
— До понедельника.
