***
Несомненно, на душе у Тино было тяжело в этот момент. Он был в смятении, на распутье. В более странном положении в этот момент находился, пожалуй, только Родерих Эдельштайн. Он сидел в сером кресле посреди своей гостиной. Журнальный столик был аккуратно накрыт на три персоны: чайные пары, свежее печенье, салфетки и серебряные ложечки около фарфоровой сахарницы. На диване напротив сидел Лиза, невозмутимая и прекрасная, как в день их знакомства. И все эти элементы могли быть частью счастливого выходного дня благополучной молодой семьи, но чайных пар было три по причине того, что около Лизы на диване вальяжно развалился Гилберт. Он также был невозмутим, но менее прекрасен. Родерих смотрел то на супругу, то на него, и чувствовал, как теряет рассудок. — Что ты думаешь по поводу этого? — спросила Лиза и чуть подалась вперед, чтобы взять со столика свой чай. Родерих будто только очнулся, выдохнул как-то вопросительно и окончательно вернулся на бренную землю. — Ты предлагаешь мне одалживать тебя ему по средам и пятницам? Я все верно понял? — Мне не нравится формулировка, дорогой. Я не какой-то шуруповерт, который можно одолжить соседу. — Извини, дорогая, я слегка сбит с толку. Ранее я не сталкивался с подобными вопросами. И, к тому же, ты сейчас ставишь меня перед фактом. Разве мое несогласие будет для тебя запретом? — Ты можешь попытаться разорвать со мной отношения. — Тогда я потеряю остальные пять дней в неделе. — Отчего же? Мы можем остаться любовниками и видеться, допустим, по выходным. — А твой новый муж не будет возражать? Родерих взглянул на Гилберта, но тот лишь самодовольно улыбнулся. — Нет, — сказала Лиза. — Мы обсудили этот вопрос. Он был крайне плох в прошлый период наших отношений, поэтому согласен на некоторые вольности с моей стороны. И я подчеркиваю тот факт, что мне не хотелось бы с тобой разводиться. — Тогда чего тебе не хватает? — Ты опять за старое, дорогой! — Лиза устало запрокинула голову. — Я ведь объясняла тебе, как сложна бывает человеческая натура. Вы с Гилом — очень разные люди. Я бы сказала, что вы являетесь крайностями. — И ты пытаешься собрать из двух мужчин Франкенштейна. — Называй это так, если для тебя это понятнее. Но с каждым из вас по отдельности мое сердце будто влюблено наполовину. Родерих хотел что-то сказать о своем сердце, но сдержался. И тут же подумал, что Гилберт бы сдерживаться не стал. И где между двумя этими мыслями спрятался ответ на вопрос, почему все это происходит сейчас. — Мне нравится жить с тобой, слушать тебя, — сказала Лиза. — Я могу перечислить миллион вещей, которые люблю в тебе. Уверена, сейчас ты смотришь на Гилберта, как на ведро с помоями. Ты не скажешь этого прямо, но рано или поздно дашь ему это понять. Но в нем тоже есть этот миллион вещей, которые я люблю. Это звучит, как эгоистичный бред. Но я даю тебе выбор. Твой отказ будет для меня болезненным, но я найду в себе силы его пережить. Уверена, ты будешь страдать не меньше. Поэтому я предлагаю тебе попробовать что-то новое. — Что-то новое, — проговорил Родерих, бессмысленно глядя на свой нетронутый чай. — С тем же успехом, мы все можем найти себе по паре любовников и организовать коммуну. Когда-то мне казалось, что подобные идеи остались в эпохе хиппи. — Ты говоришь так, будто их эпоха ушла. — Дорогая, это ваш с господином Гилбертом мир. Я знаком с ним только по историческим справкам и выпускам новостей. — Поэтому я и прошу тебя попробовать. Родерих заглянул в зеленые глаза жены. В них не было тени усмешки. Она действительно хотела того, о чем просила. — Допустим, — Родерих откинулся на спинку кресла. — Каким образом мы будем сосуществовать все вместе? — Это вовсе не обязательно! — Лиза улыбнулась. — Понимаю, Гил — чужой для тебя человек. Просто я буду продолжать видеться с ним, иногда жить у него… — У него — это где? — Он делит квартиру с семьей брата, но у него есть прекрасная изолированная комната с видом на порт. — Если я не ошибаюсь, его брат — Людвиг? Светлый ум нашей компании. — Да, ты не ошибаешься. — А семья Людвига состоит из одного человека — его законного сожителя. Как зовут этого итальяшку? Феличиано? Лиза кивнула. — Это недопустимо, — твердо сказал Родерих. — Я могу позволить тебе иметь связь с Гилбертом. Вернее, могу себе позволит принять эту связь. Но рано или поздно, посредством болтливого итальяшки, наша сомнительная договоренность просочится во все отделы компании. Мы можем научиться жить с этим, но честь нашей семьи уже ничего не вернет. — И что ты предлагаешь? Убить Феличиано? — Дорогая, я с каждым днем узнаю все больше страшных вещей из твоего прошлого и уже не удивлюсь, если в нем было место криминалу. Но предлагаю я более простой для всех нас, но сложный для меня лично вариант. Мы можем переоборудовать мою домашнюю студию звукозаписи под комнату для Гилберта. Своему брату он скажет, что переехал жить к некой даме N, и все останется нашей общей интимной тайной. — Родерих, но твоя студия… — Всего лишь хобби, на которое почти не осталось времени из-за работы. При большом желании я могу записывать свои сочинения на стороне. Это будет не так пагубно, как секс на стороне. Лиза с недоверием посмотрела сначала на мужа, а затем на Гилберта. Последний все так же пребывал в расслабленном состоянии, словно в его жизни ничего не поменялось бы при любом решении. — Что ты думаешь? — спросил Родерих, глядя прямо на Гилберта. — Идет, — ответил он. — Отлично! — Родерих хлопнул в ладоши и поднялся. — Тогда собрание считаю закрытым. Пойду разбирать свою студию. Родерих покинул гостиную со странным ощущением легкости на душе. Годы сложных решений и поисков привели к тому, что он упал на спину и позволил течению его нести. На прошлой неделе он и сам хотел избавиться от студии, планировал поговорить об этом с Лизой. Дело в том, что Родерих все чаще ловил себя на интересе к чужим детям. Без отклонений! Он просто с улыбкой смотрел, как неуклюже бежит в объятия матери пухлый карапуз на детской площадке, как розовощекая девочка кормит куклу песком. Родерих смотрел на студию, как на место, где можно сделать детскую. Об этом следовало поговорить с Лизой, но Лиза преподнесла ему другой сюрприз. И он не мог решить, пошло ли время назад или вперед. Он либо возвращался к никогда не существовавшей шальной молодости, либо получал сразу взрослого ребенка, отвоевывающего внимание матери. Родерих был в смятении и потому дал себе возможность сбежать от выбора. Пусть все будет так, как она хочет. Это странно, это не касается никого, кроме их троих, это просто нужно пережить.***
После встречи с матерью Тино долго гулял. Он прошел по набережной между морским портом и домами международных посольств, впервые в жизни забрел на маленький рынок, где торговали сувенирами с национальной символикой. Купол Кафедрального собора возвышался над ним через низкое здание ратуши, и обострившаяся совесть спрашивала Тино — не нужно ли ему в чем-то раскаяться? Он мучился от чувства, что опять обманул мать. Память подсовывала ему картинки четырех последних лет, и на каждой из них он был не прав. Тино даже с трудом верил в то, что все эти вещи делал он. Настолько они противоречили его настоящей морали. Тино шел вперед, не разбирая дороги, с единственным желанием поскорее устать, прийти домой и забыться сном. — Желаете прокатиться? Вопрос прозвучал на английском, но с сильным акцентом, и Тино не сразу его понял. К своему удивлению, он обнаружил себя стоящим около колеса обозрения. Серая морская рябь отделяла его от посольских домиков. Он посмотрел наверх. Казалось, кабинки качаются от ветра. Сморщенный мужчины с красным лицом стоял рядом и улыбался сжатыми губами. — Нет, спасибо, — сказал Тино. — О! — мужчина встрепенулся. — Я принял вас за туриста. Вы так смотрели по сторонам, будто впервые видите город. Тино оглянулся, словно пытаясь вернуть себе прежнее состояние и прежний взгляд. Возможно, со стороны он и казался заинтересованным, но на деле, он ничего перед собой не видел. — Знаете, иногда стоит взглянуть на город глазами туриста. Вы бывали в Национальном музее? Тино нахмурился, вспоминая. В школе их довольно часто выводили на какие-то экскурсии, но он почти всегда пропускал их из-за тренировок. — Обязательно сходите, когда будет время. Наверняка, оно у вас бывает. Тино кивнул. — Может, у вас появилось желание посмотреть на город с высоты? — Вы работаете на этом колесе? — Нет, — мужчина рассмеялся. — Я просто люблю поболтать с туристами. — Думаю, хозяева этого аттракциона должны вам приплачивать, — Тино не совсем естественно рассмеялся. — Но я откажусь. До смерти боюсь высоты. — Ваше право. Разговор с незнакомцем быстро сошел на нет, мужчина удалился в сторону открытого моря, а Тино повернул в город. Близился вечер, на улицах становилось больше людей, чувствовалось приближение тепла. В квартиру Тино зашел почти без сил, скинул куртку и сразу же направился к дивану. Краем уха он слышал шум воды в ванной, но слишком устал, чтобы оповестить Эдуарда о своем приходе. В комнате было темно, но светился монитор компьютера с поставленным на паузу порнофильмом. Тино какое-то время тупо смотрел в экран. Есть какой-то скрытый смысл в том, что просмотр остановлен на второй минуте? Тино решил, что сегодня смысла нет ни в чем и никакого. Он просто упал лицом в подушку. Сквозь дрему Тино слышал, как из душа вернулся Эдуард. Его движения были полны хаоса и паники. Он нажал не на ту клавишу, и из колонок полилась расслабляющая музыка. Эдуард тихо выругался. — Не торопись, — проговорил Тино, поднимая голову. — Я видел все. Эдуард рассмеялся так же неестественно, как Тино парой часов ранее. — Не мне над тобой издеваться, — Тино перевернулся на спину. — Знаешь, когда я в последний раз с кем-то спал? — Вчера, — ответил Эдуард, и Тино решил, что защита через нападение — это семейное. — Это было в марте прошлого года, — Тино пропустил шутку мимо ушей. — Не так уж страшно, — Эдуард пожал плечами. — Мой послужной список состоит из Франциска, который поцеловал меня из жалости. — Вот как это произошло, — протянул Тино. — Из жалости… — Да, я был в сопли пьян и плакался ему в отсутствии сексуального опыта. И он решил научить меня целоваться. — Получается, это ты его развел. А мне говорил, что он коварный искуситель. Эдуард задумчиво уставился в стену. В его голове складывался какой-то сложный паззл. — Это все неважно. Это без чувств. Да у кого не было опыта однополых поцелуев? Хотя бы в образовательных целях. Врачи учатся на трупах и манекенах, чтобы не вредить живым людям. А парни иногда учатся на своих друзьях, чтобы не вредить девушкам. — В жизни большего бреда не слышал. — Но ты сам рассказывал про какого-то парня в Америке! — Это не считается. Мне было семнадцать, и мы целовались без языков меньше десяти секунд. Даже бактериями не обменялись. Эдуард хотел привести еще какой-то аргумент, но в этот момент зазвонил телефон Тино. — Это Бервальд, - сказал он, но звонка не принял. Мелодия играла недолго, экран вновь потух. — Почему не ответил? — спросил Эдуард. — Какая разница? Мне все равно конец в понедельник. Вот пусть в понедельник все и скажет. Не собираюсь облегчать ему задачу. Если хочет уволить, пусть объявит это прямо в глаза. — С чего ты вообще взял, что он тебя уволит? — С того, что я нес какой-то бред сегодня утром. Ставлю сто евро на то, что он мне не поверил и стошнило его от презрения, а не от бутерброда из пива с водкой. Эдуард наклонился над Тино, чтобы увидеть его глаза. По его мнению, так слова обретают больший вес. — Знаешь, братишка, мне кажется, ты неверно оцениваешь нашего босса. Он, как ты выразился вчера о каком-то книжном персонаже, человек чести. Но, в отличие от твоего персонажа, такие не бегут от ответственности в монастырь, а ищут решение проблемы. А еще они верят, что вокруг их обитают точно такие же люди чести, и потому имеют склонность верить откровенной лжи. Мне не очень нравится наш босс, он бывает грубоват, но есть положительные качества, которых у него не отнять даже тебе, мой маленький, трусливый, дорогой братишка. Тино не взял трубку, и Бервальд не знал, рад он этому или огорчен. Молчание по ту сторону телефона только отсрочило неприятный разговор. После коротких раздумий, Бервальд решил, что все-таки огорчен. Он провел странный день. Обычно его выходные заполненялись какой-то деятельностью. Сегодня же его деятельность свелась к челночному хождению от кровати до туалета. Его мутило до трех часов дня, голова трещала по швам. Ни о каком обеде и ужине не могло быть и речи. Он с радостью провалился бы в сон, обычно сон спасает от тяжелого похмелья. Но стоило закрыть глаза, и в памяти вставал утренний разговор, испуганный взгляд Тино с нотками ненависти, синяки на его теле, ссадины на спине. Бервальд даже не смог его дослушать. Он силился вспомнить минувшую ночь, но все воспоминания обрывались на купании в озере. Дальше шла полная темнота без единой зацепки. Он даже не знал, где осталась машина. Ответы были у Тино, но он не смог бы сейчас позвонить и просто спросить, где автомобиль. Ему вообще не хотелось думать о чем-то, кроме того, что он все-таки сделал, как далеко зашел. Но Тино сбежал, и ответов не было. В какой-то степени, его бегство уже было подсказкой. Бервальд ворочался в смятой постели. Незаметно угасал день за окном, и спальня погружалась в темноту, остывала. До понедельника оставалось еще двадцать девять часов. Но, в свете всех событий, Тино с ответами мог и не прийти. Бервальд набрал его номер с одной целью — попросить быть на работе в понедельник утром. Но трубку так никто и не взял. Никогда в жизни он не испытывал такого острого желания поговорить с кем-то. Ситуация слишком ярко выделялась на фоне его серых дней. Он еще раз взял телефон, чтобы позвонить кому-нибудь. Среди множества деловых контактов затерялись номера братьев. Нет, эта проблема не для их ушей. Нужен был кто-то не из семьи, но все контакты своих сколько-нибудь близких знакомых Бервальд потерял, уехав из Швеции, а за время его жизни в Финляндии единственным знакомым, общение с которым не ограничивалось рабочими вопросами, стал Тино. Круг замкнулся.